Текст книги "Черленый Яр. Потомок Святогора"

Автор книги: Виктор Душнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Верно, Хасан. Четвертование для такого преступника – слишком мягкое наказание, – согласился Ахмат...

А пока в шатре Ахмата шёл суд, по лагерю полонянников с берегов Репеца прошёл слух о том, что к татарам в плен попал князь Святослав Иванович Липецкий. Среди несчастных раздались возгласы уныния.

– Ну как же теперь без князя-то? – воскликнул один.

– Да не князя поймали, – возразил другой. – Это Князев брат Александр. Сначала он с татарами ходил на нас, а потом возмутился, хотел отбить своих, вот его за то и связали.

– Какой бы князь ни был, – снова заговорил первый, – а спасать его надо. И не Александр это вовсе. Я всех князьёв знаю. Тот, который у татар, истинно Святослав Иванович. Выручать его нужно!

– А как? – пожал плечами сосед по верёвке, высокий смерд, с окладистой, широкой, как лопата, русой бородой. Он встал, невольно потащив за собой плюгавого мужичонку, подошёл к сосне и, почесав о ствол спину, добавил: – Мы же сами повязаны.

– Что-то надо придумать, – вздохнул плюгавый, и...

– Тссс! – вдруг предупредил об опасности мужик с окладистой бородой. – Кажись, жалует баскаков холуй!

Это был Дорофей. Его острый слух уловил крамольный разговор полонянников.

– А ну молчать! – скомандовал Дорофей. Он подошёл к высокому мужику и, сунув ему незаметно в руку кривой нож, подаренный Дымарём, отошёл в сторону. Радостная улыбка осветила лицо мужика. Он быстро перерезал на своих руках верёвку, но освобождаться от неё не стал, ещё рано. К тому же появился сторожевой татарин. Мужик сел на землю, а татарин оглядел сбившихся в кучу пленников. У бородача часто забилось сердце: «Если найдёт нож, то лютой смерти не миновать!»

Но татарин не заметил ничего подозрительного, потоптался и ушёл. Немного погодя бородач начал перерезать путы у товарищей по несчастью. Первым освободил он тщедушного мужика, который сразу же предложил план действий.

– Вот что, односельчане, пока сидеть смирно, а когда стемнеет, мы с Артёмом пойдём выручать князя. Как освободим, я прокричу кукушкой – и сразу все в лес.

Солнце уже клонилось к закату, как неожиданно небо стало заволакивать сплошной чёрной пеленой. Хлынул осенний проливной дождь с порывистым ветром, сразу промочивший насквозь полунагих полонянников. Татары попрятались в юрты. Строители, возводившие терем для баскака, тоже укрылись под навес. Оставили свои посты и охранники. Скоро земля покрылась мраком, и даже сидевшие рядом люди не могли различить друг друга. Поджарый толкнул соседа:

– Пора, Артём?

– Пора, Влас!

Больше не проронили ни слова. Тихо, на цыпочках пробрались к тому месту, где лежал связанный.

Махмуд был крепко-накрепко перепоясан кожаными ремнями. Всё тело мучительно ныло: ремни больно врезались в мышцы, конечности затекли и зудели. Но Махмуд стойко переносил страдания и не издал ни звука. Он был сейчас совершенно безразличен ко всему, хотя и знал, что Ахмат готовит ему казнь необычную. Но мысли пленника были далеко от предстоящих мучений, и только сознание собственного бессилия волновало его.

«Ну что такое для Руси десяток татар убитых? – мелькало в голове Махмуда. – Вот если б я целое войско разбил – дело другое...» Но как вырваться? Нет, не от казни он хочет бежать! Мучило сознание неисполненного долга.

Небо хлестало по лицу и обнажённому телу дождём, заливало глаза, ветер пронизывал насквозь. И вдруг что-то зашуршало рядом, и...

– Князь, князь!.. – шептал кто-то. – Мы щас...

В одно мгновение ремни были перерезаны. Махмуд резко поднялся – голова пошла кругом.

– Бежим, князь! – услышал он сквозь шум дождя. – Бежим!..

Махмуд не понял своих освободителей, которые, прокричав несколько раз кукушкой, тут же скрылись в темноте, полагая, что пленник последует за ними. Но Махмуд не привык бегать от опасности, да и некуда ему было бежать.

Он подошёл к шатру Ахмата, столкнул лбами двух стоявших у дверей нукеров и тихо опустил бесчувственные тела на землю. Потом прислушался к разговору в шатре.

– Я думаю, пусть сгорит на костре! – Это Антип.

Другие предлагали колесование, кол, но ни один из этих способов казни не устраивал Ахмата.

– Отец мой слишком высоко вознёс дерзкого... кыпчака! – задумчиво промолвил он. – Слишком высоко – и Махмуд возомнил себя сыном достойного Темира. Но не бывать тому! За одну только жизнь моего любезного друга Хасара я должен отнять у него несколько жизней. Нет, не то вы говорите, не такую смерть предлагаете для Махмуда. Он заслуживает казни, от которой и дух Чингисхана содрогнётся в небесах. Я знаю, что должна быть такая, но не могу её придумать...

– А чево тут придумывать? – хмыкнул Рвач. – Когда ханом Золотой Орды был, царствие ему небесное, – перекрестился, – Менгу-Темир, казнили молодого рязанского князя Романа. Я был при том. Уффф! Какая казнь была-а!.. Всем казням казнь! Романа резали по суставам, кожу с головы снимали, аж глаза выскочили...

– Вот так и будем казнить Махмуда! – торжественно объявил Ахмат, и...

И в это время в юрту вошёл Махмуд. В каждой руке он держал по сабле, взятой у оглушённых нукеров.

– Рано казнить меня собрался, Ахмат, – усмехнулся Махмуд. – Я ещё, как видишь, свободен!

Рвач испуганно завизжал и кинулся в угол юрты, начал рвать её полы, пытаясь выбраться наружу. Кувыркнувшись с подушки, юркнул следом и Ахмат. На Махмуда набросились несколько нукеров, и началась короткая ожесточённая схватка.

Увы, после стольких испытаний Махмуд был уже не тот, силы оставляли тело. А ему пришлось сражаться почти с десятком татар и двумя русскими, Антипом и его слугой. Ловко орудуя саблями, Махмуд уложил троих татар, но в юрте было тесно. Антип изловчился и сзади ударил противника по правой ноге. Махмуд упал как сноп: Антип перебил ему коленный сустав. Но и лёжа Махмуд пронзил каждой саблей ещё по врагу, одного задушил голыми руками, однако остальные гурьбой накинулись на него с путами, и скоро Махмуд был снова связан.

Ахмат верещал:

– Режьте ему сухожилия, чтоб не встал! Режьте!

Палачи развернули беззащитного Махмуда лицом к земле и саблей рассекли сухожилия на ногах. И только теперь Ахмат опомнился.

– Кто его развязал? – неистово завопил он. – Кто его охранял? Немедля переломать сторожам хребты!

Скоро выяснили и как всё случилось, и что в слободе не осталось ни одного полонянника. Нашли и прятавшихся от дождя шестерых охранников, стороживших пленных и Махмуда. Они всё время повторяли «урус», пытаясь сообщить о разговоре Дорофея со смердами, но их никто не слушал, и приговор Ахмата был приведён в исполнение: всем шестерым ударом головой о землю сломали позвоночник. Сначала несчастные просили пощады, а потом, уже с перебитыми хребтами, молили о смерти. Но она пришла не скоро. Взяв за руки и за ноги, их пошвыряли с обрыва на каменистый берег Дона, где они в страшных муках медленно умирали.

Казнь же Махмуда превратилась в особенно изуверский ритуал. Ахмат уселся на возвышенном месте, на специальном деревянном настиле, покрытом красивыми персидскими коврами и обложенном подушками, и полулёжа смаковал предстоящее зрелище. Иногда с его губ срывалось:

– Резать его! Резать! Шкуру сдирать!..

В свите баскака были Рвач, Антип, и поодаль стоял Дорофей. В отличие от родственников, он чувствовал себя очень скверно. Бледнея от одной мысли о казни, он пытался отвернуться от жертвы и спрятаться за спинами зрителей, крестился и шептал:

– Господи, спаси и сохрани, спаси и помилуй! Господи!..

Зато Рвач был напряжённо-внимателен. В ожидании казни он нетерпеливо приподнимался с места и всем телом подавался вперёд. Как и Ахмат, повторял:

– Резать! Резать! Резать!..

Антип же казался окаменелым. Он тоже был жесток, но на такой казни находился впервые и потому испытывал растерянность. Нет-нет, не жалость, не сострадание, а просто растерянность от встречи с неведомым и жутким.

Всё было готово, Махмуд лежал на траве. Ахмат подал знак. Махмуда подняли и привязали к специально вкопанному в землю столбу. Приговорённый был в полузабытьи и не обращал внимания на палачей. Он был погружен в собственные, не имеющие никакого отношения к предстоящему мысли. Махмуд снова увидел мать и отца. Мать в глубокой печали стояла рядом и что-то говорила. Отец тоже что-то шептал. Резкая боль в суставах пальцев вывела Махмуда из забытья. Это мучители надрезали верхнюю часть указательного пальца правой руки, а потом сломали фалангу по суставу. Махмуд сказал:

– Больно... – но так тихо, что не услышали даже палачи.

А они продолжали своё кровавое дело. Сломали весь палец, а затем по частям начали резать и ломать остальные. Когда дошли до кисти руки, то от жгучей боли Махмуд очнулся и увидел лица извергов. Шепнул:

– Не дождётесь...

– Что?! – удивился палач.

– Ничего! Делай своё дело, пока цел!

Услышав такие слова от уже изувеченного человека, палач испугался. Он заторопился и сломал руку Махмуду в локте. Из горла страдальца едва не вырвался стон, но Махмуд сдержал его. Когда выламывали руку в плече, он начал терять сознание. Зрители недовольно зароптали.

– Почему он молчит? – орал Ахмат. – Ты жалеешь его, палач!

– Ты мягко с ним обращаешься! – поддержал Ахмата весь красный как бурак Рвач. – Заменить тебя надо!

А палач только того и ждал. Он бросил орудия казни и отбежал. Пока меняли палача, к Махмуду снова пришли мать и отец.

«Терпи, сынок, терпи! Ты погибаешь за святое дело, за свой народ!..»

Новый палач вырвал Махмуда из забвения, вылив ему на голову кадку ледяной воды. Махмуд очнулся. Увидя его взгляд, первый палач в ужасе бросился в лес, и даже Ахмату стало не по себе. Но Махмуд был спокоен, хотя не было у него уже правой руки. Когда мучители принялись за левую, Махмуд снова провалился в какую-то тёмную яму.

А татары продолжали измываться над уже бесчувственным телом. Выломав в суставах и отрезав все конечности, они начали сдирать с ещё дергающихся мышц кожу. Палач крепко зажал в кулаке прядь волос на макушке и острым ножом надрезал кожу у основания волос жертвы, заворачивая и отдирая её. Забелел оголённый череп. У самых опьяневших от этого зрелища вырвался рёв восторга. Рвач кричал громче всех:

– Режь его! Режь!..

Когда окровавленную, изуродованную, с содранной кожей голову отделили ножом от туловища, надели на пику и подняли вверх, совершенно озверевшая толпа взвыла. Дорофей чуть не упал в обморок; он вырвался из беснующейся массы и побежал к лесу. Палач потрясал пикой, и вдруг – солнце в мгновение ока скрылось за облаками. Несмотря на осеннюю пору, ярко вспыхнула молния, и с оглушительным треском раскололось небо, задрожала земля. Всё остолбенело смотрели вверх. В следующее мгновение снова ослепительно сверкнула молния, голубой извилистой змеёй вонзилась в поднятую палачом пику и, пробежав вниз, прожгла его руки, тело и ноги. Палач рухнул как подрубленное дерево. Голова Махмуда полетела в лицо Рвача. Предатель в ужасе кинулся в шатёр. От дикого страха дрожал каждый кусочек его тела, и Рвачу казалось, что полы шатра вот-вот распахнутся и появятся обезображенные останки. А главное – голова, с этими глубокими, вывернутыми белками глаз...

От затылка до пят Рвача пробил холод, и он стал кутаться, зарываться во всё, что попадалось под руку, но порывы ветра с рёвом и свистом закружили адскую карусель и начали ломать татарские шатры. А шатёр Рвача взлетел и опустился уже внизу, на берегу Дона. Рвач вскочил и кинулся бежать. Хлынул проливной дождь. Предатель заскользил и упал в лужу грязи, неистово дрожа. Татары тоже были объяты страхом, пытаясь спрятаться хоть где-нибудь. Все были поражены гневом неба, наказавшего убийцу Махмуда.

Глава третья

Весть о случившихся на Дону кровавых событиях быстро дошла до Липеца. Ахмат бесчинствовал вовсю. Вопреки обычаям, заведённым ещё Бату-ханом, он построил в княжествах Воргольском и Липецком две слободы, грабил окрестные селения, уводил людей в полон и пополнял свою казну, опустошая подвластные ему княжества.

Василий, ещё не совсем оправившийся от ран, был отправлен в Золотую Орду и через месяц вернулся с вестью.

– Хан Тудан-Менгу отрёкся от престола в пользу своего племянника Телебуги! – соскочив с коня и едва переводя дух от волнения и быстрой езды, радостно крикнул Василий. Потом вбежал в княжеские палаты и повторил то же самое.

Святослав встал с лавки, прошёлся по палате. Шумахов не сводил с него глаз.

– Ну и что это нам даёт? – хмыкнул князь.

– Как что?! – удивился Василий. – Телебуга ненавидит Ногая, хотя и сел на царский стол по его воле. Мы же у Телебуги можем добиться другого баскака.

– Думаешь?

– Уверен, Святослав Иванович.

– Да, хорошо бы... – Князь снова тяжело сел на лавку. Он страшно устал: морщины, спутники печали и горестных раздумий, легли на лицо, виски покрылись белизной. – Слыхал, в Ахматовом логове казнили какого-то Махмуда? – тихо спросил Святослав. – Говорят, был очень похож на меня и заступился за наших...

– Я рассказывал, княже, что видел его, – загорелись глаза Василия. – Точь-в-точь ты!

– Да пришли какие-то чудаки и говорят, что кто-то их из татарского плена освободил, а они вроде освободили меня, – пожал плечами князь. – Похоже, их освободил Дорофей, а они того Махмуда. Потом и связной Дорофея Константин Ломов подтвердил. Только Махмуд не ушёл из лагеря Ахмата, а устроил там резню, да такую, что Ахмат с Рвачом еле уцелели, но и сам жестоко поплатился...

Святослав Иванович поднял тяжёлый взгляд на бирича:

– Вот что, Василий. Ахмат не только наши земли разоряет. Его отряды до Воргола доходили, сёла пожгли, большой полон забрали. Об этом сообщил Ломов. Дорофей вместе с тестем и шурином участвует в разбоях и мне всё до мелочей через Константина передаёт. В наше княжество Ахмат далеко не заходит: или Рвач остерегает, или сам боится. Но Олегово всё разорил. И вот удивительно: Рыльское княжество почти не трогает, а ведь это тоже Олегова земля. Да, ещё мне передали, что в Ахматовой слободе Донщине много жидов приютилось, их предводителя Зеболоном зовут. Торговлю справляют, а награбленное вывозят в Сурож[57]57
  Сурож – современный Судак в Крыму. В описываемое время – крупный центр международной торговли, принадлежавший сначала венецианцам, а позднее генуэзцам.


[Закрыть], и наших людей туда же в рабство гонят. – Святослав на мгновенье замолчал. Потом жёстко рубанул рукой: – Надо что-то делать. Убеди Олега объединиться и совместно ударить по татарским слободам.

– На это он не пойдёт, – покачал головой Василий.

– Ну тогда придумай что-нибудь! – дёрнул щекой князь. – Телебуга, говоришь, враждует с Ногаем? Нужно это использовать, а с князем Олегом всё же поговори. Поезжай.

Глава четвёртая

Василий выехал в Воргол вечером, чтобы к утру добраться до места. С собой взял постоянного спутника Андрея Кавыршу, Демьяна и десяток воинов из младшей дружины князя Святослава. Ехать решили не обычным прямым путём, через Тешев монастырь, а кружным, чуть севернее, чтобы избежать возможной встречи с татарскими разъездами. Нет, они не боялись, просто не хотели раньше времени тревожить Ахмата. Сначала липчане двинулись на Дубок, потом у устья Сосны перешли Дон и, обогнув с севера устье Ельника и Тешев лес, к первым петухам прибыли в Воргол. Стояла уже глубокая осень, целую неделю лившие дожди вконец рассолодили дорогу. По тягучей грязи и в сплошной темноте пробирались липецкие послы, но, несмотря ни на что, прекрасные наездники и опытные следопыты, они подошли точно к северным воротам воргольского кремля. Крепко постучали.

– Кто там? – послышался голос со сторожевой башни.

– Люди князя Святослава Липецкого срочно к князю Олегу Воргольскому! Он часом не в Рыльске?

– Нет, не в Рыльске! Тута! Ждите до утра. Открывать в такую темь не велено, мобыть, вы татары!

– Вы там очумели? – заорал Василий. – Мы промокли до нитки, а он – «татары»! Открывай немедля, рязанская морда, а то щас вмиг ворота в щепки разнесём!

– Но-но! Потише, не шали! – заворчал сторож. – «Разнесём»! Я те разнесу! Сам с рязанской рожей прёшь! И вообще – со своим уставом в чужой монастырь не суйся!

– У нас с твоим князем один устав, – отрезал Василий. – Добром говорят: открывай ворота и доложи ему, что из Липеца прибыл бирич князя Святослава со срочным посланием. Не ясно, што ль? Татары вот-вот всех погубят!

За воротами испуганно зашептались, потом другой сторож крикнул:

– Щас, подождите, князю доложим, хоть и не любит он, когда его ночью будят. Щас, ждите!..

Немного погодя щёлкнули засовы в воротах, скрипнули петли, и гостей впустили вовнутрь детинца. Вскоре в своей мрачной горнице их принял полусонный князь Олег.

При словах об объединении для удара по Ахматовым слободам сон Олега как рукой сняло. Он закашлялся и едва ли не начал задыхаться. Расстегнув ворот рубахи, приказал настежь открыть окна. Потом встал с кресла, прошёлся туда-сюда и твёрдо заявил:

– Нет, нет и ещё раз нет! Недоброе задумал мой брат Святослав. Против татар воевать! Он что, ополоумел? Да они нас в два счёта разнесут по кочкам!

– Так уже давят, – возразил Василий.

– Значит, надо ехать к хану Телебуге на суд. Телебуга сюда Ахмата баскаком не посылал – Ногай своевольничал. Думаю, против бесермена он нам поможет. Пущай князь Липецкий меня дожидается. А вы пока отдохните в наших палатах. Завтра вечером отправитесь в обратный путь и передадите брату моему, что нужно ехать нам вместе к Телебуге, суда просить над охальником, а не силой на силу отвечать.

– Ну а как же...

– Никаких «ну а как же»! – занервничал Олег, теребя бороду. – Пущай Святослав Иванович ждёт меня в Липеце, я скоро. Надеюся, с Божьей помощью мы в Сарае с ханом договоримся.

– А откуда ты знаешь?..

– Я всё знаю! – перебил Шумахова князь и позвал Ефима, который проводил гостя в опочивальню. Ветер хлестал по окну крупными каплями дождя. Василию стало не по себе. Сплошная тьма не давала спать и наводила на невесёлые размышления.

«От Олега нашему князю подмоги не будет, – назойливая как муха мысль лезла в голову. – Кабы он сам не стал нашим лютым врагом...»

Но мысль постепенно угасала, Василий задремал – и во сне вдруг увидел Олега. Лицо князя расплылось в ехидной улыбке, глаза навыкат. Оглядываясь по сторонам, точно боясь кого-то, он зашептал на ухо Василию: «Брось своего князя, брось! Переходи ко мне, первым боярином тебя сделаю. А Святослав обречён, татары его зарежут. Я его зарежу, зарежу, зарежу!..» – И Олег стал удаляться в чёрную пустоту.

Бирич дёрнулся и проснулся. В горнице стояла мёртвая тишина, только осенний ветер продолжал тоскливо свистеть в трубе и за окнами, да хилый, словно больной, свет начал проползать через слюду. Василий плюнул:

– Тьфу! Приснится же такая мерзость!.. – И вдруг вскочил: «Бежать отсюда! Немедля!..»

Он начал одеваться и обуваться, но, немного поостыв, передумал, хотя ложиться больше не стал. Поднялся, толкнул дверь. За ней стоял Ефим.

– Ты что тут делаешь? – удивился Василий.

Ефим засуетился, глаза растерянно забегали.

– Сторожу! – с трудом выдавил.

– А у вас тати в хоромах живут? Могут убить? – поинтересовался Василий.

– Да нет, никаких татей тут нету! – покраснел Ефим. – Просто... заведено у нас охранять именитых гостей.

– Ну ладно, иди, я тебя отпускаю, раз татей нету.

– А сам-то куды собралси? – насторожился Ефим.

– А твоё какое дело? – огрызнулся Василий. – На кудыкину гору. За прутьями.

– За какими прутьями?

– Ракитовыми.

– Хватит шутить! Ежели собралси по детинцу прогуляться, то я тебя должон сопровождать, – пояснил Ефим. И, помолчав, добавил: – Князь Олег Ростиславич приказал.

– Ну сопровождай, коль приказал. Я в нужное место захотел, туда тоже со мной пойдёшь? Ну давай, не отставай только.

Хоть и неловко было Ефиму, но всё-таки побрёл за Шумаховым. Василию он не мешал, и гость скоро перестал обращать на Ефима внимание.

Небо очистилось от облаков. Сильный ветер растащил их по углам небосвода. С севера потягивало на мороз. Василий побродил по лабиринтам воргольского детинца и крякнул: «Жидковат кремник! Пожалуй, Ахмат без особой натуги его возьмёт».

Он обернулся – Ефима рядом не было. Однако из-за угла деревянной церкви уловил на себе чей-то пристальный взгляд.

«Не, без присмотра не отпускают. Всё-таки надо ехать, – решил Василий. – Надоело! В Орде следят и здесь, на Руси, и то следят! И не кружным путём поеду, напрямик махну, через Черниговку. А татары попадутся – примем бой!»

Он вернулся в терем. Навстречу выскочил Демьян.

– Дёмка! – приказал Василий. – Подымай дружину! Уезжаем немедля!..

Вскоре, как растревоженный улей, загудел весь терем. Появился Олег Ростиславич.

– Что случилось? – с тревогой спросил. – Татары близко?

– Татар-го мы как раз и не боимся, – почти с вызовом ответил Василий. – И нечего об нас беспокоиться, княже, просто время нам убираться восвояси.

– Да что стряслось, объясни толком! Нельзя ехать середь бела дня!

– Нет, княже, – решительно мотнул головой Василий. – Мы – домой. Я передам Святославу Ивановичу твой ответ, и он будет ждать тебя в своём княжестве.

Вскоре дружина была готова.

Солнце поднялось уже довольно высоко. Его косые осенние лучи лениво поглядывали вниз. Свистящий, пронизывающий ветер принёс лёгкий морозец, который быстро сковал бесснежную землю.

Немного проехав по левому берегу Сосны, Василий повернул к броду. В засушливый год река была неглубока.

– Куда ты? – удивился Демьян.

– К чёрту в гости! – огрызнулся отец. – Неча у себя на Руси околесничать да тёмными путями, как разбойники, блудить. Мы дома, пущай татары боятся и окольными путями разъезжают.

Василий был раздражён, как никогда. Обычно рассудительный, принимающий взвешенные решения, сегодня он был просто неузнаваем.

– На Черниговку, други, на Черниговку! – после перехода через Сосну скомандовал он и, подстегнув своего вороного, рванул вперёд.

Г1о небу плыли редкие бело-серые перистые облака, наводя на землю тень. Подул холодный ветер, однако для привычных к лютым морозам русских всадников сиверко не был помехой. Крепкие и краснощёкие, они продолжали гнать коней. Смуглый Василий выделялся среди других и весёлыми цветами одеяния. На голове его ярко алела маковка собольей шапки-гречневика – Шумахов редко надевал шелом и кольчугу, как бы подчёркивая удаль молодецкую, пренебрежение к опасности. Бирич князя Липецкого действительно резко выделялся на фоне своей кольчужной братии.

Отряд шёл косяком по лесостепным просторам Липецкой и Воронежской Руси, и вдруг ветер повернул и ударил в лицо Василия и его спутников сильным запахом гари. Шумахов остановил отряд. К нему подъехал Демьян.

– Отец! – нахмурился. – Рядом Черниговка. Похоже, её жгут татары!

Неожиданно сзади послышался топот коня, и из-за кустов показался всадник, которого дружинники явно не ждали. Он, видно, тоже не ожидал остановки отряда и, резко осадив своего скакуна, на глазах у ошеломлённых липчан быстро развернулся и помчался обратно. Демьян хотел ринуться вдогонку, но Василий покачал головой:

– Стой, сын, нет смысла.

Подъехал Аникей:

– Василий Фёдорович, это Клоп.

– Что за Клоп? – удивился бирич.

– Да Олегов прихвостень из Рыльска, – пояснил Аникей. – Его Клопом кличут. Это он, бестия, за мной гнался в Куликах, да я его перехитрил. Его, кстати, по-христиански Евстигнеем зовут.

– Понятно. Олег Ростиславич по-родственному нас провожает, – съязвил Василий. – Ну ничего, пускай пока потешится, может, полегчает.

– Василий Фёдорович, Клоп-то нам не опасен, но впереди татары, – заметил Андрей Кавырша. – Сразиться не боязно, боязно не выполнить задание князя. Не наше дело мечами звенеть, наше дело – переговоры.

– Андрюха, милый, да надоели мне эти переговоры, крови татарской пустить хочу! – И бирич подстегнул коня.

...Отряд напал на грабителей стремительно и неожиданно. Завязалась сеча.

– Дорофей, и ты здесь?! – вырвалось у Шумахова при столкновении с одним из врагов.

– А куда мне деваться? – отбиваясь от злых ударов шашки Василия, буркнул Дорофей. – Васька, рубись со мной и слушай внимательно. Костя Ломов ушёл ещё утром, и с ним я не смог передать важное со-о-б-ще-ние!.. – задыхаясь от напряжения боя, еле вымолвил Дорофей. – Да осторожней, Васька, а то и вправду голову отрубишь! Ну так вот. Как только бой закончится, скачи в Липец, по-моему, нашего князя отравить хотят...

У Василия шашка застыла в руке.

– Откуда известно?

– Утром от меня уехал по заданию Ломов... Да ты сражайся, сражайся, а то татары или Рвач заметят наше баловство, и мне тогда конец! В лесу я видел встречу тестя моего... Сзади татарин! Идёт мне на подмогу. Как крякну, руби назад!

Татарин, не подозревая подвоха, зашёл в тыл Шумахову и только занёс саблю для удара, как получил сильный укол в живот шашкой и со стоном рухнул на землю.

– Продолжай гутарить, Дорофей, – позаторопил Шумахов. – Кто встречался в лесу?

– Рвач с Князевым лекарем, гречанином Гаврилой. Рвач сумочку какую-то лекарю передал. Боюсь, отрава там. Секани мне по морде, чтоб кровь пошла!

– Зачем?

– Надо нам кончать, а то не успеешь князя спасти. Я от боли заору, начну убегать и увлеку за собой татар. Вы за нами не гонитесь, а быстро скачите в Липец!..

И Василий, изловчившись, нанёс лёгкий удар по лицу «врага». Брызнула кровь. Дорофей взвыл так, что Василий даже испугался, а Дорофей очертя голову помчался в сторону Донщины. Его крик был до того жутким, что и татары в страхе бежали с поля боя, бросив добычу и пленных. В их беспорядочной толпе убегали и Рвач с сыном Антипом. Липчане кинулись было вдогонку, но их остановил зычный окрик Василия:

– Назад! Князь в беде!

Полонянники, увидя неожиданное освобождение, заголосили, завопили, запричитали, моля Бога о здоровье освободителей.

– Распутайте полон и домой! – скомандовал Шумахов. – А вы в лес, к Липецу поближе, – велел освобождённым.

Управившись с пленными, отряд намётом ускакал в Липец. Увидев князя Святослава в полном здравии, Василий рассказал ему о предательских намерениях Гавриила.

– То-то ныне его почти целый день не было, – прохаживаясь по двору вдоль стены детинца, задумчиво сказал князь. – И такой улыбчивый явился. Не нужно подавать виду, что мы знаем о его планах. Я уже велел, чтоб за ним наблюдали. На кухню он, конечно, не пройдёт, но с лекарством отраву может мне дать вполне.

– Святослав Иванович, надо ускорить это дело, – посоветовал Василий. – Притворись нынче же больным, позови Гаврилу, потребуй лекарства. И заставь его же и выпить.

– Ловко придумано! – усмехнулся Святослав.

К вечеру он «занемог». Гавриил смешал какой-то тёмный настой и принёс Святославу Ивановичу. Долго смотрел на лекарство князь, потом начал подносить чашу ко рту. Гавриил следил за ним с напряжённым вниманием, но Святослав вдруг спросил:

– Гаврила, а у тебя голова не болит?

– Да нет, – недоумённо пожал плечами грек.

– А мне кажется, болит. Сам я что-то раздумал лечиться, а ты – давай пей, – протянул чашу лекарю князь.

Гавриил изменился в лице:

– Нет, господин, не могу, потому что это средство только больным предназначается. Я же здоров, и мне оно будет вредно.

– А мне не будет? – прищурился князь.

– У тебя, господин, голова болела, ты просил снадобье, я и приготовил.

Святослав улыбнулся:

– Это снадобье ты приготовил для себя, лекарь, ты его и пей!

– Нет-нет! – закрывая руками рот, завопил Гавриил. – У меня голова не болит. – Крупные слёзы полились из глаз. – У меня голова не болит!..

– Щас заболит! – кивнул князь. – Василий!

В опочивальню вошли бирич и четверо здоровенных гридней.

– Чево надо, княже?

– Да полечить вот этим снадобьем моего лекаря. Захворал, бедный, а сам всё никак не насмелится.

Гавриил кинулся к двери, но его сбили с ног и заломили руки за спину. Потом, держа, словно в тисках, гридни открыли лекарю рот, и Василий вылил туда содержимое чаши. Гавриил захлёбывался, пытался выплюнуть жидкость, но Василий ударил его по кадыку. Лекарь дёрнулся, сглотнул и, выпучив глаза, испустил дух.

– Псу и псова смерть, – проворчал князь. – Закопайте эту падаль в лесу.

Весть о покушении на Святослава Ивановича скоро облетела всё княжество. Люди охали, ахали и спрашивали друг друга: «Что ж теперь будет?..»

В Липец прискакал князь Александр. Взбежал по крутой лестнице в терем и, скинув на руки холопа кафтан, крикнул:

– Где он?

– Кто?! – недоумевая, переспросил холоп. Затем, сообразив, указал на дверь княжеской палаты.

– Брат, что с тобой? – воскликнул Александр, бросаясь в объятья Святослава Ивановича.

– Пока ничего, – улыбнулся князь Липецкий. – Гаврила хотел меня отравить, да сам же своим ядом и поперхнулся.

– Хазарин проклятый! – выругался князь Александр.

– Не хазарин, а грек, – поправил вошедший игумен Поройской пустыни Зосима. – Хотя то, что он хотел сотворить, в духе хазарских выходок. Ну, слава Богу, ты жив и здоров, Святослав Иванович! – обнял князя священник.

– Да, нельзя доверять этим инородцам! – вздохнул бирич Василий. – Помнится, от руки хазарина Анбала Ясина погиб сто лет назад Великий князь Андрей Боголюбский...

– И эти греки – сущие хазары! – перебил Василия Александр. – Ведь все знают, что творится в Византии. В Царьграде они, греки, своих императоров всех извели. Ни один не умер естественной смертью: кого отравили, а кого зарезали. Оттого и неспокойно в Царьграде, оттого и рушится вера православная. Там турки с Востока наседают, латины[58]58
  Латины – так на Руси именовали итальянцев, а иногда и западноевропейцев вообще.


[Закрыть] с Запада, а нам татары житья не дают.

– Вы правы, благородные собеседники, – вздохнул игумен, садясь на лавку. – И вы правильно вспомнили судьбу благоверного Великого князя Всея Руси Андрея Боголюбского. Хазарин что волк, как его ни корми, он всё в лес глядит, чтоб туда убежать да ещё и ягнёночка прихватить. Князь Андрей Юрьевич доверился сущему волку, Анбалу, облагодетельствовал его, из грязи вытащил, одел, обул, обогрел, напоил, накормил, вельможею сделал, а тот продал своего хозяина убийцам, врагам его Кучковичам. Да ещё над мёртвым телом издевался, нечестивец, псам на съедение бросить грозился. Но были и у благоверного князя Андрея заступники. Не побоялся супостатов Кузьма Киевлянин. Как ответствовал он иудею Анбалу: «Ах, еретик проклятый! Уж и псам бросать благочестивое тело князя собрался! Да помнишь ли ты, жид проклятый, в каком платье пришёл сюда? Теперь стоишь ты в бархате, а князь лежит наг, но прошу тебя честью: сбрось мне что-нибудь!» – Зосима умолк.

– Но какая участь постигла извергов! – снова заговорил Василий. – Был я четыре года назад с поручением Святослава Ивановича в граде Владимире. Был и в Боголюбове, и тамошние люди показали мне место, где по приказу брата князя Андрея Всеволода Большое Гнездо свершилась казнь над супостатами. Их живыми заколотили в дощатые ящики и бросили в озеро, которое и поныне называют Поганым. Тела убивцев оказались непогребёнными, и, говорят, души их не знают покоя, летают над озёрами, а в день гибели князя Андрея... вернее, в ночь перед днём апостолов Петра и Павла тела казнённых в озере всплывают. Вид их ужасен: распухшие, синие, водянистые, глаза кровью налиты и сверкают, как уголья. И всю ночь они воют и воют, просят погребения. Люди православные шарахаются от этого озера. А их, супостатов, ничуть не жалко, так им и надо. Неверные они, инородцы эти, – заключил свою речь Шумахов.