Текст книги "Пляска в степи (СИ)"

Автор книги: Виктория Богачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)

Он никогда не умел отсиживаться, его глупый старший брат. И раньше был отец, который такое сумасбродство почему-то вознаграждал. Теперь же Святополк и Багатур-тархан покажут робичичу, что на самом деле за подобную опрометчивость расплачиваются кровью.

Он жалел лишь, что не увидит лица робичича, когда тот, наконец, все уразумеет. Поймет, в какую он себя загнал ловушку. Поймет, кто ту ловушку для него расставил. О да, Святополк многое отдал бы, чтобы поглядеть на Ярослава в тот самый момент. Но он будет занят иным: захватом ладожского терема, оставшегося без князя, без войска и без защиты.

Святополк вынырнул из своих сладких предвкушений, когда почувствовал на себя пристальный взгляд Багатур-тархана.

– Теперь, когда мы знаем про Яр-тархана, мы отведем войско немного в глубь. Я велю людям готовиться, – хазарин с холодной, расчетливой насмешкой наблюдал за княжичем. – Оттянем его как можно глубже в земли каганата.

– Немного, – выделил голосом Святополк. – Я не хочу, чтобы в последнее мгновение он развернулся и убежал, побоявшись заходить так далеко.

Багатур-тархан вскинул брови и залпом допил оставшееся в кубке вино. Он сомневался, что рус испугается. Он все-таки правитель, а не мальчишка с мечом. Конечно, Яр-тархан попадется и в эту ловушку, и зайдет так глубоко, как им потребуется. Порой, ненависть к брату затмевала Саркелу разум.

– Мы не сможем уйти далеко, даже если захотим, – ответил Багатур-тархан, и его слова прозвучали загадкой, наподобие тех, что загадывают на посиделках.

На миг Святополк задумался над сказанным. Что хазарин имел в виду? Что помешает ему углубиться в земли каганата? Взъерошив волосы себе на затылке, княжич тряхнул головой. Перун с ним. Ему не важны интриги узкоглазых, пусть хоть глотки друг другу перегрызут. Главное, чтобы союз промеж ним и Багатур-тарханом сохранился.

– Мы же уйдем вот по этому пути, – Святополк нашел среди свитков начертанную карту земель и указал на дорогу, лежавшую в стороне от южных княжеств. – Драган уже провел им однажды дружину. Получится и во второй раз.

– Хорошо, пусть твой полководец уходит, – кивнул Багатур-тархан.

Оба – и княжич, и воевода одновременно вскинули головы. Драган смолчал; Святополк же переменился в лице. Широко шагнув, он остановился напротив сидящего хазарина и опустился на подушку с другой стороны стола.

– Ну-ка принеси выпить. Да не этой вашей кислятины! – велел он небрежно тотчас сорвавшейся с места девке и исподлобья посмотрел на Багатур-тархана. Взыграло внутри ретивое, горячее сердце, но Святополк велел себе не торопиться. Время на гнев у него еще будет.

– Мы с тобой не так договаривались, Багатур-тархан, – произнес он медленно, чеканя каждое слово.

– Мы никогда с тобой об этом не договаривались, Саркел, – полководец покачал головой с хитрой усмешкой. – Пусть часть твоего войска уведет он, – небрежный кивок в сторону замершего у полога Драгана. – А меньшая часть – останется со мной. И с тобой.

– Это не дело, – Святополк скрестил на груди руки, хмурясь. – Какой мне толк сидеть и ждать, когда, напрочь, я должен напасть на ладожский терем?

– Толк? – переспросил Багатур-тархан, старательно изображая удивление. – Ты выманишь своего брата. Это ты, не я, говорил, что Яр-тархан придет, если будет знать, что ты замешан в налетах на земли русов.

Он замолчал, обдумывая следующие слова. Сидящий перед ним Святополк обратился в камень, мрачно вслушиваясь в то, что он говорил, и отчаянно со всем не соглашаясь.

– Я же буду уверен, что наши договоренности не будет нарушены. Иначе какой во всем толк мне? Сражаться с войском русов в одиночку?

Святополк заскрипел от гнева зубами, чувствуя, как бьется жилка на правом виске. О, он всегда ведал, что хазары – изворотливые, лживые, жалкие ублюдки, которым нельзя верить. И нынче он в этом убедился.

– Ты обвиняешь меня в предательстве? – спросил он низким, свистящим голосом. – Что я нарушу данное тебе слово?

– Я ни в чем тебя не обвиняю, – огрызнулся Багатур-тархан, и по его голосу явственно слышалось, что он хотел добавить – «мальчишка». – Но полностью я даже самому себе не верю.

– Добро, – кое-как вытолкнул Святополк из себя. – Воевода уведет мое войско, я останусь с дюжиной кметей. Но я не буду сидеть здесь и ждать до самого конца, пока мой брат не приблизится на один полет стрелы. Но я позабочусь о том, чтобы робичич узнал, что мы заключили союз.

– Я так мыслю, Яр-тархан уже о том ведает. Но я согласен с тобой, Саркел. Делай, как решишь, – добившись главного, Багатур-тархан был не прочь пойти на мелкие уступки.

Их прервала появившаяся в шатре девка. В руках она держала кувшин, из которого наполнила кубок Святополка. Принюхавшись, он скривился. Воняло кислятиной... конелюбы, чтоб им пусто было.

Он сдержался и не выплеснул отраву на землю лишь потому, что сидел напротив него Багатур-тархан, и была у княжича на уме одна мысль, о которой он хотел поговорить.

– Коли уж затронули мы с тобой наши договоренности, то скажи мне, отчего дочку свою прячешь в шатре от меня? – и Святополк поднял на хазарина острый, цепкий взгляд. – Помнится, промеж нами иное оговорено было.

– Иштар не здорова, – Багатур-тархан пожал плечами, – да пусть покарает меня на месте Великий Тенгри, коли я тебе лгу! – он даже приложил ладонь к груди и возвел глаза к потолку шатра.

Святополк расслышал, как позади него отчетливо ухмыльнулся Драган.

– Ты обещал ее мне, – с нажимом произнес княжич. – Она уже была моей.

– Женщины отвлекают мужей от того, что поистине важно, – с задумчивым видом произнес Багатур-тархан, и Святополку показалось, что было в его словах заложено куда больше смысла, чем могло показаться на первый взгляд.

Дождавшись, пока, повинуясь щелчку его пальцев, девка подольет ему в кубок вина, хазарин сызнова повернулся к княжичу.

– Пусть Иштар остается в шатре. Ты получишь ее, когда все будет сделано.

– Я хочу, чтобы она оставалась в моем шатре, – Святополк медленно покачал головой.

– Она – моя дочь. Она принадлежит мне и будет там, где я велю, – в голосе Багатур-тархана прорезалась сталь. – Не позволяй какой-то девке встать между нами, княжич, – он презрительно, брезгливо поджал губы, словно даже сама мысль о дочери была ему противна. Как противно было наблюдать за мужчиной, которому желание затмевало разум.

– Что же, – скрипя зубами от досады, Святополк поднялся на ноги, – не забудь же, что ты пообещал мне сейчас. Я получу Иштар, как токмо покончу с робичичем.

Багатур-тархан подавил вздох. Он смотрел на княжича доселе неведомым взглядом: смесь гадливого сожаления и разочарования.

– Я не забуду, Саркел, – сказал он вслух и также поднялся. – Готовь свое войско, мы скоро снимемся с места.

С того дня хазары прекратили набеги на княжества. Привычные, они довольно быстро управились с лагерем и двинулись вглубь собственных земель.

А вот Ярослава на его пути что-то задержало. То ли ошиблись птички Багатур-тархана. То ли обманулись в своих ожиданиях, но ладожский князь не спешил показываться там, где пролегала граница меж княжествами русов и землями каганата.

Прошла седмица, другая, третья. Сколько же времени нужно войску, чтобы преодолеть расстояние меж Ладогой и южными княжествами? Святополк считал: две седмицы с головой хватит. И чтобы стоянки долгие обустроить, и чтобы людей не загнать перед сражением. По всему выходило, что давно должен был Ярослав добраться до нужного места. Но он не спешил, и Святополк все сильнее и сильнее ярился. Он-то уже давно устал ждать!

Порой княжичу казалось, что робичич нарочно над ним насмехался. Издевался, хоть и ведал, что Святополк давно спутался с хазарами и встретит его на ратном поле. Он ходил по лагерю, который им пришлось разбить во второй раз, и бормотал себя под нос ругательства, взывая к Богам, чтобы те уже наконец покарали его старшего брата. Он свирепел с каждым новым утром, когда в очередной раз без вестей возвращались в лагерь гонцы.

Он знал, он совершенно точно знал, что Ярослав над ним смеялся. Смеялся над ним вместе со своими воеводами и отсиживался в тереме у какого-нибудь южного князька, жалкий вымесок! Святополк закрывал глаза и слышал у себя в голове насмешливый, противный голос робичича. Он мыслить ни о чем ином не мог, кроме как об еще одном издевательстве, которому его подверг Ярослав.

Он клялся отомстить. Еще пуще, еще лютее, чем он намеревался. Ни одна насмешка не будет забыта. Святополк ничего ему не простит. И за эти седмицы, когда они замерли в мучительном ожидании, он спросит с робичича сполна. Тот поплатится за все унижения, которые по его вине пришлось вытерпеть княжичу.

Багатур-тархан был также недоволен. На то у него имелись свои причины. Но промедление для него было подобно смерти, потому что отведенное ему время истекало, просачиваясь сквозь пальцы подобно песку. Как и Святополк, он смотрел вдаль с надеждой увидеть поднятую многочисленным войском в воздух пыль. С надеждой разглядеть взмыленного от быстрой скачки всадника, который принесет благую весть: Яр-тархан идет.

Святополк чувствовал направленный ему в спину взгляд хазарина. Все чаще в словах и жестах Багатур-тархана сквозило недоверие и нетерпение. Все чаще тот делался раздражителен. Разрозненное, объединённое лишь силой войско потихоньку закипало: то тут, то там вспыхивали ссоры. Мужи, томящиеся в безделье и неведенье, загорались молниеносно, словно сухие щепки.

Святополк не мог отпустить от себя Драгана, потому что опасался лишиться большей части своей дружины в такое опасное, ломкое время. Багатур-тархану он доверял все меньше, потому и держал верного воеводу к себе поближе. Да и коли робичич и впрямь повернул назад, то угодит Драган ровнехонько в середку ладожского войска, коли нынче отправится в путь. Но и затягивать надолго было опасно: так можно и не поспеть. Вдруг Ярослав уже на утро объявится...

Дни текли тяжелые, смурные. Напряжение промеж людьми ощущалось кожей. Оно было везде: звучало в словах, скользило во взглядах, слышалось в том, как распрягали лошадей, как доставали из ножен мечи. И погода словно бы решила испытать их всех на прочность: ветер задувал такой, что запросто сбивал с ног. Он рвал из рук поводья, заставлял пятиться лошадей.

Драган, глядя на все исподлобья, мрачнел прямо на глазах. Княжичу он больше ничего не рассказывал о разговорах, что велись промеж кметями, но сам их слышал постоянно, и на душе становилось все тяжелее. Коли и дальше все так пойдет... Унять дружинников он не мог. Пусть хоть на словах выплескивают то, что лежит на сердце. Может, он и сам был бы рад произнести вслух да развеять по ветру свои сомнения. Но был он воеводой, и потому молчал.

В один из дней, когда утихли лютые ветра, и сквозь плотные темные облака на землю пробились солнечные лучи, в лагерь вернулся дозорный. Он вернулся один, ведя под узды вторую лошадь без хозяина. От усталости хазарин почти валился с ног: пока ждали Багатур-тархана, он успел сказать, что провел верхом всю ночь и утро.

Святополк топтался на месте, борясь с гневом. Он ненавидел ждать. Когда же, наконец, на окраине лагеря появился Багатур-тархан, то вернувшийся дозорный передал ему что-то из руки в руку и шепнул пару слов. Две глубокие морщины залегли на переносице у хазарского полководца, пока он смотрел на предмет, который получил. Затем он повернулся к Саркелу, безошибочно найдя того в толпе.

– Твой брат убил второго дозорного и велел передать тебе это, – сказал Багатур-тархан и вытянул в его сторону раскрытую ладонь.

Святополк шагнул вперед, чувствуя, как шумит в ушах. Каким-то безошибочным чутьем он уже знал, что увидит. Сердце отчаянно билось, грозясь выскочить из груди, когда княжич опустил взгляд. Тускло поблескивая, лежал на ладони Багатур-тархана перунов молот на тонкой цепочке.

Его детский оберег. Весточка от его старшего брата.

– Готовьтесь к битве, – велел Багатур-тархан, видя, как все краски исчезли с лица Святополка. – Войско Яр-тархана скоро будет здесь.

* Хоть – здесь: любимая, желанная женщина. Любовница.

Девка в тереме VIII

Застывшие в тягостном ожидании дни тянулись мучительно медленно. Порой Звенислава малодушно жалела, что согласилась отпустить от себя Чеславу с князем в поход. Когда муж спросил ее, она поспешно закивала: мол, конечно, конечно, у тебя каждый добрый воин на счету. А со мной-то что в тереме может приключиться, да и дядька Крут подле меня остается.

И вот тогда Звенислава не подумала, что в тереме-то с ней и впрямь ничего не приключится, а вот тоску не с кем ей будет разделить. Ярослав велел ей не печалиться, но много он понимает, воин и муж! Как можно не печалиться да не тосковать, когда глупое сердечко так и рвалось наружу из груди всякий раз, как она вспоминала мужа. Как она рассказала ему, что в тягости. Как он подхватил ее на руки и долго не отпускал. Как справил потом у кузнеца для нее новенькие обручи – украшенные узором да тяжелыми каменьями. Едва поспел вручить перед тем, как отправился в южные земли.

Когда проведала Звенислава про поход, так в первую седмицу глаза у нее вечно были на мокром месте. Добро, что при чужих не плакала. Ярослав даже не осерчал на нее и терпеливо сносил слезы, что все текли да текли по щекам. Успокаивать еще ее пытался! Пообещал вернуться живым...

Всякий вечер, когда возвращалась в пустую и холодную горницу, Звенислава знала, что нынче Ярослава она не дождется. Не распахнется бесшумно дверь, повинуясь хозяйской руке, не раздадутся его тихие шаги по молчаливым, не смевшим скрипеть половицам, не услышит она его голос: притворно строгий, но с лукавой улыбкой.

– Все не спишь? Боишься, украдут меня из терема?

Теперь же ей некого было дожидаться.

Она помнила, как уходил в походы дядька Некрас. Тогда, еще будучи девчонкой, она глядела на княгиню Доброгневу Желановну, и все ждала, пока она прольет хотя бы слезинку по мужу. Но суровая тетка лишь шибче гоняла холопов и громче прикрикивала на зазевавшихся теремных девок. Ничего в ее лице не выдавало тоски по дядьке Некрасу, и глупая маленькая Славка мыслила это потому, что вместо сердца у ее тетки был камень.

Но никто не знал, что творилось за закрытыми дверями горницы, поздней ночью, когда сгущались вокруг лучины густые, темные тени, и самые смурные мысли приходили на ум.

Быть может, Доброгнева Желановна точно также лежала без сна и пустыми глазами смотрела на бревенчатый свод у себя над головой, непрестанно думая о муже. Звенислава выучила уже каждую трещинку, каждое пятнышко на деревянных перекладинах. Она и по памяти смогла бы их перечислить.

А на людях, конечно, и она не плакала, хоть и вполовину не была столь суровой, как Доброгнева Желановна.

Но плачущая княгиня – позор и князю, и княжеству. Звениславе никто об этом не говорил, но каким-то внутренним чутьем она это знала. Потому и провожать мужа на крыльцо вышла с улыбкой и девочкам воспретила носами хлюпать. Это уже потом, в горнице, обе княжны наревелись всласть ей в поневу, да и сама она все смахивала и смахивала слезы с длинных ресниц. Но на людях – нет.

По правде, днем и не шибко ей времени хватало сырость разводить. Дел было – не счесть! Все же князь на нее терем свой оставил, людей заботам ее перепоручил. Велел, коли что с дружиной – это к воеводе Круту, а все иное – к ней, княгине! Вот Звенислава нынче и слушала тех, кого муж обижал, кому долг не вернули, кто приданое за невесту худое дал, у кого скотина на дворе померла. Пока побаивалась еще в одиночку управляться, просила дядьку Крута подле себя постоять. Он всякий раз соглашался и, довольный, крутил седые усы.

Не всем воля князя пришлась по нраву. Бояре шептались, что уж больно много власти взял себе Ярослав. Заместо жены на кого-нибудь из них указать следовало, уж всяко у них ума побольше, чем у молодой княгини. Услыхав о таком впервые, Звенислава огорчилась. Может, и впрямь она неверно судить будет? Может, уже где-то оплошала да уразуметь пока не сдюжила? На к исходу второй седмицы с шепотками за спиной она свыклась. Уж коли они самого князя хаять не устают, то что уж про нее заикаться? Но Ярослав каждому дозволял слово молвить, и услышанное редко задевало его за живое. Звенислава порешила, что и она также будет. Пусть болтают про нее, что хотят, бесстыжие бояре. Муж их не слушал, и она не станет.

Когда она поделилась своим зароком с дядькой Крутом, тот одобрил.

– Верно все говоришь ты, государыня. С ними бороться – что против ветра сс... плевать, – воевода густо покраснел под ее внимательным, удивленным взглядом.

Потихоньку все как-то устроилось. Тоскливые дни тянулись один за одним, наполненные всяческими хлопотами да заботами. Времечко всласть погоревать оставалось у Звениславы поздним вечером, когда укладывалась она на лавку в горнице. Да и то не всякий раз. Порой, бывало, Любава с Яромирой упрашивали рассказать баснь, и засыпали ровнехонько посередке, облепив ее с двух сторон, а их тихое, ровное дыхание убаюкивало и саму Звениславу.

Под сердцем росло ее дитя, и вскоре о том, что княгиня в тягости, прознают во всех, даже самых дальних уголках ладожского княжества. Она чаяла подарить мужу сына. Порой, замечтавшись, представляла, как вернется Ярослав в терем, и она выйдет его встречать, качая на руках их маленького Мстишу. Али Ратибора. Ей все было любо.

В думах Звениславы в тот день всегда светило солнце, а муж спешивался с коня целый и невредимый, даже без единой царапинки. Улыбаясь, он шел к ней через двор, а она стояла на крыльце и глядела на него и не могла наглядеться.

А потом загоралась беспощадная зорька, и Звенислава просыпалась в холодной, одинокой горнице с выплаканными досуха глазами. Ничего, говорила она себе, ничего. Нужно потерпеть. Все терпят. И она сдюжит.

В один из дней, спустя уже три седмицы, как уехал из терема князь, они вечеряли вместе с маленькими княжнами и теткой Бережаной, которая приглядывала, чтобы те не безобразничали. Ни с того ни с сего Любава сердито уронила в похлебку деревянную ложку, и россыпь брызг осела на столе и ее ладошках.

– Отчего батюшка пошел хазар бить?! – спросила она, исподлобья смотря на княгиню, словно маленький волчонок.

Тетка Бережана уже открыла рот, чтобы выговорить княжне, но Звенислава едва заметно качнула головой. Она посмотрела на девочку и спокойно сказала.

– Хазары разоряют княжества рядом со степью. Ваш отец пообещал их защитить. Он держит свое слово.

Насупившись, Любава выпятила нижнюю губу и выставила вперед голову, напоминая молодого бычка. По всему было видно, что объяснение ей не пришлось по вкусу.

– А я слыхала, это потому, что батюшка взял тебя в жены! Если бы он тогда не поехал в твое княжество, то ничего и не было бы!

– Любава, – зашикала на нее тетка Бережана, дернув девочку за руку. – Что говоришь ты! А ну немедля повинись перед матушкой-княгиней!

– Не буду! – вскинулась княжна и тряхнула головой. – Все через нее получилось!

– Вот батюшка вернется, надерет тебе уши, Любава, – прошипела тетка Бережана, но девочка только дернула плечами, отмахнувшись от назойливой няньки.

Она явно повторяла чужие слова. Не могли такие мысли рождаться в головенке у девчушки, которая еще в детской рубашонке по терему бегала.

– От кого ты это слыхала? – тихо спросила Звенислава.

Кровь бросилась ей в лицо, когда Любава заговорила, но нынче княгиня уже совладала с собой. И только голос чуть звенел, выдавая волнение, потому и говорила она негромко.

Подле сестры на лавке неуютно заерзала Яромира. Она даже отодвинулась чуть в сторону и повернула голову затылком к Любаве.

– От княжны Рогнеды, – все также насуплено буркнула девочка и громко всхлипнула, и провела ладошкой под носом.

– А когда она о том говорила? – еще тише спросила Звенислава. – Где ты услыхала?

– Они вышивали вместе, государыня, – вмешалась покаянно тетка Бережана. – Ты уж прости, не уследила за несмышленышем этим, – она положила ладонь на затылок взбрыкнувшей Любаве. – Вот и нахваталась всякого, умишко-то скудненький совсем.

Девочка потрясла головой, пытаясь стряхнуть руку няньки, но та держала крепко.

Нахмурившись, Звенислава свела на переносице пушистые светлые брови. Любава все так и глядела на нее упрямым бычком, выпятив вперед лоб, и княгине сделалось и грустно, и смешно.

Она поручила девочек заботам нянек, когда Ярослав уехал, и ей пришлось управляться со всем в одиночку. Она не поспевала больше рукодельничать с ними, но мыслила, что под приглядом тетки Бережаны все у них будет ладно. Звенислава посмотрела на старшую княжну: та стреляла глазами из стороны в сторону и кусала губы. Сообразила, что дурное что-то сказала? Али страшится, что накажут?

– Больше им вместе вышивать не позволяй, – Звенислава строго глянула на тетку Бережану, и та поспешно закивала.

Княжон-то она упустила, вот и наслушались всякого.

– А ты, Любава, мала еще слишком, чтобы про отцовские дела болтать, – Звенислава перевела взгляд на притихшую девочку и постаралась, чтобы ее голос хотя бы вполовину напоминал голос Ярослава, когда тот гневался. – Не тебе оспаривать то, что князь решил.

Любава присмирела, а у Звениславы кольнуло в сердце. Пусть и непослушная, а все же она дитя! Быть строгой княгиня совсем не умела...

Внутри всколыхнулся гнев: ну что творит Рогнеда! Как-то она за всеми хлопотами и позабыла про двухродную сестрицу. Та все особняком держалась обычно, и немногое изменилось с той поры, как уехал из терема князь. Трапезы она по-прежнему делить ни с кем, окромя брата, не желала; из терема выходила редко, да и горницу свою нечасто покидала.

Звенислава давно примирилась с мыслью, что особо ладить они с сестрицей уже никогда не будут. Не ссорятся – и добро. Не лает Рогнеда больше князя – и довольно. Она знала, что Желан частенько захаживает к княжне в горницу, и изредка они вдвоем выходили за стены княжьего подворья. Брату она ничего не говорила: к чему? Рогнеда – его ближайшая по крови родня. Да и в иное время Желан все больше к Ярославу тянулся да воеводе Храбру, искал мужского, отцовского одобрения.

Теперь же Звенислава кусала изнутри щеки и думала, что, может, напрасно сестре потворствовала? Не растаяла бы, коли бы из горницы чаще выходила да за общим столом со всеми трапезу делила. Но тогда она о муже радела. Не хотела, чтобы за одним столом они с Рогнедой сидели.

Звенислава вздохнула. Выходило, как бы она ни порешила, а все равно каждому не смогла бы угодить. Она посмотрела на Любаву: как вот ее наказывать? Не сама же княжна такое придумала, повторила чужие злые слова. Потом перевела взгляд на тетку Бережану и строго поджала губы.

– Я не хочу, чтобы впредь они оставались наедине с княжной Рогнедой, – сказала она и покачала головой, и длинные рясны на ее кике тихонько зазвенели.

Надобно еще и с сестрицей поговорить. Хороша Рогнеда, нашла себе под стать собеседниц: сопливых девчонок, еще в первую поневу не вскочивших!

Не в первый раз Звенислава подумала о том, как сильно та переменилась. И коли в самом начале, когда только приехали они с Желаном в ладожский терем, осиротевшие, лишившиеся всего, пережившие страшное горе, Звенислава сестрице горячо сочувствовала. Перед мужем ее защищала и выгораживала! Конечно, недолго и разумом помутиться после пережитого! Все она была готова простить и забыть Рогнеде.

Но сколько уж седмиц минуло с той поры? И брат, и сестра были всячески на Ладоге обласканы. Ярослав дал им кров и приют, пообещал Желану отомстить за родню и слово свое сдержал много раньше, чем сам того хотел бы! И Рогнеда не жила жалкой приживалкой при сестре-княгине. Была у нее и горница своя, и чернавка, и наряды, и украшения, и рубахи тонко выпряженные, и теплая меховая накидка – Звенислава сама все отбирала, лучшего для сестры чаяла.

Много уже воды утекло, как убили князя Некраса, княгиню Доброгневу да старшего княжича Ждана. Со временем рубцуются даже самые страшные раны, и настала пора уже Рогнеде оттолкнуться от прошлого и сызнова начать жить. Но, верно, княжна этого не хотела. А хотела она вкладывать ядовитые свои речи в уши двух соплюшек, у которых умишко еще не дорос, чтобы ее словам не верить.

Обо всем этом думала Звенислава, стремительно шагая по терему к горнице Рогнеды. Взмахом руки она отогнала дернувшуюся ей навстречу чернавку и распахнула тяжелую дверь. К ней одновременно повернулось две головы: Желан нынче коротал вечер у сестрицы. Оно и к лучшему, подумала княгиня. Хоть и мальчишка безусый еще, а в роду старший.

– Пошто ты княжон против отца науськиваешь? – прямо с порога спросила Звенислава, остановившись в дверях.

В горнице горело несколько лучин и жировиков, отбрасывая причудливые тени на деревянный сруб. По лицу Рогнеды пробежала гримаса. Али то почудилось в неровном, тусклом свете?

– Сестра? О чем ты? – поднявшийся с лавки Желан удивленно посмотрел на нее и перевел взгляд на равнодушную ко всему Рогнеду.

– Не смей с ними больше заговаривать, – недрогнувшим голосом велела княгиня.

– А то что? – глаза Рогнеды дерзко сверкнули, и она подняла свое красивое, гордое лицо. Ее лоб перехватывал расшитый жемчугом да каменьями девичий венец, а в длинную, змеившуюся по спине косу были вплетены красивые, широкие ленты.

Носила она беленую, расшитую багряным узором рубаху и недавно выпряженную, цветастую поневу в три полотнища. А грелась она, кутаясь в отороченный мехом плащ – подарок двухродной сестрицы.

– Велю тебя в горнице запереть, – ни на миг не задумавшись, решительно произнесла Звенислава. – И шагу никуда не ступишь.

Рогнеда вскинула вверх густые, соболиные брови и скривила пухлые губы в усмешке. То ли не поверила угрозам, то ли просто храбрилась. Прищурившись, она скользила по княгине взглядом, пока не наткнулась на что-то и не вздрогнула, отшатнувшись к стене. Прикусив губу, она вновь посмотрела на Звениславу, и выражение ее лица изменилось.

«Она догадалась», – поняла княгиня и с трудом подавила желание прикрыть руками живот. Верно, в последние седмицы она и впрямь раздалась слегка в поясе, и рубаха с поневой уже едва скрывали ее растущее чрево. Незнающий человек, может, с первого раза и не углядел бы, но Рогнеда была женщиной да и смотрела на сестру снизу вверх.

– Сестра, ну это уж слишком! – опомнившись, заговорил Желан.

Рассеянный, он по очереди оборачивался то к одной, то к другой сестре, не разумея, что приключилось. Был он все же совсем еще мальчишкой.

– Где же тут беда, коли Рогнеда горницу покинула да с Любавой и Яромирой беседу вела?

– Твоя старшая сестра, князь, – она намеренно обратилась к брату так, – моим дочерям нашептывает, что, мол, напрасно их отец хазаров бить поехал. Меня в случившемся обвиняет!

Она помолчала недолго, собираясь с духом для следующих слов.

– Я – княгиня ладожская, – голос Звениславы меж тем обрел небывалую доселе твердость. – Коли я прикажу – кмети мне подчинятся, – она посмотрела на младшего брата, борясь с жалостью. – И станут ее подле этих дверей сторожить!

Скрестив на груди руки, Звенислава повела головой в сторону Рогнеды. На двухродную сестру она старалась не смотреть. А вот Желан же всем телом повернулся к княжне, громко ахнув. Каким же он еще был мальчишкой... Княгиня поспешно отогнала эту мысль и прикрыла на секунду глаза. Она говорила с ним не как сестра нынче. Она не должна его жалеть.

Но как же тяжело было ей произносить все эти строгие, суровые слова! Грозить сестре, пусть и двухродной; недобро говорить с братом, напоминать ему о разнице промеж ними: она в тереме – хозяйка, а он, милостью ее мужа, лишь гость. Но она знала, что должна. Кроме нее больше некому.

– Запомни: увижу подле княжон – запру в горнице, – напоследок она еще раз обратилась к Рогнеде и вышла из горницы прежде, чем сестра али брат с ней заговорил.

Она чувствовала, как внутри всколыхнулся гнев, стоило ей закрыть за собой дверь. Руки слегка подрагивали, а в горле стоял тяжелый комок. Почему-то казалось, что навсегда она отселка от себя младшего братишку Желана – под конец разговора он глядел на нее, как на чужую. Он ее не узнавал.

Да Звенислава и сама себя не узнавала. Куда токмо подевалась робкая, кроткая душонка?..

У всхода ее поджидала чернавка. С поклоном девка передала, что внизу дожидается ее воевода Крут, и княгиня поспешно спустилась. Сердце у нее колотилось еще пуще, чем когда с Рогнедой разговаривала. Неспроста же дядька Крут позвал за ней в столь поздний вечер. Неужто дурное что-то приключилось? А, может, от Ярослава пришла хоть какая-то весточка?..

Запыхавшись, Звенислава едва не врезалась в воеводу, который измерял широкими шагами сени, коротая время. Она не успела спросить, пошто ее позвали, когда дядька Крут заговорил первым.

– Гонец в терем прискакал, государыня, – он улыбался, и у нее отлегло от сердца. – Все с князем ладно. Отдохнут у черноводского князя и дальше в путь отправятся. Тебе Ярослав велел кланяться.

Закрыв ладонью рот, чтобы подавить всхлип, Звенислава пошатнулась и прислонилась плечом к деревянному срубу. Воевода тут же подскочил к ней, взволнованный без меры.

– Что?.. Что такое? – спросил вполголоса, протянув к ней руку.

Чувствуя, как закипают в глазах слезы, княгиня покачала головой и улыбнулась. Облегчение затопило ее с ног до головы. Как уж она переживала, как тревожилась. А тут просто с чужих слов услыхала, что все с мужем ладно, и с сердца слово огромный булыжник упал. И будто ярче засветила в горнице лучина; словно теплее стало вдруг в тереме. Отогрелась замершая в томительном ожидании княгиня.

– Голова что-то закружилась, – сказала Звенислава голосом, звенящим от тихой радости. – Благодарю за добрые вести, воевода. Притомилась я что-то. Пойду в горницу, поздно уже.

– Конечно, государыня, – дядька Крут по-отечески поддержал ее за локоть, – отдыхай. Завтра еще людей тебе слушать.

Ночь она провела в тревожном полусне, а на утро, как и сказал дядька Крут, сразу после трапезы потянулись в терем люди, искавшие защиты али суда. От имени мужа Звенислава суд творить не могла, поскольку княжью Правду только Ярослав ведал. Но она могла выслушать и рассудить, коли незначительное что с людьми приключалось. С чем посложнее – разбирался уже дядька Крут; но многое до возвращения Ярослава откладывалось. Однако же простой ладожский люд видел свою княгиню; видел, что она о них радеет, и отвечал добротой на ее доброту.

Звенислава уже успела выслушать женщину, которой соседка испортила рубаху, пока те полоскали их в воде у ручья, и мальчишку, которого кожевник обещал взять в подмастерья, но обманул. Нынче людей было немного, чему княгиня радовалась. То и дело она бросала быстрый взгляд в сторону дверей: обычно к ней и дядьке Круту присоединялся еще братец Желан – послушать, понабраться мудрости. Но нынче он не пришел. Нетрудно было уразуметь, почему.