Текст книги "Черленый Яр. Потомок Святогора"

Автор книги: Виктор Душнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Правильно, Василий, – кивнул князь Александр.

– Ну, вы это, выбросьте дурь из головы! – нахмурился Святослав. – У нас в княжестве, помнится, и касоги живут. Иль ошибаюсь?

Бирич осёкся. Замолчал и Александр.

– И не в том дело, – продолжил Святослав, – к какому роду-племени ты принадлежишь. Главное, чтобы душа была добра к людям и смиренна перед Господом нашим Иисусом Христом и верой нашею православной.

– Приятно слышать слова такие из уст твоих, Святослав Иванович, – поднялся с лавки игумен. – Однако пора и честь знать. Слава тебе, Господи, – повернулся к святому углу, крестясь, прочитал «Отче наш...» и удалился.

Глава пятая

– Миленький мой Данилушка, – мягко и ласково шептала Аксинья на ухо княжича. – Как же я люблю тебя!

– Аксиньюшка! Дорогая моя! – попытался прижать девушку к себе Даниил, однако Аксинья сопротивлялась горячим объятьям возлюбленного.

– Данилушка! Не надо, рано ишо, не надо так-то... Боязно и непристойно это. Нельзя так! – Она вырвалась и побежала, весело подпрыгивая.

Даниил – за ней, и вдруг поскользнулся и со всего маху шмякнулся на мёрзлую землю. Шапка отлетела в сторону, белёсые кудри рассыпались. Аксинья оглянулась и залилась звонким смехом.

– Ах, ты так! – вскочил Даниил и, в два прыжка оказавшись рядом, обхватил её за талию и впился губами в нежные, ещё по-детски припухлые губы подруги. Аксинья поначалу не сопротивлялась, но потом снова начала упираться руками в грудь княжича.

– Данилушка, миленький, люблю я тебя... – шептала. – Но не надо так! Отпусти, миленький, отпусти!..

– Слушай, а выходи за меня! – неожиданно воскликнул княжич.

Аксинья резко дёрнулась, но вырваться не смогла.

– Что ты, что ты, Данилушка? Ты князь, а я всего-навсего воеводская дочь. Неровня мы. Небось отец твой и дядя княжну какую уже присмотрели. Ведь хотели сосватать за тебя муромскую Авдотью.

– Авдотья давно за Даниила Московского выдана, – возразил княжич. – Только ты мне мила. Ты царица моя, Аксиньюшка! Я упаду на колени перед батюшкой, буду молить дядюшку, чтобы сватать тебя, только тебя!

Аксинья затрепетала:

– Смеёшься, князь Воронежский? Потешишься и бросишь!

– А хочёшь, завтра придём со сватами? Я уговорю родителей...

И они снова слились в объятиях. Ветер шевельнул было шелковистые кудри Даниила и затих, не стал тревожить милующихся. Солнышко глянуло на них, улыбнулось и спряталось за облако, чтоб не мешать своим невольным присутствием. Перестали шуметь и деревья. Только берёзовые золотистые, кленовые червонные, дубовые коричневые и пёстрые липовые листья падали на головы влюблённых, примешивая к аромату их волос и молодых тел терпкий запах осеннего леса. И птички лесные вдруг проснулись от осенней зябкости и защебетали, словно отогревшись теплом двух жарких сердец.

Вечером Даниил навестил дядю. Святослав Иванович трапезовал с женой Агриппиной Ростиславной, и племянника пригласили к столу. Проголодавшись за день, Даниил с удовольствием кинулся уплетать мясо вепря и диких гусей. Князь улыбнулся:

– Да тебя, Данила, наверно, дома не кормят?

– Не перебивай, – заступилась за парня тётка. – Здоровое тело требует обильной пищи.

– Да я не перебиваю, – пожал плечами Святослав. – Набегался за день, вестимо, не успел и поесть. Что ж, дело молодое.

Насытившись, Даниил отвалился от стола:

– А я, дядя, вообще-то к тебе не есть пришёл, а за благословением.

– Каким благословением? – удивился князь.

– Жениться хочу, дядюшка и тётушка.

– Жениться?! – повела бровями и Агриппина Ростиславна. – И на ком же?

– На дочери воеводы Воронежского Ивана Степановича Гольцова Аксинье, – твёрдо проговорил Даниил.

– Как на Аксинье?! – всплеснула руками княгиня. – Ты же князь и жениться должен на княжне!

Святослав Иванович неодобрительно посмотрел на супругу. Та уловила взгляд мужа и дёрнула плечиком:

– Разве я не права?

Святослав Иванович повернулся к племяннику:

– А отец тебе что ответствовал?

– Он сказал, что не против, только получи, мол, благословение дяди, он в роду старший, ему и решать.

– Вот как?.. – сипловато протянул князь Липецкий. Откашлялся, вытер губы рушником и кивнул: – Я согласен.

Агриппина Ростиславна фыркнула:

– Так и обмельчают князья Липецкие! Так род их и оскудеет!

– Наоборот, укрепится свежей здоровой кровью, – возразил Святослав. – Завтра сватать и пойдём. Спешить надо. Жестокие дни возвращаются...

Даниил нёсся домой, в Онуз, на своём пегом арабском скакуне, словно на крыльях.

– Аксиньюшка! Любимая! – как сумасшедший вопил он. Душа рвалась из груди. Земля качалась под копытами коня и кружила голову. Воздуху не хватало.

– Горлинка моя сизокрылая, лебёдушка моя белобокая! Люблю тебя, милая, больше жизни своей! – летел по лесу восторженный крик князя Воронежского. Да-да, не княжича, а именно князя, полнокровного сподручного Святослава Ивановича Липецкого.

А в это самое время в отцовом тереме сидела горлинка Данилы сизокрылая и, вспоминая в мельчайших подробностях встречу с любимым, занималась рукоделием. И – тоже шептала, краснея от смущения:

– Соколик мой ясный, любовь моя поднебесная, княжич мой сладкогубый, где ты сейчас порхаешь? Что с нами завтра будет?..

А завтра было сватовство. Невеста-красавица вышла на показ, покраснела и отвернула лицо.

– А и впрямь хороша, – шепнула мужу княгиня. – У Данилушки губа не дура!

– Да, такую не грех в княжеский дом взять, – согласился Святослав Иванович. – Ну вот, а ты её не хотела.

– Но он же всё-таки князь.

– Ничего, обвенчаем, и она княгиней станет. Бог даст – потомство пойдёт доброе, будет кому княжить в Липеце.

Агриппина Ростиславна опустила глаза, больно кольнуло под сердцем. Бог не дал им с мужем наследника, и сказанные вовсе не в обиду ей слова князя Агриппина приняла как укор за своё малоплодие. Слеза капнула на лежавший на коленях рушник.

Святослав Иванович заметил перемену в её настроении. Понял свою оплошность и поспешил загладить.

– Не печалься, любимая, – наклонился он к уху жены. – Данилушка нам заместо сына родного. Не гневи Господа Бога. На все земные дела Его воля.

Агриппина Ростиславна подняла глаза, наполненные слезами, вытерла их:

– Да я так, ничего...

Подбежал ко княжеским четам сват Иван Степанович Гольцов, слегка подвыпивший и полный счастья. Ведь роднится-то с кем?! С князьями Липецкими! Внуки-то пойдут княжеского роду! Разве ж мог он когда предположить такое? Даже в самом дивном сне не могло присниться.

– Угощайтесь, сваточки, угощайтесь, милые наши властители! – налил он в кубки вина заморского из запасов в собственных подвалах. – Ешьте, ешьте лососинку, оленятинки отведайте. Всё приготовила для гостей дорогих моя Агафьюшка, – посмотрел в сторону жены. Та тоже сияла от счастья, глядела на высокородных сватов Святослава Ивановича, Александра Ивановича и их жён и смущалась.

А Иван Степанович не унимался в суете своей:

– И дочушка моя, Аксиньюшка, искусница! Вместе с матушкой готовила угощеньице!..

А князья смотрели на воеводу и точно не угадывали его. Всегда строгий и сосредоточенный воин, зря не бросавший слов на ветер, ныне от счастья семейного Иван Степанович преобразился и казался таким мелким и беззащитным. Но это сейчас, когда нет опасности, он мелок и суетлив. Появись враг – и воевода, не задумываясь, бросится на него с мощью и силой богатырскою. Он, суровый русский витязь, не раз видел смерть в её страшном костлявом обличье. Воевода не носил по-ребячески шашку, а предпочитал этой игрушке русский меч или шиповатую булаву, которой крошил головы врагов Отечества, да так, что трещали шеломы и у татар, и у литвинов болотных[59]59
  «Литвины болотные…» – Русь часто воевала с Великим княжеством Литовским, значительная часть территории которого находилась в болотистых местностях.


[Закрыть], иногда появлявшихся в пределах любимого Черлёного Яра. Но сейчас казался он гостям неказистым мужичишкой, и всё из-за того, что счастье великое свалилось на его буйную, воинственную голову.

– Смотри, брат, – заметил князь Александр. – Наш Иван Степанович и на воеводу не похож. Я его таким первый раз вижу.

– Ничего. Редко и ему и нам выпадает радость повеселиться...

Сватовство прошло. Быстро настал день венчания. И свадьба раздольная, во всю ширь русской души, уже была заказана. А венчал молодых в Успенской церкви игумен Поройской пустыни Зосима.

Жених, стройный красавец Даниил, сверкал счастливыми, небесного цвета глазами. На лице невесты отражались противоречивые чувства и счастья, и трепета. Поглазеть на обряд венчания отпрыска князей Липецких собралось столько народу, что ни в церковь не пробиться, ни за её пределами не устоять. Здесь же была и Варвара, жена Дорофея. Её сторонились, шептали нехорошее об отце, брате и муже. Свёкор, Гаврила Васильевич Космач, как мог, охранял невестку от обидчиков. Но Варваре от этого не было легче. Комок горечи стоял в горле.

«Где же ты, любимый мой Дорофеюшка? – смятенно думала она. – Неужели заслужил ты такую неблагодарность? За что на меня люди ненавистно и люто глядят? Ведь можешь ты голову свою сложить, а никто и не узнает, что служил ты верой и правдой господину своему, князю Святославу Ивановичу...» Варвара знала об истинном положении мужа в стане врага, но терпела обиды и ни словом о том никому не обмолвилась. Никто не знал, что Дорофеюшка её – злейший враг предателя Рвача, её батюшки. Молчала, терпела и молчала...

А венчание приближалось к концу.

– ...Венчается раба Божия Аксинья рабу Божьему Даниилу, – услышала, как сквозь пелену, невеста громогласное пение преподобного Зосимы. А дальше снова всё как в сплошном тумане. Её куда-то повели, даже не помнила куда. Всё вокруг сверкало, блестело позолотой, играло яркими красками – и замирало сердце невесты. «Только б не упасть!» – испугалась она.

А потом свежий воздух. Кони. Свадьба. Новые гости.

– Кто это? – спросила, указав на одного.

– Князь Олег Воргольский, – ответили.

«Что ему здесь надо?» – подумала Аксинья и испугалась ещё больше.

А тут и суровый взгляд в сторону гостя свёкра, Александра Ивановича.

«Почему он таким весёлым и жизнерадостным был, а при виде Олега Воргольского стал таким сердитым? Неужто татары? – мелькнула в её голове страшная мысль. – Данилушку моего в поход позовут!..»

– Не отдам! – внезапно крикнула, уцепившись обеими руками за кафтан мужа.

Все в изумлении оглянулись.

Даниил обнял жену:

– Что с тобой?

Аксинья прижалась к нему всем телом и задрожала:

– Тебя не отдам, Данилушка! За тобой пришли, в поход зовут!

– Да что ты, милая? Это дядя, князь Олег Ростиславич, к нам в гости пожаловал.

И все поняли причину беспокойства невесты, и никто не проронил ни слова в укор или насмешку. По сути, она была права.

Онуз и Воронеж гуляли на славу. Князь Святослав Иванович не пожалел казны на свадьбу единственного племянника. Князь Александр Иванович тоже имел немалые запасы и питья и съестного. Да и Иван Степанович, воевода Воронежский, небедным слыл по округе, открыл калиту нараспашку, немалые траты понёс.

Попал на двухдневную попойку, сначала в Онуз, а потом в Воронеж, и бродяга Самсон. Набрался до беспамятства. Ночевал в каком-то хлеву. Утром поднялся, ничего не понимая и не помня. Еле вышел на улицу.

«Вроде бы и Онуз, – рассуждал дурной башкой Самсон. – А вроде бы и нет. Где же мой дом?»

Побрёл куда-то. Видит, Матыра течёт. Всё, кажись, на месте – значит, Онуз. Река покрылась тонкой коркой льда. Пробил её Самсон, напился, ополоснул лицо. Обожгла ледяная вода кожу, но ничего, зато освежился.

«А где же лук и колчан со стрелами? – подумал пьяница. – А где два убитых зайца? Куница и пять уток? Где? Украли. Первый раз в жизни добычу домой нёс – и пропала. Так мне и надо, пьяни бестолковой!..»

Хотел было идти к дому, а глядь – целая дружина свадебных на лошадях мчится. За ними толпы зевак бегут, спотыкаются.

– Молодых на Воронеж повезли! Молодых повезли! – орут зеваки.

«На Воронеж!» – мелькнуло в воспалённом мозгу Самсона.

– Эх! Была не была! – крикнул и прыгнул на запятки крытой телеги, столкнув примостившихся там ребятишек. – На Воронеже и опохмелиться будет чем!

Докатили скоро. А на улице уже мёдом да брагой всех желающих потчуют.

– Ух и щедры наши князи! – хвалили властителей Черлёного Яра жители Воронежа.

– Да и воевода наш не промах, – ветрел в разговор Самсон.

– А ты откуда такой взялся? – глянула дремучими глазами на Самсона отвратительная пьяная воронежская рожа. – Чай, с Онуза? – И, не говоря больше ни слова, рожа нанесла гостю сокрушительный удар в лицо. У бедняги шапка отлетела в одну сторону, а сам жахнулся в другую.

– Да за что ж ты его бьёшь, мурло скотское?! – вступился за Самсона другой подвыпивший Воронежский мужик. – Я авчерась в Онузе был, там меня никто не трогал. А ты, поганец подзаборный, гостей забижать!.. – размахнулся и в свою очередь двинул в подбородок обидчика Самсона. Тот пошатнулся, но устоял и, ни минуты не раздумывая, шарахнул кулаком в лицо противника. Однако Самсонов заступник был хоть и поплюгавей и поменьше ростом того верзилы, но увёртливее и ловчее. Он пригнулся, кулак просвистел над головой, а драчун с разгону упал на живот и прокатился по грязи и льду, изодрав харю и руки в кровь. Тут подбежали ещё мужики и с одной и с другой стороны, и завязался кулачный русский бой, с рёвом и сплошной ухарской бранью.

Хотя Самсон и был охотником, но не до кулачек. Да в Онузе и не было принято бить друг другу морды. Онузцы, народ в основном мастеровой, были по своему общественному положению выше, чем воронежские смерды, и потому кулачными боями занимались крайне редко. И Самсон, вырвавшись из-под могучих ног дерущихся, которые могли его запросто затоптать, сплюнул выбитые зубы и поплёлся туда, где ещё продолжали подносить. Быстро упившись, он прилёг на небольшом клоке сена возле какого-то забора и уснул. Пролежал до вечера, а когда проснулся, то почувствовал боль в челюсти. Однако не потерянные зубы его занимали, а тяжёлая голова. Самсон прислушался. Где-то недалеко мужики пели песни.

«Значит, там пьют!» – подумал он.

Пошёл на голоса, и действительно, возле бочки с мёдом лежали несколько мужиков. Один из них наклонил деревянную посудину и хлебал прямо из неё. Самсон дождался, когда питок оторвётся от бочки, и сам к ней пристроился. Тянул долго, пока не утолил жажду. Немного погодя зарябило в глазах. Небо вроде бы очистилось от облаков, ночь была светлой. Над трубами домов зависла неполная луна. Однако у Самсона в глазах их оказалось две.

– Два месяца, – лёжа на спине, прошептал и расплылся в блаженной улыбке Самсон. – Во допился, два месяца вижу!

– Не два, а три, – вдруг повернулся лежавший рядом воронежский мужик.

– Ты боля выпил, тебе и гластятся три, – пояснил Самсон.

– Хто боля выпил? – уставил мутные зенки на охотника сосед. – Я рю, што на небе ныня три месиса, а не два. Тебе што, в морду брызнуть? Так я брызну!

– Опять влип! – вздохнул Самсон.

– Чё? – грозно вопросил сосед.

– Я говорю, на небе три луны, – пояснил Самсон.

– Да ты чё мне бошку морочишь? – снова взвился сосед. – Где ты видишь три месиса, когда их два? Со мной спорить вздумал? Ты хто будешь? Говорят тебе, не два, а три сесяси... брррыыы, меси... ик... месисы, – совсем запутался сосед и повернулся в сторону ещё одного спящего гуляки. – Эй, Гаврюха, проснись!

Гаврюха пробурчал:

– Чаво надо? – И глубже уткнул голову в грязное сено.

– Гаврюха, проси-си-ниси... – снова начал толкать друга мужик.

– Чаво? Отвяжись, Мирон!

– Погодь! Тут какой-то чудак спорить со мной удумал.

– Дай ему в харю, коль спорит, – посоветовал Гаврюха.

По телу Самсона от таких слов пробежал озноб.

– Да нет, Гаврюха, лучше ты разреши спор. Сколько месяцев на небе, два или три?.. Во! – удивился Мирон. – Уже один!

Гаврюха вывернул голову к небу:

– А с какого краю? – и, ткнувшись носом в солому, засопел, вновь объятый пьяным сном.

– А ну яво! – махнул рукой Мирон. Поболтал бочонок, определяя оставшееся количество жидкости, потом приложился, пососал из отверстия в боку. После попытался встать, но поскользнулся и рухнул. Посмотрел на Самсона:

– О! Скока вас на одну бочку! – и захрапел.

Самсон осторожно огляделся – рядом никого. Осмелел, потряс бочку. Мёду было ещё много. Самсон стал пить, пока не задурнило. Глянул на небо: месяцы выстроились рядами.

– Хватит! – решил Самсон и, шатаясь, побрёл прочь в темноту. Путь оказался нелёгок. Его швыряло по сторонам, и он снова забыл, где находится. Вроде Воронеж... А вроде и Онуз.

«А, вон моя хата», – увидя плетень, похожий на домашний, обрадовался Самсон.

– Плетень! Кто переставил мой плетень? – крикнул. – Эй! Милица! Открывай калитку, муж вернулся!

Но никто не вышел, только через оконный пузырь был слышен мужской голос.

– Ты что, гулящая баба, завела кого? – орал Самсон, продолжая искать калитку. Наконец нащупал её и открыл. Подойдя к двери хаты, начал бухать по ней кулаками и сапогами: – Отворяй, сука!

– Ты что стучишь, пьяная рожа? – выскочила на порог женщина и стеганула Самсона по лицу рушником.

– Это не моя баба... – изумился Самсон. – А где ж моя баба?..

– У тебя дома! – продолжая стегать, приговаривала чужая баба. – Дома твоя баба!..

Ошеломлённый охотник, закрываясь руками, не успел опомниться, как на пороге появились два здоровенных мужика, один постарше, другой помоложе, видать, отец с сыном. Того, который постарше, Самсон, кажется, уже где-то видел. Да не он ли утром так заехал ему в челюсть, что ажельника два зуба вывалились? Самсон порядком струхнул, хмеля как не бывало. Но мужик бить Самсона не стал – вместе с сыном взял его за руки за ноги и перекинул через плетень, пригрозив, что ежели ещё сунется, то уж тогда бит будет нещадно.

Хромая, охотник поплёлся наугад, не зная куда. Хмель продолжал выходить, во всём теле усиливалась боль. И бродил он по улицам Воронежа, пока не набрёл обратно на то место, где месяцы считал.

Пьяные мужики спали мёртвым сном рядом с бочкой. Самсон потрогал бочку – там всё ещё плескалось. На земле лежал деревянный ковш. Самсон налил и выпил. Посидел. Боль стала утихать, по жилам потекло блаженство. Выпил ещё, а потом ещё и повалился в одну кучу со спящими.

Но что-то не спалось, и вдруг Самсону захотелось непременно куда-нибудь спрятаться. Он долго, кряхтя, ползал на четвереньках. Подняв глаза, обнаружил, что перешёл ему дорогу какой-то сарай или сеновал. А рядом стоял стог сена. Из последних сил Самсон вскочил на ноги и побежал, как бык на красную тряпку, к этому стогу. Воткнулся в сено лбом и стал в него зарываться.

Пригревшись, Самсон было уснул, но тут явились чёрт и четверо чертенят. Чёрт был страшен: рога как у козла торчат в разные стороны, пятак как у свиньи, а глаза кроваво-красные, да ещё с зелёным отливом. Шерсть дыбом, как у старого вепря-секача, а морда сизая. Чертенята схватили Самсона за руки и ноги, а чёрт навалился, точно медведь, и начал душить его. Самсону было страшно, больно и душно, и помощи-то ждать неоткуда. Из глотки пьяницы вырвался истошный вопль, и в этот момент черти вытянули его из стога за шиворот, причём самый главный чёрт рычал:

– Што ты орёшь, пьяная рожа? Развалил мне сено и орёшь, как татарин недорезанный!..

Потом Самсона бросили, и он упал, а когда очнулся – чертей как и не бывало. Перед ним стояли мужики, старший из которых громко кричал:

– На чужбине нажрался до чёртиков и сено мне брыкать? А ну прибирай на место!

Самсон поднялся, боязливо озираясь, взялся за вилы. Рядом здоровенные молодые парни. Весь в огне и поту, охотник трясущимися руками начал дёргать вилами. Работа не клеилась.

– Батя, брось его мучить, – заступился за Самсона один из молодых. – Вишь, он сам не свой.

– Вижу-вижу, – кивнул отец, – но проучить сукина сына надо!

– Да хватит тебе, бать, – снова подал голос Самсонов заступник. – Грех больного обижать. Мы сами, правда, братаны?

– Вестимо, правда, – кивнул другой парень. – С кем не бывает. На свадьбе перебрал странник.

– Ладно, странничек, иди-ка своей дорогой, – забрал у Самсона вилы старший.

Самсон молча вернул хозяину вилы и, кланяясь и заискивающе улыбаясь, засеменил прочь. Но его вдруг окликнули:

– Эй, стой!

По телу Самсона пробежала дрожь. «Убьют!» – ахнул.

Однако опасения пьяницы не только не оправдались, а даже наоборот: мужик похлопал его по плечу и дружески сказал:

– Грех больного отпускать, нужно тя полечить. Пойдём на похмелье браги выпьешь.

От такой неожиданности у Самсона ещё сильнее пересохло в горле. Моргая красными глазами, он хотел что-то сказать, и не смог.

Мужик покачал головой:

– Ну пойдём, мил человек, пойдём.

Он повернулся и направился к избе. Самсон, всё ещё не веря такому счастью, поплёлся за своим спасителем.