Текст книги "Жертвы Северной войны (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Часть II. Человек из прошлого

Глава 11. Письмо Кристине

«Дорогая Кристина!

Прости, что я так безобразно долго не отвечала на твое последнее письмо. Сама знаешь: чтобы я что-то написало, необходимо совпадение многих благоприятных признаков – рак на горе, дождичек в четверг…

Ну вот, вступление закончено, как учила нас миссис Анзель (помнишь эту старую сволочь?..)

Как у тебя дела? Я читала о вашем новом открытии: поздравляю! Зная тебя, думаю, что твой вклад в разработку этих „антибиотиков“ больше, чем кажется из статьи: там написано, что ты была просто ассистенткой… профессора все так же присваивают себе плоды честных трудов?.. Надеюсь, только, что, если это так, ты не слишком переживаешь: я уверена, тебя ждут еще более великие дела (читай: станешь известным профессором и начнешь сама воровать идеи у студентов).

В прошлом письме ты говорила, что я плыву по течению. Но, Кристина, повторю тебе то, что уже говорила не раз: далеко не всем быть гениями и героями. Я стала врачом только потому, что трезво оценивала свои силы. Мне хотелось сделать хоть немного полезного. Поэтому такая жизнь (по течению, я имею в виду) меня устраивала – и продолжает устраивать. Каждому свое, как говорится.

Ты, должно быть, удивлена, что письмо пришло с другого адреса. Дело в том, что в Маринбурге произошло кое-что не слишком приятное, и мне – да и не только мне – пришлось уехать оттуда. Большего я говорить не в праве. Встал вопрос: куда ехать потом?.. Мне вспомнился мой родной Кото-Вер[4]4
  Coteaux-Verts (фр.) – прибл. Зеленые Холмы


[Закрыть]… холмы там действительно зеленые, а небо такое синее, какого, кажется, нигде и не увидишь. А еще всего час езды до моря… ты когда-нибудь видела море?.. Я уже плохо помню его, но мне кажется, что это было удивительно хорошо: идти по серому песку вдоль полоски прибоя. Там даже осталась моя двоюродная тетка с материнской стороны… или она троюродная? Так вот, в Орвиле я узнала, что в Кото-Вер строят больницу, и попросила министерство направить меня туда. Однако строительство должно было закончиться только к Новому Году, и поэтому меня направили пока в Нэшвил. Это небольшой шахтерский поселок, там всего один врач в поликлинике и один фельдшер. Врач решил взять длительный отпуск, и меня определили временно, вместо него. Когда я приехала сюда, я была ужасно разочарована: мрачные скалы вокруг, горизонта нет, леса – не лиственные даже, а хвойные, и вблизи городка припорошены угольной пылью… Но постепенно я стала обживаться: люди здесь очень дружелюбные, городок процветает, клиника, хоть и небольшая, но очень хорошо оборудована, есть начальная школа, в которой преподает учительница из Столицы… она тоже сирота, тоже училась по государственной стипендии, отрабатывает пять обязательных лет. Я с ней очень подружилась. Один из местных шахтеров, сын хозяина гостиницы, презабавный парень, ухаживает за ней. Думаю, все идет к свадьбе. Что касается меня, то не знаю, останусь ли я тут насовсем, но три обязательных года, думаю, доработаю. Получилось это случайно: меня банальнейшим образом подсидели. Можешь себе представить, когда подошел к концу срок двухмесячного отпуска прежнего врача, мне пришло из Столицы постановление, что отныне я назначена здесь на постоянное место! Тот врач попросту слинял, разорвав контракт, и выплатил неустойку. Думаю, нашел в Столице местечко потеплее… Сперва я разозлилась, но, по зрелому размышлению, не стала возмущаться. Здесь неплохо, но работа иногда бывает очень тяжелая: недавно, например, был обвал, двоих шахтеров завалило, и мы почти сутки их откапывали. Да, именно мы: я тоже там присутствовала. Фельдшерицу отпустила, она у меня старенькая, и с астмой. Что поделаешь, nobless oblige…

Но все равно здесь хорошо. Видела бы ты, какую чудесную квартиру мне дали. Под окном моей спальни растет рябина. Сейчас, осенью, листья покраснели: здесь холоднее, чем в Столице. Говорят, что снег ляжет в конце ноября и продержится до самого марта. Ну или уж до февраля точно. С нетерпением жду первого снегопада! И горячая вода есть, не в пример дому в Маринбурге. Правда, мебели у меня мало. Квач – это мой пес, помнишь, – обожает носиться по всей квартире, боюсь, что он может что-то сбить. Из комочка, который прекрасно помещался у меня на ладонях, он превратился в натуральное чудище неимоверных размеров. Окрестные шавки ходят на него всей бандой, потому что он пользуется очень большим успехом у женского населения, но мой герой всегда в выигрыше. Из-за этого обормота я, между прочим, до сих пор не решаюсь завести котенка.

Ну, подумаешь, Кото-Вер… Мне, кстати, пришло письмо оттуда. От тетушки Альберты. С содроганием прочитав весь этот набор местных сплетен, я решила, что, пожалуй, мне следует держаться подальше. Тем более, что восемнадцать лет назад она всеми правдами и неправдами открещивалась от того, чтобы взять меня к себе, а теперь, видите ли, возмечтала выдать замуж за своего великовозрастного обалдуя-сыночка… Не знаю, смеяться или плакать.

Теперь, наверное, приступаю к тому, что вообще заставило меня взяться за это письмо… последние месяцы мне не хотелось писать писем, но теперь, кажется, пора выговориться. Наверное, я начну издалека, а то трудно объяснить, чтобы кто-то еще, кроме меня, понял… Кристина, помнишь, как той, самой первой зимой в приюте, когда отключили отопление, мы все сбивались в кружок и рассказывали сказки о лете? О том, как оно придет и каким оно будет. У нас выходило, что буквально на каждом кусте распустятся цветы и ягоды – причем одновременно! – и солнце будет светить даже ночью, и можно будет загорать целыми днями, и ничего не делать. А самое главное, должно было быть очень тепло – я до сих пор помню, как не могла согреться ни днем, ни ночью под одеялом. И Кит тогда рассказал сказку об ученике алхимика… Помнишь? Злой и загадочный мастер разрешил мальчику открывать все двери, только одну не велел трогать… И как-то раз, когда мастер ушел, а была зима – такая же холодная как у нас – мальчишка не утерпел и открыл эту дверь, потому что ему очень страшно было одному в большом темном доме. А за дверью была сказочная страна, где в реках текло молоко (вот эта деталь, мне, кстати, никогда не нравилась, но, помнится, остальные были в восторге), а на деревьях росли не только фрукты, но и конфеты. И там мальчик долго-долго шел, с ним происходили разные приключения, а потом он нашел своих родителей, которые на самом деле давно умерли (кажется, в начале этой истории мальчик идет в ученики к алхимику как раз чтобы оживить родителей, но я не уверена…). Они еще не сразу вспомнили мальчика, потому что тот злой алхимик наложил на них какие-то чары, но мальчик нашел какой-то амулет, что-то сделал, и в итоге они все-таки вспомнили, и мальчик остался с ними и зажил счастливо…

И вот, я как будто почувствовала себя героем этой истории. Как будто бы я снова стала маленькой, и так замерзла, что даже начала согреваться – обморожение началось… А потом как-то открыла дверь чулана, а она оказалась дверью в волшебную страну, где тепло и солнечно… Как будто я стояла на пороге, испуганная, что вот сейчас моргну – и волшебство исчезнет, и дышу на пальцы по привычке… А ко мне в комнату уже влетели лепестки цветов, закружились под потолком бабочки, соловей сел на настольную лампу и засвистел. Даже не знаю, как сказать лучше – не мастерица я описывать.

Если вкратце – я встретила человека, который показался мне лучше других на свете. Но его убили на следующий день (тревожная тенденция у меня наблюдается в отношениях с противоположным полом, не так ли?). Там была сложная запутанная история – прости, больше рассказать не могу. Твоя тихая Мари действительно умудрилась вляпаться в неприятное дело, и дала слово, что никому ничего не расскажет. Его брат расследует дело, он обещал держать меня в курсе, если что, но два месяца – ни слуху ни духу. Впрочем, рассказать он мне может только одно: что нашел убийц и отомстил им. Я знаю, он найдет. Такой уж человек…

Знаешь, я вспоминаю, и мне все кажется сном. Мы были знакомы всего два дня. Я знаю, ты не веришь, что можно влюбиться в кого-то за такой короткий срок, но когда он был рядом, помню, я чувствовала, будто знаю его всю жизнь. Улыбаешься? Качаешь скептически головой?.. Кристина, мне тоже трудно поверить. Мне кажется, что до него была совсем другая Мари. Я даже не чувствую боли: меня как будто выключили, а потом снова включили.

Знаешь, после Кита, я еще думала, что смогу найти себе кого-то… быть счастливой… теперь мне даже сложно представить, кем же должен быть этот „кто-то“. Другого мне не надо. Как это, наверное, ужасно неправдоподобно на твой взгляд, ну что сделаешь…»

Мари отложила ручку и задумалась. Посмотрела на фразу про тенденцию с противоположным полом… усмехнулась собственному умению шутить сквозь слезы. Потом скомкала весь последний лист и метко запустила его в мусорную корзину. Это все-таки очень личное. О да, было бы замечательно поделиться с кем-то, но… они с Кристиной не виделись уже три года. Поймет ли она?.. Да и кто вообще может понять такое? Это слишком хрупкое, слишком ранящее, слишком неопределенное, слишком похожее на сон, который снялся и улетел…

Да и слова подобрались слишком гладкие. Вот всегда так – пишешь кровью сердца, а получается школьное сочинение. Где вообще найти подходящие буквы и слоги, чтобы выразить подобное?

Мари вздохнула. За окном мокла под серым сентябрьским дождиком рябина в палисаднике. Крупные алые ягоды, пышная багряная крона, которая и не думала еще осыпаться, казались слишком тяжелыми для тонкого ствола. Нам часто приходится нести груз, который выглядит непосильным…

Итак, где же мы теперь?..

«Не знаю, смеяться или плакать…

Напиши все же поподробнее, как у тебя дела. Как, ты помирилась с Висентом?.. Если хочешь знать мое мнение, я советовала бы тебе выходить за него замуж. Да, он вряд ли сделает большую карьеру, но он честный, трудолюбивый, и он искренне и глубоко любит тебя. Где ты еще такое найдешь?.. Нам ведь почти уже двадцать семь, мы не становимся моложе…»

Она снова густо зачеркнула последние слова. Что за пессимизм?.. Кристина, жизнерадостная яркая блондинка, любила повторять, что в тридцать жизнь только начинается. В городах – возможно. Но она, Мари, слишком долго прожила в деревне, где ее считали почти безнадежной старой девой, и попала под власть стереотипов. Не стоит портить подруге настроение. Тем более фраза в целом выглядит как: «Все равно ты никого другого не найдешь…»

Мари продолжила.

«Напиши мне, если можешь, как дела у наших: Лиз, Мирей, Анджея, Мэико… Анджей мне послал какую-то невразумительную открытку, из которой я только и поняла, что у него все хорошо, чего и нам желает. Мэико говорила мне как-то, что собирается родить ребенка сразу, как только закончит Академию: так ее муж хотел. Не знаешь, родила ли?.. Ну и другие новости, какие сочтешь нужными: я же тут живу совсем в глуши… Да, вышли, пожалуйста, новые лекарственные каталоги FAA[5]5
  Farmaceutical Association of Amestris


[Закрыть], а то к нам они доходят раз в год по обещанию. У нас только Минздрава нашего… как всегда, от частных отстает на полгода-год. И вот что еще… было бы замечательно, если бы ты купила и переслала мне кое-какие препараты. По официальным каналам уж очень долго дожидаться. Твоя Мари, кажется…» – Мари задумалась. Вроде бы она уже употребляла выражение «твоя Мари»… ах нет, оно осталось в выброшенном листочке, – «…кажется, совершила маленькое открытие. Ты не представляешь, в каких количествах здесь расходуется самый обыкновенный аспирин: в шахтах очень болит голова. А еще, наряду с астмой у взрослых мужчин здесь очень часто встречается малокровие. Я проверила по записям предыдущего врача: похоже, что проблемы как раз у тех, кому я выписываю больше всего аспирина. Вот я и подумала, если рекомендовать какое-то другое лекарство?.. Помнишь, Анджей все мучил профессора Римли переводами про ибупрофен?.. Профессор еще возмущалась, что он все время одно и тоже переводит, а Анджей возмущался в ответ, что больше ничего в книжке нет… неудивительно, если книжка – сборник статей с конференции по ибупрофену. У Анджея был просто талант выводить преподавателей из себя… Ну, вернемся к лекарству: если тот же аспирин шахтеры могут покупать в областном центре, в аптеке, самостоятельно, то ибупрофен – лекарство относительно новое, там его нет (когда в прошлый раз я ездила в центр за покупками, я проверила). И в стандартных бланках заказа его, ясное дело, тоже нет. Если можешь достать, скажи мне, я вышлю деньги наложенным платежом: общественность готова на это дело скинуться. Ну и тоталкаин: сама знаешь, я не слишком опытный зубной техник, у меня соглашаются лечиться только тогда, когда обезболивание такое, что и у слона бивень позволит выдернуть безболезненно.

Ну вот, на такой излишне прагматичной нотке – извини! – заканчиваю свое длинное письмо. Побочное следствие того, что пишу редко: хочется писать помногу.

Искренне твоя, Мари».

Мари еще раз пробежала глазами по строчкам. Привычка, оставшаяся еще со школы… так, орфографических ошибок нет, пунктуационных тоже, залоги-артикли-акценты расставлены все как надо (Кристина была из тех же краев, что и Мари, так что Мари писала ей на их родном диалекте). Можно запечатывать и бросать в ящик.

Рядом, уже запечатанное, лежало письмо Курту и Альберту. Мальчишки прислали ей открытку недавно – поздравили с днем рожденья. Оказывается, семьи обоих остались в Орвиле: Франц Вебер нашел работу в местном полицейском департаменте, а дед Курта купил в городе квартиру, поместил остаток денег, что ему выплатили в качестве компенсации за дом и мельницу, в банк, и решил жить на проценты. Оба парнишки были довольны таким поворотом событий: они нашли в Орвиле какого-то удалившегося от дел алхимика, который согласился учить их за умеренную плату. Оба собрались поступать в Столичный Университет, на факультет Естественных наук. Похвальная целеустремленность в двенадцать лет… Мари готова была биться об заклад, что исходила она на девяносто процентов от Альберта.

Мальчики спрашивали, не известно ли что по поводу Греты… Увы, Мари не могла написать им в ответ ничего обнадеживающего. Посоветовала только не терять надежды.

Надежда – очень хрупкое чувство. Что это такое, как его измерить?..

Мари взяла чашку за ручку, глотнула. Чай, разумеется, уже остыл, руки об него не согреешь. Ну что ж, бывает.

Она откинулась на спинку стула и машинально, по старой школьной привычке, начала раскачиваться на стуле. Тут же спохватилась, остановила раскачивание. Ей не двенадцать лет, если она упадет, последствия могут быть самые неприятные. Да и стул жалко.

– Ну что? – спросила Мари вслух. – Пойти, что ли, приготовить лапшички с мясом?

Для обеда было еще рановато: несмотря на серые сумерки за окном, сейчас не было и одиннадцати. Мари же ела, если не было пациентов, обычно часа в два. Но если есть свободное время – обязательно надо готовить мясное блюдо, потом или не успеешь, или сил не будет. Да и Квач, услышав ее слова, одобрительно заворчал, не просыпаясь (он дрых на кровати Мари: ночью она его туда не пускала, потому что задавит же, туша… а днем прогонять – сил не было).

Мари снова повторила в пустоте комнаты: «Лапши-ички… лапшуленьки…»

Так мама говорила.

«Вот приготовлю лапшуленьки, и пойдем погуляем».

Интересно, мама была счастливой, когда Мари родилась?.. Наверное, была. Она говорила, что ей очень хотелось дочку. Вообще-то, им с папой хотелось еще и сына, но они откладывали, пока Мари не подрастет. «Поможешь мне за братиком приглядывать, да?» – в шутку спрашивала мама у семилетней Мари. Мари радостно кивала.

Ничего они не успели…

Когда Мари жила с Китом, она порою думала, что, может быть, ребенок помог бы ему образумиться… но боялась. А ну как нет? И что она тогда будет делать?.. Вот и добоялась, что тоже ничего не успела. Никогда-то не успеваем самого важного…

Мари уже стояла на пороге кухни, как вдруг услышала дребезжащий стук в окно. Она обернулась. О господи… Майкл, парнишка лет пятнадцати, местный скороход.

Мари быстро подошла к окну, распахнула его.

– Тетя доктор, в третьей шахте обвал! – крикнул Майкл. – Троих завалило!

– Откапывают? – спросила быстро Мари.

– Одного уже, еле дышит! Других еще… Быстрее надо, тетя доктор!

«Ну никакого уважения, – еще успела внутренне усмехнуться Мари, подхватывая аптечку. – Что там „тетя Марихен“, что здесь – „тетя доктор“. Хорошо хоть не дразнятся».

На самом деле, Мари это скорее нравилось. Она радовалась, что ребятишки и подростки в Нэшвиле любили ее – такого редко удается добиться врачу. Тем более, что прививки она всегда ставила в срок, и больные зубы драла без всякой жалости.

На кухне Мари сунула ноги в резиновые сапоги, накинула клеенчатый плащ… потом спохватилась, вернулась от входа к холодильнику (Мари всегда недоумевала, как еще лет десять назад врачи без него обходились), вытащила оттуда кусок говядины, а с нижней полки белую коробку без надписи – там у нее лежало обезболивающее и шприцы. Мясо плюхнула в раковину – отогревать. Квач воспитанный, то, что не в миске, не возьмет, если в конец не оголодает. Но Мари не должна отсутствовать совсем уж долго… ну, хотелось бы надеяться…

– А вы хоть знаете, куда идти? – спросил Майкл. Он еще не отдышался от бега, с трудом хватал ртом воздух, но все туда же – рвался провожать.

– Уж найду как-нибудь третью шахту! – воскликнула Мари на ходу. – А ты пойди оденься потеплее, а то простудишься.

– Доктор, только не ходите Запрудной, там грязь опять! Идите через насыпь!

– Хорошо!

Запрудной совершенно закономерно называли главную улицу поселка, которую всегда затапливало, что по весне, что по осени. Старожилы рассказывали, катая во рту папиросы, что в первые годы, бывало, приходилось переправляться из дома в дом на плоту. Врали, наверное. Будь такая грязь, дома бы залило до самых окон. Что касается насыпи, то такое прозвище закрепилось за длинной каменной косой вполне себе естественного происхождения, которая тянулась по краю деревни почти до самых шахт. На косе ничего не росло, и откуда она взялась, никто сказать не мог. Но в дождливую погоду все предпочитали обходить именно там. Дольше, но надежнее.

Мари выскочила на косу и торопливо зашагала по мокрым камням. Ноги скользили, чемоданчик сразу стал ужасно неудобным и громоздким, мешал держать равновесие. Еще мешала юбка: надо было сразу переодеться в родные и привычные камуфляжки, так нет же, поторопилась, пошла в домашнем… Мари отметила, что никто еще не спешит по косе к третьей шахте, значит, Майкл молодец: бежал во весь дух, успел вовремя. Или все уже там?..

Интересно, что случилось?.. Если бы взорвался газ, шума было бы больше, небось, уже и колокол забил бы… Нет, скорее всего, обвалилась одна из крепей, и вряд ли в главной штольне, и вряд ли очень низко – тремя заваленными не отделались бы. Скорее всего, ничего опасного.

…Только бы никому не надо было ничего ампутировать! До сих пор Мари не доводилось этого делать, и она молилась, чтобы и впредь не пришлось. В голове, как всегда, крутились какие-то совершенно дурацкие фрагменты из анатомических атласов, и она снова понимала, что ничего не помнит. Вот тебе и так, как тоже любила говорить мама… Это через два-то года работы, когда она, казалось бы, и собаку в своем деле съела, и ничем ее не удивишь!

Ну а если все-таки?.. Воображение моментально нарисовало Мари картинку, по которой «неопасный» завал оборачивается тремя ужасно покореженными телами, в которых непонятно как еще тлеется жизнь, и она не знает, с какого начинать, бросается к одному, другому…

Мари ускорила шаг, одновременно пытаясь представить себе небо. Чистое, безоблачное небо, синее-синее…

– В сторону! – отчаянный голос прилетел откуда-то сбоку.

Мари машинально отшатнулась. Раздался хлопок, похожий на то, как если бы из бутылки шампанского выбили пробку – короткий и совсем не страшный. Щеку обожгло горячим, свист воздуха: мимо явно пролетела пуля. Тело само вспомнило навык: чемоданчик полетел в сторону («Как бы ампулы не разбились!» – успело подуматься), Мари упала на землю и замерла, прижавшись к камням насыпи.

Мимо нее вперед рванулся какой-то человек… Мари увидела его со спины и успела узнать по знакомой полосатой рубашке: Кайял, ухажер Лиды, учительницы…

– Стой! – кричал Кайял. – Стой, мерзавец!

Он ломанулся в заросли по ту сторону насыпи… Треск сучьев. Еще один хлопок.

– Кайял! – крикнула Мари.

Тишина.

– Кайял! – Мари вскочила на ноги, бросилась вперед. Надо же было ноге подвернуться… Мари не обратила на взбунтовавшуюся конечность никакого внимания. Ну, больно, ну, потерпим…

Она буквально съехала по насыпи. Кайял лежал тут же, у края леса. Лежал ничком.

– Кайял! – она упала на колени рядом с ним, приложила руку к спине… к тому месту, где на рубашке вокруг выходного отверстия стремительно расползалось темное пятно. К счастью, справа… так, теперь прощупать… пуля прошла в сантиметре ниже лопатки. Навылет – значит, ребра целы. Повезло…

Кому повезло больше – ей или Кайялу – Мари не могла сказать так вот сразу.

Раненый слабо зашевелился:

– Доктор…

– Молчи. Помоги мне тебя посадить, – Кайял сперва не понял, чего она хочет, но Мари потянула его вверх и прибавила несколько непечатных выражений – дошло. Кайял послушно попытался сесть, и с помощью Мари ему это удалось.

Она принялась стремительно расстегивать рубашку. Слава богу, не футболка, а то пришлось бы тяжелее.

– Доктор… – сиплый шепот пациента перекрывался булькающими звуками при каждом частом вдохе-выдохе. – Этот…

– Я сказала – заткнись! – Мари наконец стянула с него окровавленную рубашку и стремительно оглянулась. «Ага, вот оно»: повезло – женщина протянула руку и сорвала два крупных листа подорожника.

– Держи так – она приложила один лист к ране на груди, схватила Кайяла за руку и положила его руку поверх листа, – прижми крепче! Как только я закончу перевязку, станет легче дышать!

Раненый лишь слабо мотнул головой, но руку прижал.

Мари вскочила, взгляд на часы, обернулась… где же он… Ага, вот: чемоданчик лежал чуть в стороне, метрах в пяти от нее. В два шага (или, скорее прыжка), она подскочила к нему, схватила, вернулась назад, раскрыла стремительным движением… Вытащила толстую смотку перевязочного бинта, несколько чистых марлевых тампонов и зажим. На секунду отведя руку Кайяла от груди, она вложила в рану два тампона (мужчина скривился), остальные резким движением затолкала в рану на спине (отчетливый стон, перемежаемый влажным бульканьем) и заткнула вторым листом. Зубами потянула за конец бинта и начала накладывать петли: одна, вторая через корпус, одна через плечо с поврежденной стороны. Уф, вроде все… затянуть…

– Смотри мне в глаза! – Мари прихватила Кайяла за подбородок, второй ругой нащупав сонную артерию с поврежденной стороны: пульс частый, но сильный, зрачки расширены («…болевой и травматический шок…»), но не пульсируют. Значит, крупные сосуды не повреждены, внутреннего кровотечения нет, непосредственной угрозы жизни нет… Сколько времени?.. Меньше минуты прошло?.. Молодец, Мари, хорошая девочка…

– Держись за меня, и пошли! Нужно сделать нормальную перевязку! И не волнуйся! Через неделю, – враки это все, хорошо если через три, но Кайялу об этом говорить не надо, – уже будешь как новый!

Кайял со стоном повис на плече Мари.

– Идем! Дыши глубже, но не часто! Давай… раз-два…

Медленной, шатающейся походкой пара направилась к деревне.

– Доктор… – шепот Кайяла неприятно шелестел, на большее он сейчас способен не был. – Этот мерзавец… за вами охотился. Я его видел… В кустах…. Но теперь он сбежал….

– Кайял, не отвлекайся. Сейчас дойдем, и мне еще на обвал в третьей шахте…

– Какой обвал?.. Там нет обвала… Я только что оттуда…

На околице Нэшвилла их встретил Большой Билл Адамс: местный сторожил, лилипут и всезнайка. Помощи с него было никакой, но Мари отправила его к шерифу. Заодно и уточнила насчет обвала: нет, все спокойно, какие обвалы?.. ничего подобного нет.

Пока Адамс бегал к шерифу, Мари встретила еще Нелли, одну из шахтерских жен, и уже с ее помощью они легко дотащили Кайяла до «больницы» – так Мари называла хороший, стационарный медпункт Нэшвилла, который, все-таки, больше походил на ее избушку в Маринбурге, нежели на настоящую больницу. Там Мари вколола Кайялу обезболивающее, развязала импровизированную повязку и тщательно осмотрела оба отверстия, и входное и выходное. Подумала, и решила, что иссечения тканей можно не делать – не такая рана большая. Кто-то предпочитал маленькие и аккуратные пули. Она только поменяла тампоны в ране и наложила более тугую повязку. Прибежавшую фельдшерицу отправила менять белье в изоляторе: вот, наконец-то, впервые за два месяца у нее появился постоянный пациент.

Мари вышла из операционной – и, разумеется, под дверью у себя застала пол-Нэшвила. Адамс сработал на пять. Первой к ней кинулась Лида – схватила за рукав, заглянула в лицо своими трагическими голубыми глазами.

– Мари! С ним все будет в порядке?!

– Жить будет… – устало сказала Мари. – Перенервничал просто.

– Мари, что случилось?! Кто в него стрелял?! Грабители?!

– Не говори глупости, какие грабители в стороне от поселка? – сердито спросила Мари. Она устала, и дипломатичность ее иссякла.

– Это браконьеры! – прогудел басом кто-то из пришедших сюда шахтеров. – Точняк, у них как раз в горах самый сезон…

– Молчи, дурья твоя башка, зачем браконьеру в Кайяла стрелять? – возразил другой голос.

– Дак промахнулся…

– Доктор, доктор, можно к нему?! – Мари узнала мать Кайяла, как-то сразу постаревшую. Отец Кайяла стоял рядом с женой, но молчал.

– Успокойтесь, с ним все в порядке… я ему снотворное вколола, пусть отдыхает… часика через два навестите… И вообще, разойдитесь все, что за собрание устроили?! Я же сказала – жить будет!

– Доктор, ну хоть поглядеть-то можно через щелку?! Живой ли он, деточка моя…

– Поглядеть можно, – смилостивилась Мари, но приоткрыть дверь не успела.

– Нет, ядрена-матрена, кто стрелял-то?! – это снова шахтер.

– Вот сейчас и разберемся, кто стрелял, – лейтенант Джефферсон, глава местных сил правопорядка, прорезал толпу плечом вперед и взял Мари за рукав. В Нэшвилле, как и везде, охрана общественного спокойствия осуществлялась представителями специальных армейских подразделений, но, если в Маринбурге хватало одного сержанта Вебера, здесь было аж пятеро военных под началом лейтенанта. – Нам бы поговорить по поводу этого выстрела, если не возражаете. Вы единственный свидетель.

– Охотно, лейтенант, – сказала Мари. – Мне только переодеться…

Пока она кидала в замочку заляпанный кровью и грязью халат – когда еще миссис Томас с ее артритом до него доберется, проще все самой сделать – и прибирала перед зеркалом растрепавшиеся волосы, она успела заново собраться с мыслями, и события на залитой дождем насыпи вернулись к ней, как наяву. Под сердце закрался холодок. Кто-то прятался в кустах и хотел застрелить ее, но Кайял увидел его и успел предупредить Мари… Да вдобавок погнался за ним, но этот кто-то стрелял снова и ранил Кайяла. Кто-то охотится на Мари… Да нет, чушь, совпадение, кому она нужна?.. Подумаешь, обычная сельская врачиха, таких тысячи…

…Нет, не тысячи.

«…скажите, вы знаете, кто такая Жозефина Варди? Ал назвал ее по фамилии… и теперь я понял, почему. Вы ведь с ней очень похожи».

Вот, пожалуйста.

Да нет, не может быть! Даже если эта Жозефина ее тетя, ведь сама Мари никогда ее не видела… Но что делать?.. Она не может рассказать лейтенанту Джефферсону о Жозефине, он ничего не знает о той истории двухмесячной давности… Это ведь должно держаться в секрете.

Мари вышла к лейтенанту с твердым намерением рассказать ему только то, что видела своими глазами. То есть, заморочить ему голову по полной программе.

– Скажите, это не мог быть браконьер? – спросил ее лейтенант, когда она закончила рассказывать.

– Мог быть, – Мари сделала честные глаза. – Это мог быть даже кто-то, кто польстился на мой чемоданчик. Вы же знаете, я всегда ношу с собой обезболивающее…

Лейтенант подумал немного, потер подбородок. Ясно, что фраза о браконьере его совершенно не убедила.

– Я выделю вам Джонса в охрану, – сказал он наконец. – Пусть постережет денька два. А сам пока разошлю оповещение, что объявился опасный грабитель. Не исключено, кто-то по пьяни в самом деле позарился… тут дальше в горах осенью браконьеров полно. Но вряд ли. Слишком сложная схема для браконьера: выслеживать вас, позвать через мальчика… Вы сами-то как, ничего?

– Ничего, – честно ответила Мари. – Но вы допросите Майкла. Почему он мне соврал насчет обвала в шахте?.. Я не верю, что он мог мне сказать об этом, если видел, что обвала нет: с этим не шутят.

Лейтенант кивнул.

Мари продолжила:

– Если кто-то ему велел бежать за докторшей, потому что обвал, это, наверняка, был кто-то… ну, из жителей поселка. Раз он поверил. Значит, Майкл может показать этого человека. Но зачем кому-то из Нэшвилла меня убивать? Полный бред.

– Я так не думаю, – покачал головой лейтенант. – Если бы это был кто-то из Нэшвилла, он бы сам мог вас позвать. Ему незачем было бы припутывать еще и мальчишку. Вы бы пошли?

– Конечно.

– Ну вот, – согласился лейтенант. – Так что это был кто-то, кого вы не знали. Но вот почему ему поверил Майкл и позвал вас? Или он был с ним заодно?

– Глупости, – возмутилась Мари. – Ему же всего пятнадцать лет. И он очень честный мальчик.

– Вот это-то и удивляет… – вздохнул лейтенант. – Ладно, найдем и спросим. Собственно, уже послал его разыскать. Но вы все-таки не волнуйтесь.

– Я за Майкла волнуюсь, – тихо сказала Мари. – Если он не заодно с этим, а покушение на меня не удалось…

Она не продолжила фразу, но лейтенант ее понял. Для него эта мысль тоже явно новостью не оказалась.

– Его уже ищут, – сказал он. – Сразу же начали искать.

Спустя три часа Майкла так и не нашли, даже когда лейтенант оповестил Адамса, и к поискам подключилось все жители Нэшвилла, что не были на работе. Подросток как сквозь землю провалился. Его мать места себе не находила. А Мари… Мари устало подумала, что чего-то в таком духе и следовало ожидать. И спросила лейтенанта:

– А вы не пробовали искать в таких местах, где… ну, куда можно нечаянно упасть, например?.. Или столкнуть? Или спрятать…

Лейтенант только пронзительно посмотрел на нее, и промолчал.

Вернувшись домой, приласкав (и накормив наконец-то!) скулящего Квача, Мари заметила на столе конверт. Ну все ясно: окно было открыто, и почтальон бросил письмо прямо туда. Кто бы это мог быть?.. Кристине Мари так и не ответила, значит, вряд ли она…