Текст книги "Пляска в степи (СИ)"
Автор книги: Виктория Богачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 42 страниц)
Проводив стрелу растерянным взглядом, княжна лишь часто заморгала. Она и не приметила ее вовсе, пока мимо лица не пронеслась. Вот так померла бы и даже не уразумела, от чего да как.
– Всех поубиваю! Всех! Детям глотки вспорю! – неистовый вопль донесся до их ушей, пробрав до самого нутра. По шее и рукам тотчас забегали муравьи.
– Он обезумел, – выдохнула Звенислава бледными от ужаса губами. – Он собой не володеет.
И, словно в подтверждении ее правоты, Святополк отбросил в сторону лук, соскочил с коня и принялся сдирать с себя кольчугу и кожаный доспех. Второй всадник спрыгнул на землю рядом с ним, ожесточенно заспорил о чем-то. Вестимо, пытался удержать, но Святополк лишь отталкивал его руки да его самого отпихивал в сторону.
Словно завороженная, Звенислава следила, как княжич скинул себе под ноги кольчугу и тяжелый кожаный доспех. Развязал воинский пояс и отправил поверх своей брони. Следом пошли наручи и поножи. Она не могла разобрать слов, которые выкрикивал Святополк, и не слышала тихого, увещевающего голоса второго всадника. Но видно, не смог он ни в чем убедить княжича.
Толкнув его напоследок, Святополк, одетый нынче лишь в грязную, заляпанную рубаху и портки, поднял высоко вверх руки, в которых держал ножны с мечом, и шагнул вперед. Легко сбежав по крутому обрыву, без малейшего промедления он ринулся в воду, подняв столп брызг.
Звенислава вздрогнула, словно это она сама шагнула в ледяную реку, и обернулась через плечо поглядеть на соседний берег. Все ближе и ближе становился он, и в сердце понемногу зарождалась надежда. Быть может, они успеют. Тем паче, второй всадник так и топтался на месте, на котором его оставил Святополк, и в воду следом за княжичем нырять не спешил.
– Чтоб ты захлебнулся, подлец, – Звенислава посмотрела на голову княжича, то видневшуюся над водной гладью, а то скрываемую волнами.
– Неужто стрелы кончились, – Рогнеда хмыкнула и застонала, в очередной раз сжав окровавленными ладонями деревянное весло. – Как есть, не сдюжил княжич.
Пожав плечами, Звенислава поглядела на Желана. Ее руки взметнулись к щекам от радости, когда брат посмотрел на нее в ответ. Захрипев, он попытался сесть, и она бросилась к нему, чтобы подсобить. Придержав за плечи, усадила кое-как, заставив опереться спиной о борт. Посмотрела на торчащее из плеча древко стрелы и вспомнила все, что когда-либо слышала от мужа и дядьки Крута.
– Потерпи, Желанушка. Никак нельзя вытаскивать нынче. Кровь хлынет...
– Да ведаю уж, – совсем как взрослый муж, прокряхтел брат, сдерживая предательские слезы.
– Очень больно? – шепотом спросил притихший Вячко.
– Очень, – покивал Желан.
Из-под кожуха высунулась любопытная Любава. Увидав Желана со стрелой, всплеснула руками и села на корточки. Следом за ней выбралась Яромира и маленький, дрожащий от страха Велемир.
– Не бойся, Мирошка, – Вячко, тотчас вспомнивший, что он остался единственным мужчиной в семье, подмигнул меньшому братцу.
Медленно покачивалась на волнах лодка, но и того медленнее плыл наперевес с мечом Святополк. Когда до берега оставалось уже совсем чуть-чуть, Рогнеда сноровисто выскочила из лодки, замочив поневу и ноги почти по пояс. Вячко ринулся за ней следом, мать даже уследить не успела. Вдвоем они кое-как смогли дотолкать лодку почти до каменистого выступа, за которым виднелась небольшая опушка и начинался темный лес.
Звенислава неловко выбралась из лодки и слабо вскрикнула, когда ледяная вода обожгла ноги. Нежана перенесла на землю девчонок и сына. Они забрали с собой небольшой узелок со снедью, копье и щит, и устремились подальше в лес. Оглянувшись напоследок, увидали, что на другом берегу второго всадника и след уже простыл. А вот Святополк все плыл и плыл, преодолевая течение и волны, накрывавшие его с головой.
– Матушка, куда мы идем? – слабым, испуганным голосом позвала Звениславу Яромира, когда они спешно шагали вглубь леса по нетоптаной земле.
– Подальше отсюда, доченька, – она погладила девочку по голове и поймала отчаянный взгляд Нежаны. – Нужно найти место, где мы сможем схорониться.
Шагавшая вперед всех Рогнеда обернулась. Выглядела княжна страшно – как и все они.
– Может, в ельник, – заговорил идущий позади Желан. При ходьбе он опирался на копье, но каждый следующий шаг давался ему втрое тяжелее предыдущего.
– Он один. Убьем его, – сказала Рогнеда.
– Что ты, что ты, – Нежана замахала на нее руками и огляделась, словно Святополк мог их как-то услышать.
– Нам нужно спешить. Он несильно от нас отстал, – Звенислава, подобрав свободной рукой тяжелую юбку набрякшей от воды поневы, со всевозможным проворством зашагала вперед.
Любава и Яромира вприпрыжку кинулись за ней, следом потянулись остальные. Лес и впрямь оказался темным. Под кронами деревьев казалось, что солнце уже давным-давно закатилось, и наступила ночь. Внутри стояли приглушенные, серые сумерки.
– Ты знаешь, куда нам идти? – нагнав ее и пойдя вровень, спросила Рогнеда так, чтобы никто не услышал.
– Нет, – Звенислава едва заметно покачала головой. – Я никогда не бывала в этих местах.
Они обе одновременно вскинули наверх головы, сквозь черные ветки вглядываясь в небо. Но стемнело еще недостаточно, чтобы они могли найти дорогу по звездам и луне.
– Я устал, – заканючил маленький Велемир.
И трое остальных словно того и ждали. Тотчас выяснилось, что они все замерзли и устали, и хотели есть, и хотели спать. Пришлось покачать головой и сильнее сжать детские ладошки.
– Сегодня особенная ночь, – сказала Звенислава, пытаясь выдумать баснь, которая отвлечет детей. – Нам нельзя спать, иначе мы пропустим кое-что очень, очень важное...
– А что мы пропустим? – недоверчиво спросила Любава, но княгиня не успела ей ответить.
Громкий мужской крик разрезал лес напополам, заставив их всех вздрогнуть. В едином порыве они обернулись и поглядели за спину, словно Святополк стоял от них в паре шагов.
– Бежим, бежим, – Рогнеда стиснула локоть Любавы и увлекла ее за собой.
Следом за ними побежала Нежана, держа за руки сыновей. Звенислава изо всех сил пыталась не отставать и даже подталкивала вперед Яромиру, которая ни в какую не хотела отпускать мать.
– Уходите, – жарко шепнул ей в затылок Желан. – Я его задержу, – он тяжело закашлялся.
– Нет, – голос сестры, которая, как мыслила Звенислава, ушла далеко вперед, прозвучал совсем близко.
Запыхавшаяся, растрепанная Рогнеда яростно сверкнула глазами.
– Забирай детвору и уходи, – княжна посмотрела на Звениславу. В одной руке она сжимала свой нож. – А мы его встретим.
– Он воин, – княгиня покачала головой. – Вы не сдюжите...
– Сдюжим, – прохрипел Желан и снова закашлялся. – Уходи, сестра, – повозившись одной рукой, он снял с пояса нож и протянул его ей.
Шумно втянув носом воздух, Звенислава нерешительно кивнула и взяла кож, закрепив его под поясом поневы на спине. Она услышала, как Нежана что-то втолковывала сыновьям и показывала рукой в ее сторону. Наскоро поцеловав обоих во взмыленные макушки, мать подтолкнула их к княгине и поспешно отвернулась.
Проглотив тяжелый комок, застрявший в горле, Звенислава обняла за плечи княжон и поглядела на смурных, насупившихся мальчишек.
– Возьмитесь за руки.
Она шла и постоянно оглядывалась через плечо, пока в сгустившихся сумерках не перестала различать оставшихся позади. Под ногами трещали палки; гонимые ветром, шелестели тонкие ветви. Где-то вдалеке кричала ночная птица, и от этих звуков у Звениславы по спине разливался мороз.
Она не показывала своего страха, ведь четыре пары испуганных детских глазенок глядели на нее нынче с затаенной надеждой. Они прошли совсем немного, когда ей на глаза попался небольшой овраг в стороне от тропинки. Пробираясь сквозь густые кусты и колючки и шурша сухой листвой, они кое-как спустились в него по пологому склону.
Звенислава завела детей под три поваленных дерева, которые служили надежной защитой от всякого, кто глядел бы вниз с тропинки, и посмотрела поочередно на Любаву и Вячко.
– Обождите здесь. Никуда не уходите, слышите, никуда! – она прикрикнула и сжала ладошки обоих, заставив заглянуть себе в глаза. – Тут сухо, укроетесь за елочкой, – и Звенислава кивнула на молодую хвойную поросль по левую руку.
– Куда ты? – Любава вцепилась ей в поневу. – Мне страшно.
– Мне тоже, – Звенислава погладила ее по грязной щеке. – Я разом обернусь, сидите тихо, как мышки. Разумеете?
Дождавшись от каждого кивка, она развернулась и поспешно зашагала прочь, пока не передумала. Подниматься ей, с тяжелым животом, было куда сложнее, чем спускаться в овраг, но кое-как Звенислава забралась наверх. И пошла в сторону, из которой пришла. То, что она бросила брата с сестрой и Нежану, терзало ее и не позволило уйти вместе с детьми. Может, так и впрямь было бы разумнее всего.
Но Звенислава не смогла. И потому вернулась.
Крики она услышала примерно на середине обратного пути. Женские голоса и яростный рев княжича. Во рту у нее мгновенно пересохло, и трясущимися пальцами Звенислава нашарила за спиной рукоять ножа. Дите в ее животе толкнулось, и она едва слышно охнула. Светлая Макошь, что же это творится...
Замедлив шаг, Звенислава попыталась идти тихо, но под ногами то и дело трещали ветки али шуршала сухая листва. В груди испуганной пичужкой громко-громко стучало сердечко.
– Давай, давай! – услыхав истошный крик Желана, она вздрогнула и заспешила вперед, что было мочи, позабыв, что намеревалась подкрасться к ним тайно.
Страх подхлестывал ее, придавая сил. Когда запыхавшаяся Звенислава добралась до места, то в первый миг увидала, как Рогнеда ползла по земле на спине, извиваясь, словно змея, а к ней неровной поступью приближался Святополк, возвышаясь высоченной горой над лежавшей девкой. Он даже не обернулся, когда услышал позади себя хруст веток и тяжелую поступь княгини.
Не помня себя, Звенислава поднялся с земли толстую палку и бросилась вперед. Кажется, кто-то из женщин закричал, увидев ее, но она этого уже не услышала. Вложив в удар все свои силы, она обрушила дубинку на хребет княжича. Пошатнувшись, тот медленно развернулся и наотмашь махнул рукой. Из носа хлынула кровь, и Звенислава вскинула к лицу руки и едва не свалилась на землю, но удержалась в последний миг.
Пока Святополк замахивался для второго удара, Рогнеда подобрала с земли валявшийся в стороне нож и ползком бросилась к княжичу, целясь лезвие в бедро. Святополк схватил ее за волосы на затылке и потянул на себя, заставив княжну выронить нож, взвыть и вцепиться руками в его запястье в попытках ослабить жесткую хватку.
Мимо Звениславы пронесся Желан, сжимавший копье здоровой рукой. Он влетел в княжича на бегу, словно таран, и вонзил острый наконечник тому в брюхо. Неглубоко, ведь мужской силы ему еще недоставало, но этого хватило, чтобы Святополк отвлекся и отпустил Рогнеду, которая сызнова метнулась к ножу и на этот раз поспела всадить его княжичу в бедро по самую рукоять.
Кровь хлынула прямо ей на лицо, и она в испуге отпрянула. Ноги Святополка подкосились, и он тяжело рухнул на колени, изумленно глядя по сторонам.
– Ах ты... – выдохнул он, увидав Рогнеду. Он зарычал и схватился двумя руками за копье, намереваясь его вытащить, но Желан поспел первее. Он ловко перехватил рукоять и ударил княжича снова: теперь уже в бок.
Вскрикнув, Рогнеда во второй раз обрушила на Святополка нож, угодив куда-то в спину. Княжич заверещал, словно раненое животное, и Звениславе захотелось зажмуриться и закрыть глаза руками. Но она лишь провела ладонью по лицу, стирая кровь, и продолжила смотреть и слушать.
Святополк умирал долго. И Рогнеде, и Желану пришлось ударить его еще несколько раз, пока он, наконец, не свалился лицом на землю и не затих.
В окутавшей их вечерней тишине долгое время не раздавалось ни звука. Они смотрели на мертвого княжича и друг на друга и не узнавали, словно видели впервые. Когда в стороне застонала Нежана, Звенислава словно очнулась от долгого сна. Она бросила на звук голоса и нашла валявшуюся в примятых кустах женщину. У нее была разбита голова, и по левому виску стекала тонкая струйка крови.
Тяжело опустившись рядом с ней на колени, Звенислава, наконец, зарыдала.
Рассвет после прошедшей безумной ночи застал их на берегу. Они забрали детей из оврага, в котором их оставила Звенислава, и все вместе кое-как доковыляли до места, где была привязана лодка. Они не сумели развести костер и потому грелись, завернувшись в теплую одежу, которую дальновидный дядька Крут велел взять им с собой.
За ними больше никто не пришел, за Святополком не последовал никто из его дружины, и это укрепило их робкую надежду, что княжича сумели прогнать из ладожского терема. Потому решили, что поутру попытаются вернуться в городище.
Но незадолго до восхода солнца, когда скорый рассвет уже раскрасил небо в нежные цвета, до них донеслись голоса. По имени звали Нежану и Звениславу, и один из голосов был женским.
– Это Чеслава! – счастливым шепотом прошептала княгиня. – Это Чеслава! Они живы! Живы!
Вскоре на противоположном берегу, где минувшим днем их настиг Святополк, показался конный отряд. Заметив лодку, они остановились, и нынче лошади нетерпеливо били копытами землю.
– Ярослав! Ярослав! – перебудив прильнувших к ней княжон, Звенислава поднялась на ноги. Завидевшие Будимира мальчишки едва не бросились в реку, и Нежана едва их удержала. Сама она стояла на ногах с трудом. Святополк отбросил ее на землю, и по несчастью она налетела затылком на торчащий из земли камень.
– Батюшка, батюшка! – детвора кричала хором, зовя обоих отцов разом.
Прильнувший спиной к лодке Желан пошевелился и запрокинул голову, силясь разглядеть, что творилось на том берегу. Рогнеда мазнула по нему блеклым, пустым взглядом и осталась сидеть на своем месте. Как же она устала...
Скинув броню, Ярослав и Будимир бросились в ледяную воду почти одновременно. Детвора завизжала от восторга, а Звенислава медленно осела на землю, держась руками за живот. Она думала, что после пережитого ночью, ее сердце разучилось болеть. Но нынче, когда она увидела мужа – живого и невредимого – то удивилась, как оно у нее не разорвалось на тысячу частей.
На том берегу Чеслава размахивала руками, приказывая что-то оставшимся кметям. Трое из них рванули в сторону ладожского терема – верно, за подмогой. Сама воительница в воду не полезла, но подошла к самой кромке и не отводила от княгини счастливого, сияющего взора.
Неведомо, как долго плыли мужчины. Время для Звениславы словно застыло. Не отрываясь, она смотрела на реку, наблюдая за водной гладью, до тех пор, пока Ярослав в одних портках да рубахе, босой, не показался на берегу. За ним следом вышел и Будимир, и дети облепили их со всех сторон.
У Звениславы не хватило сил даже одернуть девчонок. Намокнут ведь, едва согрелись ночью, дрожали да зубами стучали почти до самой зорьки. И встать у нее сил не хватило тоже. Ноги просто не шли. Вот она и сидела на берегу, и неотрывно смотрела в серые глаза мужа, пока тот обнимал льнувших к нему дочерей.
А потом она моргнула, и вот уже мокрый, холодный Ярослав прижимал к груди ее саму. Но Звениславе было тепло. Она расплакалась и не заметила этого, пока ледяные пальцы мужа не принялись стирать с ее щек слезы. Он смотрел на нее так внимательно, так пристально, словно хотел навсегда запечатлеть ее лицо в глубине своих зрачков. Словно не мог оторваться, не мог надышаться, словно думал, что она исчезнет, коли он отвернется.
И весь мир для Звениславы сжался до лица мужа. Она гладила его и чувствовала под своими ладонями повязки. Чувствовала его раны, видела проступившую на рубахе кровь, которую не вымыла даже река.
Он жив, жив, жив, жив, жив – стучало в ее сердце и висках.
– Касаточка моя, – шептал Ярослав, стискивая ее плечи. – Ласточка моя.
Княжий отрок IX
Когда впервые после ранения он открыл глаза, на мгновение помстилось, что разучился дышать. Это потом он уже уразумел, что боль в располосованной груди не давала толком ни воздуха в легкие набрать, ни выдохнуть. А тогда-то он шибко испужался. Хватал и хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, а все никак не получалось. Тугая повязка крепко стягивала ребра, и Горазд едва мог шевелиться. Так и глядел на темное, безлунное небо у себя над головой и тихо-тихо дышал через нос. И казалось ему, что положил кто-то на грудь тяжеленный камень, и тот все давил да давил, впечатывал в землю.
Чуть погодя уже легче стало. Но страх этот с ним надолго остался.
И много седмиц спустя, бывало, что вскакивал посреди ночи в промокшей насквозь рубахе и хватался за грудь, уже давно поросшую тугими, выпуклыми шрамами. Мстилось, что задохнулся во сне. Что сызнова не мог ни пошевелиться, ни вдохнуть.
Но в тот, самый первый раз Горазд этого еще не знал. Потому и испугался, и начал ладонью по земле скрести. Кто-то из кметей его беспокойство заметил, кликнул лекаря. Без меры уставший мужчина пришел и, поглядев ему в глаза, велел спать. Горазд и сам не заметил, как мгновенно сомкнулись налившиеся непомерной тяжестью веки.
Он спал, и ему снился горящий терем. В груди разгоралось свое пламя, а Горазд во сне спасал князя от огненной деревянной подпоры. Потом на место князя пришла Чеслава и долго-долго смотрела на него своим единственным глазом. Он пытался ей в чем-то признаться, но воительница лишь печально качала головой.
Сызнова Горазд проснулся уже под утро. С сухим хрипом попросил воды, и незнакомые кмети подсобили ему напиться, придержали за голову.
– Князь – жив? – спросил он, глядя на них покрасневшими, воспаленными глазами.
– Какой? – хохотнул тот, что помладше. – Немало их тут нынче собралось.
– Ладожский...
– Жив-живехонек!
Горазда успокаивающе потрепали по плечу, растревожив раны под повязками, но он улыбнулся блаженной улыбкой и прикрыл глаза. Теперь-то можно было и помереть.
Когда он проснулся в третий раз, то сперва не поверил. Еще подивился: бывают же какие чудеса на свете, во сне еще один сон видит!
Но сидевшая подле него Чеслава оказалась самой что ни на есть настоящей. С перевязанной рукой и уставшим, осунувшимся лицом, она упиралась здоровым локтем в колени и гоняла во рту щепку, и искоса посматривала на мирно дремавшего кметя. Так и не скажешь со стороны, что ранен был. Крепкие отвары варил черноводский лекарь.
– Ты живая... – протянул Горазд, спросонья не сообразив, что воительница его услышит.
Она посмотрела на него обеспокоенно, походя приложила прохладную ладонь к горячему лбу. Потом поправила сползший на грудь плащ, которым он укрывался, подтянула его повыше, к шее.
– Тебе память отшибло? Головой ударился? – спросила требовательно, и Горазд, едва придя в себя, порадовался, что про румянец можно будет сказать, что он от ранения.
– Нет вроде. Не отшибло, – все таким же хриплым голосом прокаркал он.
Обеспокоенность Чеславы никуда не исчезла.
– Тогда дивишься чего? – продолжала она допытываться. – Али не помнишь, как беседы со мной вел?
Горазд не помнил. Разве ж говорил он с кем-то, когда тот хазарин его порубил?.. Он мыслил, ему все, что потом было, во сне привиделось.
– Водицы хочешь?
– Нет... расскажи, что... что приключилось, – слова давались ему с трудом. Горло изнутри обжигало всякий раз, как заговаривать пытался.
– Войско мы одолели, – Чеслава задумчиво смотрела вдаль прямо перед собой. – А об остальном тебе знать не надобно. Лекарь велел спать – вот и спи.
– Почем знаешь, что он велел? – уже в полудреме пробормотал Горазд.
Даже такой короткий разговор и впрямь из него все силы высосал, и он снова почувствовал жгучее желание закрыть глаза.
– Так все лекари велят, – ответ воительницы донесся до него словно из тумана – приглушенный и далекий, как и она сама.
Под вечер пришел к нему сотник Стемид. Горазд проспал ведь день, не почувствовал даже, как осматривал его лекарь, как заставил проглотить горький отвар и напоил потом прохладной водицей. Во сне было ему хорошо: ничего не болело, глотку не разъедал при каждом слове огонь.
Выглядел сотник Стемид так, что на погребальный костер краше кладут. Посмотрел на Горазда сверху вниз, а потом неловко, без прежней резвости опустился рядом с ним на одно колено и вложил в руку что-то прохладное, шершавое. Силился кметь смекнуть, да не вышло. Даже пальцы толком сжать не сумел, так, огладил слегка.
– Твоя доля в добыче. Князь велел отдать, – скупо пояснил Стемид улыбнулся. Раньше на щеке появлялась у него лукавая ямочка, нынче же одни жилы да кости там были. – Теперь точно помирать не смей.
– Откуда добыча? – Горазд попытался приподнять голову и поглядеть на мешок, в котором прощупывались монеты, но зародившаяся в груди боль тотчас откинула его назад, и еще долго он не мог отдышаться, и лежал, обливаясь холодным потом.
– Резвый какой, – со стариковским неодобрением пробурчал Стемид. – Становище хазар мы нашли. Неподалеку. Меньше дня пути.
– Как же вы поспели... – подивился Горазд.
– Ты ж какой день спишь уже, – сотник добродушно рассмеялся. – У лекаря одна радость, что хворый такой смирный попался. Сказано ему спать, он и спит.
– Так сколько ж прошло уже? – даже боль чуточку от любопытства притупилась.
– Третий день, как сеча закончилась, – сотник задумался о чем-то своем.
– А князь как?.. – и хоть помнил он слова Чеславы, а спрашивать о самом главном было боязно. – Все с ним ладно?
– Уж не переживай, – Стемид хмыкнул, но сразу же посерьезнел. – Мстиславич сказал, ты ему жизнь спас.
Горазд по макушку залился жарким, алым румянцем. Смущенно, насколько хватило сил, покачал головой. На сотника даже взглянуть не посмел, до того ему сделалось неловко. И чего князь выдумал... какой там спас! У доброго кметя князь один на один с полоумным хазарином и не оказался бы!
– Вовек тебе не забудем, – помедлив, Стемид нашел и похлопал его по руке поверх плаща.
Горазду хотелось задать ему еще с дюжину вопросов, но мысли у него все еще путались, и перед глазами все плыло. И Стемида он вроде видел, а вроде казалось, что сызнова спит, и все ему чудится. Потому, устало вздохнув, он прикрыл слезящиеся глаза и ничего больше не спросил.
Ему все казалось, что и Чеслава, и Стемид словно не говорили ему о чем-то важном. Коли одолели они хазарское войско в сече, то отчего же так хмуро глядели по сторонам воительница и сотник? Немало добрых кметей навечно осталось лежать в степи, то правда. Но мертвым – мертвое, а живым – живое. По павшим горевали, но и победу никогда не забывали славить. А нынче до Горазда не доносилось ни звука.
Кмети не пили заздравные чарки, не выкрикивали в необъятный простор княжеские имена, не гремели мечами о щиты. Не драли глотки, славя друг друга. Даже лошади, и те, казалось, ржали тише обычного. Эта повисшая вокруг тишина пугала, и, чем светлее становился у Горазда рассудок, тем чаще он об этом задумывался.
Что-то было не так. Да, хазарское войско они одолели, но особой радости ни князю, ни кметям это не принесло. На другой день после того, как Стемид отдал ему кожаную мошну, набитую богатствами, Горазд убедился, что не напрасно терзался сомнениями.
В стане поймали хазарскую девку, неведомо как оказавшуюся в Степи. Поймали, когда пыталась она зарезать князя. Курам на смех! Но девка, захлебываясь в своей ненависти, сжигаемая изнутри злобой, рассказала о том, чего никто из них не знал. Может, кто-то и догадывался, но верить не хотел. Слишком уж невероятно звучала правда. Слишком уж страшной она была.
Сам Горазд, вестимо, ничего не слыхал. К нему пришла Чеслава. Как оказалось – попрощаться. Она-то и поведала о том, что наговорила хазарская девка. И на одно короткое мгновение захотелось Горазду закрыть глаза и провалиться в спасительный сон, чтобы ничего не слышать и ни о чем не знать. Он струсил, когда воительница рассказала, что нашелся княжич Святополк, которого и след простыл после сечи.
Нашелся на стезе к ладожскому терему, в обход княжьего войска. Хазарская девка вопила, что вырежет княжич под корень весь род Ярослава и сожжет его городище точно так же, как русы разорили хазарское становище и убили достойных, храбрых мужей.
– Как она до князя добралась? – спросил он, когда Чеслава замолчала.
– Да никак, – воительница махнула рукой. – Перехватили ее дозорные еще на подходе. Она уж сама потом призналась, что замыслила князя убить.
– Умом она слабая, поди?
– Нет, – Чеслава грустно усмехнулась. – Не слабая. Убили у нее кого-то, вот и все.
Горазд толком не уразумел, о чем говорила воительница. Почти каждый потерял кого-то в сече: друга, брата, отца, сына, мужа, жениха... Но не всякий замыслит князя убить. Это надо разума лишиться, чтобы такое придумать.
– Мы отправимся с рассветом следом за Святополком. Наших раненых заберет черноводский князь.
Горазд пошевелился и попытался приподняться хотя бы на локтях, но сил ему не хватило. Думать про ладожский терем да про княжича было страшно. А про Ярослава Мстиславича – еще страшнее. Он и помыслить не мог, что на сердце у князя нынче творилось. Да и у всех остальных, у каждого кметя, который мыслил, что главного ворога они уже одолели, когда разбили хазарское войско. Нынче же выходило, что от чужих княжеств они хазар отбросили, а свое – не уберегли. И разоряет теперь Святополк их родные земли, сметает все на своем пути к ладожскому терему.
– Там воевода Крут... – Горазд и сам не заметил, как заговорил вслух. – Он оборонит.
Вздохнув, Чеслава кивнула. Ждала ее в тереме оставленная княгиня... совсем одна, без защиты, без верного человека рядом. Немудрено, что стреляла воительница по сторонам мрачным взглядом, да лицом почернела.
– Береги себя, – шепнул ей на прощание Горазд, смотря на ее повязки. Раздробленной рукой Чеслава шевелить не могла, но, верно, никому и в голову не пришло велеть ей остаться среди раненых.
С собой Ярослав забирал всех, кто мог держаться в седле. Он и сам на ногах неровно стоял, но себя-то князь никогда не жалел. Чтобы одолеть святополковскую дружину, ему понадобится каждый меч. Ведь княжича и его людей не рубили хазары. Не проливали они свою кровь в степи. Ушли они чистыми, свежими; едва ли с десяток наберется тех, кто в сече наравне с хазарами сражался, и все они нашли свою смерть на чужой земле.
Совсем тоскливо сделалось Горазду, когда увел Ярослав Мстиславич дружину в погоню за Святополком. Почти никого не осталось из кметей, с которыми он хорошо сошелся. Гридня Лутобора так и не сыскали. Дикие хазары могли и на куски его разрубить; так, что и родная мать не узнала бы покалеченное тело сына.
Чеслава рассказала, что и Храбр Турворович, и сын его Бажен сложили головы в хазарской степи, и лишь несколько кметей из дружины князя Некраса пережили сечу. Выходило, из-за княжича Святополка вырезали почти целый терем... И нынче он спешил добраться до Ладоги...
Через несколько дней после ухода Ярослава с дружиной из черноводского княжества добрались, наконец, повозки: забрать раненых, пополнить изрядно оскудевшие запасы еды и целебных снадобий. Горазд, провалявшийся на спине едва ли не две седмицы кряду, уже пытался потихонечку вставать, несмотря на жуткую боль в груди, сопровождавшую каждое его движение.
По дороге в сторону черноводского княжества ему рассказали, что хазарскую девку, вознамерившуюся убить Ярослава Мстиславича, не казнили, а вместе с ними везли в терем Буяна Твердиславича. Посулили она выдать место, где мог укрываться Багатур-тархан. Его-то, как и Святополка, во время сражения никто и не видал. И потом не сыскали, когда нашли и разорили хазарское становище.
Уже оказавшись в черноводском тереме, Горазд, как встал на ноги, сходил на пленницу поглядеть. Шибко любопытно ему было, что за девка была. Про нее разные слухи ползли. Кто-то из плененных хазар называл ее дочерью Багатур-тархана, кто-то – женой. Не то самого тархана, не то княжича Святополка... Такое в голове, конечно, не укладывалось. Как могла хазарская девка стать водимой руса, да еще и княжича?.. Про наложниц хазарских Горазд слыхал, а вот про жен – нет.
Девка ему не понравилась. Тощая, черноволосая, лицом острая, темная; глазища – тоже темные, жуткие. Черная душа, вестимо, у нее была, она-то и виднелась в ее очах. Ничего в ней не было красивого: волосы – жесткие, как солома; косы – мелкие, с мизинец толщиной. Ни подержаться толком, ни в ладони сжать. Все украшения свои девка давно растеряла, лишь несколько колокольчиков было вплетено в косы, да и они уже больше не звенели.
Один раз сходил посмотреть Горазд и зарекся больше на нее глазеть.
Оставшиеся ладожские кмети ждали из терема добрых вестей, но они все никак не приходили. На них уже поглядывали с противным сочувствием, за которым угадывалось любопытство, и Горазд старался пореже заговаривать с людьми. Всю душу ему истрепало затянувшееся ожидание, и впервые уразумел он, что чувствовали те, кто оставался в ладожском тереме, когда князь уводил войско в поход.
Как денно и нощно они прогоняли дурные мысли, а те возвращались в страшных снах. Как всматривались вдаль в тщетных попытках разглядеть гонца. Как вздрагивали от стука копыт и кидались к каждому всаднику, въезжавшему в ворота терема. Как считали тоскливые дни, не ведая, увидят ли они когда-нибудь еще тех, кого любили и ждали... Никогда прежде еще Горазд так часто не вспоминал мать. Нынче-то он понимал, как болело у нее сердце, всякий раз, как сын ступал за дверь родной избы.
Сердце болело и за князя, и за княгиню, и за Чеславу, и за дядьку Крута, и за мать с сестренками, и за каждого, кто жил в городище. Как они? Поспеет ли Ярослав Мстиславич? Не придется ли им бежать из разоренной земли, не сожгут ли их дома?..
Но однажды их тягостное ожидание закончилось. Черноводский князь, Буян Твердиславич, сам пришел в клеть, которую заняли ладожские кмети и передал им радостную весть от Ярослава Мстиславича. Что разгромил он дружину своего брата, и был убит княжич Святополк.
Давненько не испытывал Горазд такого ликования. Казалось ему, что теплое весеннее солнце, наконец, разогнало на небе тучи, и теперь все будет хорошо. Они вернутся в терем, он увидит мать и сестер, увидит Чеславу...
Для обратной дороги собрались они споро, за один день управились. Покинули гостеприимный терем черноводского князя на другой день, как узнали радостные вести. И до Ладоги добрались за седмицу. Ехали ведь налегке, да и дорога давно просохла под лучами весеннего солнца. Ничто не омрачало их путь, и Горазду казалось, что он одурел от счастья. Только и мыслил, как бы поскорее оказаться в ладожском тереме. Даже шрамы – и те стали меньше болеть. Чем меньше дней оставалось до Ладоги, тем реже стягивала боль его грудь.
