Текст книги "Пляска в степи (СИ)"
Автор книги: Виктория Богачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)
* Драпы, висы и ниды – виды скандинавской поэзии.
Девка в тереме VI
Ярослав воспретил ей идти на вече, созванное на площади, где обычно князь творил суд, и Звенислава осталась коротать время в тереме. Даже Чеславе он велел вместе с дружиной пойти, а жене наказал носа из терема не высовывать, пока они не вернуться. О том, что без верной охранительницы осталась, Звенислава недолго печалились. Так хоть Чеслава ей поведает, что на вече было! От Ярослава она едва ли и скупого рассказа дождется.
Время с самого утра тянулось мучительно медленно. Звенислава тревожилась, и любое занятие, за какое бралась, валилось из рук. Она выплакала все глаза за последние дни – с той страшной минуты, когда на подворье ладожского терема въехал ее младший брат. Ее теперь единственный младший брат.
Она замерла перед закрытой дверью в горницу двухродной сестры, собираясь с духом. А когда вошла, то натолкнулась на равнодушный взгляд Рогнеды. Та сидела на лавке подле стены и смотрела в слюдяное окошко. Они не виделись всего несколько месяцев, но казалось, что прошли зимы. Княжна изменилась. Пережитые горести оставили на ней свой тяжелый отпечаток. Меж бровями залегла глубокая складка, уголки губ опустились. Запавшие глаза глядели хмуро и сурово, и никто не видел, чтобы Рогнеда улыбалась.
Тайком разглядывая сестру, Звенислава невольно думала: а как сильно изменилась она сама? Исчез ли блеск из ее глаз? Или, напрочь, она похорошела? Но тогда почему же муж почти перестал на нее глядеть? Ярослав сказал ей, что простил, но Звениславка все видела. Чувствовала. Он ей больше не доверял. Он на нее злился. Он едва ли с ней говорил.
– Мы будем вышивать вместе с девочками, – отогнав смурные мысли, заговорила Звенислава. – Присоединишься к нам, сестрица?
Рогнеда перебросила длинную косу через плечо на грудь и резко качнула головой. Кольца на ее девичьем венце жалобно зазвенели.
– Нет.
– Идем со мной, – настойчивее позвала княгиня, пытаясь вновь поймать взгляд сестры. – Развеешься хоть малость.
– Не любо мне, – Рогнеда дернула плечами, словно отмахивалась от назойливой мухи, и отвернулась.
Звенислава уже была готова отступиться, но решилась попробовать в последний раз. Она хозяйка в тереме и должна проследить, чтобы все гости были обихожены и довольны. Пусть даже и такие строптивые, как ее сестрица.
– Тут такая кросна есть! Я таких отродясь не видала, – защебетала она с преувеличенной оживленностью. – Идем, наткешь себе на рубаху али...
Рогнеда резко взвилась на ноги, не дав Звениславе договорить. Княжна глядела на нее с невиданной доселе злостью: трепетали крылья тонкого носа, бледные губы были поджаты в узкую полоску. Когда же она заговорила, то слова не произносила, а выплевывала, цедила презрительно. И глядела на сестру сквозь узко прищуренные ресницы, словно не княгиня стояла перед ней, а малая букашка.
– Как не разумеешь ты! – Рогнеда звонко притопнула каблучком, ломая сцепленные в замок пальцы. – Мне поперек горла вся твоя доброта, вся одежа твоя, безделушки эти!
Судорожными движениями она нашарила на затылке завязки венца, дернула их и ударила украшение о деревянный пол. Височные кольца-усерязи, звякнув, раскрошились на две половины.
– Живешь тут! Сыта, бела! – Рогнеда вытянула вдоль тела стиснутые кулаки и шагнула к сестре. – Горя не ведаешь!
Звенислава попятилась, спиной натолкнувшись на дверь. Лицо княжны исказила полная ненависти гримаса. Ее щеки раскраснелись, глаза сверкали. Коли могла бы, она убила бы одним лишь взглядом.
– Устроилась за мужниной спиной!
Рогнеда выкрикивала все это Звениславке в лицо, ничуть не таясь и не пытаясь говорить потише. Напрочь, с каждым новым словом княжна будто сильнее распалялась, и вот уже впились в ладони ногти, а голос зазвенел лютой злобой.
– Кросна! Вышивка! Рубаха! – Рогнеда презрительно фыркнула и остановилась в шаге от сестры, чтобы отдышаться. – Мыслишь, я тебе в ноженьки паду, руки буду целовать за такую щедрость?
– Ты напрасно яришься, – Звенислава покачала головой. – Я не прошу и не хочу от тебя благодарности...
– Еще бы ты хотела! – но Рогнеда совсем ее не слышала.
Злоба захватила ее целиком и несла, покачивая на своих волнах, и уже никакое разумное слово не могло ее настичь и успокоить.
– Еще бы ты хотела! – повторила она. – Ведь все через твоего мужа случилось! Он повинен во всех моих бедах!
Услышав такое, Звенислава пошатнулась и приложила раскрытую ладонь к двери позади себя, чтобы устоять на дрогнувших ногах. Она смотрела на сестру и не узнавала ее. Куда-то исчезло и милое лицо, и голос – звонкий, что ручей в весенний день. Ее прежде ясный взгляд сочился лютой злобой. Даже глаза – и те изменились. Раньше она, бывало, посмотрит, и словно солнышко одарило теплым лучом. Теперь же... Ее глаза обжигали.
– Что говоришь ты! – Звенислава вскинула голову. – Одумайся!
Добро, сестра лаяла ее. Украшения не нужны ей, милости не нужны, и ткать-вышивать она не желает. Добро. Свою обиду княгиня могла еще стерпеть. Жалела сестрицу и ее горькую судьбу. Сама ночами оплакивала и дядьку Некраса, и княгиню Доброгневу, и братика Ждана, и далекий степной терем. Сердце болело от тоски, и верила Звенислава, что не Рогнеда говорит с ней нынче, а ее горе. Потому и прощала, потому и на дерзость и неприветливость закрывала глаза.
Но мужа она лаять не позволит!
– Ярослав обещал вам кров и защиту! Он сказал Желану, что по весне пойдут они вместе быть хазар. Как можешь ты!
– Твой муж и навлек на нас беду! – процедила Рогнеда, вскинув соболиные брови. – Коли б не заявился он в наш терем, не потребовал от батюшки союза, а меня в жены – ничего не случилось бы! Ненавижу! Чтоб ему пусто было!
Рогнеда поднесла руку к горловине рубахи, словно та ее душила, и потянула в сторону расшитый воротник.
– Он и Ладимира убил! Он! А ты соврала мне, любезная сестрица, когда пришла попрощаться! Ты уже все тогда ведала, но ничего мне не сказала. Что твой муж, будь он позабыт Перуном, убил моего любого!
Рогнеда даже не кричала уже. Она верещала подбитой птицей, запинаясь и путаясь в словах. Горькие, горячие слезы брызнули у нее из глаз, и она свирепо смахивала их с алеющих румянцем щек.
Звениславу обожгло исходящей от нее злобой, и она крепко зажмурилась. Так вот в чем дело. В воздухе все еще звенели отголоски проклятий в сторону Ярослава, и она знала, что принесет Богам великие дары, чтобы они и крохи внимания своего не обратили на слова глупой девки.
– Замолчи сейчас же, слышишь? Замолчи! – Звенислава шагнула к Рогнеде, ловя за запястья и заставляя посмотреть на себя. – Ты собой не володеешь! Я не стану ничего говорить Ярославу, но коли ты хоть раз еще скажешь против него что-то дурное, что-то злое, клянусь тебе, я...
– Ты меня не испужаешь! – Рогнеда оттолкнула ее, вырвала руки и скрестила их на груди. – Говори своему князю, что любо! Мне нет дела.
Фыркнув напоследок, она резко развернулась, едва не хлестнув длинной косой Звениславу по лицу, и отошла в угол горницы, к лавке. Так и замерла там, стоя к княгине спиной – напряженная и взвинченная, словно тугая тетива. Между ней и сестрой на полу валялись обломки венца и височных колец.
Кровь бросилась Звениславе в лицо. Отродясь она ни на кого не злилась и голоса не повышала. Воспитывали ее кроткой и послушной, таковой она и стала. Глядя же нынче на Рогнеду, впервые захотела она ударить другого человека. Отхлестать по щекам, встряхнуть хорошенько, заставить опустить в пол взгляд бесстыжих глаз.
– Неблагодарная ты, – промолвила она горько. – Ты Ярослава осрамила тогда – он тебя и пальцем не тронул. А мог бы от дядьки Некраса виру потребовать! Тебя мог побить! За такое-то поношение и осмеяние. Меня вместо тебя как корову на торгу отдали, ему в откуп! Даже ни о чем не спросив! И я повиновалась. Молча и беспрекословно сделала так, как велел старший в роду! И я благодарю всех богов, что Ярослав был со мной добр. А мог бы и зло, на тебя затаенное, на мне вымещать...
Уязвленная, Рогнеда резко крутанулась на месте, но Звенислава повелительно вскинула руку: молчи!
– Сама с Ладимиром спуталась, меня во все это втянула. Я тоже, дура, хороша! Потакала тебе, подсобляла! И убил его не Ярослав, а наш воевода Храбр по приказу дядьки Некраса. А что еще с ним сделать им следовало? Наградить всячески за срам и бесчестье, вами учиненное? В отцовском тереме, в шаге от родительской горницы, в скрепленных женихом обручьях!
Звенислава и сама не заметила, как зазвенел ее голос, и теперь уже ее черед был стискивать кулаки до побелевших костяшек. Она говорила, и вся затаенная боль, свернувшаяся внутри в тугой комок, выплескивалась через слова. Впервые посмела она обвинить в чем-то Рогнеду. Впервые роптала о своей судьбе. Но злость поднималась в ней всякий раз, как смотрела она на сестру. Строгий батюшка не отрезал бесчестной девке косы, не заставил повязать на голову позорный платок! Простил единственную дочку дядька Некрас. А коли был жив, еще и бы и замуж выдал с прибытком!
Рогнеда выслушала ее и – диво-дивное! – промолчала. Лишь сверкнула взглядом да искривила в кровь искусанные губы.
Звенислава тоже замолчала.
Видно, говорить им больше было не о чем. Княгиня бесшумно открыла дверь и вышла из горницы прочь. Оказавшись по ту сторону, она прислонилась лопатками к теплому, деревянному срубу и поднесла ладони к горящим щекам. Обидные, злые слова сестры так и стояли в ушах. Перед глазами застыло ее искаженное гневом и злобой лицо. Казалось, несправедливые обвинения все еще звучали в воздухе и медленно оседали на землю, тысячей осколков вонзаясь в сердце Звениславы. И хоть выговорилась она в ответ, душа все равно болела.
Она обессиленно покачала головой, мечтая сползти прямо на дощатый пол, и закрыла ладонью рот, чтобы заглушить всхлип. Что ей теперь делать?.. Взгляд Рогнеды прожигал даже через стену, и княгиня с усилием оторвала себя от стены, и медленно побрела подальше от горницы.
Коли расскажет она обо всем мужу, еще пуще разгневается Ярослав. Он и так был мрачнее тучи последнюю седмицу. Прознает про Рогнеду – во стократ сильнее осерчает. А как смолчать-то? Однажды она уже не доверилась ему, и какое зло с ними приключилось! Неприкрытая, неистовая злоба сестры испужала Звениславу. Многое можно было простить. Сказать, что, мол, Рогнеда разумом помутилась после смерти родителей и брата да разорения терема хазарами. Не она те злые слова произнесла; говорило в ней горе.
Но ведь не токмо на горькую судьбу и жестокую долю жаловалась гордая княжна. Кричала она о ненависти к Ярославу. Затаила она на него лютую злобу и считала повинным во всех своих горестях.
Смолчит Звенислава – вновь предаст мужа. А расскажет – повесит на него еще одну тяжелую ношу. А ему и нынешних с избытком хватает. Придется ведь решать, как быть с Рогнедой. Не у кого ей даже совета испросить! Ни одной живой душе не могла больше довериться Звенислава. Раньше хоть со знахаркой могла поговорить о том, что на сердце лежало. Теперь же нет и знахарки.
Так ничего и не решив, с сумятицей на сердце, Звенислава вошла в горницу, где рукодельничали. По левую руку на длинной лавке вдоль стены теремные девушки пряли на веретенах, крепя кудель к расписных, узорчатым прялкам. В ногах у каждой стояла мисочка с кислой ягодой, чтобы смачивать рот. Напротив них под присмотром тетки Бережаны маленькие княжны вышивали простенькие узоры – пока еще не умело, кладя кривые стежки. Увидев княгиню, обе подскочили с лавок: при старших в тереме не сидели.
– Не пошла княжна? – тетка Бережана окинула Звениславу цепким, колючим взглядом.
Вроде бы и говорили, что не болтливы у Ярослава дружинники, однако ж о рогнедином бесчестии в ладожском тереме ведали все от мала до велика. Как, откуда, кто проболтался?
– Занемогла, – коротко пояснила Звенислава, усаживаясь на лавку, и Любава с Яромирой тотчас устроились по обе стороны от нее.
– Княгинюшка, погляди, погляди, – девочки наперебой принялись показывать ей свои вышивки, и она нашла, за что похвалить каждую.
Звенислава взяла в руки рубаху, которую не могла докончить уж седмицу, но и нынче работа валилась у нее из рук. Ох, в былые времена Доброгнева Желановна за такое по головке не погладила бы. Она закусила изнутри щеки. Вспоминать было больно.
«Может, слишком круто я обошлась с Рогнедой? – невидящими глазами она посмотрела на вышитый узор. – Напрасно я осерчала. Она разом потеряла и родню, и терем, и вольготную прежнюю жизнь. Знамо дело, печалится и сердится. Лучше бы я промолчала и ушла. Верно, еще пуще загрустит».
Она вздохнула, и чуткая Яромира, уловив ее тревогу, подлезла под локоть, ласкаясь. Любава же, высунув от усердия кончик языка, увлеченно сражалась со стежками. Как бы она ни ерепенилась, а с вышивкой возиться любила, и получалось у нее лучше, чем у младшей сестры, коли она не спешила да делала все вдумчиво.
«Но Рогнеда не просто печалилась, – заговорил в голове у Звениславы другой голос. – Она на Ярослава наговаривала. Грозила ему. Проклятиями сыпала, к Богам взывала! Коли кто другой такие речи услыхал, сидела бы уже княжна взаперти в самой темной, холодной клети, коли не в порубе».
«А не тебе Рогнеду судить, – вновь одернула Звенислава себя. – Сама-то хороша! Все о муже радеешь, а такое сотворила, что до сих пор Ярослав расхлёбывает. О послушании каком-то говоришь, но князя не слушаешь. Одна морока ему с тобой».
Как же она себя винила!
А уж со дня, как явился рано утром на княжье подворье боярин Гостивит да потребовал с князя ответа, куда пропала старая княгиня, и вовсе поедом съела. Накануне ночью Ярослав и пары часов в горнице не провел, допоздна засиделся с воеводой Крутом, толкуя, как теперь быть.
– … мне мамка сказывала, его мальцом она в тереме всяко шпыняла. Ну, из-за того, что он...
– Да что говоришь ты, дура! Тише!
Звенислава отвлеклась от своих невеселых дум, услыхав, как сидевшие за пряхами девушки зашикали на одну из них, заставляя замолчать. Она подняла голову от вышивки, и провинившаяся девка, покраснев до корней волос, видневшихся из-под очелья, бросилась ей в ноги.
– Княгинюшка, не губи дуру непутевую! – заголосила та, и Звенислава опешила. Она ведь даже не ведала, о чем они говорили за работой.
– Встань, встань же, – она потянула валявшуюся у нее в ногах девку за плечо, заставляя подняться.
Немало седмиц прошло, как взял ее Ярослав в жены, а все никак не привыкла она, что теперь ей в ноги бросаются, ища защиты али прощения. Раньше-то она поклоны до земли клала.
– О чем ты говорила? – Звенислава нахмурила светлые брови, стараясь глядеть грозно.
Надо же было разобраться, отчего заголосила глупая девка.
– Княгинюшка, не губи, – вновь повторила та, поправляя растрепавшиеся волосы да хлопая испуганно глазами.
Тетка Бережана сурово поджала губы и покосилась на княгиню. Пошто разбираться, оттаскала бы непутёвую за косы, вот и ладно!
– Отвечай мне! – Звенислава нетерпеливо притопнула каблучком.
Может, внутри и не скоро она свыкнется с тем, кем теперь стала, но уж внешне не позволит ни себя, ни князя бесчестить!
– Да говорили мы о старой княгине, – девка понизила голос до шепота. – Люто она нашего князя невзлюбила, когда был тот мальцом.
– И что?..
– И немудрено, что он порешил ее так наказать...
Чернавка не договорила. Ее слова прервала звонкая пощёчина от разгневанной, побелевшей Звениславы.
– Как смеешь ты! – она взвилась на ноги, возвышаясь над сидящей на полу девкой. – Как смеешь ты лаять князя!
Ее трясло от гнева, от горькой несправедливости произнесенных слов – уж второй раз за одно утро. Не сдержавшись, она ударила чернавку, посмевшую наговорить таких дерзостей.
– Две седмицы самой черной работы научат тебя молчать, – свысока Звениславка окинула ревущую белугой девку строгим взглядом. – И коли хоть единожды я еще подобное услышу, сразу в поруб отправишься! Все вы! А теперь поди прочь с глаз.
Провинившаяся чернавка сочла за лучшее повиноваться, не став вымаливать прощение. Видела, что ее не простят. Оставшиеся в горнице девушки притихли под разгневанным взглядом княгини, склонились над веретенами. А тетка Бережана посмотрела на нее с одобрением и согласно покивала.
***
С веча вернулись, уже когда давно солнце перевалило за полудень. Заслышав снаружи шум, Звенислава подорвалась с места и поспешила на крыльцо. Она выскочила на улицу как была, в одной рубахе да поневе, не захватив из другой горницы теплую свиту. А выскочив, едва не застонала от разочарования: Ярослава среди вернувшихся не было.
Чеслава уже шагала к ней, спеша через двор. Звенислава впилась взглядом в ее лицо, пытаясь угадать, добром ли закончилось вече?..
– Князь с боярами остался потолковать. У Любши Путятовича в избе станут вечерять, – воительница опередила ее вопрос, уразумев все по встревоженному лицу княгини и ее заломленным рукам. – Идем в терем, госпожа. Ты вся дрожишь.
И то правда. На промозглом ветру Звенислава замерзла в тот же миг, как ступила на крыльцо.
– Ты голодна? Устала? – они вошли в сени, и княгиня заглянула Чеславе глаза.
Ее губы тронула слабая улыбка.
– Не дитя, чай. Потерплю до вечери.
Звенислава лишь покачала головой, а после увлекла за собой воительницу через сени на другую сторону терема. Поймав выходящую из стряпущей девку, она велела принести каравая и теплого киселя к себе в горницу. Когда вместе с Чеславой они поднялись по всходу на женскую половину и вошли в светелку, Звенислава принялась зажигать жировики да лучины, а воительница неловко замерла на одном месте, прямо посреди сундуков с приданым да всяких женских вещиц.
Высокая, широкоплечая, в истрепавшемся воинском плаще да портках из грубого полотнища, она чуждо смотрелась в окружении прялки с куделью, шкатулки с украшениями княгини, стопки тонко выпряженных, богато украшенных рубах. Она и сама это разумела, оттого и топталась неловко, не решаясь пройти и сесть за стол.
А вот княгиня неловкости никакой не чувствовала. Она опустилась на лавку и приветливо похлопала ладонью рядом с собой.
– Садись, чего же ты!
Пока Чеслава возилась с завязками плаща, в горницу постучались две чернавки с караваем и кувшинами. Нынче они управились гораздо быстрее обычного. Порой Звенислава долго ждала, пока исполнят ее наказ. Что же. Может, не напрасно княгиня Доброгнева строжила весь терем? У нее слуги и присесть на лавку боялись, коли солнце еще не зашло.
Непрестанно одергивая топорщащуюся поверх воинского пояса рубаху, Чеслава уселась на самый край лавки. Было ей все это в диковинку. Никогда допрежь не сидела она в княжьей горнице. Ни разу не обносили ее яствами как равную.
– Расскажешь мне про вече? – не приказала, а попросила ее Звениславка, смущенно скомкав в ладонях поневу на бедре.
Она мыслила, а дозволено ли воительнице о таком говорить? На днях ведь Ярослав уже наказал Чеславу за ее, княгини, своеволие. Отпустила воительницу на торг, а муж осерчал.
– Боярин этот толстый... Гостивит Гориславич. Ох и мастак же он языком чесать! – Чеслава покачала головой и осторожно подвинула к себе чарку с киселем, которую наполнила для нее княгиня.
От горячего напитка поднимался прозрачный пар и плыл по горнице душистый запах лесной ягоды.
– И так, и эдак против князя наговаривал! Чего токмо не перепробовал он! Мол, и врет честному ладожскому люду Ярослав Мстиславич. Выгораживает убивца старой княгини. И дружину супротив хазар в поход по зиме решил отправить.
Звенислава захлопала глазами. Уж даже она, от воинского умения далекая, ведала, что не ходят в дальние походы по зиме! Как такая несуразица в голову боярину Гостивиту прийти могла?!
– Воевода Крут говорит, что неспроста боярин воду мутит, – понизив голос, доверительно сообщила Чеслава. – Мол, затевает он недоброе, злое дело.
– А как... что князь говорил?
– Ярослава Мстиславича на Ладоге чтут и любят, – воительница пригубила киселя. – Не в чем его простому люду упрекнуть.
– А про княгиню Мальфриду что он сказал? – Звенислава под столом сцепила в замок тонкие пальцы. Ответа Чеславы она дожидалась, позабыв от волнения, как дышать.
– Что по его недогляду проник в терем лиходей и отравил ее неведомо чем. Мол, не сдюжили уберечь княгиню от зла. Там бабы расчувствовались, в три ручья ревели, – воительница хмыкнула.
Звенислава же еще пуще сжала пальцы. Ее вину, ее проступок муж взял на себя.
– Не тревожься, госпожа, – Чеслава посмотрела на нее ясным взглядом. – Князя отпустили с миром. Его любят здесь. Никто и не помыслил его обвинять.
Княгиня неуверенно, робко кивнула. Простит ли она когда-нибудь себя?..
– В толпе многие бурчали, что, мол, напрасно боярин Гостивит веча потребовал. Добрых людей от дел оторвал. Мол, ему-то лишь бы языком почесать; живет да горя не ведает. А мужам семью кормить!
Чеслава вновь одернула топорщащуюся рубаху. Пошитая из грубого полотнища, она стояла колом и никак не хотела мягкими складками оседать по телу.
Звенислава слушала воительницу, и понемногу тяжелый камень, что лежал у нее на сердце, делался легче. О многом еще хотелось ей узнать и спросить: о походе супротив хазар; о том, шибко ли был раздосадован боярин Гостивит; обмолвился ли ее муж хоть словом о судьбе знахарки?.. Но это могло обождать. Самое главное она уже услышала. Не стал князь через нее виноватым.
– Я к реке хочу сходить, Макоши поклониться, – Звенислава поднялась и прошла к самому дальнему сундуку, сопровождаемая изумленным взглядом Чеславы. – Я нарочно тебя дожидалась.
– Но... зачем? Не праздник же нынче. Да и ночь на дворе почти.
Княгиня опустилась перед сундуком на колени, подняла тяжелую крышку и принялась перебирать лежавшие внутри вещи. Она искала матушкин оберег. Единственная вещь, которая досталась ей от родителей. Звениславке не у кого было испросить теперь совета, но она крепко знала: когда просят о чем-то Богов, им в дар отдают самое ценное, что есть у человека. А для нее не было ничего дороже, чем родительская память.
Нашарив на самом дне мешочек с оберегом, она сжала его и поднялась с колен, отряхивая поневу.
– Не поздно пока. Еще не вечеряли даже, – отмахнулась Звенислава от предупреждения воительницы и принялась одеваться.
Когда выходили они за ворота терема, дозорные таким взглядом обеих одарили, что Чеслава сразу же поняла: доложат князю как пить дать, тот и на подворье ступить не успеет. Она поправила на шее плащ, натягивая его повыше, чтобы не задувал за шиворот промозглый ветер. Князь не велел ей никуда не пущать княгиню! Велел, чтобы всюду ее сопровождала, вот Чеслава и делает, как приказано было.
Звенислава шла чуть впереди нее, строгая и решительная. Стискивала в руке потрепанный холщовый мешочек, как величайшее сокровище. Чеслава ни о чем не спрашивала. Не ей вопросы княгине задавать. Но когда отошли от ворот и стали уже спускаться к реке, Звенислава заговорила сама.
– Я поблагодарить ее хочу... что на вече все так разрешилось. И попросить, чтобы отвела от него беду.
Чеслава невольно насторожилась. От него – от князя? Разве ж ему что угрожает? Разве ж не для того подле него дружина храбрая есть?.. Нет, тут что-то другое. Не о врагах его говорила княгиня. Дело в ином.
Сбежав по холму, они вышли к берегу вдалеке от пристани, со стороны княжьего терема. Весной и летом все здесь утопало в молодой траве, а длинные ветви березы дарили прохладу в жаркий день. Нынче же деревья стояли голые, а под ними шуршащим, пышным ковром лежали сухие, опавшие листья. Звенислава подошла к самому краю и остановилась в шаге от воды. Воительница повернулась к ней спиной, скользя внимательным взглядом по сторонам. Она тревожилась слегка: одним глазом наблюдать за всем было сложнее.
Опустившись на колени прямо на сырую землю, дрожащими пальцами Звенислава вытащила оберег из мешочка.
– Государыня, Макошь-матушка, – зашептала она, едва шевеля губами. – Заступница наша, защитница. Да не отвернется милость твоя от моего мужа. Да огради его от всего дурного, от всего злого и недоброго. От слова тихого, от взгляда лютого. Прими же от меня в дар самое ценное, чем володею: матушкин оберег.
Договорив, она размахнулась и закинула оберег как можно дальше к середине реки, и вода приняла его с негромким всплеском. Немного обождав, Звенислава поднялась на ноги. В вечерних сумерках гладь воды казалась черной, почти непроницаемой. Свет зарождавшейся луны отражался в ее поверхности.
В терем возвращались молча. Звенислава ежилась и обнимала себя руками за плечи, а Чеслава все поглядывала ей в спину. Ох, не договаривает что-то княгиня! С чего вдруг она в такой час удумала Макоши дары принести? Какой защиты для мужа она искала у богини? От кого?.. Благо, что в терем вернулись раньше князя. Коли б он жену не застал, было б совсем худо.
В тот вечер, отпустив Чеславу восвояси после трапезы, Звенислава твердо вознамерилась дождаться мужа. Правда, она и накануне собиралась, да так и заснула на лавке, держа в руках недошитую рубаху. А утром проснулась уже в постели, вот токмо Ярослава нигде не было. Потому и решила она не за вышивкой время коротать, раз от нее в сон клонит, а мастерить девчонкам куколок из соломы да старого тряпья. Такими играли они с Рогнедой, когда носили лишь детские длинные рубашонки до пят.
Но долго ждать ей не пришлось. Звенислава и с первой куколкой не успела закончить, когда в горницу вошел князь. Она встала с лавки, отложив рукоделие, и подошла к нему. Помогая развязать завязки плаща, она все смотрела, как быстро и жадно бьется жилка у мужа на шее. Наконец, князь отвел ее руки, накрыв своими ладонями, и поцеловал в лоб.
Слезы едва не брызнули из глаз! Считай, седмицу Ярослав серчал на что-то, с ней не говорил почти. Пока Звенислава счастливо улыбалась, князь сложил на лавку плащ, снял воинский пояс, стащил через голову теплую шерстяную рубаху и поближе к двери отбросил подбитые кожей сапоги.
– Хочешь чего-нибудь? Взвара, может, меда питейного? – засуетилась она.
– Сыт я, – князь покачал головой. – У боярина Любши Путятовича угощали.
Потянувшись до хруста суставов, он почти рухнул на лавку и вытянул перед собой ноги.
– Садись, что же ты, – Ярослав посмотрел на замершую на месте жену и хлопнул ладонью рядом с собой.
Звенислава нежданно устыдилась. Муж выглядел уставшим. Может, он и вовсе на нее не серчал? Умаялся просто. С лица вон спал. Многое на него навалилось. Тряхнув косами – где, как не перед мужем ей показывать волосы – она послушно подошла к нему и села подле. Подавшись порыву, она взяла в руки его ладонь – мозолистую, огрубевшую. Запястье было такой толщины, что одной ее рукой и не обхватишь.
– Умаялся ты? – шепнула Звенислава, робея и не смея отчего-то поднять на мужа взгляд.
Никогда прежде она не касалась его первой. Всегда лишь отвечала на его ласки.
Повыше запястья, аж до самого локтя тянулась россыпь пятен от мелких ожогов да тонких, белесых шрамов. Там же на предплечье притаился старый, давно затянувшийся витой рубец.
– Откуда он? – ей давно уже было любопытно спросить.
Не о самом шраме даже. О муже побольше хотела она разузнать.
– От младшего братца, – в усмешке князя явственно прозвучала горечь. – Мы упражнялись, и он заместо притупленного меча взял настоящий воинский.
Звенислава резко подняла голову, смотря на мужа широко распахнутыми глазами в обрамлении пушистых ресниц.
– Это же подло!
Ее слова его позабавили.
– Я сам виноват. Нечего зевать было.
Она помотала головой, не соглашаясь. Ее пальцы невольно поглаживали руку мужа, пока Звенислава напряженно о чем-то размышляла. Решившись, она подвинулась к нему и склонила голову на плечо, быстро, почти мимолетно коснувшись сухими губами прохладной кожи.
– Ярослав, я...
– Пошто ты с Чеславой к реке ходила?
Звенислава вздрогнула, но не смутилась. Заставила себя посмотреть мужу в глаза, чтобы видел он: нечего ей скрывать. Уж коли донесли ему добрые люди, она ответит.
– С Макошью поговорить хотела.
– В ночи? – Ярослав вздернул бровь.
Сидел он будто бы расслабленно, откинувшись лопатками на теплый сруб и вытянув босые ноги. Но Звенислава знала, что это напускное. Не раз видала, как мигом подбирался муж, превращаясь в опасного зверя.
Она все еще колебалась. Но глупое, девичье сердечко щемило при виде осунувшегося пуще прежнего мужа, и она выбрала смолчать. Как возложить на него еще и это бремя? И ведь полуправда лучше неправды, так?
– Я с Рогнедой повздорила. Тоскует она. Ходила за нее Макошь просить. А поздно почему – так я Чеславу с веча дожидалась. Ты не велел без нее ходить.
Почти правда.
При имени княжны лицо Ярослава никак не изменилось, не дрогнуло. Тень былых воспоминаний его не омрачила. Выслушав жену, он кивнул. Такого объяснения ему было довольно.
– Больше не выходи за ворота без моего ведома в темноте. Хоть и с Чеславой, – сказал немного погодя. – Чую, затевает что-то боярин Гостивит. Может, сговорился с моим братом, может, сам по себе.
Звенислава встрепенулась, отняла лицо от его плеча, заглянула в глаза со смятением во взгляде. Ярослав покачал головой.
– Не тревожься.
Он перехватил ее ладонь, все выводившую невидимые линии на его руке, и несильно сжал. Князь помолчал немного, прочистил горло, и со стороны могло показаться, что он готовится к чему-то. Звенислава удивленно смотрела на мужа, прикусив губу.
– Я обидел тебя, – поймав ее взгляд, негромко сказал Ярослав. – Я скверно с тобой говорил.
Ее глаза широко распахнулись. Она часто заморгала и уже собралась помотать головой, когда князь остановил ее. Ему и без ее возражений было трудно говорить.
– Так не должно поступать мужу.
Звенислава женой была всего пару месяцев, и Ярослава она порой побаивалась, хоть и напоминала себе непрестанно, что он муж ее, главный заступник. Нравом крут, но всегда справедлив – так говорили о князе его дружинники. И не было рядом с ней мудрой женщины, чтобы испросить совета. Может, она бы надоумила непутевую девку, как с собственным мужем-то изъясняться! Но даже ее глупенького умишка хватило нынче, чтобы уразуметь: коли Ярослав заговорил о таком, через себя переступив, противиться али возражать не следует.
Но ведь он и впрямь ее не обижал! А что до резких слов его, так Звенислава сызмальства к такому привыкла. Смятение накрыло ее с головой. Она не знала, что сказать ему, и чувствовала себя человеком, идущим над глубоким обрывом по узенькой, хлипкой дощечке. Того и гляди, оступишься и упадешь.
Ярослав все еще сжимал ее ладонь и, верно, ожидал от жены разумного ответа. Боги светлые! Что могла сказать она, девка никчемная, ему – великому князю, воителю, ее господину, наконец?..
– Ты никак меня не обижал! – все же смогла выдавить из себя Звенислава.
