Текст книги "Пляска в степи (СИ)"
Автор книги: Виктория Богачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 42 страниц)
– Гордая… – протянул Вышата.
«Строптивая», – подумал Горазд. Он оторвал от каравая на столе кусок и принялся жевать. Хлеб в Ладоге пекли вкуснее.
– Что ты хмуришься, как старая бабка, – попенял ему Вышата. – Гляди, как девки смотрят, хоть бы улыбнулся.
– Я не невеста на выданье, чтоб всякому улыбаться, – огрызнулся Горазд.
А девки и впрямь глазели на чужих кметей да отроков из-под опущенных ресниц, да перебирали тугие косы, да улыбались лукаво. Девки, что с них взять!
Хозяин пира не поскупился ни на выпивку, ни на угощение. Хмельной мед лился рекой, и холопы едва успевали прикатывать новые бочонки. Пили много и ели много, как и бывает всегда после битвы, в которой ты не погиб. Когда кмети совсем захмелели и начали хватать за руки пригожих девок, княгиня Доброгнева встала, уводя дочь и женщин с девушками из-за стола. Горазд тоже встал. Ему стало душно и жарко в хмельной, громкой горнице, и он выбрался из терема на воздух. Вышата пытался его удержать, но он лишь отмахнулся.
Во двор почти не доносился шум голосов и громкий смех. Горазд глубоко вздохнул и шумно выдохнул. Свежий, прохладный воздух остудил захмелевшую от духоты и меда голову. Во дворе было тихо, лишь иногда из темных углов доносился приглушенный смех или голоса. Горазд отошел от терема, разглядывая дозорных на стене. Они, верно, с завистью смотрели на терем, где шел веселый пир, и не могли уразуметь, что он, дурень, забыл во дворе. А он бы поменялся с ними местами без раздумий. Нынче совсем не хотелось веселиться.
Он ополоснул голову из ковша с прохладной водой и жадно напился. Ночи здесь, в степи, были душными и жаркими, не то, что в Ладоге… Там даже летом ночь дарила прохладу и свежесть, и ветер не приносил из степи пыль, скрипевшую на зубах, и солнце не светило так зло, не обжигало.
«Плачусь словно старая бабка», – мысленно попенял Горазд себе. Чтобы не бродить без дела да не вздыхать, он пошел в конюшню проведать лошадей. Княжеская Вьюга приветливо заржала, учуяв его шаги, потянулась к рукам, ища вкусное яблочко или хлебушек.
– Ничего я тебе не принес, – покаянно пробормотал Горазд, поглаживая кобылу между глаз.
Он долил ей воды и подбросил сена, и поискал взглядом своего жеребца. Ветер обеспокоенно перебирал копытами и шевелил ушами в дальнем конце конюшни. Нынче в битве стрела чиркнула ему по крупу, сняв полоску кожи. Рана была неглубокой, и местный конюх сказал, что волноваться не о чем. Но Горазд все же переживал. Ветер был его первым боевым конем, и он еще ни разу не терял лошадь в битве. Старшие кмети говорили, что тяжко в первые разы, а после – привыкаешь. Горазд пока не хотел привыкать.
Закончив свой обход, он поднялся в терем. К тому времени пир почти закончился, и за столами сидело не больше дюжины дружинников. Горазд проскользнул мимо них и поднялся по всходу. Из-под двери горницы, где ночевал Ярослав Мстиславич, била тонкая полоска света от лучины, и Горазд, потоптавшись на пороге, вошел.
Князь без рубахи стоял подле светца и, подняв руку, рассматривал кровящий порез над ребрами. В пылу сечи он даже и не заметил его, увидел уже, когда парились в бане. Ярослав мыслил, затянется само, но порез кровил при каждом движении и пачкал рубахи.
– Где ты был? – спросил князь, обернувшись на шум.
– Проверял лошадей, – ответил Горазд, проходя вглубь горницы и осматриваясь. – Княже… – начал он, но Ярослав перебил.
– Принеси тряпок перевязать.
Кивнув, Горазд выскочил за дверь. В незнакомом тереме он не знал, куда идти, но на удачу ему попалась в коридоре девка-холопка в сером платье. Схватив ее за запястье и изрядно тем напугав, он хрипло попросил.
– Князю повязки нужны. Сбегай.
Та уставилась на него, словно не понимала язык, на котором он говорил, и потому Горазд прикрикнул.
– Ну!
Девка вздрогнула, отскочила на шаг и сбежала от него, как от прокаженного, едва не стегнув по лицу длинными светлыми косами.
«С нее станется и вовсе ничего не исполнить! – раздражаясь, рассудил Горазд. – Обожду маленько, и сам пойду».
Девчонка все же вернулась, чем немало его удивила. Принесла и чистые повязки, и миску с водой. Он открыл плечом тяжелую дверь, пропуская холопку вперед, да еще слегка подтолкнул в спину: экая нерасторопная, замешкалась на пороге!
– Княжна?..
Горазд вошел в горницу следом за девкой и поднял на князя изумленный взгляд. А после посмотрел повнимательнее на служанку. Нынче при свете лучины он смог разглядеть, что платье у девчонки вовсе не холопское, хоть и простое совсем. Да и лицо показалось ему знакомым… кажется, сидела в женском углу позади княгини и иных женщин.
– Ты пошто княжну привел, дурень – князь смотрел на него требовательно и сердито. Он потянулся за рубахой, чтобы накинуть на себя да не смущать еще пуще девку, которая и так уже не знала, куда деть глаза.
– Я вовсе не княжна, – девчонка умудрилась мотнуть головой, продолжая рассматривать пол у себя под ногами. – Тут вода вот и повязки… – она повернулась и сунула миску в руки Горазда. – Я бы еще отвар принесла, но все на раненых истратили нынче.
Бросив на князя быстрый взгляд и увидев, что тот надел рубаху, она наконец выпрямилась и подняла голову. Несмотря на алеющие румянцем щеки, ее голос звучал твердо.
– Ты прости меня, княжна… не уразумел в темноте, кто ты… за холопку принял, – отмер Горазд. Под взглядом князя хотелось провалиться сквозь землю.
– Я не княжна, – терпеливо повторила девчонка. – Нечего мне тебе прощать, – она посмотрела на Горазда, и он почувствовал, что краснеет под ее взглядом. Даже в тусклом свете лучин он приметил веснушки и ссадину у нее на щеках, и что глаза у нее светлые – не то синие, не то зеленые, толком не разобрать.
– К-как же тебя тогда звать? – голос подвел его, и Горазд запнулся. Он говорил отчего-то хрипло, и в горле пересохло.
Девчонка прыснула, еще пуще смутив его. Так и не ответив, она выскользнула из горницы – токмо и сверкнули в свете лучины яркие ленты в косах. Отрок стоял, словно вкопанный, да глядел ей вослед.
– Добро, не старшую княжну спутал, Рогнеду Некрасовну. Коли рожоного ума нет… – из оцепенения Горазда вырвал голос князя. Он чуть не подпрыгнул на месте, разворачиваясь к нему.
Ярослав Мстиславич вновь стянул рубаху и, намочив в миске с водой тряпицу, приложил ее к порезу на ребрах.
– Господине, дозволь… – Горазд поспешно подошел к нему, забрал из рук мокрую повязку, сам занялся раной.
Мужчина тяжело опустился на лавку. Заметив это, мальчишка прикусил язык и не задал вопрос, который намеревался. Он все чаял спросить, как зовут ту княжну.
Когда в горницу вошел воевода Крут, Горазд как раз закончил с повязкой. Он поднялся с колен, отряхивая руки, и князь велел ему:
– Подай рубаху да кваса нам.
Воевода прошел за длинный дубовый стол и сел напротив князя, отбросил с изрезанного морщинами лица седые волосы.
– Что делать станем, княже? – спросил он, отхлебнув кваса из поданной отроком чаши.
– Погостим седмицу, как намеревались, – Ярослав Мстиславич поглядел через плечо: Горазд нарочито медленно убирал испачканные повязки, поднимал с пола пропитанную кровью рубаху… Князь хмыкнул, но не стал прогонять из горницы развесившего уши отрока.
– Ведаешь же, что я не про то, – сказал Крут и тяжело посмотрел на Ярослава Мстиславича. В свете лучины морщины на его лице казались ещё глубже, еще грубее.
– А про что?
– Про Святополка! – скрипнув от злости зубами, воевода ударил по столу. – Про то, что он учинил!
Князь не повел и бровью.
– Я не стану проливать родную кровь по навету, воевода, – отрезал Ярослав. – Ты его видел там? Вот и я что-то не видал.
Горазд против воли втянул голову в плечи. Когда у князя голос делался таким… добра не жди.
– Ты шибче меня знаешь, что некому, окромя Святополка, князь, – но воевода Крут учил Ярослава держать деревянный меч, когда тому едва минуло три зимы. Он его не боялся. – Как связался со своей степной девкой, так совсем пропал!.. Кто еще ведал, каким путем мы поедем?
– Добрая половина моего терема, – мужчина усмехнулся и покатал меж ладоней чашу. Он обернулся через плечо, нашел взглядом притихшего подле двери Горазда. – Ты никак уши греешь, отрок?
Мальчишка вылетел из горницы и успел услышать, как смеется воевода Крут, прежде чем захлопнул позади себя дверь. Терем спал. В темноте и тишине он прокрался по всходу вниз, и, на счастье, в горнице, где был пир, еще не догорели все лучины. Он увидел, что два кметя заснули прямо за столом, и хмыкнул. Коли узнает князь, им несдобровать. Горазд притащил со двора ведро воды и замочил в нем княжеские рубахи, оставив в сенях на ночь. Утром он сам их выстирает.
Когда он вернулся в горницу, воевода Крут уже ушел, и в светце горела лишь одна лучина. Князь спал на широкой лавке, укрывшись своим плащом и подложив под голову седельную сумку. Горазд задул лучину и устроился на куче сена на полу подле двери. Точно также завернулся в плащ и устроил голову на седельной сумке. В нос ударил сладкий медовый запах. Мать напекла ему в дальнюю дорогу пряников…
По утру, едва проснувшись, князь погнал его во двор, упражняться на деревянных мечах.
– Давай-ка нынче не на боевых. Еще поранишь меня ненароком, чай, – князю все любо было смеяться над бессловесным отроком. Горазд отдал бы руку на отсечение, лишь бы так и продолжалось.
Закатав рукава рубахи по локоть и портки до колен, Ярослав Мстиславич перебросил из руки в руку меч, приноравливаясь к весу, и поправил на лбу ремешок, что стягивал волосы.
Поглядеть на князя собралась половина терема, коли не больше. Горазд приметил в толпе и княгиню, и гордую княжну, и девку, которую спутал нынче ночью с холопкой. Подальше от семьи и слуг князя Некраса столпились кмети из дружины Ярослава Мстиславича. Их князь редко брался за деревянный меч, редко сам возился с отроками, потому-то они и пришли поглазеть на такую диковинку. Коли князь будет воинскому умению учить!..
Ярослав Мстиславич щадил его, и потому Горазд продержался против него дольше, чем загадывал. Лишь один раз он отвлекся на девку, и этого уже князь ему не спустил. Пропустив болезненный, обидный удар, Горазд уронил себе под ноги меч, и его правая рука повисла вдоль тела словно плеть.
– Добро, – сказал Ярослав Мстиславич. Рубаха на нем промокла от пота насквозь; солнце здесь начинало жечь, едва показавшись на небе.
– Благодарю за науку, княже, – Горазд поклонился ему в пояс и пошел убирать деревянные мечи, когда посреди двора прозвучал голос:
– А со мной померяешься силой, Ярослав Мстиславич? – к ним шел один из кметей князя Некраса. Судя по его богато расшитой рубахе и воинскому поясу из добротной, крепкой кожи, служил он в дружине воеводой али десятником. Был он хорош собой: высокий и темноволосый, с широкой ясной улыбкой. Девки оборачивались ему вслед, и Горазд кривился… правду сказывают старшие мужи: никто этих девок не разберет!
– Как зовут-то тебя? – прищурившись, спросил Ярослав Мстиславич.
– Ладимиром величают. Я Некрасу Володимировичу десятником служу. Много о тебе слыхал, князь. Говорят, воин ты великий…
– Люди многое говорят, – мужчина хмыкнул.
Сопровождаемый взглядом толпы зевак, он подошел к десятнику, остановившемуся ровно посередине двора.
– Некогда мне нынче силой мериться. Ты уже не взыщи, – глядя ему в глаза, негромко произнес Ярослав Мстиславич, но люди услышали каждое его слово.
Задетый за живое, Ладимир вспыхнул ярким румянцем гнева и обиды.
– Может, и вправду люди лишь болтают, – слова сорвались с языка, прежде чем он успел хорошенько их обдумать.
Князь нахмурился, отступил назад и, заложив пальцы за пояс, окинул Ладимира долгим, пристальным взглядом.
– Последил бы ты за языком, десятник, – произнес он, покачав головой. Потом обернулся к Горазду, так и застывшему в паре шагов от них. – Принеси меч.
Отрок узнал этот голос и понял, что чужому десятнику несдобровать. По толпе пронесся сдержанный гомон, и один из кметей Некраса Володимировича подозвал к себе мальчишек, глазевших на происходящее. Велел им что-то, и те разбежались по двору в разные стороны.
«Послал за князем», – подумал Горазд, спеша в терем. Или десятник Ладимир лишился разума, или он и впрямь намеренно князя оскорбил. А коли так, то десятник точно был не в своем уме!
Меч князя лежал в горнице поверх седельных сумок, и Горазд порадовался, что накануне отполировал его и почистил. Толпа заметно поредела, когда он вернулся. Кто-то прогнал и теремных девок, и холопов, и даже отроков. Ушла и здешняя княгиня с княжнами. Правда, княжна Рогнеда все же подсматривала за тем, что творилось во дворе, сквозь небольшую щелку в приоткрытой двери.
Горазд с поклоном передал меч князю, и тот с усмешкой поглядел на десятника: мол, не передумал еще? Ладимир вскинул гордый подбородок и поудобнее перехватил рукоять своего меча.
… потом станут рассказывать, что, мол, десятник Ладимир поскользнулся, споткнувшись о притаившийся в пыли камень. Что его ослепило солнце, и потому он промахнулся. Что князь Ярослав исподтишка кинул песком ему в глаза, и потому бой нельзя назвать честным. Многое станут потом рассказывать.
А правда состояла в том, что, когда на двор прибежал Некрас Володимирович, князь Ярослав как раз третий раз хорошенько окунал десятника Ладимира головой в бочку с ледяной колодезной водой. Он держал его за шею и что-то негромко приговаривал, и слов было не разобрать, но Горазду показалось, что Ярослав Мстиславич учил его уму-разуму.
***
Во время утренней трапезы за столом, где собрались оба князя с воеводами да ближними мужами, прислуживали две молоденьких княжны. Расспросив теремного холопа, Горазд узнал, что вторую зовут Звенислава, и приходится она князю Некрасу братоучадом.
Сам отрок, как полагалось, топтался в дверях – коли понадобится князю али воеводе Круту. Ярославу Мстиславичу подливала квас княжна Рогнеда, не иначе как по приказанию строгого батюшки. Не чета себе на пиру, нынче княжна смотрела в пол и вовсе не улыбалась.
Горазд подглядел, как она ласково разговаривала с десятником Ладимиром, когда все ушли со двора, и украдкой сжала его руку.
– Что мыслишь, Мстиславич? Кто на тебя напал? – первым заговорил о делах Некрас Володимирович.
Со своего места Горазд видел, как дернулся воевода Крут, сидевший одесную Ярослава Мстиславича. Князь же отломил кусок от большого каравая, не переменившись в лице.
– Не ведаю, кто на землях твоих безобразничает. Может, люди лихие? Может, проучить их следует? – он тяжело, исподлобья посмотрел на Некраса.
Горазд стоял прямо напротив своего князя и потому хорошо его видел. А вот Некрас Володимирович и его мужи сидели к нему спинами, и он мог токмо догадываться, что слова Ярослава Мстиславича не пришлись им по нраву. Сам Горазд и не мыслил о таком! Мол, есть вина и людей князя Некраса, что на них напали.
– Тихо у нас было все время, – себе под нос пробормотал ближайший княжеский советник. Он носил богато расшитый кафтан, приметил Горазд, а рубаха его была гладкой и блестящей. Он таких досель и не видывал.
– Покуда я погостить не приехал? – Ярослав усмехнулся. – Стало быть, так вы гостей привечаете…
– Не гневайся раньше срока, княже, – Некрас Володимирович поспешил вмешаться. Он отвлекся, пока пытался одним лишь взглядом приказать Рогнеде смотреть любезнее да привечать улыбчивее чужого князя. – Уж коли кто на моих землях безобразничает, мы непременно отыщем. А если уж пришлые люди…
– То я сам отыщу и накажу, – перебил Ярослав, пока не прозвучало имя брата. – Я о другом потолковать с тобой хочу. Неспокойно нынче в степи.
Он оглянулся по сторонам: старшая княжна как раз вошла в горницу со свежим кувшином холодного кваса. Рогнеда наполнила кубок, ни разу не взглянув на него самого, и не потому, что была застенчива али смущена донельзя. Мужчина кивнул, благодаря, и княжна двинулась к отцу, даже не обернувшись. Вторая, Звенислава, подливала квас воеводам.
Ярослав разумел, почему Некрас Володимирович велел прислуживать за столом дочери и племяннице, но ему то было не по нраву. Наслушаются лишнего, еще сболтнут чего… У него в гридницах за столами прислуживали отроки, им веры было больше.
– Неспокойно, – кивнул меж тем Некрас.
Уже не раз и не два нападали на его купцов и на богатые обозы, убивали мужей и воровали пригожих девок. Торговать стало труднее и дольше, не всякий решался отправить свои товары в столь далекий, опасный путь. И нынче его княжество недополучало от купцов подати, да и кмети роптали. Привыкли они стричь торговцев…
Несмотря на смурные мысли, Некрас едва сдерживал довольную улыбку. Вот нынче уж заговорит ладожский князь о сватовстве да о союзе, попросит отдать за себя старшую дочку, Рогнедушку… Свершится то, чего он столь сильно чаял последние седмицы!
– И нам неспокойно, – Ярослав отодвинул в сторону чашу. – Что булгары крепчают, что растет хазарский каганат.
«Что сеет смуту мой младший брат», – подумал он про себя.
– Куда клонишь ты, княже? – вновь заговорил княжеский советник в богатой одежде.
– К союзу клоню, боярин, – прямо и просто ответил Ярослав, смотря то на него, то на Некраса Володимировича. – Меж нашими княжествами.
С оглушительным звоном из рук Рогнеды выскользнул и разбился полный кваса кувшин. Осколки и брызги разлетелись по всей горнице, и к княжне разом повернулись сидевшие за столом мужчины.
– Прощения прошу, – вымолвила Рогнеда побелевшими губами. Она смотрела на отца, не отводя взгляда, не опуская головы; так, словно чаяла что-то ему сказать. Некрас же, напрочь, в ее сторону и вовсе не глядел.
Прибежали девки с тряпками – собирать осколки и разлитый квас. Ярослав хмурился, но сдерживал себя, ничего не говорил. Строптивая дочка – не его забота. Злился, что договорить не смог, что при несмышленых княжнах важные дела обсуждали. Хорошо хоть вторая ничего не роняла нарочно да лица не кривила.
Он подумал о своих дочерях, оставшихся в Ладоге с мамками да няньками. Коли хоть на чуть вели бы они себя с гостем, как княжна Рогнеда…
– После договорим, князь, – сказал Ярослав, когда в горнице, наконец, убрали сор. – Потолковать бы нам с тобой наедине.
Некрас Володимирович все уразумел, хоть и не сказал ни о чем Ярослав напрямую. Оглянулся на Рогнеду и едва приметно качнул головой, запустил ладонь в волосы на затылке, уже припорошенные сединой.
– Любо, Мстиславич, – он улыбнулся гостю, чтобы сгладить поступок строптивой дочери. – После вечери и потолкуем, ты да я.
Железный меч I
Затея Ярослава не пришлась ему по душе с самого начала, и нынче он лишь убедился в своей правоте. Девка была строптива, чужой князь – слаб, терем – беден, а земля из песка и пыли почти не приносила плодов.
– Нашто союза ищешь с ними, князь? – спрашивал воевода Крут и ни разу не услыхал разумного ответа.
В мелких княжествах подле Ладоги каждый род счел бы великой честью породниться с князем. Девки выстроились бы рядком аж до терема! Взял бы себе оттуда жену и вместе с ней в приданое получил бы землю, а коли нет в роду сыновей – и вовсе мелкое княжество целиком. Воевода все до последнего надеялся, что князь одумается, прислушается к нему, к разумному мужу!
Все пустое!
И вот нынче Крут смотрел, как строптивая княжна разбивает кувшин, стоило Ярославу заговорить о союзе меж княжествами. Токмо круглый дурак поверил бы, что она не чаяла! Характер у девки был дрянной; одно ладно, что не пропадет на женской половине княжьего терема в Ладоге. Наложницы у князя были под стать Рогнеде.
Воевода выругался в мыслях, жалея, что не может сплюнуть в горнице. Вот вроде он и учил маленького Ярослава уму-разуму, воспитывал. Куда все подевалось, когда княжич вырос? А уж как князем стал, так и вовсе никто ему не указ! Нынче хоть остепенился малость, о водимой жене задумался, о сыне. Может, хоть выгонит из терема в Ладоге девок своих, мнящих себя, самое малое, княгинями! Довольно уж покуролесил, будет.
Воевода мыслил, нужна князю одна из их ладожских славниц; тихая и мягкая, с круглым светлым лицом и светлыми косами. Чтоб сидела в горнице да детишек рожала, не перечила ни мужу, ни кому. Вот, как у него самого, одна водимая жена уж сколько зим! Но князь же…
Закряхтев недовольно, Крут покосился в сторону Ярослава. А тому что? Все как с гуся вода! Тут девка кувшины роняет, а он сидит себе и бровью не ведет, с князем Некрасом беседует. А вот того, знамо дело, дочкина выходка рассердила. Сперва побледнел, после побагровел, а нынче же прожигает тяжелым, злым взглядом молоденькую княжну. А та на грозного батюшку и не смотрит.
«Распустил терем, тьфу! Глядеть противно», – воевода скривился и отодвинул от себя опустевшую миску. На глаза ему ненароком попался заставший подле стены мальчишка-отрок. Ярослав пригрел его на исходе зимы, приблизил; дозволял делить с собой одну горницу да брал в походы, когда ходил с молодшей дружиной.
«Глупая забава, – думал воевода. – Нашто ему сдался этот мальчишка».
Задумавшись об отроке, Крут вспомнил еще одну занозу. Той же зимой в терем на Ладоге пришла проситься в дружину девка! И князь ее принял! Боги светлые, что тот творил…
– Благодарю за угощение, – следом за воеводой отодвинул в сторону миску и Ярослав. Он пристально поглядел на Рогнеду, и та, вспыхнув румянцем, все же потупила взгляд.
«Это тебе не с мягкосердечным батюшкой забавляться», – Крут, довольно усмехнувшись, огладил бороду. Видать, вышло у его князя всяческое терпение для строптивой девки.
Воевода вышел из горницы в сени за князем, и тот положил руку ему на плечо, остановившись на пороге.
– На капище пойду, с богами надобно потолковать, – сказал Ярослав. Он снял с воинского пояса ножны с мечом и отдал их стоявшему поодаль отроку. Себе оставил лишь нож, который получил от старого князя Мстислава в день посвящения, когда в нем умер мальчишка, и родился мужчина.
Крут проводил Мстиславича взглядом. Он не пошёл вместе с ним, ведь у князя с богами особый разговор. Вместо того, воевода деловито осмотрел земляной вал и стены, окружавшие терем; забрался к стоявшим в дозоре лучникам и поглядел на голую степь да пыль. С трудом сдержался, чтоб не сплюнуть.
И вот эти земли его князь хочет получить в приданое?! Да у них на Ладоге щепоть с ладонь плодороднее будет, чем все княжество Некраса! Сухой степной ветер трепал полы его старого, изношенного плаща, пока воевода расхаживал туда-сюда по стене. Этот же ветер неприятно щипал лицо и оставлял песок скрипеть на зубах. Воевода хмурился, щурясь на солнце. Где-то там раскинулся хазарский каганат. Истинная причина, приведшая сюда Ярослава.
Токмо вот знавал воевода Крут и более простые пути. Знамо, негоже родную кровь проливать, но коли замышляют против тебя недоброе… Раздосадованный, он махнул рукой и полез со стены вниз. Что уж тут говорить; князь упрям невероятно, еще хуже старого князя Мстислава, хотя вот уж тот упрямцем был, каких свет еще не видывал!
«Пока не подрос да не вошел в силу его сын».
Со стены воевода пошел к здешнему кузнецу. Тот еще накануне показался ему толковым, когда они осматривали попорченные в налете кольчуги. Кузнец обещался все исправить да поплотнее посадить пластины. Так они делали здесь, чтобы стреле было сложнее пробить броню, и Крут нашел это разумным. В Ладоге ковали, чтобы кольчуга защищала от копья и меча; здесь же местные мастера приспособились к иному из-за хазарских стрел. Воеводе кузнец понравился, и он порешил, что не худо и перенять у соседей неплохую задумку.
На подходе к кузне Крут услыхал звонкий, девичий голос. Нынче кузнец работал не один.
– … как описываешь ты… то торквес, редкая вещица.
Заглянув в открытую дверь, воевода увидал девку, что прислуживала им за трапезой. Братоучадо князя Некраса. Та, что со светлыми косами да ссадинами на щеке, да в платье служанки. Немудрено, что Круту не пришелся по нраву ни сам князь, ни его домочадцы. Родная кровь все же, а держат как будто бы за теремную холопку.
– А расскажи еще, дяденька Могута, – попросила тем временем девчонка, теребя кончик косы. Она стояла к воеводе спиной и не слышала его тихих шагов.
А вот кузнец вскинул голову и прищурился, разглядывая Крута против света.
– Здрав будь, воевода, – кивнул он и вновь склонился над кольчугой, растянутой перед ним на четырех опорах.
Испуганно вздрогнув, девчонка ойкнула и повернулась к воеводе, вскинув ладонь к глазам.
– И ты будь здрав. Подсобляй Сварог, – отозвался Крут.
– Вот тебе нынче воевода и расскажет про торквес, милая, – заговорил Могута, чиркнув ногтем по погнутым звеньям. – У них в Ладоге про такую диковинку больше слыхали.
– Почему так? – от любопытства девка – ее имя начисто стерлось из памяти Крута – даже забыла бояться. Напрочь, подалась к воеводе, ступила вперед и подняла на него ясный взгляд.
– Такие обручья больше в ходу у варягов. А мы с ними соседствуем, – с неохотой отозвался мужчина. Не было ему удовольствия беседы с девками вести. – Где ты прознала про торквес?
– Нигде, – она еще осмелилась бесстыже лгать ему прямо в глаза! – Я пойду, дяденька Могута. А то меня княгиня хватится, – и девчонка бочком выскользнула из кузни, прежде чем Крут опомнился и пристыдил ее за ложь.
– Смотри, боярин, как я мыслю кольчугу твою подправить, – заговорил кузнец, проводив взглядом нежданную гостью. Он посильнее растянул на опорах кольчугу, чтобы показать свою задумку.
– Я не боярин. Я княжий воевода, – сварливо поправил его Крут. Боярин – вот еще выдумал! Бояр да советников Мстиславичу и в тереме хватает, все лавки в гриднице занимают, когда князь суд творит али походы с ними обсуждает.
– Добро, воевода. Гляди сюда, – кузнец добродушно усмехнулся. – Стало быть, тут звенья поближе скрепим…
Добрую часть дня Крут провел в кузне. Сперва спорил с Могутой до хрипоты, усомнившись в его задумке, но после все же ударили по рукам и сговорились, что за седмицу кузнец починит им на пробу пару кольчуг, а уж дальше поглядят, как пойдет в бою.
Когда воевода закрыл за собой дверь кузни, жгучее степное солнце клонилось к закату. Он всласть потянулся, разминая занемевшие руки и спину, и огляделся. Увидел мальчишку-отрока, без дела ошивавшегося на заднем дворе, и подозвал его кивком головы. Горазд отложил в сторону наконечники для стрел, которые старательно острил, и поспешил к воеводе. Он ведал, что тот сразу же его невзлюбил, и не хотел сердить его понапрасну.
– Где князь? – спросил Крут, разглядывая мальчишку. Он искал, к чему бы придраться, и выругался сквозь зубы, ничего не найдя.
– В клеть пошел, где раненые лежат.
– Токмо ж накануне вечером к ним заходил, – воевода покачал головой.
Но потому дружина и любила Ярослава. Потому старый князь Мстислав и доверил ему княжеский стол. Ни одного похода не помнил Крут, чтобы Мстиславич не позаботился о своих людях. Он делил с ними и дождь, и холод, и снег, и ветер. Ел, что они; спал, как они – под открытым небом, посреди голого поля на одних плащах; жил вместе с ними. Дружина, особливо младшие кмети, его боготворила.
– Добро, – воевода махнул рукой. – Оседлай-ка мне да себе лошадей.
Если и хотел Горазд открыть рот да спросить что-то, то, поглядев на дядьку Крута, передумал. Молча кивнул и побежал в конюшню.
Воевода дожидался его подле ворот. Заведя пальцы за пояс, он измерял двор шагами, и дозорные со стены украдкой бросали на него косые взгляды. Горазд быстро обернулся с лошадьми и уже вскоре скакал следом за воеводой, оставляя позади себя облако пыли. Он так и не решился спросить, куда они, и потому лишь пониже припал к шее жеребца, оберегая лицо и глаза от песка.
Спустя совсем немного воевода впереди него вскинул вверх правую руку, приказывая остановиться, и с легкостью соскочил на землю. Они совсем недалеко отъехали от терема князя Некраса, к месту, где накануне кто-то напал на их небольшой отряд. Склонив голову, Крут принялся ходить по земле кругами, время от времени поддевая носком сапога пыль. Он словно искал что-то.
Отрок молча наблюдал за ним, придерживая под узды лошадей. По шее и спине неприятно струился пот, солнце обжигало непривычную к такому кожу. Здесь, в степи, под палящим, пыльным солнцем рубахи недолго оставались чистыми.
– Подсобить чем может, воевода? – Горазд не привык стоять без дела и решил уж, что лучше дядька Крут его обругает, как бывало обычно, чем он будет попусту на месте топтаться.
– Ищи приметное что, – через плечо отозвался воевода, продолжая рыскать взглядом по земле.
Под ногами у них валялись сломанные стрелы и наконечники; пара ремней от седельных сумок, щепки и разрубленное пополам копье; россыпь кольчужных звеньев. Горазд смотрел во все глаза, размышляя, что чаял отыскать воевода. Все уж прознали в тереме, что на них напали хазары. Отрок слышал разговоры старших кметей: говорили, в то лето каганат совершал набег за набегом на соседние княжества. Говорили, мол, совсем страх потеряли, бесстыжие. Набирает у них силу каган-бек, стремясь объединить разрозненные земли под сильной рукой…
Когда внизу в серой пыли что-то тускло блеснуло, Горазд сперва не обратил внимания. Помыслил, звенья от кольчуги. Но на земле угадывалась цепочка, и мальчишка опустился на колени, смахнул ладонью песок. Он и впрямь увидел разорванную цепочку с оберегом. Железный перунов молот. Княжий знак.
– Воевода… погляди, – позвал Горазд охрипшим голосом. Он не смел касаться оберега, как не смел брать меч Ярослава Мстиславича голой рукой, держать его без ножен. Дурной знак.
Позади раздался шум шагов, и Крут склонился над землей подле отрока. Он сдавленно, сквозь губы выругался, расправил закатанный рукав рубахи, натянул его на ладонь и поднял цепочку с земли. Она тускло блестела на солнце, а перунов молот медленно раскачивался из стороны в сторону.
Горазд прикусил губу. Их князь, Ярослав Мстиславич, носил перуново колесо, Громовое колесо, на выцветшем толстом шнурке.
– Никому ни слова, – Крут зашагал к лошадям, чтобы спрятать оберег в карман седельной сумки. – Особливо – князю! Уразумел? – он повернулся к Горазду, шедшему за ним по пятам, и сжал тому плечо железной хваткой.
– Да, да, – отрок кивнул пару раз и облизал пересохшие губы. Воздух вокруг них звенел от исходящей от Крута ярости. – Да, воевода.
Находка разозлила того чрезвычайно, и Горазд разумел, почему. Но держал свои догадки при себе.
В терем они возвращались в тяжелом молчании. Солнце медленно клонилось к земле, удлинялись их тени, и теплый ветер вместо песка и пыли приносил, наконец, прохладу. Горазд смотрел прямо перед собой, встревоженный и нахохлившийся, словно птенец. Воевода же то и дело искал рукой седельную сумку позади себя, нащупывал спрятанный внутри оберег.
Когда каждому из сыновей старого князя Мстислава минуло семь зим, он велел кузнецу выковать для них перуновы знаки. Младшему, Святополку, достался молот, старшему, Ярославу – колесо. Сперва мальчишки носили их на кожаных шнурках; позже Святополк, вернувшись с добычей из своего первого похода, истратил ее на цепочку для оберега…
