Текст книги "Пляска в степи (СИ)"

Автор книги: Виктория Богачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

Все внутри вновь разрывалось на части, и Иштар уже казалось, что она родилась с этой болью. Настолько она с ней свыклась за прошедшие недели. Она уже не помнила, каково жить, когда ничего не болит. Когда душа не разрывается на части.

Она скакала на север и плакала, не в силах себя сдержать, и ловила прохладный встречный ветер, который остужал ее щеки и нежно касался лица, словно гладил. Она скакала и видела перед собой медленно просыпавшееся солнце. Уже очень скоро в лагере обнаружат, что она пропала. Очень скоро проснется Барсбек и поймет, что она его предала.

– У меня не было иного пути, – шептала Иштар обескровленными губами, пониже припадая к шее жеребца. – Не было.

Где-то далеко позади нее Барсбек открыл плотно сомкнутые глаза, когда, наконец, вокруг затихли все звуки, и топот лошадиных копыт больше не доносился до него толчками по земле. Его щека, казалось, еще хранила прикосновения пальцев Иштар. Ее прощание.

– Чичек, – вздохнул он, рассматривая разбросанные по пыли браслеты и нитки с монетами.

Среди оставленных украшений он, впрочем, не нашел золотых цепочек, которые он ей когда-то подарил. Значит, забрала.

Накинув на плечи плащ, он посмотрел куда-то вдаль. Он принял свое решение. Он ее отпустил. И очень скоро ему придется столкнуться с последствиями.

Кметь с косой I

Так-то, конечно, было не до смеха. Но грозный воевода такие недовольные взгляды бросал в ее сторону, что Чеславу нет, да и тянуло улыбнуться. Претило Круту Милонеговичу тайну делить с никчемной девкой в портках, но тут уж как князь велел!

Правду о том, что случилось со старой княгиней да кто в том повинен, знали лишь они четверо: князь с княгиней, воевода Крут да она. Девка, затесавшаяся обманом в дружину – и это самая малая часть обидных слов, которые она о себе слышала.

Тут ведь как было. Всему терему рассказать, что старую княгиню погубили злой ворожбой, князь не мог. Он-то чаял знахарку Зиму поймать и потому следовало остерегаться чужих ушей и болтовни. Ловить ведунью надлежало воеводе Круту, а ее, Чеславы, дело – еще пуще прежнего приглядывать за княгиней.

Коли уж совсем начистоту, то ее вина в том, как все вышло, тоже была. Упустила она тогда княгиню. Позволяла к кузнецу ходить и не спрашивала ничего, а еще прозевала Звениславу Вышатовну, когда та ускользнула на встречу с ведуньей, чтобы передать ей злополучный торквес. Князю Чеслава повинилась, да тот даже никак ее не наказал за недосмотр. Пороть, как выпорол бы отрока, верно, не решился: все ж она девка, хоть и в портках. А иного наказания не придумал. Али и не пытался, мысли другим заняты были...

Чеслава поправила тяжелый воинский пояс, накрыла его ладонью. Единственный ее друг. Единственный и самый верный. Прикосновение к знаку воинского отличия и доблести всегда придавало ей сил и смелости. Стоило только коснуться теплой, обтрепанной кожи, и Чеслава словно вспоминала, что она не токмо уродливая здоровенная девка, которой пугали детишек, но еще и кметь. И оружие носит по праву.

Она стояла позади сидевшей на лавке княгини – как раз ровнехонько напротив воеводы Крута. Ох и жгучие взгляды доставались ей от него. Его бы воля – и не то, что в горнице, во всем ладожском княжестве духу бы ее не было! Воевода и князь также сидели за столом, а вот Чеславе по молодости зим, да и по тому, что девкой простой была, на лавках подле них сидеть не полагалось. Вот и стояла, мозолила дядьке Круту глаза.

… – доподлинно тот самый торквес у княгини Мальфриды ты увидала, госпожа?

Не в первый раз воевода задавал княгине Звениславе этот вопрос, и ответ ее неизменно был одинаковым. Даже Чеслава уже приморилась слушать! Одно и то же, одно и то же. Поверить он что ли не мог, что знахарка так сильна была? Говорили, конечно, что ведунья его из-за Кромки* вытянула, когда он уж на Калиновом Мосту* одной ногой стоял... Немудрено, что грозный воевода сердцем не принял, что его спасительница такое сотворила. Что тоже диво. Уж коли у самой Мары-Морены его отняла, стало быть, сильна была! Как иначе бы она грозную богиню одолела бы?

Чеслава нахмурилась. Надо бы за Крутом Милонеговичем внимательнее приглядеть. Коли он и впрямь ведунье жизнью своей обязан... такие долги просто так не забываются, не прощаются.

– Тот самый, – покорно отозвалась княгиня.

Была она нынче необычайно тихой. Немудрено. Знала себя виноватой.

На второй вечер, как нашли омертвевшей старую княгиню, князь позвал воеводу в свои горницы и Чеславе велел привести Звениславу Вышатовну. Та не покидала женской стороны терема с самого утра, хотя обычно уходила с рассветом и принималась за хозяйственные дела. Чеслава ведь всюду ее сопровождала, потому и знала многое.

Многое, да не все, как выяснилось.

Дождавшись жену, князь и рассказал воеводе да девке, кто учинил такую жестокую расправу над старой княгиней. Было, от чего в сумятицу впасть!

Тогда-то Чеслава и уразумела, почему накануне взметалась Звенислава Вышатовна, когда вошли они в горницу княгини Мальфриды. Отчего бросилась из нее прочь и оббегала добрую половину терема, пока не отыскала в гридницах мужа. И отчего отослала ее, Чеславу, задолго до вечери.

– И ты, госпожа, больше ее не видала с того дня, как торквес отдала? Уверена ли ты в том? – воевода все продолжал допытываться незнамо чего от Звениславы Вышатовны, и Чеслава ощетинилась.

По правде, не ей на Крута Милонеговича за такое роптать. Сама была хороша!

– Довольно, – Ярослав Мстиславич строго поглядел на своего воеводу, и тот осекся, поджав губы. – Довольно спрашивать то, что княгиня уже рассказала.

Выходит, князь жене верил.

На душе у Чеславы стало поспокойнее. Коли бы он осерчал, вот тогда точно жди беды! Она услышала, как Звенислава Вышатовна тихо-тихо вздохнула, и нахмурилась. Жестокое предательство совершила ведунья с девочкой, которая доверяла ей слепо и безоговорочно. Ну, ничего. Все перемелется, и мука будет. Уж Чеслава это знала как никто. Будет княгине нынче урок на всю дальнейшую жизнь.

– Чем ей старая ведьма насолила-то? – воевода все не унимался. – Не случайно же под руку подвернулась.

– Может, и случайно, – сказал князь. – Северная, норманнская ворожба. Искала жертву и нашла.

– Нет, – воевода Крут покачал головой. – Ну, не просто так она ее выбрала! Нужна жертва – так поди убей козу! Да коли человека, так возьми кого попроще. Не ладожскую княгиню, хоть и вдовую!

Коли так посмотреть, то прав был Крут Милонегович. Путника одинокого на дороге подстеречь, бабенку сиротливую – мало ли людей на свете, о пропаже которых никто печься не будет.

– Порой нельзя попроще, – Ярослав Мстиславич сжал на столе тяжелые кулаки. Рукава его теплой рубахи были закатаны по локоть, и Чеслава увидала, как вздулись жилы у него на руках. – Если требует грозный бог.

– Грозный бог... – воевода огладил седую бороду. – Вот откуда баба, ведающая про норманнскую ворожбу, взялась в степном южном княжестве? – он выразительно постучал себя по лбу: мол, подумай сам, князь.

Чеслава подавила неуместную ухмылку. Стучи не стучи, а и тебя ведунья провела! Княгиня подле нее вскинула голову, словно хотела что-то сказать, но передумала и вновь уперла взгляд в широкий деревянный стол. Не токмо воительница это заметила, но и Ярослав Мстиславич. Повернулся к жене и кивнул, прикрыв глаза.

– У нее отца Ингваром звали. Так она всегда говорила. Мы еще думали, что имя какое чудное. Не из наших мест, – тихо произнесла Звенислава.

По лицам князя и воеводы Чеслава поняла, что они про то не ведали. Ведунью все величали али госпожой Зимой, али знахаркой. По батюшке не обращались к ней.

– Это норманнское имя, – сказал Ярослав Мстиславич. – И торквес норманнский.

Он хмурился и крепко о чем-то размышлял, сведя на переносице густые брови.

– Могла ли она затаить зло на мой род? – спросил князь немного погодя.

– С чего бы?! – воевода воинственно вскинулся. – Разве худо ты с ней обращался? Разве не отблагодарил всячески, не дозволил в нашем обозе на Ладогу поехать?

Князь пожал плечами, не будучи до конца убежденным. Мол, всякое может быть. Крут Милонегович же в сердцах хлопнул раскрытой ладонью по столу, заставив княгиню вздрогнуть. Задрожали также полупустые чарки с ягодным взваром, что стояли рядком возле кувшина. Благо, хоть его не перевернул.

– Да что без толку языками трепать! Найти ее надо и выспросить все.

Легко сказать! Ищи-свищи теперь. Ее-то и раньше никто не видал, а теперь уж наверняка затаится где-нибудь. Али и вовсе уедет! Уже меньше по осени, но еще уходят из Ладоги торговые корабли. На любой к купцам можно напроситься.

– Стемида по утру отправлю в Белоозеро с дружиной. Не идет добром ко мне воевода Брячислав, так возьму полоном. На сестру свою поглядит да может сговорчивее станет.

– Так... – воевода Крут понизил слегка голос и откашлялся, словно что-то помешало ему заговорить, – прямо так ее в горницах оставим?

– Прямо так. Ей от этого уже ничего не сделается, – жестко усмехнулся князь. – А ты, дядька Крут, достань мне эту знахарку хоть из Нави*. Я хочу ее видеть.

Помедлив, тот кивнул. Верно, легче самому было вновь к Калиновому Мосту отправиться, чем такой приказ князя исполнить.

– У меня долг перед ней. Она меня к жизни вернула, – помолчав, все же добавил воевода.

– Ну, тебя убивать я ее и не прошу, – еще ожесточеннее отозвался князь.

Да-а. Давненько его таким Чеслава не видала. Почитай, ни разочка за целую зиму, которую она прожила на Ладоге.

– Довольно нынче. Благодарю за совет, дядька Крут, – князь Ярослав поднялся с лавки, оттолкнувшись ладонями от столешницы. Залпом он осушил чарку с остатками ягодного взвара и поглядел на воительницу. – И ты ступай, Чеслава.

Буркнув что-то на прощание, воевода вылетел из горницы вперед девки, словно боялся, что та пролезет первой. Но она сперва поклонилась князю да княгине и лишь потом вышла за дверь, оставив госпожу под присмотром мужа.

Госпожу.

Несколько седмиц назад Чеслава ее иначе называла в мыслях. Стыд и срам вспоминать! Неслышно ступая, она прошла по спящему, тихому терему. Наступил уже глубокий вечер, и даже холопы с теремными девками давно разошлись по своим закуткам да клетям. Пахло теплым, сухим деревом и хлебом. Добротно протопили в первый раз терем, вскоре после Таусеня.

Кто бы сказал Чеславе, что привяжется она так к одному месту. Не восхочет никуда уходить. Попросившись к Ярославу в дружину и выдержав все насмешки да испытания, она дала себе зарок. Потерплю одну зиму, а там поглядим. Не полюбится – уйду. Раньше она так всегда и поступала. И когда князь назначил ее в няньки за сопливой женой приглядывать, взыграло гордое, молодое сердце. Уйду, порешила Чеслава. Зиму пересижу и по весне уйду. Осенью негоже удачи на дороге искать.

Нынче же... Не такой уж соплячкой оказалась новая княгиня. А когда чуть не зашибла ее из-за гордыни своей да злости, затмившей глаза, Чеслава перепугалась так, как не боялась уже очень, очень давно. Да она князя Ярослава не испужалась, когда тот велел ей против него выйти, силушку свою испытать. А тут.

Никого не любила Чеслава уже много, много зим.

Привязалась, прикипела к князю, который был к ней добр. Он один из всей дружины ни разу не посмеялся над ее уродством. Она служила многим князьям, и Ярослав оказался первым, кому совсем не было дела до ее лица. Токмо до того, крепка ли ее рука, да как далеко может пустить стрелу из лука. Со временем к шуткам остыли и гридни с кметями. Князь их не смеялся, стало быть, и им не пристало. Воевода Крут – и тот не насмешничал! Терпеть ее не мог за то, что девка, что все обычаи для него священные одним лишь своим видом порушила. Кривился вечно, едва завидев, но не потому, что была она уродлива. Над этим воевода не потешался.

А потом сопливая княгиня, едва поднявшись с лавки после того, как свалилась с лошади, сказала тихим, но твердым голосом, глядя Чеславе прямо в глаза.

– Ты не нарочно. Я не верю, что нарочно, и зла на тебя не держу.

Звенислава сидела тогда на лавке в длинной рубашке до пола, с распущенными, нечёсаными волосами, а Чеслава стояла напротив, возвышаясь над молодой княгиней и ростом, и размахом плеч.

И вот тогда в груди Чеславы что-то дернулось впервые с того дня, как покинула она отчий дом, как выбили ей глаз. А зим с той поры минуло столько, что и не счесть. Дернулось и засвербело, обожгло позабытым теплом. Сопливая княгиня простила ее, хотя о прощении она даже не смела просить. И смотрела прямым, светлым взором – без испуга, без укора. И ни о чем не рассказала мужу, который, самое малое, Чеславу бы убил, а самое худшее – из дружины бы прогнал. И ходить Звенислава не боялась, зная воительницу позади. Поворачивалась спиной и безмятежно позволяла подсаживать себя на лошадь и придерживать поводья, и подсоблять слезать на землю.

Никого не любила Чеслава уже много, много зим. Но теперь, поглядывая на молодую княгиню, воительница чувствовала, как по груди медленно растекается тепло.

Пройдя сквозь сени и выйдя на крыльцо, она уловила едва слышное кряхтение и возню из дальней клети. Поплотнее запахнув тёплый овчинный кожух, воительница обернулась: тусклый свет пробивался наружу сквозь неплотно прикрытую дверь. Чеслава решительно зашагала в ту сторону, намереваясь выяснить, кто шумит.

Она удивилась, хоть и не подала виду, когда столкнулась в клети с отроком Гораздом. В тусклом свете жировика, задрав рубаху и безрукавку, он безуспешно пытался сменить себе повязку, насквозь пропитавшуюся кровью на левом боку. Подле него на земляном полу валялся снятый воинский пояс да такой же овчинный кожух. А поверх них – ворох скомканных, испачканных в грязи повязок.

Завидев Чеславу, взъерошенный, изругавшийся отрок попятился и порывисто одернул вниз одежу, что задрал к груди. Несколько мгновений они смотрели друг на друга: он – исподлобья, она – с едва уловимой насмешкой, пока воительница, наконец, не спросила, указав рукой на его бок.

– Откуда?

Горазд, разумеется, промолчал.

Не мудрено.

– Давай подсоблю, сам до утра провозишься.

– Благодарствую, – выдохнул он и облизал сухие губы, словно решался.

Он вновь задрал теплую рубаху с безрукавкой и повернулся лицом к тусклому свету жировика, чтобы Чеславе было сподручнее с ним возиться. Она присела на корточки и принялась бережными, но уверенными движениями распарывать повязку узким, небольшим ножом, который всегда носила с собой в голенище сапога. Горазд только вздохнул, судорожно втянув носом воздух. Когда воительница подняла взгляд, то заметила легкий румянец у него на щеках.

Грубо зашитая, рана выглядела нездоровой. Стежки неровной длины шли в раскос и кое-где стягивали кожу сильнее и грубее, чем нужно. Немудрено, что кровит. А коли заживет, то шрам на половину бока останется. Еще и уродливый.

– Ее перешивали, – Горазд понял и верно истолковал ее молчание. – Первый раз совсем криво зашили.

Он вновь вздохнул. Было с чего!

– Ну, третий раз уже негоже. Так и порвать все можно, – негромко проворчала Чеслава и потянулась за чистыми тряпицами.

Где же оказался отрок Горазд, что никто не смог его толком залатать? И кто ту рану ему нанес?.. Привычными движениями она наложила повязку, хорошенько затянув. Отряхнув руки о штаны на бедрах, резко встала, и оказалось, что они с отроком ровнехонько одного роста, а ведь была Чеслава высокой девкой.

– Князь ведает?

Поспешно мотнул головой. Ну, еще бы.

– Ну и зря. Случись что, понадобишься ему, а в полную силу биться не сдюжишь.

Она-то отрока не выдаст. Коли рожоного ума нет...

– Сдюжу, – поправив рубаху и безрукавку, он поднял с земли воинский пояс. – Дозором же стою.

Чеслава не стала ничего говорить, потому что при всей своей браваде и показном упрямстве отрок Горазд не мог не понимать, что врет самому себе.

– Благодарю, что подсобила, – опомнившись, он поклонился ей. – Одному уж больно несподручно с повязкой возиться.

Воительнице понравился его открытый, честный взгляд. Он смотрел ей прямо в глаза и не бегал по лицу, перескакивая с глаза – повязки – на шрам, разделявший ее нижнюю губу пополам.

– Ты бы попросил кого, – сказала она, хотя обычно не лезла в чужие дела. – Ты же дружен был с отроком... как его звать, запамятовала... Вышата! Пущай он с повязкой подсобит!

А вот нынче Горазд замялся. Дрогнул, опустил взгляд, принявшись рассматривать землю под своими сапогами. Но сказал только:

– Права ты. Попрошу.

Одарив напоследок его долгим, изучающим взглядом, Чеслава молча развернулась и вышла из теплой клети на студеный ночной воздух.

***

Всю следующую седмицу ничего не происходило. Послушная воле мужа, княгиня не выходила из своих горниц, занималась привычными женскими делами: выпрядала нити, ткала на кросне* тканину*, вышивала на рубахах обережные узоры. Две маленьких княжны от нее не отходили.

Как решил, князь отправил за воеводой Брячиславом в Белоозеро сотника Стемида с малой дружиной, наказав привезти того живым. Пока вестей от них не было. Гридни и бояре выходили несколько раз на ловиту, правда, все без князя. Ярослав с ними не ездил и потому почестей от поимки кабанчика да оленя не получал, хотя и поднимали непременно на каждом пиру за князя первый тост.

Воевода Крут на подворье считай и вовсе не показывался. Верно, решил, что не явится, пока ведунью не сыщет. Коли так, то напрасно. Эдак можно и до следующей весны не поймать. Но такому гордецу даже князь не указ.

Чеслава же маялась и тосковала. Княгиня – в горницах, от безделья и взвыть недолго. От скуки взялась отроку Горазду рану врачевать. Тот ведь заупрямился, показывать лекарю в тереме отказался. Страшился, что лекарь князю расскажет, и отправят отрока в избу к мамке, на полатях отлеживаться. И было бы это правильно, с какой стороны ни посмотри! Но уж за спиной Горазда Чеслава про него говорить не станет, вот и решила сама подсобить. Она, конечно, знахаркой не было – отвел Перун! Но кой-чего все же в травках смыслила. Хватит и ее скудных умений, чтобы целебный отвар запарить да повязку как следует наложить. А то на рану глядеть поначалу страшно было. Как будто холщовый мешок зашивали, а не живого человека!

В ту седмицу приехали на Ладогу на торг норманны. Великие мастера по серебру да железу они были, и княжье подворье заметно оживилось. В свой черед сбегали поглядеть на оружие все детские – да как только разрешения испросили. Наведались на торг подле пристани и отроки, и старшая гридь. Приносили с собой рассказы о диковинках: резные шкатулки из кости морских чудовищ; россыпи желто-красных камней, с темной серединой и золотистыми прожилками; кольчуги тончайшей работы.

Одним утром князь подозвал к себе Чеславу, пока та метала ножи в цель. Он как раз закончил гонять детских деревянным мечом и пил студеную воду в окружении мальчишек.

– А ну брысь, – сказал им, когда воительница подошла, и замахнулся пустым ковшом, словно намеревался окатить водой. Со смехом и писком сопляки рассыпались в разные стороны, ничуть, впрочем, не напуганные.

– Княже, – Чеслава поклонилась ему, и с лица Ярослава стерлась улыбка, с которой он провожал мальчишек взглядом.

– Княгиня нынче на торг пойдет. Проводи ее да поспрашивай у купцов невзначай, может, слыхал кто про торквесы, – велел он ей негромко, все поглядывая в сторону крыльца.

Воительница подняла на него недоуменный взгляд. Она заходила к Звениславе Вышатовне по утру и та никуда не собиралась. Еще и ее отпустила от себя, мол, совсем Чеслава зачахла в горницах, пусть кровь малость по жилам разгонит.

Но князь истолковал ее взгляд по-своему.

– Я мыслю, не много сыщется ведуний, что торквесом владеют. Не каждая же первая! – в сердцах добавил он.

Это, конечно, для ушей Чеславы не предназначалось. Но выходило, что не шибко преуспел в поисках знахарки воевода Крут.

– Добро, – она склонила голову. – Разузнаю.

– Невзначай, – повторил Ярослав с нажимом. – Лишние слухи мне не нужны.

Это было понятно.

Чеслава как раз поспела переплести свои жиденькие волосы, сменить рубаху да надеть тулуп, когда княгиня показалась на крыльце. Воительница прищурила единственный глаз. Подле Звениславы вились обе непоседы-княжны, их мамки да княгинина чернавка, Устя. Целая толпа. Чеслава вздохнула, погладила рукоять меча в ножках и решительно направилась к крыльцу.

– Боярин Гостивит уж четыре раза в терем захаживал. Все про княгиню Мальфриду спрашивал, – сказала Чеславе княгиня, когда вышли они за ворота терема да степенно пошли по широкой стезе в сторону пристани.

Там на берегу реки, на возвышении и развернулся нынче торг.

Любава и Яромира, закутанные в теплые одежды, умчались вперед, и мамки, подхватив юбки, поспешили следом, приглядывать за непослушными дитятями. Звенислава же придержала ледяной рукой Чеславу за запястье и нарочито замедлила шаг. Она волновалась и потому говорила быстро, сбивчиво.

Недолго осталось, пока правда выйдет наружу, просочится окольными путями за пределы терема. Диво, что еще не начали болтать. Ну, так князь холопов да девок теремных, кто первыми сбежался на зов чернавки старой княгини, запер по клетям да приставил к ним дружинников. Всем прочим воспретил с кем бы то ни было заговаривать об увиденном под страхом быть изгнанным из дружины.

Но останавливать людскую молву – все равно, что пытаться поймать ветер. Слова просачиваются через самые прочные двери да крепкие запоры, через малейшие прорехи.

– Он же боярин, он может и вече созвать, да? – княгиня поправила жемчужные рясны по бокам кики. – Я в таких делах не смыслю ничего!

Нынче на торг она принарядилась: сплетенные одно с другим кольца-усерязи спускались с висков аж до пушистой меховой оторочки теплой свиты. На запястьях сверкали серебряные обручья с разноцветными каменьями, названий которых Чеслава не ведала. Из-под длинной свиты выглядывал расшитый мудреным узором подол поневы, и ткань та была тонко, искусно выпрядена.

Но глядела Звенислава так, словно нынче все ее наряды и украшения шли поперек души. Может, так оно и было. Может, так велел князь. Чтоб никто не пошел языком трепать, мол, княгиня на торг пришла смурная, поди случилось что.

– Боярин Гостивит может вече созвать, – Чеслава подтвердила ее слова. – Но повод ему нужен весомый.

– Ох Макошь-матушка, – Звенислава закусила губу. – Пропажа княгини Мальфриды – чем не весомый.

Чеслава не успела ей ответить, потому как догнали они маленьких княжон да их мамок.

Торг и впрямь оказался богатым. Глаза разбегались, и было от чего: несчитанными рядами стояли товары. Даже Чеслава загляделась на пузатые мисочки да горшки с румяными боками; на чаши и кубки из ломкого, зеленоватого стекла; на белые ложки, искусно вырезанные из кости, с мудреными кружевными узорами на рукоятях; на разноцветные бусины любого размера; на обереги да височные кольца, что тяжелыми нитями свисали с воткнутых в землю перекладин. Отовсюду смотрели на них длинные бусы из каких-угодно каменьев, сверкали на тусклом солнышке нарядные кики, переливался холодным перламутром крупный, ровный жемчуг. А дальше прямо на расстеленных на земле холстинах лежали нитки невиданных цветов, отрезы крашеных тканей, пушистый мех да шкурки.

Немудрено, что поглядеть на торг пришло множество самых разных людей. Затаив дыхание, перебирали украшения молоденькие славницы с подружками. Вдоль рядов с кожей и оружием важно выхаживали молодцы, примеряясь к сапогам да ножам. Матери гоняли детей подальше от сладостей и присматривались к плетеным берестяным лубкам да отрезам тканины. Отцы со вздохом раскрывали кошели.

– Пойдем, госпожа, поглядим на железо, – Чеслава тронула княгиню за локоть и повернула в сторону соседних рядов.

Там выставлена была отрада для мужей. Ножи с костяными и бронзовыми рукоятями, наконечники для стрел, мечи из узорчатой стали, сапоги, плащи, крепкие наручи да поножи, добротные сапоги из кожи. Серебрились в лучах солнца тонкие, но крепкие кольчуги.

– Походи, повыбирай, – воительница слегка подтолкнула к рядам остановившуюся княгиню.

Та подивилась, но спрашивать ничего не стала – не время. Медленно пошла вперед, скользя заинтересованным взглядом по богатому выбору. Чеслава же заприметила в самом конце ряда купца, что торговал мужскими украшениями. Лежали на холстине у его ног серебряные фибулы, чтобы скреплять на плече плащ, железные обереги с символами, что токмо мужи носят, да подвески и ожерелья из клыков и зубов диких зверей.

– Приглянулось что тебе? – окликнул купец Чеславу, когда та остановилась напротив него и принялась разглядывать товар.

Мужчина смотрел на нее против солнца с легким прищуром. Не раз и не два скользнул взглядом по мужицким портам да сапогам, нашарил воинский пояс с мечом, увидал тонкую, но девичью косицу.

Чеслава подавила усмешку. На нее постоянно глядели как на уродливую диковинку. Она давно свыклась.

– Скажи, почтенный, – единственным глазом она посмотрела на дородного, коренастого купца, – а есть ли у тебя вещица такая, торквесом зовется? Приглядела я его у одной знахарки, все никак позабыть не могу.

– Торквес? – мужчина пожевал губы, явно теряясь с ответом. – Отродясь мы их не возили.

– Отчего так?

– Не берут их, – купец развел руками и стал похож на кругленькую репку. – У вас свои умельцы есть, коли выковать потребно. А норманны торквесы передают от бабы к бабе внутри рода. На торг редко выставляют.

– Занятно, – похвалила Чеслава.

Она бы улыбнулась, да токмо улыбка делала ее еще страшнее.

– А что за знахарка-то? Нашто ей торквес? – полюбопытствовал вдруг купец.

– Да прибилась тут одна к городищу. Говорит, силушку он ей целительную дает.

Чеслава лгала и не узнавала сама себя. Откуда только взялись эти слова, что так ладно сплетались в выдуманную историю? Она не ведала.

– Брешет, мерзавка! – мужчина коротко рассмеялся, махнув рукой. – Как есть, брешет, да покарает ее хозяйка мертвых Хель! Давно мертв род, в котором бабы врачевали торквесом. Самозванка твоя знахарка!

С поклоном Чеслава отошла от купца и поймала встревоженный взгляд княгини.

– Что он сказал тебе? – требовательно спросила Звенислава, едва они поравнялись. – Ты как сметана бела!

– Толком ничего, – отозвалась та. – Говорит, что не осталось никого из рода, где женщины умели врачевать торквесом.

– Да неужто он все норманнские роды знает, – княгиня нахмурила светлые брови. Ее глаза цвета болотной зелени смотрели на Чеславу с недоверчивым прищуром. – Да и чему угодно можно научиться, коли захотеть. Мало ли откуда ей торквес достался. Может, украла!

Они ушли подальше от рядов с оружием да кожей, и на Звениславу тотчас налетели две маленьких княжны. Кажется, они выпрашивали сласти – орехи да яблоки в меду. Чеслава пропустила их вперед и пошла на шаг позади, оглядываясь по сторонам. Пару раз до нее доносились встревоженные шепотки. Бабы причитали, что под осень хазары потрепали кого-то на юге. Мол, у брата жена, а у той сватья, а у той сын что-то видел. Да не видел, а слышал! И от людей, которые через третьи руки прознали... Наводили тень на плетень, как и всякий раз.

Чеслава отмахнулась от царапнувшего ее изнутри беспокойства и прибавила шаг. Две княжны увели Звениславу Вышатовну далеко вперед, держась за широкий подол ее свиты. Ну, стало быть, выпросили не токмо сласти, а и иное что.

На обратном пути в княжий терем за Чеславой увязалась Любава. Пока младшая сестра степенно шагала впереди подле княгини и по одному складывала в рот орешки в меду, старшая вприпрыжку едва поспевала за воительницей, и рот у нее весь был вымазан сладкой патокой. Обычно зоркие мамки не дозволяли девочкам ошиваться подле Чеславы, справедливо опасаясь, что те не наберутся от нее ничего хорошего. Но сегодня, когда они попытались сделать замечание Любаве, вмешалась княгиня, велев им замолчать, и потому довольная донельзя княжна вертелась нынче вокруг Чеславы.

По правде, ее-то саму устраивало все, как было раньше. То, что детей к ней не допускали, ее не сильно печалило...

– А копье тяжелое?

– Да.

– А меч?

– Да.

– А вот мой батюшка двумя руками володеет! Стало быть, так в два раза тяжелее?

– Да.

Короткие ответы ничуть Любаву не смущали и не отталкивали. Жизнелюбия у этой девочки хватило бы и на дюжину таких молчунов, как Чеслава. Которая, к слову, тщательно подавляла усмешку. Любопытство маленькой княжны ее даже забавляло.

– А вот тетка Бережана говорит, что коли девка в портках ходит, то от нее Макошь светлая отвернется, – сказала и поглядела на Чеславу искоса, медленно догрызая медовое яблоко.

– Ей виднее, верно, – она не намеревалась шутить, но Любава захихикала.

Светлые, вьющиеся волосы выбились у нее из-под небрежно сброшенного с головы платка и прилипли к испачканным в меду щекам. Умаявшись скакать, она раскраснелась и высвободила верхние петельки своей свиты из завязок, распахнув пошире воротник.

– Любава, застегнись немедля, застудишься! – раздался окрик позади, но девочка отмахнулась, словно и не слышала.

– Вот достанется кому-нибудь невеста, отведи Макошь от такого добра! – до Чеславы донеслись рассерженные причитания.

– Батюшка мне непременного самого сильного и богатого жениха найдет! – рассердившись, Любава обернулась, чтобы показать нянькам язык, и убежала вперед к княгине, пока те не опомнились.

– Совсем девку разбаловали, некому и хворостиной отлупить теперь! Ну, княгинюшка наша молодая еще нахлебается с ней! Пожалеет о своей доброте!

Когда под это бормотание Чеслава, наконец, добралась до княжьего подворья, она уже мыслей своих не слышала. В голове только и зудел неприятный, причитающий голос тетки Бережаны. Немудрено, что Любава всячески противилась такому воспитанию. Чеслава и сама давно взвыла, коли бы ей днями напролет за что-то выговаривали.

Воительница поискала взглядом князя: надо бы рассказать о том, что услышала от купца, хотя толку от этого будет немного. Не найдя на подворье Ярослава Мстиславича, Чеслава отправилась в конюшню, но на половине пути услышала доносящиеся от ворот крики и решила вернуться. Стоявшие в дозоре гридни о чем-то громко переговаривались, размахивая руками, и кто-то велел: князя, сыщите князя! Тотчас по подворью врассыпную бросились быстроногие мальчишки из детских.

Против воли Чеслава нахмурилась, огладила рукоять меча. Не стали бы по пустякам за князем посылать. Когда она подошла, молодцы уже отворяли ворота.

– Что там? – спросила она у кметя, подле которого остановилась.

Тот стащил с головы шапку да взъерошил на затылке мокрые от пота волосы. Выглядел он растерянно.

– Сам до конца не ведаю!

«А что же вы ворота тогда отворяете!», – хотела уже выругаться Чеслава, но осеклась, потому как на подворье показался первый всадник.

Мальчишка в бедной, но добротной одеже, со сломанной рукой, которую он держал в лубке, сидел верхом на худой, измотанной кобыле.