Текст книги "Черленый Яр. Потомок Святогора"

Автор книги: Виктор Душнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Глава шестая

Отгремела, отшумела свадьба. Пора в дорогу, к зверю в пасть.

– Думаю, мало толку от ласки хановой нам будет, – сдвинул брови Святослав Липецкий.

– Но и начинать войну с татарами самим не резон, – возразил князь Олег. – Враз раздавят, как мурашиное гнездо. Наступят одной, а то и двумя ногами, Телебуговой и Ногаевой, и разотрут. А то, может, хоть одну, Телебугову, сумеем отставить в сторонку.

– Не верю я хановой ласке, хоть убей, не верю. Да и как нас Телебуга встретит, ещё неизвестно. Возьмёт и головы на кол насадить прикажет, для украшения своего дворца. А то и пострашней казнь устроит. Они, татары, мастаки изуверские казни для русских князей придумывать. Вон как Менгу-Тимур молодому Роману Рязанскому велел конечности по суставам резать и псам бросать на съеденье, – вздохнул Святослав. – А сейчас Ахмат по наущению Рвача у себя в воровских слободах такое устраивает, что Менгу-Тимур ему, пожалуй, и позавидовал бы.

– Что хан удумает, одному Богу известно, – согласился князь Олег. – Но повторяю: первыми начинать войну не след...

– Да мы ж и не начинали! – взорвался Святослав. – Это разбойник Ахмат её против нас уже ведёт полным ходом. И против тебя, князь Воргольский, в первую очередь!

– Так вот и будем искать защиты у Телебуги от бесчинств и своеволия этого бесермена! – стоял на своём князь Воргольский и Рыльский.

– Святослав Иванович, – вмешался воевода Воронежский Иван Степанович. – Мне хоть и не след встревать в княжеский спор, но всё-таки попытать счастья путём переговоров имеет смысл. И отвергать с наскоку мирный путь не стоит.

Святослав Иванович посмотрел на старого воина, покрытого шрамами минувших боев, и вздохнул: «Ежели даже такой богатырь настаивает на переговорах, то, может, я в чём-то и ошибаюсь? Да и брат Александр с племянником помалкивают. Ну ладно, поедем к хану...»

Ох как не любил он этот Сарай! Прав был блаженной памяти князь Михаил Черниговский, тыщу раз прав! Лучше умереть мученической смертью, чем поклониться басурманам. Как противно проходить через их очистительные шаманские костры, вползать на брюхе в их поганые юрты, пить их вонючий кумыс! Тьфу!..

– Хорошо, господа соратники и гости, – согласился Святослав, но голос его звучал печально. Он посмотрел на брата: – Ты, Александр Иванович, остаёшься здесь за меня. В случае моей гибели примешь Липецкое княжество. Не обижай жену мою Агриппину Ростиславну...

– Да что ты, брат! Как можно с таким настроением ехать в Орду? – заволновался Александр. – Нет-нет, ты вернёшься целым и невредимым, и мы ещё вместе повоюем!

– Но-но, не возражай. Знаю, что говорю, в Орде всякое может случиться. Чай, не на прогулку по воронежскому лесу еду. Тем более там бесермены пересиливают, а они заклятые враги христианскому миру, хуже Батыя. Нету там Сартака[60]60
  Сартак — сын Батыя, несторианин, друг и побратим Александра Невского. Отравлен, опиравшимся на мусульман, братом Батыя Берке.


[Закрыть], христиан теперь запросто убивают. И чует моё сердце, что скоро вся Золотая Орда будет бесерменской. На Русь идёт мгла чёрная окончательного порабощения, наваливается беспросветное иго хуже Батыева! Ну ладно... Семён Андреевич?

– Слушаю!

– Собирай дары. В Орду много даров везти надо.

Святослав умолк. Тягостно было и на душе у остальных. Все уже чувствовали над головой саблю и аркан татарский...

– Ну-ну, не печальтесь! – попытался подбодрить их князь. – Рано горевать начали. Сбираемся в дорогу. Где Долмат?

– Я тута, княже! – вбежал стремянный.

– Готовь малую дружину. Завтра в поход.

– Слушаюсь.

Было уже поздно, и Святослав велел всем расходиться. Князю Олегу отвели отдельные покои, малую воргольскую дружину разместили в гриднице. Князь Александр и Даниил уехали в Онуз, намереваясь утром проводить посольство до Половецкого шляха[61]61
  Половецкий шлях – дорога, ведущая из Золотой Орды во Владимир и проходившая, в том числе, и через земли Черлёного Яра.


[Закрыть] в Диком Поле. Воевода Гольцов возвратился в Воронеж. Ему было приказано зорко следить за дорогами, ведущими на запад, в слободы Ахмата. Враг пока только оттуда мог появиться.

Уставший и опечаленный, Святослав Иванович пришёл в свои покои. Жена не спала.

– Да на тебе лица нету, князюшко мой родненький! – обняла и проводила супруга к постели Агриппина Ростиславна. – Что в думе решили?

Князь тяжело сел. Так плохо ему ещё не было, к ногам словно пудовые камни привязали. Святослав Иванович медленно разделся и упал на подушку. Агриппина прильнула к его плечу.

– Чем опечален, соколик мой ясный? Какая кручина душу изводит? Какая змея ядовитая в грудь заползла и ядом тело отравляет? – спрашивала княгиня, лаская мужа нежной рукою.

– В Орду ехать надо, милая, в Орду, к хану в логово... На поклон к татарину вонючему! – ударил рукой о край кровати князь и вскочил. Агриппина Ростиславна в испуге снова начала успокаивать его:

– Погубишь ты себя, своею ненавистью лютою к татарам погубишь. Нельзя же так... Хотя и я такая же! – вздохнула княгиня. – Все мы одного, черниговского корня, воинственные Ольговичи, потомки Святослава Ярославича. Михаил Черниговский не покорился, и нас не милуют враги. Князья Владимирские, Мономаховичи, те похитрее. Притихли там, в северных лесах, как кроткие овечки. А черниговцы и рязанцы – народ упрямый, вот и гибнут. Александра Невского простил хан Батый, а Михаила Черниговского за такую же провинность казнил.

– Не милуют нас, – согласился князь. – Вон и Романа Рязанского за малую вольность сказнили. Люто сказнили. И разве шакал шакала покусает? Разве Телебуга пойдёт ради нас, православных христиан, против бесермена Ахмата и его покровителя Ногая? Эх, моя б воля, я бы всю Русь в свои руки взял! Какое воинство ведь можно сколотить! Разве уступили бы мы татарам? Я же все их повадки изучил, каждый замысел разгадываю. Мне бы только войска поболе – я б свой охват им показал, не хуже Чингисханова. Эх! За грехи наши Господь Бог нас наказывает... – качал головой князь.

– Ну хватит, хватит, успокойся! Засни, а то ведь дорога не из лёгких предстоит, – уговаривала княгиня мужа. – Спи, мой милый, спи. – И потянулась к свече, чтобы потушить её...

Глава седьмая

Утро встретило путников сурово. Небо заволокло чёрными низкими сплошными облаками, пошёл крупными хлопьями снег, дунул ветер, поднимая позёмку и бросая в лица людей жёсткие снежные брызги. Всем показалось, что до Половецкого шляха добирались очень долго.

– Только бы не нарваться вам на разъезды Ногая, – с тревогой молвил Александр. – Ну, давай прощаться!

Князья, не слезая с коней, крепко поцеловались.

– Держись, брат, – сказал напоследок Александр. – Я тебя тут не подведу, будь спокоен. И помни: что случись с тобой – убийц из-под земли достану и отомщу.

Святослав Иванович попрощался с племянником, со свитой Александра и, не сказав боле ни слова, чтобы не выказать слабость, дёрнул поводья коня и устремился вперёд, в Дикое Поле, к свирепому восточному зверю в лапы.

«Да, не налететь бы на Ногаевы разъезды, – думал он. – Хотя и Телебуговы для нас тоже не мёд...» Но, несмотря на все опасения, до Сарая доехали без особых приключений.

А в это самое время в золотоордынской столице находился средний сын Александра Невского Андрей Городецкий. Он пытался отнять у брата Дмитрия Переславского ярлык на Великое княжение Владимирское.

– Мне б его заботы, – бросил Долмату Святослав Иванович, узнав про интриги князя Городецкого. – И что ему неймётся? Один раз уже наводил Казгадыеву и Алчедаеву рать. Сколько татарва пожгла городов и селений русских! Мало ему Димитрий Александрович хвоста накрутил – так нет, опять лезет. Тьфу, пропасть! – сплюнул князь Святослав.

За окном раздался топот конских копыт.

– Кого это несёт нечистая в поздний час? – забеспокоился Долмат и вышел на улицу. Вскоре в дверях появился Олег Воргольский.

– Здравствуй, брат, – сняв шайку, поприветствовал он Святослава.

– Здрав будь и ты, Олег Ростиславич, – привстал с лавки князь Липецкий. – Какие новости из царского дворца?

– А, всё то же, – с досадой буркнул Олег. – Ты вот ноне себе передых сделал, а я снова маялся и обивал пороги вельмож. Пообещали устроить приём у хана, да только царь сильно занят, никак Великое княжение Владимирское не устроит. Обмельчали Мономаховичи, готовы друг другу глотки перегрызть.

– Это точно, брат на брата пошёл... – задумчиво промолвил Святослав. – Каков был Александр Ярославич Невский, а? Его сам хан Батыга уважал. А эти... – Князь заходил по комнате.– Кажешь, царю татарскому некогда уделами заниматься?

– Видать, так...

– И я говорил, что делать нам тут нечего. Поехали-ка домой. Сами с Ахматом разберёмся!

У Олега от удивления и страха округлились глаза.

– Да ты что?..

– А то! На своей земле суд сами вершить будем!

– Какой суд? Опомнись, князь! Да после бегства из Орды от наших владений камня на камне не оставят. Да и навряд ли сумеем мы самовольно из степи вырваться. На первом же поприще перехватят и задницами на колы посадят!

– Ну а ты что предлагаешь?

– Ждать суда хана.

– Пока он соизволит с нас шкуру содрать? – Святослав посмотрел на шурина. В глазах его сверкала ярость. Олег аж присел и робко пробормотал:

– Святослав Иванович, да пойми ты наконец, что нельзя нам начинать войну с Ахматом. Подождём ещё немного.

Князь Святослав со злостью махнул рукой и тоже сел на лавку. Немного помолчав, фыркнул:

– Ну ладно, подождём...

А ждать и впрямь пришлось недолго. Так как Дмитрий Александрович Переславский ставку делал на Ногая, то Телебуга, противник могущественного темника, не стал особо раздумывать и отдал ярлык на Великое княжение Владимирское Андрею Городецкому. А для укрепления среднего Александровича на престоле великокняжеском дал ему отряд своей конницы. И Северо-Восточную Русь уже в который раз из-за княжеских усобиц объяло пламя татарского погрома: Андрей Городецкий навёл нехристей на свою многострадальную землю ради собственных честолюбивых замыслов, чтобы уничтожить старшего брата Дмитрия, а с ним и простой русский народ.

Но вот дошла очередь у хана Телебуги и до удельных князей Липецких и Воргольских, некогда воинственных Ольговичей, князей черниговских и рязанских, могущественных, знавших, что такое честь, соперников хитрых и коварных Мономаховичей, не дававших покоя ни себе, ни всей Руси. Они, бесспорно, в немалой степени были виновны в дроблении и ослаблении Государства Русского, приведшем к монголо-татарскому порабощению, хотя полностью перекладывать на них вину за это не следует. Не Олег Святославич, внук Ярослава Мудрого, начал усобицу. Его дядья, Изяслав и отец Владимира Мономаха Всеволод Ярославич, сделали племянника изгоем, лишили наследства – Черниговского княжества. За свои законные права поднял мятеж гордый князь Олег и силой отстоял княжескую честь, вернул Чернигов и Рязань. Как рачительный хозяин благоустраивал он свои города, в то время как ненавидящие его киевские летописцы выдумывали про него всевозможные небылицы. Но от этого внук Ярослава Мудрого не стал по своей сути хуже, чем он был на самом деле. И если для киевлян князь Владимир Мономах является образцом мудрого государственного деятеля, а для москвичей – князь Юрий Долгорукий, то липчане и воронежцы могут по праву гордиться князем Олегом Святославичем Черниговским.

Но со времён Олега прошли столетья – и вот его потомки просят защиты у хана татарского от притеснений татарского же баскака. Хмурится князь Святослав Липецкий, но терпит. Малейшее неосторожное слово или движение, даже взгляд может обернуться лютой смертью. Телебуга, восседая на пуховых подушках, слушает удельных князей.

«Да, Ахмата я не посылал баскачить в Липец, Воронеж и Воргол, – думал Телебуга. – Проклятый Ногай возомнил себя ханом и помимо воли моей насылает на урусутский улус самозваных баскаков. А кто он такой, этот Ногай? Червяк! Пастух!..»

– ...и притесняет нас Ногаев посланник... – услышал Телебуга голос Олега Воргольского, и его самолюбие снова поразило упоминание имени Ногая.

«Я хан, а не Ногай, мне и суд вершить над Русью. Спор между владимирскими князьями я разрешил в пользу мне поклонившегося Андрея. Эти тоже ищут подмоги. А чем я помогу? Сильный отряд пришлось услать на усмирение Дмитрия Переславского, и больше войск я отрывать от себя не могу. Ногай только почует мою ослабу в людях, тут же накинется на Сарай, как ястреб степной...»

Телебуга заёрзал на подушках. Жалобщики замолчали. Телебуга кинул косой взгляд на князей.

«Жалкий вид у Олега Воргольского, жалкий. Этот пятки готов лизать, как собака, но ненадёжен. Пересиль меня Ногай – он и Ногаю будет пятки лизать. А Святослав горд! Ишь как стоит! Вроде и почтительно спину согнул, а в глазах всё равно покорности нету. С него не мешало бы шкуру...»

Телебуга опять зыркнул по сторонам. Нукеры готовы в любой момент наброситься на русских. Хан хотел было подозвать начальника охраны, чтобы заломал Святослава, но, немного поразмыслив, передумал:

«Нельзя пока. Он – враг Ногая. Хоть и урусут, но враг моего врага – мой временный союзник. Ведь даже Бату-хан призывал на помощь в борьбе с Гуюк-ханом[62]62
  Гуюк-хан — Великий (верховный) хан Монгольского улуса, племянник и враг Батыя.


[Закрыть] ихнего князя Искандера Невского... Но горд этот Святослав, слишком горд. В другое время лишился бы он своего тулупа. И лишится. Дай только срок...»

Во дворце установилась зловещая тишина. Вельможи, зная «мечтательный» нрав хана, переминались с ноги на ногу. Что-то шепнул ему на ухо толмач, и Телебуга очнулся.

– Помочь? Ах, да! Помочь надо. Но чем?

После некоторой паузы Телебуга властно изрёк:

– Повелеваю считать действия Ахмата незаконными! Разрешаю изгнать его из пределов Липецкого, Воргольского и Рыльского княжеств. После изгнания незаконного баскака к вам, князья, будет приставлен новый, справедливый и мне угодный. А пока действуйте. На то будет вам мой ярлык и ханская воля.

Князья переглянулись.

– Что ещё? – насупился Телебуга.

– Но как действовать? – проговорил Олег. – У нас мало конницы!

– Ко-ны-цы? – протянул по-русски Телебуга. Потом заявил через толмача по-татарски: – С Ахматом справитесь своими силами. – И сделал знак, что приём окончен.

– А я рад, что Телебуга не дал нам войск, – улыбнулся Святослав, когда князья тронули коней от царского дворца.

– Чему радоваться-то? Аль думаешь, и впрямь своих сил хватит? – зло буркнул Олег.

– Аль нет? – ухмыльнулся Святослав, подстегнул коня и, отрываясь галопом, крикнул: – По крайней мере, меньше грабежа и растрат у нас будет от этих басурман!

Святослав быстро уносился вдаль. За ним скакали его дружинники, богатыри липецкие.

Ещё не началась весенняя распутица 1282 года от Рождества Христова, а князья были уже дома. Условились готовиться к войне, пока грязь разморила землю. Больше ковать оружия, обучать людей, чтобы с первыми сухими днями после сева нанести удар по слободе Ахмата на Дону.

Князь Святослав решил объехать все кузни и сперва заглянул к Шумаху.

– Ну что, мастер? – соскочил с коня и вошёл в кузню. – Оставляй эту безделицу – ковку замков, гвоздей, шашек. Мечи нужны русские! Много! Татар встречать будем!

Шумаха не особенно удивили княжеские слова, и он спокойно ответил:

– Нам не привыкать врагов встречать! А насчёт оружия, княже, так кое-что в запасе уже имеется. – Дед прошёл в глубь кузни, открыл большой сундук, окованный по углам железом, и поманил Святослава рукой. – Вот, гляди. Если мало, ещё наделаем, штука нехитрая.

Князь от изумления широко раскрыл глаза. В сундуке лежали десятка три мечей.

– А вон заготовки, – ткнул пальцем в угол кузни Шумах.

– Молодец, дедуля! – заулыбался князь. – Так говоришь, встретим татарина?

– Непременно встретим!

Святослав, довольный, птицей взлетел в седло. Конь поскользнулся, но устоял.

– Подковать бы надо, – предложил Шумах.

– В другой раз, – махнул рукой князь. – Оружие нам нужно, оружие, а подковы подождут.

Святослав Иванович вытянул коня плёткой, направляясь к кузне Дымаря.

Действительно, распутица уже давала о себе знать. Снег, пригреваясь на солнышке, покрывался чёрными пятнами, а кое-где показывалась талая земля. День был безоблачным, и солнце тёплыми лучами ласково лизало снежную поверхность, высасывая влагу и пуская её ручьями по полям и оврагам.

Завидя княжескую дружину, какой-то смерд поторопился съехать с дороги на обочину, загнав свою лошадёнку в снежницу по. самое брюхо. Смерд рвал поводья, стегал и ругал скотину почём зря. Испуганная лошадь пыталась вырваться из сугроба, но ещё сильнее сползала с обочины в глубокий мокрый снег. Святослав приказал дружине помочь смерду. Когда богатыри бросились к обессилевшей коняге, до смерти напуганный хозяин её кинулся бежать.

– Эй, чудак! Стой! – завопил Долмат. – В снежнице утопнешь!

Смерд, ещё больше испугавшись, прибавил прыти и, увязая в снегу, стал медленно удаляться от места происшествия. Пока он бежал, дружинники успели распрячь лошадь, вытащить на дорогу и её, и сани, снова запрячь и двинуться дальше в путь.

– Тебя, чудак, вытаскивать не будем! – озорно крикнул перепуганному смерду Долмат.

Мужик, часто крестясь, проводил отряд взглядом и повернул обратно. А дружина вскоре была уже у Дымаря.

Афанасий, довольный посещением его кузнечной обители Святославом, весь сиял от счастья. Он, как и Шумах, тоже похвастал своей работой и пообещал сделать оружия столько, сколько потребует князь.

Глава восьмая

Подоспели весенние праздники. Прошло Сретенье и Сорока великомучеников, наступило Благовещение – великий праздник во время Великого поста. В этот день церковь разрешала ослабить постное воздержание и кушать рыбу. Люди не работали, а усердно молились.

Несчастная Милица, к весне совсем оголодавшая со своим семейством, стояла на коленях пред иконой Пресвятой Богородицы, читала молитву, крестилась и била земные поклоны.

– Мати Божия, Гавриил Архангел, благовестите нас урожаем, благовестите овсом да рожью...

Скрипнула дверь, и в избу ввалился с самого лета пропадавший её муж, горе-охотник Самсон. Он что-то швырнул в угол и сел на лавку. Милица, давно привыкшая к неожиданным исчезновениям и таким же появлениям супруга, даже не оглянулась, продолжая молиться.

– Мати Божия, заступница наша и покровительница, Гавриил Архангел, благовестите ячменём, пшеницей и всякого жита сторицей...

Самсон крякнул и зашаркал ногами по полу. Милица встала с колен, повернулась к мужу, ожидая увидеть его, как всегда, пьяную рожу – и удивилась: Самсон был совершенно трезв, и во взгляде его была даже какая-то озабоченность. Он повертел головой по сторонам и опустил глаза.

Милица заметила в поведении мужа что-то неладное, но сочувствовать ему не стала. Давно уже пропала у неё к Самсону не только женская страсть, но и простое человеческое милосердие. Все чувства зачерствели и потухли.

– Что надо, ирод? – сурово спросила Милица. – Аль в капкан попал заместо зверя, аль другая напасть? Валяй бреши, да только жалости не дождёшься!

Самсон отвернулся. Конечно, он понимал, что слишком сильно изгадил жизнь этой женщины, чтобы рассчитывать на её сочувствие.

– Да я... я проститься пришёл, навсегда ухожу, – вздохнул он.

– А мы с тобой уже давно простились, и нечего лишний раз глаза мозолить, – отрезала жена. – Дома ты никогда не жил, и мне всё равно, уйдёшь навсегда али объявишься года через три... Ну, всё, некогда мне. Ты сытый, а я голодная и дети тоже, а сытый голодного не разумеет. У тебя всё уже запасено, а нам о будущем позаботиться надо! Слава Богу, Господь и люди добрые не бросают, да и Мишатка с Ванюшкой подросли, хорошие помощники... – Милица посмотрела на мужа таким холодным и презрительным взглядом, что у того но телу будто блохи побежали. Отвернулась и через плечо: – У нас сев начался, нам некогда! Миша, Ваня, берите лукошки, пойдём в поле, рожь сеять будем.

– А где же Максим? – вспомнил вдруг про старшего сына Самсон.

Милица ничего не ответила, повернулась и ушла.

В хату вбежали за лукошками вытянувшиеся, как стебли тростника, бледные худые подростки. Они глянули большими и жалостливыми глазами на гостя.

– Здоров, батя, – буркнул один.

– Здрав будь, – вздохнул другой.

– Мы готовы, матушка! – крикнули братья и пошли к порогу. Перед тем как закрыть за собой дверь, Ванюшка оглянулся:

– А Максим наш юродствует в Поройской пустыни. Дураком из-за тебя стал...

Самсон остался один, и думы накатили – горше горького.

«Ну что? Добился своего? Сына сгубил, и теперь даже в собственном дому приюта нет!.. Допился, в кабалу за долги к Рвачу попал, и тот требует к себе в Донщину. А ведь от него добра не жди. Ахмату головорезы нужны – значит, и из меня головореза хотят сделать... А не пойдёшь в Донщину сам – в цепях приведут. Долг, как говорится, платежом красен, а я задолжал очень много, никакой пушниной не расплатишься. Да они пушнины и не требуют, требуют службы верной. А я што, дружинник какой? Я охотник!..»

Самсон встал во весь рост, чуть ли не подперев потолок.

«И домишко скверный, – подумал. – Мог же и попросторней избу поставить, ведь столько добра пропито, что не сосчитать, а семья голодает...

Эхе-хе – и Максимку погубил! – простонал он нутряным, тяжким стоном. – Только что Рвачов холоп Исай повстречался, сказал, чтоб долги в Донщину нёс, а если нечем расплатиться, сам в холопы к Рвачу, кроту этому поганому, шёл. Но там же татары!..»

– До-иг-рал-си! – как бык промычал Самсон и, саданув дверью, вышел из избы.

Яркое весеннее солнце брызнуло в глаза ослепительным светом. Он зажмурился. Ещё раз посмотрел на своё и теперь вроде уже не своё жилище. Зашёл в сарай, взял вилы, почистил скотинье место. И даже слегка на душе полегчало – давно так не работал. Потом вышел из хлева, последний раз глянул по сторонам, тяжело вздохнул и, решительно кинув на плечо лук и прижав к бедру колчан со стрелами, зашагал на запад. Туда, где он начнёт новую, звериную жизнь.

– Куда идти? – коротко спросил Исая.

– Щас и я соберусь. На, выпей браги, – сунул Самсону Исай большую корчагу.

Охотник сел на лавку возле ворот, отвернулся:

– Да не хочу я!

Потом глянул исподлобья на Исая и наткнулся на встречный взгляд. Лицо Исая, по-мерянски курносое, от довольной улыбки стало ещё курносее, расплывшись вширь, глаза играли в издёвке.

– Пей! – повторил он.

Самсон через край махом осушил корчагу:

– Эх, была не была, всё равно помирать! Неси ещё.

– Хватит, – отрезал Исай. – Путь неближний.

Шли полем. Потом глухим дубовым лесом. Долго шли. Исай озирался, останавливался, бурчал себе под нос, качал головой и что-то говорил, но Самсон не слушал его.

Неожиданно из-за кустов выскочил олень. Исай аж присел от испуга, а Самсон в мгновение ока скинул с плеча лук и выстрелил. Стрела поразила красавца в шею. Олень задрал голову и грузно опустился на бок, под его тяжестью захрустели ветки. Животное пыталось подняться, но сумело только вытянуть вперёд ноги. Голова ещё держалась, но ветвистые рога дрожали.

Из носа оленя хлынула кровь, а глаза словно кричали: «Что ты сделал?..»

Самсон в два прыжка подлетел к раненому животному с горбатым ножом, намереваясь перерезать ему горло, и вдруг остолбенел. Он часто убивал зверя, но ни разу не видел у умирающих оленей таких выразительных, наполненных болью и вопрошающих глаз. Что-то дрогнуло в груди Самсона, и комок горечи, отчаяния и жалости подкатил к сердцу. Охотник закричал, да так дико, что Исай с испуга вмиг оказался на макушке дерева. А Самсон зашвырнул нож в кусты, обломил оперённый конец стрелы и, ухватившись за наконечник, вытащил обломок из шеи животного.

Кровь ещё сильней начала хлестать из носа и из раны оленя. Самсон сначала пытался закрыть её ладонями, потом начал рвать на себе одежду и прижимать куски ткани к ране животного, приговаривая:

– Потерпи, милый! Потерпи!..

Но олень быстро терял силы. Через некоторое время он вытянулся и затих. Глаза помутнели и закрылись. А Самсон рухнул рядом с оленем на землю и страшно, как умирающий волк, завыл...