Текст книги "Пляска в степи (СИ)"
Автор книги: Виктория Богачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)
Одна, посреди бескрайней степи, чужая для русов; лакомая добыча для путников, встречавшихся ей на дороге; ценная награда для приспешников Багатур-тархана. Она была обречена с самого начала. Обречена и глупа, потому что отказывалась это понимать.
Так в итоге и случилось. Когда ее поймали? Прошла ли хотя бы неделя призрачной свободы? Иштар уже плохо помнила, ведь дни давно слились для нее в одну нескончаемую череду сухих лепешек, которые приносили ей бессловесные рабыни. Наверное, она продержалась тогда подольше, чем неделя. Десять дней? Сколько прошло прежде, чем ее настиг посланный отцом отряд? Прежде, чем ее связали, словно жертвенного барана, и надели на голову темный мешок?
Стоило ли оно того, Иштар?
Тогда она об этом не подумала. Но теперь-то у Иштар появилось очень много времени на раздумья. Целые дни, что складывались в недели. Дни, наполненные тишиной, пустотой и оцепенением. И одиночеством. И страхом. И неизвестностью. Из уголков шатра, куда не простирался тусклый свет факела, с Иштар говорили темные тени. Они нашептывали ей кошмары, они заставляли ее цепенеть от страха, отчего ее дыхание становилось лихорадочно-прерывистым. Тени шептали ей ужасные вещи. Она напоминали ей о Барсбеке, а Иштар зареклась его вспоминать.
Была лишь одна мысль, которую Иштар гнала от себя прочь всеми правдами и неправдами. Которую она запретила себе думать.
Барсбек. Со дня побега она ничего о нем не слышала и не видела его. Но надеяться на милосердие Багатур-тархана не приходилось. Вовремя же она задумалась о своем полюбовнике, лицемерная дрянь! Беспокоиться о нем следовало, когда Иштар украла коня и сбежала, оставив его, спящего, позади себя. Она ведь даже не обернулась тогда. Что же теперь переживать?.. Она уже предала Барсбека, уже подвела под наказание от отца.
Она хотела свободы. Ну, какова тебе твоя свобода, Иштар?..
Наверное, просиди она подле того столба еще несколько дней, то окончательно обезумела бы, и одним утром рабыни нашли бы на ее месте потерявшую всякий разум старуху. Но однажды в неурочный час, когда до прихода служанок оставалось еще много времени, в шатер вновь вошел Багатур-тархан.
Иштар мазнула по нему равнодушным, тусклым взглядом и отвернулась. Она даже не удивилась толком, увидев отца. Следом за ним, пятясь и кланяясь, вошли рабыни и два незнакомых ей хазарина.
– Выкупайте ее, – Багатур-тархан презрительно скривился и нарочитым движением взмахнул полами богато расшитого кафтана, чтобы даже ненароком не коснуться недостойной дочери.
Пока до Иштар доходил смысл сказанного, в шатер притащили деревянную бадью, и рабыни ведрами натаскали в нее воду. Полог, наконец, приподняли, и внутрь проник упоительно свежий воздух и дневной свет. Иштар едва не задохнулась, когда почувствовала множество разнообразных запахов, которые уже успела позабыть. Затем до нее долетели звуки: ржание лощадей, гомон мужских голосов, топот шагов, скрип повозок, шелест одежды. Степной ветер принес острый, соленый дух кочевого лагеря, но тогда он показался изголодавшейся Иштар вкуснейшим из ароматов.
А потом солдаты отвязали ее от столба и вздернули на ноги, но лишь для того, чтобы тут же подхватить ее, обессиленную, на руки, когда она покачнулась и едва не рухнула обратно на землю. До деревянной бадьи ее донесли, и рабыни срезали с нее грязные лохмотья, которые когда-то назывались одеждой. А потом Иштар погрузилась в теплую воду, и сознание ее покинуло.
Она не чувствовала, когда рабыни мыли и терли ее грязное тело, смывая недели, что она провела в заточение. Они омыли ее багровые, вспухшие запястья, вычесали колтуны из ее некогда роскошных волос, натерли кожу мыльным корнем и благовониями, чтобы вытравить прочь затхлый запах деревянного столба и истрепанной шкуры.
Наказание Багатур-тархана истощило ее тело, и от Иштар остались лишь острые кости, обтянутые кожей. По спине двумя крыльями выпирали лопатки; о согнутые колени можно было порезаться, равно как и о заостренные, исхудавшие скулы. От нее прежней остались лишь глаза. Темные, по-прежнему живые. Но некогда пылавший в них огонь потух, превратившись в грязный пепел.
Когда Иштар очнулась, рабыни помогли ей вылезти из остывшей воды. Ее закутали в мягкий, нежный шелк и дали напиться разбавленного кумыса. Он показался ей вкуснейшим лакомством на свете, после недель, проведенных на сухих лепешках да воде. На ее запястья нанесли целебную мазь и наложили повязку. Ее усадили на мягкие подушки и роскошную шкуру, набросили на плечи меховую накидку, и рабыни принялись вплетать ленты в ее косы.
Спустя время к ней вновь зашел Багатур-тархан – служанки как раз закончили с ее прической. Повинуясь его резкому жесту, рабыни и солдаты спешно покинули шатер, и отец с дочерью остались наедине. Вскинув подбородок, Иштар выдержала его долгий, пристальный взгляд. Ей нечего стыдиться, и больше она не будет опускать перед отцом голову.
– Ты жива лишь потому, что, но неведомой мне причине, приглянусь тархану русов, – выплюнул Багатур-тархан с отвращением.
Иштар растянула тонкие губы в лживой улыбке. Как будто она когда-либо думала, что отец любит ее как свою дочь.
– Он скоро приедет, – Багатур-тархан поморщился, не скрывая досаду.
Выходит, Саркел нагрянет нежданно-негаданно?
– Поэтому я велел привести тебя в порядок. Но не смей обольщаться, неблагодарная дрянь. Если бы не он, ты бы сидела в этом шатре на привязи вечность.
Иштар упрямо хранила молчание. Есть лишь один вопрос, который она хочет задать отцу. И он прекрасно знает, что она хочет. Именно потому она ничего не спросит. Нельзя показывать слабость и страх перед хищником, он чует их. И всегда бьет туда, где больнее всего.
Что с Барсбеком?
Пока Багатур-тархан говорил, в сердце Иштар постепенно зарождалась робкая надежда. Она очень хорошо знала своего отца, она наблюдала за тем, как он ведет свои дела, уже почти дюжину лет. Если ему было, чем надавить на своего врага, он всегда это использовал.
Но он упорно молчал о Барсбеке, словно такого полководца в его войске никогда не существовало. Словно Багатур-тархан не знал о чувствах между ним и Иштар. Возможно, с Барсбеком ничего не случилось. Или он смог убежать, или убедил каким-то образом Багатур-тархана в том, что побег Иштар произошел не по его вине?..
Второе было почти невозможно, и потому Иштар лелеяла внутри себя мысль, что Барсбек сбежал, и в отличие от нее, отец не смог его поймать.
Потому что, окажись полководец в руках Багатур-тархана, тот бы уже давно бросил под ноги своей никчемной дочери его отрубленную голову.
– Клянусь Великим Тенгри, я задушу тебя своими руками, змея, если ты хоть что-то выкинешь при Саркеле.
Из своих размышлений Иштар вынырнула лишь к концу пламенной речи отца. Багатур-тархан требовательно смотрел на нее, словно чего-то ожидал, и на всякий случай она кивнула. Наверное, он спросил, поняла ли она его?..
Фыркнув, Багатур-тархан подхватил полы кафтана, едва не стегнув им Иштар по лицу, и стремительно покинул шатер. Про Барсбека он так ничего не сказал. Едва за отцом опустился полог, внутрь вошли рабыни и все те же солдаты, которые отвязывали ее от столба.
– Иди за нами, хатун, – велел ей один из них.
Впервые за множество недель Иштар оказалась снаружи. Ее шатало от слабости, и с непривычки она едва держалась на ногах. От долгого сидения на одном месте она совсем забыла, как ходить, и рабыни поддерживали ее под локти с двух сторон. Но так было даже лучше. Иштар никуда не спешила, шагала совсем медленно и внимательно осматривалась по сторонам. Прохладный воздух окрасил ее бледные щеки румянцем, и, подмечая одежду на окружавших ее людях, Иштар решила, что за время ее заточения в шатре наступила уже глубокая осень. Коль скоро хазары закутались в теплый мех и шкуры.
Она потихоньку поворачивала голову из стороны в сторону, пытаясь понять, где находится. Место не было похоже на полевой лагерь, слишком обстоятельными выглядели воздвигнутые шатры и палатки. Но и столицу каганата, великий город Хамлидж, ей ничего не напоминало. Куда же привез ее отец?..
Следуя за солдатами в сопровождении двух рабынь, Иштар прошла сквозь множество выстроенных в ровные ряды шатров. Хазары оборачивались ей вслед, до ее ушей доносились обрывки их фраз. Она шла и не смотрела ни на кого из них. Только представляла, как из-за очередного поворота выйдет вдруг Барсбек, и она увидит его суровое лицо. Глупая, глупая Иштар.
Ее привели в небольшой, с виду добротный шатер со скромным внутренним убранством: подстилка из дубленой кожи, меховое покрывало, несколько подушек, два факела, воткнутых у полога. Ничего не стесняясь, один из солдат склонился к ее лодыжке, прикрытой лишь шароварами, и крепко обвязал веревкой. Ее конец он намотал на свою руку и демонстративно потряс перед глазами Иштар.
Она фыркнула и высокомерно вскинула голову. Что же. Теперь ее привязали как козу. Обессилев за недолгую прогулку, она опустилась на меховое покрывало и вытянула уставшие, налившиеся тяжестью ноги. Она совсем разучилась ходить.
– Принесите еще кумыса, – велела Иштар рабыням, замершим у самого полога. – И еды, да не сухим лепешек!
Похоже, отец велел привести ее в порядок сразу после того, как получил известие о скором приезде Саркела, потому что всю следующую неделю Иштар провела в своем новом шатре. С ней по-прежнему никто не говорил, к ней никто не приходил, но теперь ее вдоволь кормили и позволяли изредка выходить наружу. Да и привязана она была уже не к столбу. Рабыни хранили молчание в ответ на ее вопросы, а спрашивать что-либо у солдат Иштар не хотела. Те тотчас донесут обо всем ее отцу, а она не собиралась доставлять ему такого удовольствия.
За эту неделю она немного окрепла и перестала шататься при каждом шаге. Рубцы на запястьях немного поджили и покрылись тонкой коростой. Острые углы на ее лице слегка смягчились, самую малость округлились щеки. Иштар больше не выглядела так, словно стояла на пороге смерти. Но и до прежней себя ей еще было далеко.
Как-то днем она услышала вдалеке звонкий рог, возвещавшей о чьем-то скором прибытии. Иштар мгновенно села и подобралась, внимательно прислушиваясь. Она узнала этот звук. Звук рога Саркела. В хазарский лагерь приехали русы. И она не ошиблась. Вскоре все вокруг ее палатки пришло в движение: заржали лошади, заговорили мужчины, заскрипела сбруя да зазвенели кольчуги.
Она увидит руса сегодня, поняла вдруг Иштар. Поняла и испугалась, хотя знала наперед, что встречи с Саркелом не избежать. Сколько песка утекло с того дня, когда он уехал из их становища... Вскоре пришли посланные отцом рабыни и нарядили ее в одежду, до боли напоминавшую ту, в которой Иштар танцевала когда-то у костра. В вечер, когда ее увидел Саркел. В вечер, который изменил их жизни гораздо сильнее, чем можно было представить.
Вскоре в шатер вошел Багатур-тархан. В расшитом золотом кафтане, с драгоценными каменьями на пальцах да в плаще с меховой опушкой, он напоминал больше Хазар-Кагана, чем полководца. И поневоле Иштар задумалась, что же происходило в столице все то время, пока отцовское войско возглавлял Барсбек, а сам Багатур-тархан надолго уехал в далекий Хамлидж.
Отец окинул ее оценивающим взглядом и недовольно закряхтел. Иштар вскинула темные, пушистые брови: недостаточно хороша? И в чем же причина?..
– Воистину говорят, что русы дикий народ. На что в тебе он только позарился, – Багатур-тархан скривился, а вот его дочь улыбнулась.
Когда отец подталкивал ее в постель к Саркелу, велев станцевать для него у костра, то красоту дочери он под сомнение не ставил. Равно как и разум руса.
– На пиру сегодня сиди да помалкивай. Услышу, что говоришь с кем-то, кроме руса, шатер со столбом покажется тебе лучшим местом на земле, да услышит Великий Тенгри мою клятву.
Иштар небрежно дернула плечом. Она всегда помалкивала, когда участвовала в мужской трапезе. Багатур-тархан смотрел на нее с недобрым прищуром, что-то обдумывая. Он недовольно зацокал языком, но все же решился и сказал.
– И если ты вновь задумала сбежать, то знай, что во второй раз живыми вы от меня не уйдете.
Он жив!
Мысль яркая, как вспышка молнии, пронзила Иштар, и она с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть от радости. Но на нее смотрел отец, и поэтому она позволила себе лишь медленно прикрыть глаза. Даже улыбку ей пришлось спрятать за тихим покашливанием.
Барсбек жив.
И отец не может его достать. Множество вопросов пронеслось в голове. Уехал ли он вслед за ней? Искал ли он ее? Как он решился?.. Барсбек был воином от макушки до пяток, и преданность к своему полководцу в хазар вбивали с самого детства, когда впервые сажали мальчишку в седло. Иштар даже мысли никогда не допускала, что он пойдет на предательство. Что Барсбек решится предать ее отца. Она думала, что для него нет ничего сильнее и важнее верности. Выходит, она ошибалась? Могла ли любовь к ней перевесить клятвы, данные Багатур-тархану?..
Она думала об этом все время, пока, под руку с отцом, шла по лагерю к огромному шатру, где подготовили ужин в честь приезда дорогих гостей. Отец сжимал ее руку так, что пальцы онемели, но она едва обращала внимание. Ее глаза сияли светом, который, казалось, потух в них навсегда. Каким-то безошибочным чутьем, сердцем, она поняла, что Барсбек сбежал и предал своего полководца ради нее. И эти мысли согревали Иштар, пока отец тащил ее к ненавистному Саркелу. Пока мужчины пялились ей вслед – и хазары, и русы. Пока холодный осенний ветер пробирался под ее тонкие, легкие одежды: красный шелк широких шаровар, красный же кафтан, расшитый по подолу золотой нитью, и мягкие башмачки, совсем неподходящие для суровой погоды.
А он изменился, тархан русов. Сильно изменился. Наверное, Иштар не узнала бы его, если бы повстречала в другом месте. Он похудел и осунулся, и отпустил бороду. И почти не улыбался, а ведь она помнила, что Саркел любил пить и смеяться. Но сейчас запавшими, усталыми глазами на нее смотрел совсем другой мужчина. Не тот, с которым она простилась летом.
Впрочем, что-то осталось неизменным.
Когда Саркел увидел ее, то во взгляде полыхнул прежний огонь. Он пристально наблюдал за каждым ее шагом, за каждым жестом, пока отец не провел ее вдоль ряда людей и не усадил за низкий стол подле себя – ровно напротив тархана русов. Конечно же, он сделал это намеренно. Пока рабыни обносили их едой и кислым вином, пока мужчины вели неспешную беседу о всяких пустяках, пока вкушали многочисленные яства, Саркел не сводил с Иштар взгляда, немало забавляя Багатур-тархана. Ей же самой кусок не лез в горло. Она чувствовала себя в западне: справа – отец, напротив – ненавистный рус, вокруг – хазары, и среди них ни одного знакомого, доброго к ней лица.
Под взглядом Саркела она казалась себе голой – с такой голодной жадностью он на нее смотрел. Навязанные отцом легкие одежды едва скрывали ее тело, но когда она замечала на себе взгляд руса, то Иштар казалось, что даже и клочка ткани на ней нет.
Когда разговоры стали громче, а мужчины захмелели, Саркел, наконец, заговорил о том, что привело его в шатер Багатур-тархана. Рус почти не пил, чем немало удивил Иштар. Раньше он редко выпускал из рук кувшин с вином. Он наклонился к своему военачальнику, который сопровождал его вместе с небольшим отрядом русов, коротко о чем-то переговорил с ним и поднял вверх руку с кубком, привлекая внимание.
Иштар поежилась и потянулась к своей чаше, чтобы пригубить кумыса.
– Робичич убил мою мать, – объявил Саркел во всеуслышание. – Он пошел против всех богов и должен заплатить за содеянное кровью.
Она подняла голову, чтобы посмотреть на руса, но тотчас же отпрянула. Она узнала его взгляд, что кипел от ненависти к старшему брату. Узнала, потому что неоднократно чувствовала то же самое, смотря на отца. И на самого Саркела. Ей сделалось зябко, несмотря на духоту и жар от тел десятков распаленных мужчин. Взгляд тархана русов сулил лишь смерть.
– Что еще ожидать от порченой крови, – равнодушно отозвался Багатур-тархан.
– Да. Ожидать, – Саркел стиснул челюсть. – Я устал и не хочу больше ждать. Мы должны напасть сейчас.
По столу меж мужчин прошел сдержанный ропот. Хазары переговаривались друг с другом и задирали головы, чтобы получше разглядеть дикого руса. Он, верно, обезумел. Никто не воюет зимой. Даже в Степи, где погода не столь сурова.
– Робичичу пора заплатить за то, что он сделал.
– Мы, – Багатур-тархан выделил слово голосом, – уже сожгли дотла шатер тархана русов, как и условились. Свою часть сговора мы сдержали.
Саркел дернулся, но обуздал себя, смолчав. Медленно он поднес ко рту губок и слегка пригубил, растянув губы в поистине змеиной улыбке. Иштар невольно подняла брови. Он перенял это у ее отца.
– Не до конца, – огрызнулся Саркел. – И теперь робичич привечает нового князька в моем ладожском тереме. Безусого мальчишку, которого вы не добили.
Багатур-тархан резко взмахнул рукой, показывая незначительность упрека.
– Как этот сопляк может называть себя тарханом без владений? Его шатер мы сровняли с землей.
– Он наследует своему отцу, потому он и князь, – Саркел пожал плечами. – Мы условились, что ты вырежешь их семью под корень, Багатур-тархан. Но ты упустил сына и дочь, и они добрались до терема робичича. Так что свою часть сговора ты не сдержал. Робичич не ушел мстить за новую родню.
Иштар искоса поглядела на отца: у того на шее вздулись жилы. Он был взбешен дерзостью Саркела. Она почти ничего не понимала из их беседы, ведь она не знала ни о сговоре, ни о чем они условились. Но что-то явно пошло не так, как задумывалось, и теперь ее отец и рус перекладывали друг на друга вину.
– Терем Ярослав не покинул, – Саркел вновь заговорил, не дождавшись ответа Багатур-тархана.
Он с такой силой сжимал кубок в правой руке, словно хотел сломать. О, он злился, этот тархан русов, как же он злился. Иштар его ярость угадывала безошибочно: успела насмотреться. Вот и теперь он прожигал ее отца требовательным, недовольным взглядом и скалился в натянутой, лживой улыбке. В какой-то момент он посмотрел на нее, и Иштар испуганно отпрянула. Она уже успела позабыть, как сильно не любила его глаза.
– Нашей вины здесь нет, – Багатур-тархан похлопал себя по бедрам и развел руками. – К чему вспоминать теперь минувшее?
Быстро же ее отец пошел на попятную.
– Именно поэтому я и приехал к тебе. Мы не будем ничего вспоминать, пришло время действовать. Пришло время ударить по робичичу, – Саркел грохнул кубком о низкий, деревянный стол, и от удара жалобно зазвенели круглые тарелки с яствами. В его взгляде разгоралось пламя.
– Нет, – Багатур-тархан покачал головой. – Ты хочешь отомстить за мать, и я это понимаю. И уважаю. Почитать матерей – священный сыновий долг...
Иштар едва не фыркнула вслух, но вовремя опомнилась и заставила себя подавить усмешку в последний момент. Говорящий о сыновьем долге отец – что за невероятное зрелище. Словно с женщинами, матерями в каганате хоть кто-то считался. Словно не видели в них лишь бессловесные сосуды для наполнения своим семенем и продолжения рода.
– ... не воюем зимой...
Отец так упирался, что Иштар поневоле заподозрила неладное. Даже она, глупая женщина в глазах всех мужчин, понимала, что едва ли Саркел просил отца задействовать все его войско. Выходило, отец не хотел отдавать даже его часть... Вкупе со слухами о смуте в Хамлидже и нахождением в странном становище, непонятно, где разбитым, это рождало у Иштар подозрения, что Багатур-тархан многого, очень многого не рассказывает тархану русов. Могли ли его изгнать из столицы, если бунт не удался? Могли ли его отправить в ссылку или в дальние земли, как в наказание?..
«Интересно, если я выведаю отцовские тайны и передам их Саркелу, он разозлится настолько сильно, чтобы его убить?» – Иштар прикусила краешек губ. Мысль показалась ей весьма занятной.
– ... хватит, если только он покинет терем...
Задумавшись, она невольно потеряла нить их беседы, а когда вновь начала прислушиваться, то поняла уже немногое.
– ... выманить непросто...
– ... мне откроют ворота...
– … чтобы его не было поблизости...
– ... есть верные мне люди...
– ... тогда я смогу ударить... обезглавленная дружина не удержит терем...
Иштар переводила бездумный, затуманенный взгляд с отца на Саркела. Она чувствовала, что устала. Ноги налились ужасной тяжестью, а внутри головы словно стучала дюжина железных топоров. Смысл услышанного ускользал от нее, и она не могла сосредоточиться, как бы сильно ни пыталась. Конечно же, она не до конца оправилась после заточения в шатре, потому и испытывала сейчас слабость и головокружение. Лицо Саркела буквально расплывалось у нее перед глазами.
Она впала в странное оцепенение и наблюдала за пиром будто со стороны, словно она парила над длинным столом где-то под самым куполом шатра. Когда отец коснулся ее локтя, показывая, что пора уходить, она посмотрела на него, не вполне осознавая, что от нее хотят, и Багатур-тархану пришлось схватить дочь за плечи и, встряхнув, поставить на ноги насильно. Саркел не отводил от нее требовательного, вопросительного взгляда, но отец решительной, твердой рукой увел ее за собой, не позволив ни разу обернуться. Как будто она собиралась! Иштар могла покляться, что ей вслед прозвучал разочарованный, горестный вздох.
Багатур-тархан до синяков сжимал локоть дочери, буквально волоча за собой Иштар, ноги которой заплетались. Она едва поспевала их переставлять, пытаясь окончательно не отстать от отца. Спину прожигал прощальный взгляд Саркела. Наверное, он так и стоял на своем месте и смотрел ей вслед, сжимая в бессильной злобе кулаки. Интересно, до чего они договорились с отцом? И почему он не отдал ее русу, как делал уже множество, множество раз?.. Торгуется с ним? Показывает свою власть? Хочет подразнить дерзкого, вспыльчивого Саркела?..
– Можешь быть умницей, когда захочешь, – с удивлением бросил ей напоследок Багатур-тархан, передав из рук в руки солдату, охранявшему ее палатку.
Тот обвязал лодыжку Иштар веревкой и позволил ей скользнуть под полог шатра. Она так устала, что тотчас рухнула на подстилку из дубленой кожи и зарылась носом в меховое покрывало, блаженно прикрыв глаза. Через какое-то время головокружение ее отпустило, и Иштар смогла приподнять голову. Она жалела, что оказалась слишком слабой и не смогла вникнуть во все, что обсуждали Багатур-тархан. Жалела, что собственное тело ее предало, и их разговор запомнился ей обрывками неполных фраз. Прошли те беспечные времена, когда она легкомысленно не прислушивалась к разговорам мужчин.
Ей хотелось пить, и Иштар привстала на локтях, оглядываясь. В шатре рабыни оставили на ночь кувшин с водой и ненавистные лепешки. Она уже собралась встать, когда раскрытой ладонью нащупала что-то в меховом покрывале. Секунда, и у нее в руках оказался цветок, неведомо как появившийся в шатре. Она судорожно огляделась, словно человек, который его принес, каким-то чудом еще мог быть внутри.
Конечно же, рядом с ней никого не было.
Иштар осторожно погладила нежные лепестки кончиками пальцев и расплакалась впервые за все время, прошедшее со дня, как ее поймали люди Багатур-тархана.
* напоминание о том, что Барсбек иногда называет Иштар Чичек, а Чичек переводится как «цветок».
Девка в тереме VII
За хлопотами Звенислава не заметила, как прошла осень и наступила зима. Казалось, только недавно водили последние хороводы*, прославляя Макошь*, а уже того и гляди, вот-вот наступит Карачун*.
У нее изрядно прибавилось забот с того дня, как в терем из разоренного княжества приехали ее двухродные брат с сестрой, потому не мудрено, что Звенислава совсем замоталась и потеряла счет времени. С Рогнедой у них так ничего и не наладилось, лишь хуже стало. Она решила оставить сестру. Коли любо той в горнице сидеть день деньской да от людей прятаться, добро. Звенислава ей мешать не станет.
Хранила она в сердце робкую надежду, что гордая, неуступчивая княжна отойдет со временем, обогреется. Да одумается, за слова все дурные свои прощения попросит. А вот с младшим братцем, ныне князем Желаном Некрасовичем, она, напрочь, немало времени проводила. Он присоединялся к их с Чеславой конным прогулкам пару раз в седмицу, как было меж ними давно заведено, и они степенно объезжали густой ладожский лес. Звенислава частенько приходила в избу, которую заняли остатки некогда большой дружины князя Некраса, туда же заглядывал живший в тереме Желан, и вместе с воеводой Храбром и его сыном они вспоминали давние, славные времена.
Вот так незаметно, за привычными хлопотами, и настала пора долгих зимних посиделок. Каждый вечер открывались ведущие в терем ворота, и кмети с отроками выскальзывали с княжьего подворья, направляясь в городище, где в избах их заждались любушки да подружки.
Звенислава улыбалась, наблюдая за ними, и немного, самую малость, завидовала. Из прежней девичей жизни больше всего она скучала по бесконечным зимним посиделкам, когда рано темнело, и парни с девушками набивались друг к другу в избы, коротая за работой и забавами долгие вечера. Теперь же ей оставалось лишь украдкой вздыхать, когда со двора порой доносились взволнованные, радостные голоса спешащих в городище кметей.
– Хочешь, сходи и ты, – как-то раз предложила она Чеславе, когда они обе оказались вечером на крыльце.
Звенислава заметила внимательный взгляд, которым воительница одарила гомонящих кметей, и решила, что может, ей хочется присоединиться ко всеобщему веселью.
– Только всех из избы распугаю, – равнодушно отозвалась Чеслава и поправила повязку на лице.
Княгиня лишь вздохнула.
На вторую седмицу зимы Ярослав велел провести Посвящение, и выдержавшие испытание отроки стали отныне кметями. Был среди них и Горазд, за которого Звенислава от души порадовалась. Она еще помнила, как давно-давно, в дядькином тереме, он спутал ее со служанкой и велел принести чистых повязок для своего князя. А потом краснел и бледнел, не решаясь посмотреть ей в глаза, и извинялся, все пытаясь выведать, как ее зовут. Теперь же она стала княгиней и вручала ему, отроку, прошедшему Посвящение, дар вслед за тем, как Ярослав своими руками в первый раз затянул на нем мужской воинский пояс.
Целая череда испытаний поджидала отроков в тот день. Они и ныряли в ледяную реку, и стреляли по целям с наскока без седла, и бежали через лес в сторону терема, преодолевая преграду в виде гридней, которые поджидали их на тропинках и в глухой чаще. А в самом конце, коли им удавалось продраться к терему, на княжьем подворье их встречал князь с обнаженным мечом. И отрокам надлежало выстоять против него в поединке.
За Горазда Звенислава, прознавшая про его рану от Чеславы, переживала особенно сильно. В какой-то момент Ярослав ударил отрока как раз в тот самый бок, и княгиня с шумом втянула воздух и вскинула к лицу руки, словно девчонка. Но Горазд устоял на ногах, и вскоре князь первым опустил меч, показывая, что испытание отрок выдержал.
А под вечер, разумеется, в гриднице справили шумный, многолюдный пир – первый со дня, как нашли в горнице омертвевшую княгиню Мальфриду. В тереме вновь звучали смех и громкие голоса, и хмельной мед переливался за края чарок у разошедшихся кметей. Пока искали да так и не нашли знахарку; пока разбирался Ярослав с зарвавшимися боярами да людом, требовавшим с него ответов на вече; пока, мрачнея лицом, выслушивал вести о Святополке; пока толковал с воеводами, решая, что делать с разоренным степным княжеством, было уж не до пиров. Но нынче князь велел отпраздновать Посвящение отроков не скупясь, и потому теснившиеся один к одному в гриднице столы ломились от еды да питья.
Бывших отроков усадили, против обыкновения, поближе к князю, чтобы сподручнее их было чествовать, и Звенислава улыбалась всякий раз, смотря на краснющего, смущенного Горазда. Да и прочие, сызнова родившиеся кмети немногим от него отличались. Гридни подшучивали над ними, но беззлобно, и то тут, то там за столами раздавался громоподобный хохот.
Было уютно и тепло, и не только потому, что к вечеру жарко протопили терем.
– ... как он спутал тогда, где у него копье, а где бабье веретено, – гридни припоминали, как кто-то из бывших отроков с завязанными глазами не смог отличить древко копья от палки.
Смущенный кметь зарделся и пробормотал, что было все совсем не так, как говорят.
– Это еще что, – Ярослав усмехнулся и поглядел на Горазда. – Горазд вот однажды спутал княжну с теремной девкой. А теперь княгиней ее величает, – и он накрыл своей ладонью руку Звениславы на столе, повернувшись к ней полубоком.
Выходит, не только она помнила тот забавный случай. Гридница содрогнулась от хохота, а бедный, вновь покрасневший Горазд не знал, куда деть взгляд.
Муж сжал пальцы Звениславки, и она улыбнулась.
– Он уже готов сквозь землю провалиться, – сказала она, поглядев на Ярослава.
Тот улыбался – умиротворённо и расслаблено, как не улыбался уже давно. А потом она перехватила жгучий, недобрый взгляд с другого конца стола и приложила немало усилий, чтобы не вздрогнуть и не выдернуть руку.
– Ништо, – добродушно усмехнулся князь. – Пусть обвыкается.
– ... лишь бы в битве нас с хазарами не перепутал, – слово взял воевода Крут, решивший, что на долю Горазда в тот день выпало недостаточно испытаний.
– Да уж молодые куда зорче тебя будут, дядька Крут! – Стемид обнажил в улыбке белые зубы, и воевода погрозил ему кулаком через стол. – Сам гляди, не перепутай!
– Поговори мне тут, давно сам в отроках бегал, беспортошный да бесстыжий.
– Так сотник беспортошным и остался! – развеселился кто-то из старшей гриди. – После девок портки едва вздевать поспевает, диво, что без них еще ни разу к князю не явился!
– Без девок али портков?
Звенислава залилась густым румянцем и опустила голову, поджав губы, чтобы не рассмеяться ненароком. Кмети совсем позабыли, что не одни за столом сидели.
– Тот беспортошный, а ты безголовый, – дядька Крут выразительно постучал себя кулаком по лбу, кивком указав в сторону зардевшейся княгини.
– Жениться мне давно пора, – смиренно закивал сотник. – Остепениться.
И покосился. На Рогнеду. Та и на самую малость головы в его сторону не повернула, зато заерзал на скамье братец Желан.
Звенислава закусила изнутри щеку. Ой, что будет...
– Женись, женись! – донеслось одобрение с середины стола. – Вон, князь наш как оженился, какой нарядный ходит, каждую седмицу в новой рубахе! Скоро сам боярин Гостивит ему позавидует, еще одно вече созовет!
Звенислава покраснела бы сильнее, коли б было куда. Теперь уж настала пора Ярославу выразительно стучать себя кулаком по лбу, но развеселившуюся гридь это не угомонило.
