Текст книги "Пляска в степи (СИ)"

Автор книги: Виктория Богачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

Град стрел обсыпал преследователей, позволяя бегущим вырваться вперед. Они стреляли и стреляли до тех пор, пока святополковские прихвостни не повернули назад – все до последнего.

Рванув на груди тугую кольчугу, воевода по стене осел вниз, держась за сердце. Дышать было тяжело, и он хрипел, пока неверными пальцами распутывал шнурки и ослаблял завязки. Тогда стало чуть полегче, но под левой грудью по-прежнему кололо, и дядьке Круту казалось, он даже ног не чувствовал.

Он не сразу понял, когда к нему подлетел мальчишка-князь и принялся похлопывать по щекам. Потом подошли еще кмети, и все топтались подле него, словно безусые юнцы. С него стащили кольчугу и кожаный доспех, оставив лишь нательную рубаху, и побрызгали в лицо водой, и полили на темечко, но воеводе все еще было худо.

К отцу подскочил легкораненый в плечо Будимир.

– Батя, батя, ты чего. Все ж хорошо, я ж вернулся, – он обхватил ладонями его лицо, пытаясь заглянуть в мутные глаза, и воевода через силу кивнул.

– Я... я… – прохрипел он, царапая ладонью грубо выструганные доски. – Помру через тебя... – кое-как договорил он и понял, что снова может дышать.

Среди кметей прошелестел нервный смешок. За дядьку Крута перепугались все.

– Тебе еще внуков нянчить, куда тебе помирать, – с облегчением отозвался Будимир и поднял голову. – А вы тут нашто собрались? Живо по местам, живо!

– Отчаянный ты малый, десятник, – кто-то похлопал его по плечу перед тем, как уйти. – Славно их поджарил. До сих пор горит.

– За боярина я бы их всех спалил. Живьем, – выругался второй.

– И за князя, – согласно добавил третий.

– Визжали они там как девки, – снизу с подворья донесся довольный голос кметя, который участвовал в вылазке вместе с Будимиром. – Святополк громче всех!

– Брешешь!

– Вот те перунов знак! Говорю визжал – значит, визжал!

Но в следующие дни стало им уже не до веселья и не до пустой болтовни. Хоть и удалось Будимиру устроить все, как он и хотел, численность святополковского войска от этого не особо уменьшилась. Может, с дюжину они убили, еще столько же ожогами отделялось, да лошадей малость попугали. Но не шибко много людей полегло, коли сравнить с теми, кто в живых остался.

Под конец второго дня воевода велел беречь стрелы, и потому на третий нападавшие разбили, наконец, засеку и прорвались за нее.

Кто-то полег перед земляным валом, напоровшись на острые колья, но еще больше дружинников прошли вперед, к стене. И в первый раз отступили, когда закидали их сверху камнями и валунами, которых дядька Крут велел заготовить в избытке. Вослед нападавшим летели бронебойные стрелы да копья.

Первая волна схлынула быстро, и Святополк отвел людей назад. Он знал, что может взять городище измором, и не хотел рисковать понапрасну.

– Сукин сын, – изнуренный, в грязи и копоти, дядька Крут стоял вечером на стене и смотрел, как прихвостни княжича обустраивают себе ночлег.

Он токмо закончил обходить закрома, пересчитывать оставшиеся запасы и был хмур без меры. Сплюнув за стену, он спустился вниз, на подворье, и его тотчас обступили дружинники. С сыном он уже обо всем успел переговорить, и нынче тот подсоблял таскать раненых, которых с каждым днем становилось все больше.

– Что делать станем, воевода?

Дядька Крут обвел гридь тяжелым взглядом запавших от усталости глаз и смахнул с лица давно немытые, грязные волосы. Завтрашний день мог стать для них последним. Запасы подходили к концу. Стрелы, копья, камни... Это понимали все, кроме женщин и детей.

– Будем умирать, – и он широко улыбнулся. – Будем умирать за нашу землю и за нашего князя. Но умирать мы с вами, братцы, будем долго. И сперва перебьем все святополковское отродье до последнего прихвостня.

– Тогда можно и не умирать, воевода! – кто-то из кметей развеселился.

– Ну, стало быть, тогда и не будем! – отозвался дядька Крут, и усталые лица мужчин на пару мгновений разгладили улыбки.

– Женщины с детьми пусть уходят лесом, коли эти ублюдки прорвутся, – снова заговорил воевода, когда стих негромкий смех. – А мы уж с вами поднатужимся и добудем для них хоть полденечка, а лучше целый!

– Да куда им уходить... коли б ведали, что жив наш князь... А так...

– Боярин Гостивит уже утек, лодка его груженая ушла.

– Чтоб она у него, у собаки, перевернулась да на дно легла!

– С таким-то толстяком недолго...

Воевода стоял и слушал, о чем говорили кмети, а потом вскинул вверх руку, потребовав тишины.

– Князь наш жив! Я в это верю крепко, и также следует вам! Будем биться до последнего, но его не посрамим! За князя! За Ярослава!

– За князя! – согласно грянула гридь и зазвенела мечами, застучала о щиты. – За Ярослава!!!

С его именем на устах и пойдут они завтра умирать.

Дядька Крут вздохнул. Нынче ему предстояло поговорить еще с княгиней и сказать, что рано-рано на рассвете предстоит ей уплыть из Ладоги на лодке, которую он давно для нее подготовил. Непростой его ждет разговор. Звенислава Вышатовна не согласится, но нужно добром ее уговорить. Не волочь же силой непраздную княгиню...

Он провел ладонью по лицу, еще пуще размазав грязь, и, задрав голову, посмотрел на небо.

«Видит светлый Перун, ЯркО, что смог – я сделал. Простишь ли ты старика, что не сдюжил дом твой оборонить? И княгиню твою не защитил... княжон невесть куда отправил...».

Непросто далось это воеводе. С трудом он признался самому себе, что падет Ладога – не завтра, так через день. Он-то костьми ляжет вместе с гридью, да токмо не поможет это. Возьмет Святополк городище...

– Напрасно кручинишься раньше времени, воевода, – на него ясными глазами смотрела знахарка, вышедшая из клети, где лежали раненые. – Все еще изменится.

– Ты бы тоже уходила завтра, – буркнул он. – Княгине подсобишь, когда ее час настанет.

– Я ей здесь пригожусь, – Зима Ингваровна улыбнулась мягко – словно по лицу его погладила.

– Не могу тебя заставить, – он развел руками и шагнул в сторону, когда знахарка снова позвала его, заставив остановиться.

– Ты серчаешь на меня. Я ведаю, – он слышал в ее голосе сожаление. – Но есть такие долги, воевода, которые ты должен выплатить, как бы горько тебе потом ни было.

– А тебе было горько? – он стоял к ней спиной, повернув в сторону лицо.

– Было, – усмехнулась знахарка. – Вестимо, было. Но иначе я не могла.

– Мир тебе, Зима Ингваровна, – воевода тяжело вздохнул. – Пошто зазря серчать, коли помирать скоро.

– Крут Милонегович... – она окликнула его, а после махнула рукой. Мол, неважно, забудь.

Помедлив, воевода кивнул сам себе и ушел в терем. Говорить с княгиней.

***

На другой день Святополк прорвался за ворота. Защищавшая стену гридь стояла насмерть, но они были уже не в силах сдерживать дружину, что превосходила их по численности, и потому первые святополковские прихвостни хлынули на подворье.

Дядька Крут встречал их вместе с сыном и кметями, и мысль о том, что терем за его спиной – пуст, согревала ему душу. Что ушла водой и княгиня с девочками, и невестка его с внучатами, и даже княжна Рогнеда с князем-мальчишкой, которого пришлось затолкнуть в лодку силой. Лишь княжна Предислава воспротивилась и осталась в тереме – ждать мужа.

«Пусть он меня, наконец, убьет», – так сказала обезумевшая женщина, и у воеводы не хватило сил ее уговорить.

Терем пуст и, коли будет воля Богов, женщины с детьми будут уже далеко, когда Святополк пройдет через все городище. А там, может, и свидятся они когда-нибудь с Ярославом, который, – дядька Крут и тени сомнения не допускал – был жив.

Они отбивались и отбивались, бесконечное число раз занося над головой мечи и рубя врагов. Дядька Крут давно потерял счет времени и счет мертвым, которых он положил вокруг себя. Он не чувствовал ни усталости, ни боли от ран – нет, лишь в голове расплывался туман, да мысли путались. Верно, медленно подкрадывалась к нему смерть.

Потому-то он и помыслил сначала, что звук ему помстился. Ослышался он, и не такое бывает с теми, кто сызнова стоит одной ногой на Калиновом мосту. В пылу смертельной битвы было бы немудрено.

Но потом воевода увидал, что сражавшиеся вокруг него мужчины начали вскидывать головы, прислушиваясь, и уразумел, что еще не окончательно лишился рассудка. Там, за стеной, где-то вдалеке звучал княжий рог.

Рог Ярослава.

Все переменилось в одно мгновение, и обреченная на смерть ладожская дружина воспряла духом. Рог звучал все громче и все ближе, и некоторых из святополковского войска, заслышав его, принялась бросать на землю оружие. Кто-то даже бежал. Верно, наймиты. Им-то теперь умирать ни к чему.

Люди кричали, толкались, налетали друг на друга – застигнутые врасплох, они паниковали. Для других же битва продолжалась, и потому воевода раз за разом принимался поднимать своей меч и разить врагов.

Все они были заляпаны кровью и грязью с ног до головы, все едва держались, из последних сил держались и не падали на землю на колени подле тех, кто уже умер. Тяжело уставшее тело, мир плыл перед глазами, но гридь билась.

До последней капли крови, как они и обещали.

И когда нападавшие схлынули, когда вокруг образовалась чудная тишина, дядька Крут вскинул голову. Он с трудом стоял, и кто-то из кметей побойчее поспешил к нему, чтобы подставить плечо.

– Неужто все закончилось? – прохрипел воевода, и сам не узнал свой голос.

– Князь, князь, князь, – взволнованный, ликующий шепот, перешедший в крик, пронесся по выжившим дружинникам.

Воевода прищурился, стараясь стоять и смотреть прямо. Через снесенные во время сечи ворота верхом въехал Ярослав. Живой. Раненый, с окровавленной старой повязкой, черный от усталости, но живой.

Гридь зашумела, задохнувшись радостным криком. Позабыв об своих ранах, кмети лупили в щиты, звенели мечами, подкидывали в воздух пустые колчаны.

Дядька Крут словно примерз к одному месту. Он и хотел сделать шаг навстречу, да не смог – ноги не шевельнулись. А потом Ярослав среди всей толпы нашел его взглядом, и воевода посмотрел князю прямо в глаза.

– Мы сдюжили, ЯркО, сдюжили... – тихим, свистящим шепотом выдохнул воевода.

Снова закололо сердце, и он дрожащей ладонью нашарил ворот кожаного доспеха, попытался его оттянуть. Покачнувшись, он медленно осел на землю, прямо в руки кметя, который так и стоял подле него.

Перед глазами почему-то возник маленький Ярослав – такой, каким отец привез его как-то дней на подворье да бросил одного противостоять против всего терема. Упрямо закушенная губа, тяжелый взгляд волчонка исподлобья, вечно растрепанный, спутанные волосы, которых давно не касалась материнская рука...

Мальчишка Ярослав, который заглядывал ему в рот, когда дядька Крут стал учить его ратной науке, и всюду ходил за ним следом словно привязанный. Искал защиты и утешения, когда перепадало от отца.

Отрок с жестокими синяками, научившийся бить всякого обидчика.

Выдержавший Посвящение молодой кметь. Когда повязали ему воинский пояс, что лишь мужи носят, сперва поглядел он на пестуна, а лишь потом – на отца.

Ладожский князь подле погребального костра, который сложили для старого князя Мстислава.

Все это промелькнуло перед глазами дядьки Крута буквально за считанный миг. А потом он снова увидал маленького Ярослава – брошенного кутенка на огромном подворье. Увидал и улыбнулся, и закрыл глаза.

Давно выросший Ярослав, князь в своем вправе, стремглав соскочил с жеребца и бросился к воеводе, крича на ходу, чтобы кликнули знахарку. С другой стороны подворья к отцу изо всех сил хромал израненный Будимир.

Но дядька Крут этого уже не видел.

– Мы сдюжили, – сказал он своему князю, которого дождался.

И умер.

Девка в тереме X

Раньше Звенислава мыслила, что у нее сердце разорвется, коли придется бежать из терема. В последнюю седмицу дядька Крут если и говорил о чем, так токмо об этом. Мол, осаду княжича они не выдержат. Коли не поспеет на подмогу Ярослав, потребно им будет уйти. Поначалу она отмахивалась. Что воевода тревожиться любил да бурчать – это всякий ведал. Мыслила, говорил он не всерьёз. Так, больше для острастки. Чтоб они в тереме послушно сидели да на подворье носа не казали.

Но даже самые толстые бревна и плотно закрытые двери не могли заглушить крики и стоны, что просачивались снаружи. И никакие строгие запреты батюшки да мужа не могли помешать невестке дядьки Крута, ясноглазой Нежане, подглядывать в узенькие щелочки за тем, что на подворье творилось. Да и Рогнеду силой никто бы не удержал.

Вот и прокрадывалась она вместе с Нежаной в пустующие нынче горницы, чтобы разговоры, для их ушей не предназначенные, подслушать да на вещи, которые бабам знать не полагалось, посмотреть.

Вестимо, и перепуганные чернавки встревоженным шепотом рассказывали, что со дня на день ждали в городище, что прорвется Святополк за стену.

Потому уже после первой страшной ночи Звенислава на бурчание воеводы Крута посмотрела совсем другими глазами.

А когда пришел он к ним в горницу поздним, поздним вечером – грязный, изнуренный, с провалившимися глазами – сразу уразумела, о чем он будет с ними говорить. И не прогадала.

Дядька Крут велел взять сухих лепешек да теплой одежи, завязать в узелок самые богатые украшения – мало ли, для чего сгодятся. И сказал, что рано-рано утром, еще до рассвета, отведут их к лодке. Они должны уплыть, потому что назавтра Святополк возьмет городище.

И сердце у Звениславы не разорвалось.

Лишь перестало стучать на короткое мгновение, а потом забилось сильно-сильно, когда к мужу и батюшке, всхлипывая и плача, с двух сторон бросились Любава Судиславна с Нежаной. Проснулись и заревели перепуганные дети, которых едва-едва удалось уложить спать на лавках. Вскочила на ноги и побледнела Рогнеда, приложив к щекам обе ладони.

И лишь княжна Предислава, слабая умом, мазнула затуманенным, равнодушным взглядом по воеводе да дальше продолжила что-то бормотать себе под нос. Как появилась она в ладожском тереме, так постоянно сама с собой говорила, все уже давно пообвыклись. Пообывклись да про княжича Святополка всё уразумели. Коли его жена водимая головой ослабела, то что он с прочими сотворит?..

Воевода Крут одной рукой обнимал прильнувшую к нему сбоку жену, другой растерянно гладил по простоволосой, светлой голове невестку, рухнувшую ему в ноги и цеплявшуюся нынче за его воинский пояс, и смотрел Звениславе в глаза. Перепуганные плачем и криками, встрепанные после сна сыновья стояли подле Нежаны и осторожно трогали ее за плечи, пытаясь успокоить.

Звенислава провела ладонью по щекам, смахивая невольные слезы, и кивнула, отвечая на пристальный взгляд дядьки Крута.

– Княжич с вами пойдет. Князь, – сказал воевода и, вздохнув, повернулся к невестке. – Ну что же ты, вон, мальцов как испугала. Вставай, Нежа, поднимайся, – и высвободив вторую руку, он стиснул ее плечи и потянул на себя.

– Матушка? – в углу горницы, подле самой дальней лавки стояли, держась за руки, Любава и Яромира. Обе – бледные, почти прозрачные, в длинных рубашонках до пят и с широко распахнутыми глазенками.

Княгиня попыталась им улыбнуться и почувствовала на губах соленую влагу.

– Мы утром в другое место из терема отправимся. Мы ненадолго, – сказала девочкам Звенислава и сама поморщилась от того, как жалко и неуверенно прозвучал ее надломленный голос.

– Нет! – Любава притопнула ногой, сжав кулачки. – Я никуда не пойду! И Яромирка тоже! Нам батюшка велел его в тереме дожидаться. Он вернется – а нас нет! – раскричалась девочка, и все, кто был в горнице, повернулись в ее сторону.

– Любаша, – Звенислава шагнула к ней, протягивая руки.

Но княжна отпрыгнула назад, ненароком задев сестру, и забилась в самый дальний угол. Она забралась на лавку с ногами и глядела по сторонам израненным, озлобленным волчком.

– Нет, не подходи ко мне! Я никуда не пойду без батюшки! – выставив вперед руки, Любава посмотрела на княгиню.

Та закусила губу и беспомощно вздохнула. Сил унимать девочку у нее не было, но и бороться с ней – тоже.

Дядька Крут, высвободившись из рук жены и невестки, подошел вдоль лавки к княгине и остановился подле нее, одарив вопрошающим взглядом. Мол, что делать станем?

– Так это твой батюшка велел. Ты чего раскричалась? – Рогнеда посмотрела на Любаву ясным, безмятежным взором.

Голос ее звучал уверенно и спокойно, журчал привычным ласковым ручейком – совсем так, как давным-давно, еще в их прежней жизни.

Немного присмиревшая Любава недоверчиво, исподлобья покосилась на Рогнеду, а затем на Звениславу.

– Гонец от него намедни прискакал. Велел, чтобы нас в другой терем переправили, – все тем же уверенным голосом продолжила Рогнеда.

– Правда? – в глазах Любавы зажегся огонек надежды. Она спрыгнула с лавки и, не глядя, двинулась вперед. – От батюшки был гонец?

– Вестимо, правда, – тихо отозвалась Звенислава и, подойдя к девочкам, прижала обеих к подолу поневы. – Рано утром отправимся.

Она подняла взгляд на Рогнеду и едва заметно улыбнулась. Та дернула плечами, махнула рукой и поспешила отвернуться.

На том и порешили.

Поутру, в густом предрассветном тумане, в серых сумерках они прошли через все городище и вышли на пристань. Шли спешно и тихо, сопровождаемые нахмуренным, мрачным Будимиром. Желан плелся в самом конце, угрюмый и насупленный донельзя. Брат сжимал в одной руке копье, другой придерживал на поясе нож. Уж не представляла Звенислава, какими такими словами дядька Крут выгнал его из терема. Верно, сказал, что кто-то должен защищать женщин.

С воеводой простились быстро, набегу. У Звениславы щемило сердце, но она верила, что они еще свидятся. Столько всего хотелось сказать дядьке Круту, а времени не нашлось. Она скажет ему потом, так она твердила себе, пока шагала за Будимиром, держа в руках холодные ладошки двух княжон. Мальчишки бежали где-то впереди, тащили за спинами наспех сложенные узелки. Рогнеда несла кое-какую снедь, которую они успели собрать. На поясе поверх поневы у нее болтался невесть откуда взявшийся нож. Нежана не отставала от мужа, подстраиваясь под его широкий шаг, и не цеплялась за него лишь потому, что где-то неподалёку крутились ее любопытные, непоседливые сыновья.

Над водой поднимался тяжелый, серый туман. Небольшая лодка, привязанная к толстому колышку, с тихим плеском билась носом о берег. Царившую вокруг тишину нарушал лишь шум их шагов и всхлипы сонных, уставших детей.

Остановившись на берегу, Звенислава выпустила ладошки княжон и перевела сбившееся дыхание. Приложив руку к левому боку, она зажмурилась и закусила изнутри щеки. Тяжко ей давалась нынче быстрая ходьба. Острая, резкая боль жалящей стрелой прошла через живот, и княгиня с трудом подавила стон.

– Давай, давай, – Будимир, закинув в лодку их скромные узелки, придерживал ее, пока внутрь забирался Желан.

Затем настал черед Рогнеды и княжон. Любава с любопытством глядела по сторонам, когда Будимир поднял ее на руки и передал Желану. Даже зарделась немного, оказавшись с ним нос к носу.

Услыхав, что якобы Ярослав велел им уходить из ладожского терема, она совсем перестала капризничать и воспринимала все происходящее как забаву, веселый поход, о котором она после расскажет отцу.

– Чтоб мамку слушались, пострелята, – Будимир потрепал по головам сыновей и строго глянул на Вячко. – Ты теперь старший, с тебя и спрос.

Вместо того, чтобы обрадоваться да горделиво задрать нос, Вячко громко всхлипнул и сердито отвернулся от отца.

– Не серчай уж, – тихо прибавил Будимир. – Перун даст – еще свидимся.

Спешно расцеловав расплакавшуюся жену, он помог ей переступить с берега в лодку и поскорее отошел на шаг назад, подальше от Нежаны. Прощание рвало сердце обоим.

– Пока можете – плывите. Укройтесь в приграничной веже, я там десятником служил. На самой южной границе княжества, – Будимир посмотрел на княгиню.

Она кивнула, стараясь не глядеть тому за спину, на сжавшуюся в лодке Нежану.

– Вы доберетесь. По реке далеко уйдете. А там и князя дождетесь. Все поближе к Степи будет.

Он пытался ее подбодрить. Звенислава выдавила подобие улыбки и снова кивнула.

В душе у нее давно уже поселилась обреченность. Она не верила, что они смогут уплыть, смогут сбежать от Святополка и его дружины. Непраздная баба, девка да еще одна баба. И четыре дитяти при них...

Из мужей лишь мальчишка, которого даже отроком еще не назвали. Желан отчаянно сжимал в руках копье – до побелевших, скрюченных пальцев. Он храбрился и старался ничем не выдать свой страх, но Звенислава видела его в глазах двухродного брата. Она его не винила. Она и сама боялась. И Желан не сможет их защитить. Никто не сможет. Кроме ее мужа, который, быть может, сгинул в Степи.

– Госпожа?

Голос Будимира вырвал ее из мучительных размышлений. Он помог ей ступить в лодку и, дождавшись, пока она усядется, перерезал веревку, что удерживала суденышко на берегу. Хорошенько оттолкнув лодку двумя руками, десятник сам едва не свалился в воду. Он немного постоял на одном месте, пока глядел им вслед. Вячко обижался и на отца не смотрел. Уткнувшись лицом в локоть матери, он ревел и давил в зародыше рвавшиеся наружу всхлипы.

Медленно покачиваясь, лодка уплывала прочь, унося все самое дорогое, что было в жизни у десятника Будимира.

Теперь можно и помирать.

Рогнеда и Желан в молчаливом согласии взяли по веслу и принялись выгребать на середку, подальше от берега. В этом месте речушка была совсем узкой, взрослый муж ее бы запросто переплыл и особо не запыхался бы.

Нежана стирала со щек слезы и что-то шептала на ухо нахохлившемуся старшему сыну.

– ... бросил... – до Звениславы долетело одно горькое слово, и она печально поджала губы. Мальцу не объяснишь.

На суденышке было тесновато, но места хватило каждому. Хватило бы и Любаве Судиславне, которая воспротивилась и сказала, что останется в тереме, подле мужа и сына. Она, мол, достаточно уже на свете пожила, никуда ей не надобно больше торопиться.

Звенислава жалела, что не обернулась и не посмотрела на ладожский терем, пока еще не скрылся он из вида. Неведомо ведь, вдруг больше никогда на него не поглядит...

Медленно-медленно плыла по воде потяжелевшая, просевшая лодчонка. Утренний ветер развеял густой, влажный туман, и сквозь плотные дождевые облака изредка падали на путников лучи холодного солнца. Для них мир вокруг словно замер, перестал существовать. Сжался до размера крошечного суденышка, идущего неведомо куда и неведомо к кому. Река Смородина, огненная река, через которую бил перекинут Калинов мост, отделяла мир живых от мира мертвых, Явь от Нави. Так и по этой речушке для них проходила невидимая граница. Они оставили позади себя свой дом и людей, которых любили, чтобы отправиться в путь, у которого не было ни начала, ни конца.

Отчаянная попытка бегства. Отчаянная надежда для тех, кто остался оборонять терем. Надежда, что их близкие спасутся. Что они, защитники, умрут не напрасно.

Постепенно речушка переросла в полноводную, широкую реку. Желан и Рогнеда запыхались, ведь грести стало намного сложнее. Мешал и поднявшийся ветер, и течение, и небольшие волны, что бились о борт лодки.

– Холодная! – ойкнула Любава, опустившая ладошку в воду.

– Еще не прогрелась, – откликнулась Звенислава, думая о своем. – Березозол же еще.

Звуки по воде разносились далеко-далеко во все стороны. И потому топот лошадиных копыт они заслышали намного раньше, чем увидели всадников. На одно короткое мгновение Звенислава встрепенулась, почувствовав, как по сердцу разливается теплая радость. Но тут же поспешно одернула себя. Нечему было радоваться.

Вскоре зайдет солнце. Коли кто и смог их настигнуть – так непременно кмети Святополка. Значит, достался врагу ладожский терем и городище.

– Кто это? – Рогнеда достала весло из воды, прислушиваясь, и жестом велела сделать так Желану.

Руки у нее были замотаны тряпицами: за день-деньской гребли натерла княжна кровавые мозоли на нежных ладонях. Нежана и предлагала ей смениться, да только та все в никакую.

– Это батюшка! – воскликнула Любава, и Звенислава порывисто зажала девочке рот.

– Тихо, – шикнула она, посмотрев княжне в широко раскрытые глаза. – Ни звука.

– Надо к берегу править, – сказал шепотом Желан. – Там укроемся. Скачут к нам от ладожского терема.

С одной стороны от них были каменистые выступы да густой лес, а с другой – крутой обрыв над водой.

Грести поперек течения было тяжко. Неповоротливая, тяжелая лодка не слушалась и качалась, и вода врезалась в ее круглые бока и переливалась внутрь. На дне валялись мешки со снедью да теплыми вещами, а поверх них лежали узелки с украшениями, которые велел им взять дядька Крут.

Притихшие дети сидели на лавке словно нахохлившиеся птенцы и только и вертели головами из одной стороны в другую. Нежана, закрыв глаза, что-то шептала себе под нос: кажется, просила великую Макошь смиловаться над ними. Рогнеда билась с веслом, налегая на него изо всех сил. Ее косы давно растрепались, рукава по локоть залила вода, и подол поневы потяжелел и набряк из-за попадавших на него брызг.

Вернувшаяся резь в животе становилась все нестерпимее с каждой минутой. Дул холодный ветер, но Звениславе было жарко. Она чувствовала выступившую на лбу и шее испарину.

– Матушка, матушка, – Яромира затрясла ее за локоть, испуганно заглядывая в глаза.

Она попыталась было улыбнуться растерянной, испуганной княжне, но заместо скривила губы в гримасе, пока изо всех сил старалась подавить внутри себя крик.

Лодку так и шатало посередине реки и, казалось, они не придвинулись к берегу ни на локоть. Меж тем, все громче и громче становился топот лошадиных копыт. Для них, испуганных и одиноких, он казался подобен громовым раскатам.

– Я щит достану, – сказал Желан и, положив в сторонку весло, принялся копаться в накиданных друг на друга тюках.

С самого низа кучи он, изрядно попыхтев, вытащил круглый щит, окованный по краям железом. Небольшой по размеру, он надевался прямо на руку и закреплялся кожаными ремешками. Для одного человека в самый раз будет укрыться. Но не для них для всех.

Река плавно повернула правее, и на крутом, обрывистом берегу, наконец, показались два всадника. Прищурившись, против солнца Звенислава попыталась рассмотреть их запыленные, испачканные лица, но низкие, косые лучи слепили ее и не позволяли толком ничего разглядеть.

Рогнеда и Желан налегали на весла, то и дело оглядываясь назад, в сторону берега. Расстояние между всадниками и лодкой было совсем небольшим, стрела запросто долетит. – Это не батюшка, – прошептала Любава, высунув нос из-за спины Звениславы.

Молчание преследовавших их людей говорило само за себя лучше всяких слов. Едва ли их настигли друзья...

– Возьми весло, – Желан тронул за плечо застывшую от ужаса Нежану, которая не отводила от всадников испуганного взгляда. – Вдвоем с Вячко гребите.

Сам же он потянулся за щитом. И вовремя. С тонким, пронзительным свистом в бок лодки врезалась первая стрела.

– Вертайтесь назад, не то все подохните! – громко крикнул всадник, который выпустил стрелу, и сызнова вскинул к лицу лук.

Звенислава узнала в нем по голосу княжича Святополка.

Над водой раздались испуганные крики детей. И лишь Любава подняла на княгиню белое лицо и прошептала, едва разжимая губы.

– Это же наш стрыйко...

– Лук у них один, – сердито выдохнула Рогнеда, оглядываясь через плечо и наваливаясь на весло. – Всех не перестреляет.

– Вниз, вниз, живо вниз, – Звенислава надавила Любаве и Яромире на плечи, заставляя улечься на дно лодки, и кинула поверх них кожух. Хоть какая, но защита. Туда же к княжнам Нежана вытолкнула своего младшего сынишку.

Вячко же, упрямо закусив губу, налегал на весло.

– Вы оглохли там никак! – донеслось до них с берега.

Коротко о чем-то переговорив со вторым всадником, Святополк натянул тугой лук.

– Вертайтесь, кому велено!

– Греби, греби, – в неистовстве зашептала Рогнеда.

Словно обезумевшая, она равномерно покачивалась вперед-назад, изо всех сил орудуя веслом. Мокрые, спутанные волосы облепили ее щеки и плечи и нещадно лезли в глаза, но она на них не отвлекалась. Все ее мысли были о противоположном береге, который понемногу, по чуть-чуть, но становился к ним ближе.

Свистнула вторая стрела. Одновременно с испуганным вскриком раздался глухой звук удара о дерево. Желан, бледнее сметаны, покосился на щит, который вскинул, и охнул, не поверив своим глазам. Покачивающееся древко торчало ровно посередине.

Но следующая стрела почти тотчас угодила изумленному мальчишке в плечо и опрокинула его на спину. Со всего роста он упал навзничь, ударившись спиной о скамью. Звенислава бросилась на колени и выставила вперед руки, чтобы подхватить брата, но не поспела.

Из-под кожуха доносились приглушенные всхлипы детворы.

– Желан... – Рогнеда круто обернулась к брату, и тяжелая, намокшая коса хлестнула ее по спине.

– Следующая будет в грудь! – гораздо злее и нетерпеливее пригрозил Святополк. – Мне нужна княгиня с девками, остальных отпущу! – посулил он.

Рогнеда и Нежана посмотрели на нее, и Звенислава невольно подалась назад. Под кожухом завозилась Любава, но княгиня вовремя поймала ее и заставила сызнова спрятать голову. Выпрямившись, она встретилась взглядом со своими спутницами, и горькая, извиняющаяся улыбка тронула ее губы.

– Я-то пойду... но девчушек ему не отдам.

– Вот еще, – Рогнеда фыркнула и сказала с нарочитой грубостью. – Верно, правду бабки говорят, что непраздная баба – глупая баба.

Она замолчала, чтобы перевести сбившееся дыхание. Грести и говорить одновременно было тяжко.

– Пошто нас ему преследовать... коли б одолел войско, праздновал бы нынче... – сквозь зубы продолжила Рогнеда, жадно хватая ртом воздух.

И чем дольше говорила ее двухродная сестрица, тем больше в сердце Звениславы зарождалось надежды. Потихоньку она подползла к впавшему в беспамятство Желану и принялась распутывать ремешки, удерживающие щит на руке.

– Не сдюжил он... потому и в погоню бросился... и никто, окромя твоего мужа, его бы не прогнал...

– Он и нас перебьет, – таким же трудным, выстраданным шепотом добавила Нежана. – Против брата пошел... ему неведома честь.

Край ее убруса сбился, и на лоб выскочила светлая, пушистая прядь. И она никак не могла оторваться от весла, чтобы заправить ее обратно. В иное время мужатой бабе простоволосой казаться – сором невиданный. Но не нынче, когда над головой свистали стрелы.

– Я ему живой потребна, – вслух рассудила Звенислава и придвинулась поближе к Рогнеде и Нежане.

Она не мыслила, что сумеет стрелу загодя услыхать или, тем паче, ее щитом поймать. Надеялась лишь, что сидящим на веслах женщинам так будет поспокойнее.

Верно, все же не до конца оставили их Боги в тот день. Не зря Нежана молилась великой Макоши, потому как в четвертый раз Святополк самую малость, но промахнулся. Стрела прошла возле самого лица Рогнеды, едва ли не по носу чиркнула, но все же не задела. С тихим всплеском упала в воду, и волны тотчас поглотили ее, и понесли дальше по течению.