Текст книги "Жертвы Северной войны (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Глава 7. А где же Ал?

«Эдвард… вот как его зовут, – думала Мари. – Э и А Элрики. Сокращенно… интересно, как сокращенно? Эд или Эдди? Или вообще не сокращается? Говорил ли Ал?.. Кажется, нет. Он только все время „мы с братом“, „мой брат“…. Глупость какая, о чем я думаю?»

Мари знала: она думает не о том. Ей следовало подумать о своих пациентах, о жителях Маринбурга, прозябающих без врача (а если у кого-то приступ?.. А если?..), но вместо этого она смотрела из окна на госпитальный двор, поливаемый дождем, и пыталась представить себе мужской профиль на фоне подушки. Пыталась представить, хотя достаточно было обернуться, чтобы увидеть его – профиль, ужасно похожий на профиль Ала, но все-таки совсем, совсем другой.

Вот уже десять часов найденный в лесу человек, в котором Мари опознала брата инспектора Альфонса Элрика, пытался придти в себя на больничной койке, и никак не приходил. Он был изранен, его правая рука, металлическая, была раздавлена почти в лепешку. Во всяком случае, ее средняя часть была совершенно плоской. Мари не представляла себе, как ее можно было так помять и, главное, чем.

А еще ей было интересно, когда это брат Ала успел обзавестись протезами. Сперва она решила, что это результат недавней миссии, но потом, когда осматривала пациента, увидела, что шрамы на местах креплений автопротезов очень старые, да и сами они порядком побитые, как будто этот господин Элрик носил их не первый год. Теперь она поняла, почему он на фотографии был в перчатках, и еще подумала, что брат Ала, наверное, очень сильный человек… Мари знала – в теории, конечно, – насколько болезненной должна быть установка автопротезов. А тут еще двое сразу! И суметь оправиться после такого, продолжать работу, да еще не потерять свою квалификацию, как алхимика… Положительно, хоть и заочно, брат Ала начинал ей нравиться.

Но это никак не могло помочь ей спасти его.

Вот уже несколько часов Мари ждала кого-то из столицы… черт, ну удалось же ей куда-то дозвониться!

Стоя в телефонной будке возле районной больницы (в три часа ночи!), она просила, умоляла соединить ее сначала с министерством по чрезвычайным. Ее соединяли, она докладывала каким-то вежливым молодым людям или девушкам о том, что пропал инспектор Элрик, и… и ее отправляли куда-то выше. И еще выше, и по кругу, потому что «у меня нет полномочий», а министр в командировке…

Мари плюнула и повесила трубку. Франц Вебер тоже пытался звонить, пробивался по своим каналам, но у него получалось не лучше: его топили в бумагах, и еще… как будто и не было в этом МЧС никакого Элрика, и никаких Элриков тоже не было!

От отчаяния Мари набрала номер администрации фюрера. Вежливая девушка предложила ей записаться на прием.

– Черт побери, у меня тут раненый работник МЧС в коме, а я не могу добиться, чтобы ему нормальные документы из Столицы прислали! – рявкнула Мари. – Его с моих слов отказываются в больнице регистрировать, потому что я не родственница!

Регистрировать, действительно, отказывались – в нормальном отделении, которое не для бомжей. Мари удалось договориться с Вайсеном, чтобы инспектора Элрика пока оставили, но сколько это продлится – она сказать точно не могла.

Девушка по телефону слегка ошалела от ее напора.

– Позвоните в МЧС… – наконец она вернулась в русло профессиональной вежливости. – У нас нет досье на…

– Мадемуазель, в МЧС меня посылают на все четыре стороны! Как будто у них такого и не работало! А документов у него нет! Но я точно знаю, что он оттуда!

– Девушка, обратитесь в МЧС…

– У нас был взрыв, мадемуазель! Пол-леса выгорело! Мы его нашли, черт побери, у самой границы, еле живого! Он у нас расследованием занимался, – тут Мари грешила против истины: расследованием занимался его брат, но не могла же она вдаваться в разговоре по телефону в такие генеалогические сложности. – Черт побери, – (на самом деле Мари выразилась крепче), – у нас детей кто-то похищал! Он это дело расследовал! Я документы сама видела! – тут Мари снова погрешила против истины: документов она даже у Ала не видела. Но ведь кто-то же видел, надеюсь?.. А даму эту из регистратуры надо чем-то прошибить! – А документов при нем теперь нет, сгорели! И что мне делать с человеком?! Я врач, понимаете?! Я Клятву давала!

После паузы, в которую Мари яростно переводила дыхание, девушка нерешительно произнесла:

– Я вам чисто по-человечески сочувствую, но… – и слышно было по голосу: действительно, сочувствует. Но она, обыкновенная ночная дежурная, одна из многих, тоже не может ничего сделать. Не более, чем сама Мари, стоящая на узеньком пятачке земли с телефонным аппаратом, пытающаяся хоть что-то сделать… что-то… что-то… протянуть ниточку жизни к Алу, чтобы и его нашли тоже… Ведь если очухается его брат, который взялся там не пойми откуда, значит, он наверняка расскажет, как там оказался и где Ал!

Ведь он же тоже государственный алхимик, он же должен…

И тут Мари осенило. Черт, как же она раньше не…

– Он государственный алхимик! – заорала она. – Государственный алхимик! Ими-то вы, надеюсь, занимаетесь?!

– Да, – голос девушки сразу же обрел деловую твердость. – Государственными алхимиками как раз занимается администрации фюрера, все личные дела у нас сдублированы… говорите имя, я передам дальше!

– Элрик! – крикнула Мари. Надо было сказать и имя, конечно, но имени она не помнила в тот момент.

– Эл… рик…. – девушка явно записывала на бумажке. Потом она сдавленно пискнула (совершенно невозможный звук получился по телефону), и переспросила: – Государственный алхимик Элрик?

– Да!

– Лежит у вас без сознания?

– Да! В коме! В триста двадцать четвертой палате Главной Районной больницы Орвиля!

– Ой… Подождите минуточку, сейчас я…

Секунд через десять деловитый, слегка запыхавшийся мужской голос спросил:

– Да?

– Мне нужно подтвердить личность инспектора МЧС Элрика, государственного алхимика, он в коматозном состоянии…

– Одну секунду, соединяю!

У Мари уже просто не хватало матов, но она добросовестно ждала, нервно выстукивая пальцами по корпусу телефона-автомата. Остановиться, успокоиться… Собраться с мыслями… Остановиться не получалось. Ведь пока остается хотя бы один шанс из десяти тысяч…

На сей раз ответил женский голос, и не запыхавшийся, и не заспанный, несмотря на время, а вполне бодрый и собранный.

– Я по поводу инспектора Элрика…

– Я знаю, – перебила женщина. – Как вы докажете, что это именно он?

– То есть? – Мари растерялась. – Вам нужен словесный портрет?

– Нет. Откуда вы знаете, что он государственный алхимик? Вы сказали, что сейчас он в коме. Значит, он сказал вам раньше. Почему, при каких обстоятельствах?

Мари не знала, что и сказать. Неужели самозванец? Тогда и Ал самозванец, а этого быть не может! Но ведь девушка из регистратуры, кажется, узнала имя… Черт… Ладно, поступим тупо – скажем правду.

– Это не он сказал, это его младший брат, Альфонс Элрик. Это он у нас занимался расследованием. А потом он пропал. Через какое-то время мы увидели весьма впечатляющий взрыв, потом отправились прочесывать лес, и на самом краю пожара нашли брата Альфонса.

– Откуда вы знали, что это его брат?

– Я видела семейную фотографию. Ал… инспектор Альфонс Элрик показал мне на ней своего старшего брата. И сказал, что они оба государственные алхимики.

– Погодите, то есть у вас в коме старший брат?

– Да.

– А младший?

– Нет, – Мари почувствовала, что сейчас разревется, и еле сдержалась. – Нигде нет. Там пожар…

– Как давно вы знаете инспектора Альфонса Элрика?

– Два дня. Но…

– Все ясно, – сухо сказала женщина. – Ждите.

В трубку полились гудки.

Мари удивленно посмотрела на телефон. Надо же… относительно просто.

А Ала все нет. И скорее всего он мертв…

Ей захотелось упасть прямо на грязный пол будки и заснуть. Ночка выдалась та еще…

А впереди не было ничего, совсем ничего. Будущее стояло перед ней сплошной пропастью, она же – на краю обрыва. Или нет, она уже сорвалась, и летит, летит, летит…

Господи, вчера она надеялась, что сможет быть счастлива. Господи, зачем так испытываешь?! Зачем?!

Мари стояла в телефонной будке, впившись пальцами в безмолвный аппарат, забыв, что в бога она не верит.

Сперва Кит, теперь и Ал… неужели она больше не может даже помыслить о том, чтобы влюбиться?

Мари все-таки заснула – не в будке, конечно, а на диванчике в ординаторской. Ее пустили. А потом пустили даже в палату к старшему Элрику. В конце концов, она была самым близким к понятию «родственница», что бы это ни значило. Утро было солнечное, но ближе к обеду начался дождь. Эдвард Элрик, старший брат Альфонса, спал, и казался удивительно похожим на своего младшего брата… только вот лицо Ала во сне беспомощным не казалось, а лицо Эдварда приобретало какую-то странную уязвимость. Мари вспомнила, что у Кита тоже так было. Наверное, это свойственно всем мужчинам, которые стараются не просто быть, но и выглядеть сильными…

Из Маринбурга никого не было. Вебер, когда ехал назад, сказал, что если они найдут кого-то на пепелище, то непременно сразу повезут в столицу.

Проснувшись, Мари снова сбегала к телефонной будке, стала звонить толстяку-сержанту. Бесполезно, никто трубку не берет… Ладно, может, отошел на секундочку.

Через час телефон снова никто не взял. Неужели дома у него все еще пусто?

Мари попыталась вспомнить, у кого еще из односельчан есть телефон, и, в конце концов, после недолгих внутренних колебаний, позвонила мельнику. Нет мельника. Загулял где-то. И жены его нет. Тоже загуляла? И Курта нет… ну, это-то как раз неудивительно.

Может, до сих пор ищут?

Может, найдут?!

Когда она стояла у окна и наблюдала за нарождавшимися лужами, дверь вдруг резко и без стука отворилась. На пороге стояла женщина в небрежно накинутом поверх дорого делового костюма халате, и Мари сразу решила: та самая, с которой она говорила по телефону. Женщина показалась ей смутно знакомой. Ее светло-карие глаза смотрели ровно и холодно, короткие светлые волосы элегантно уложены, макияж – неприметен и подобран так, чтобы наилучшим образом подчеркивать все достоинства ее возраста. А было ей, как решила Мари, что-то около сорока, а скорее, и побольше. Но фигура спортивная, молодая. И руки молодые. Если бы не морщинки у глаз….

– Вы – доктор Мария Сюзанна Варди? – спросила она.

– Да, – ответила Мари, даже не удивившись полному имени, которым не пользовалась, дай бог памяти, со времен заполнения биографических анкет при поступлении в университет. – А как вы узнали?

Вопрос был глупый, и она поняла это сразу же. Женщина была из личной администрации фюрера, а это значило, что у нее наверняка есть свои каналы для проверки информации. Она узнала, что это врач, узнала, что из той деревни, где занимался расследованием Альфонс Элрик… ко всем кадровым спискам она наверняка может получить доступ, тем более, что врачи у нас по старой традиции, проходят по военному ведомству… в общем, ничего сложного. Но Мари это выбило из колеи. Наверное, она представляла себе, как она скажет эту фразу: «Здравствуйте, я доктор Варди из Маринбурга…»

– Я – Лиза Мустанг, – сказала женщина. – Очень приятно.

Как ни странно, Мари ничего не почувствовала при звуке этого имени. Подумаешь! В ее нынешнем состоянии ей на это уже было начхать.

Лиза Мустанг! Жена фюрера! Тоже своего рода легенда… Как считали многие, легенда, старательно созданная для поддержания реноме новой администрации, что формировалась в смутные времена у перелома Северной войны… Но сейчас, глядя на ее застывшее лицо с упрямо поджатыми губами, все еще красивое, и даже очень красивое, Мари как-то поверила сразу и всему: и тому, что накануне Северной войны она прославилась подавлением восстания энеров, и тому, что потом вместе с будущим фюрером Мустангом участвовала в разоблачении преступного военного руководства, и тому, что именно она уже в последние месяцы войны, разоблачила Заговор Десяти… А самое главное, тому, что, еще будучи в младших чинах, во время Ишварской войны, она служила снайпером, и на ее счету было более тысячи ликвидаций, а вместо заслуженного по девичьей фамилии «Ястребиный глаз» ее прозвали «Мертвый глаз». Этакая «железная леди». И то сказать – а кого еще мог взять в жены удачливый военный диктатор, возродивший старые традиции фюрерства, и лишь потом по непонятной прихоти вернувшийся к демократии? И усыплением для небдительных умов показались сказочки о том, что после замужества она по понятным причинам уволилась из армии и занялась реформами образования и организацией приютов. Такая организует, как же… за колючей проволокой.

Мари знала, что приюты получились нормальные – сама в таком жила, и до, и после реформы, и понимала, что такое ад кромешный, а что такое неплохо. И все равно – в жертвы верилось, а в благотворительность не слишком.

«И как я могла сказать Алу еще совсем недавно, что она ничего особенного из себя не представляет?.. Черт, надо было сразу понять, что он ее лично знает!»

– Где он? – спросила женщина.

Мари удивилась: чтобы такая особа – да не заметила кровать с больным позади нее.

Но говорить ничего не стала – просто отступила в сторону, давая обзор.

Женщина замерла на секунду. За ней в палату уже протиснулась секретарша с блокнотом и ручкой наперевес и какой-то молодой парень, не то телохранитель, не то тоже секретарь. А позади, блестя очками, маячили главврач вкупе с дежурным по этажу и что-то говорили по поводу того, что никого нельзя….

– Выйдите все, – коротко приказала Лиза Мустанг. – На минуту. Ровно. Я тоже своего рода… родственница.

И так она это сказала, что все удалились. Просто исчезли – были, и нет их. А Мари осталась стоять – наверное, про нее просто забыли.

Жена фюрера удивила Мари. Девушка понятия не имела, что та может сделать в такой ситуации (в голову приходило разве что: немедленно застрелит несчастного коматозника из пулемета, который, конечно же, всегда таскает под полой белого халата… что тогда – кидаться защищать больного собственным телом?), но первая леди вдруг подошла к кровати, на которой лежал инспектор Элрик, и осторожно взяла двумя руками его безвольно лежащую поверх простыни руку.

– Эдвард… – тихо, ласково позвала она. Ее лицо как-то вдруг смягчилось, стало на удивление человечным и… материнским, наверное. – Эд… просыпайся…

«Господи, любовник он ее, что ли?!» – пронеслось в голове у Мари. Слава богу, хоть вслух не выпалила. Столько тоски было в голосе женщины, что Мари стало не по себе. И подумалось, что ведь Лиза Мустанг лет на двенадцать-четырнадцать, а то и больше, старше инспектора Элрика. Вполне значительная разница. А единственный сын фюрера и его жены погиб два года назад в возрасте двенадцати лет. Погиб во время покушения на фюрера. Даже фотография в газете припомнилась, с похорон: такой же дождь, как сегодня, наверное, потому что все под зонтами. Фюрер, сутулый, с палочкой, и рядом его жена, прямая, стройная, сжатые в ниточку губы лицо ничего не выражает…

– Эд… – тихо и как-то безнадежно повторила женщина. – Эд… ты, главное, не сдавайся. Я позвонила Уинри, она уже едет. Держись.

И тут, как ни странно, веки больного дрогнули! Мари даже ахнула.

Лиза Мустанг обернулась к ней, глаза ее прищурились, как у зверя перед прыжком.

– А вы что тут делаете? – она умудрилась произнести это спокойно, хотя Мари показалось: сейчас рявкнет.

– То же, что и вы, – отпарировала Мари. Нет уж, не собирается она тушеваться! У нас демократия! Пусть и куцеватая, но все-таки… Конституцию, слава богу, пока не отменяли… хотя, может быть, только пока.

И вообще, подумаешь, в одной комнате с легендой! Да с ней такое по сто раз на дню происходит!

Тем временем инспектор Элрик открыл глаза и заморгал ими, щурясь от неяркого серого света, заливающего комнату. Его лицо исказила какая-то странная гримаса, как будто он пытался что-то вспомнить, и не мог.

«Ну вот, – со страхом подумала Мари. – Сейчас повторится то же, что и с беднягой Михаэлем…»

Он повернул голову и увидел Лизу Мустанг.

– Лиза? – он поморгал снова, и Мари почувствовала, что ей надо срочно сесть на стул, а не то ноги ее не удержат. Но стул был за спиной у мадам Мустанг, так что она отступила на пару шагов и уселась на широкий подоконник. А, плевать…

Жена фюрера кивнула.

– Да… мне позвонили, и я сразу же приехала. Что случилось, Эд?

– А вы кто? – Эдвард Элрик посмотрел на Мари.

– Врач, – сказала она. – Врач из Маринбурга. Ассистировала вашему брату, и… – это тоже была заготовленная фраза, но ей не дали произнести ее до конца. Инспектор Элрик нервно облизнул сухие губы, и хрипло спросил:

– Ал! Что с Алом?! С ним все в порядке?!

– Нет… – Мари качнула головой. – Боюсь… боюсь, что нет. Он пропал. Мы искали. Но пожар…

Даже комка в горле не было, словно чужой человек слова произнес.

– Был взрыв? – спросил старший Элрик.

– Да…

– Черт… Ал… как же ты так…

Мари увидела, что зубы его сцеплены в жуткой гримасе, и что из плотно зажмуренных глаз его текут слезы. Со страхом она поняла: он уверен, что его младший брат мертв. Он все помнит и что-то знает. Надежды найти Альфонса Элрика действительно нет.

– Нет… – прошептала Мари. – Нет… нет… нет! Ну может же быть какая-то надежда!

Инспектор Элрик ничего не отвечал ей. Он плакал, отчаянно, сдавленно, полузадушено всхлипывая… каждый всхлип был больше похож на стон, потому что мужчины вроде него не умеют плакать, они разучились это делать, но иногда случаются такие моменты, когда не плакать нельзя…

Мари, как зачарованная, смотрела на его правую руку, на металлические пальцы, которые все пытаются и пытаются сжаться, но лишь слегка подрагивают – повреждения автопротеза оказались слишком сильными, и, хотя сама ладонь была цела, сигналы от нервов не проходили… а потом она заметила, что из левого кулака течет кровь.

Глава 8. Что рассказали Курт и Альберт

Она вышла из палаты и бездумно остановилась посреди коридора. Отвратительное ощущение…. Этот серый слякотный свет, и гладкий скользкий пол, как будто водой покрыт…

Мари остановилась у окна (оно выходило не во двор, как окно палаты, а на проезжую часть, где не было ни единой машины – Орвиль город маленький). Девушка смотрела в окно, и понимала, что понятия не имеет, что ей делать дальше.

В Орвиле у Мари не было ни друзей, ни знакомых. По крайней мере, тех, о которых она знала – мало ли куда могло разметать девчонок из ее университетской группы. На гостиницу денег она тоже с собой не догадалась прихватить. Деньги были – за работу в глуши неплохо доплачивали, а тратить Мари все равно почти ничего не тратила. Если бы она не проявила себя такой растяпой…

Значит, надо ехать домой. Домой она всегда даже без денег доберется – на крайний случай, попросит госпитальное начальство закинуть. Ведь она сюда не абы как приехала, с пациентом, ей полагается проезд обратно… Хотя этого ужасно не хочется. Вообще ничего не хочется. Хочется тупо сидеть на стуле в коридоре, и ничего не делать…

Кто-то положил Мари руку на плечо. Она вскинула голову – это был Вайсен.

– Мари, вам есть, где остановиться? – участливо спросил пожилой врач.

Мари покачала головой.

– А то давайте у меня, – предложил он. – С тех пор, как моя старшая дочь уехала в Столицу учиться, у нас пустует одна комната. Мирей будет вам очень рада. Она вроде бы тоже из ваших краев.

Мари улыбнулась.

– Спасибо, Петер, я вам очень благодарна. Я бы с удовольствием переждала у вас немного, а завтра поехала бы назад.

– На том и порешим. Через двадцать минут кончается моя смена, подождите меня в холле.

У Вайсена была своя машина, и Мари заснула еще по пути, несмотря на то, что дорога была ужасно плохая. Колдобина на колдобине, как говорится. Она очень смутно запомнила жену Вайсена – раньше никогда ее не встречала. Помнила только, что ее положили спать в комнату, всю завешенную какими-то плакатами, и милосердно оставили одну. Мари не знала, что ей хочется больше – плакать или спать.

Плакать она не стала – заснула.

А проснулась от спорящих за дверью голосов. Один, женский, говорил что-то насчет законов гостеприимства, другой, мужской, что-то упорно доказывал. Мари не слышала, что именно – толстая дверь перекрывала все звуки. Она приподнялась на локте и без всякого удивления обнаружила, что спала одетой. Н-да… бывает.

Мари встала, попыталась руками привести в порядок волосы (всем длинноволосым расчесываться по утрам – наказание, но для кудрявых это нехитрое занятие превращается в настоящую пытку)… ну и ладно, не на бал идет… и распахнула дверь. Как и следовало ожидать, хозяйка дома – жена Вайсена – отбивала натиск симпатичного молодого человека, вооруженного армейской рацией и кобурой под пиджаком (кобуру Мари засекла почти случайно – молодой человек в какой-то момент неудачно пошевелился).

Они оживленно спорили на лестнице. Мари уловила обрывок фразы:

– …государственной важности, мадам!

– А мне все равно, юноша! – твердо отвечала хозяйка. – Девочка намаялась, спит, не дам…

– Я уже не сполю, фрау Вайсен, – произнесла Мари, сразу почувствовав все те часы сна, которые она недобрала. – В чем дело, молодой человек?

– Вас вызывают в госпиталь. К подполковнику Элрику.

«Ал – майор», – обрезала она крылья толкнувшейся надежде. Только сказала:

– Ему хуже? Нужен врач?

Ну да, раскатала губешку. Как будто в районной больнице врачей мало.

– Нет, служба, мадемуазель. Нужны ваши свидетельские показания.

Мари отметила: ушлый оказался служака. Последнюю фразу он произнес на ее родном наречии, которое ни в Столице, ни к Востоку от нее практически не употребляли. Оттого и «мадемуазелью» назвал. Интересно, а, кроме стандартных «мисс», «фройляйн» и «мадемуазель», обратиться «донна», «сан» или «барышня» секретарь жены фюрера в состоянии?

Наверное, да. За то и держат. Многонациональная, черт ее побери, держава.

И сей достойный факт вызывал в настоящий момент только раздражение. Деньги секретарей учить находят, а спасать собственных сотрудников… высоких… с бородкой… у них средств нет!

Но вслух Мари только сердито спросила:

– Вы что, допускаете полуживых к расследованию?

Молодой человек даже плечами не пожал. Он был при исполнении, и ему было все равно.

Мари довезли до больницы с ветерком: вчера ей показалось, что Вайсен живет от госпиталя гораздо дальше. Вот в такие моменты и понимаешь, что расстояние и время – действительно понятия в высшей степени относительные. Особенно они зависят от транспортных средств: одно дело разболтанный пикапчик, а совсем другое – армейская тачка невнятной модели, но с дикими количеством л.с. под капотом.

А еще Мари подумала – не туда попала. Вчера госпиталь показался ей совсем другим. Разве были тут такие высокие потолки, разве пахло так сильно лекарствами?..

С кресла в холле поднялся ей на встречу мельник, дед Курта.

– О господи! А вы-то что здесь делаете? – спросила Мари вместо приветствия. Как минимум невежливо спросила.

– Я? – старик враждебно смотрел на нее темными слезящимися глазами. – Всю деревню эвакуировали, фройляйн Варди. Всех до единого. А я здесь… внука жду.

– Что с Куртом? – ахнула Мари. Про эвакуацию Маринбурга она спрашивать не стала. Потом. Успеется.

Хотя, конечно… Что такое произошло в деревне?

– На допросе, – неохотно сказал мельник. – Допрашивают его с дружком его. Обещали отпустить скоро.

– Где вас поселили? – спросила Мари.

– Часть – в казармах. Холостяков, в основном, – пожал плечами старый мельник. – Часть – по гостиницам. Когда вы уехали, все быстро завертелось…

– Ладно, извините, меня вызывают! – Мари заметила, что секретарь фюрерской жены торопит ее, демонстративно поглядывая на часы. – Я вас найду! Мне надо с вами поговорить!

Мельник ничего не ответил. Так и стоял в коридоре, и мял в жилистых коричневых руках клетчатую кепку. Насколько Мари могла припомнить, он никогда с ней не расставался.

…Мари зашла в палату, и первым делом увидела Курта и Альберта. Оба мальчишки, потрепанные и какие-то несчастные, сидели на стульях, повесив головы. Женщина-военный, которую Мари раньше не видела, младший лейтенант, подпирала стену с выражением полнейшего бесстрастия на молодом лице.

А Эдвард Элрик сидел на кровати.

Мари знала, что у него сломано два ребра и правая нога, что у него несколько ранений в корпус, в том числе одно пулевое, и солидная потеря крови, но сейчас он совсем не выглядел изможденным, и отсутствие правой руки (очевидно, сняли для ремонта) выглядело каким-то недоразумением. Он сидел совершенно прямо, синий больничный халат казался мундиром без знаков различия, а взгляд золотистых глаз буквально испепелял. К счастью, гнев его, кажется, был направлен не на Мари. И не на мальчиков.

«На себя самого», – вдруг поняла она, и почему-то слегка испугалась.

– Здравствуйте, – сказал он ей. Тон его был мрачен. – Я попросил вас приехать сюда, потому что, как мне кажется, вы можете едва ли не больше всех мне рассказать о том, что происходило в тот день в Маринбурге.

– Боюсь, что нет, – покачала головой Мари. – Наверное, остальные свидетели вам уже все рассказали. Я же знаю очень мало. Только… я понимаю, может быть, это не скромно с моей стороны, я ведь простой сельский врач, а тут может быть государственная тайна… но не могли бы вы рассказать мне то, что случилось? Хотя бы в самых общих чертах? Хотя бы что произошло с инспектором Элриком! – она запнулась, почувствовав, что на этом месте ее голос приобрел горячность, быть может, неуместную. Хотя что уж теперь…

– За этим я вас и позвал, – голос его смягчился. – Кажется, вы приняли изрядное участие в этом деле. Было бы несправедливо, если бы вы так ничего и не узнали.

Мари промолчала. Она много чего могла бы сказать по этому поводу, но… но.

– Сперва расскажут одни свидетели, – сказал старший Элрик. – Потом – другой свидетель, то есть я. Потом – третий свидетель, то есть, вы. И, надеюсь, все станет ясно.

– Рассказывайте, мальчики, – инспектор кивнул Альберту и Курту. Те переглянулись… и рассказ, к удивлению Мари, начал Альберт.

…В тот день мальчишки и не думали следить за перемещениями инспектора Элрика. Нет, что вы! Даже и в мыслях не было. Они просто искали Грету.

Мысль эта явилась им давно, с самой пропажи девочки. Они не делились ей ни с кем, даже с докторшей: знали, что она, скорее всего, запретит. Или расскажет родителям. В общем, что-то нехорошее будет. Они просто исследовали окрестные леса – как настоящие естествопытатели. О, они показали себя с самой лучше стороны! В тот раз они как раз выяснили, что в километрах трех от деревни, в Гнилой Чаще (там мужики даже зимой не охотились, потому место было дурное, нехорошее, все об этом знали) находится что-то странное. Колючая проволока, протянутая посреди леса – это ведь странно, правда?.. Они собирались вернуться в деревню и все сообщить инспектору… ну, как раз собирались… были в процессе, в общем…

– Вот это шанс! – возбужденно прошептал Курт. – Ал, залезем туда сами и все расследуем! Смотри, взрослый по низу этой проволоки не протиснется, а мы как раз пролезем!

– По-моему, мы должны рассказать инспектору, – нерешительно произнес Альберт. – Ведь…

Он не закончил, но Курт и так его прекрасно понял. Все-таки, пропадали дети, их ровесники, так что это могло быть опасным. Кто знает, если они полезут туда, их могут попросту убить… или проволока под током.

– Должны, – согласился Курт. – Но… Слушай, инспектор нам ведь может не поверить. Потребует доказательства.

– Да нет, все равно сходит проверить, – возразил Альберт. – Он же не дурак. И вообще, я туда не полезу. Глупо это. И тебя не пущу. Сами пропадем, и Грету не вытащим.

– Я думал, ты мне друг! – вспылил Курт.

– Друг, – согласился Альберт. – Потому и не пущу.

Курт обиженно засопел и двинул Альберта локтем в бок. Альберт ответил ему тем же, но дальше драка не пошла – момент был не подходящий. Они лежали в густых пахучих папоротниках и напряженно размышляли. Курт думал о том, что если Альберт встал так уперто, его ни за что не переупрямишь. А одному идти ох как не хотелось… Но… что, если эти взрослые будут так долго телиться? Вдруг они дотянут до того, что Грету уже не спасешь?.. А может, Ал прав? Может, им надо просто вернуться в деревню и все рассказать? А иначе они просто пропадут оба… И Грета, и все другие, которых похитили, пропадут за компанию…

Ал же думал о том, что если Курт все-таки решит идти, то одного его он в любом случае не отпустит, потому что тогда это будет предательство, но ведь если он пойдет, то это будет такая махровая глупость… обоим же худо будет! А, с другой стороны, если Курт прав? Если взрослые – и даже Марихен! – ничего не смогут придумать, и Грета… Если только они с Куртом реально могут что-то сделать…

Ох, не простая эта работа – жизненно важные решения принимать!

– Ну, тогда пойдем в деревню… – начал Курт, и Альберт не успел вздохнуть с облегчением, как тут же кое-что заметил и торопливо положил руку на затылок Курта, прижал голову друга к земле – чтобы еще чего-нибудь не сказал.

– Ты чего? – зашипел Курт, которому едва не пришлось набить рот землей.

– Тсс… – пробормотал Альберт как можно тише. – Смотри…

Он отпустил затылок Курта, и они оба уставились во все глаза на то, что увидели. Немного поодаль от них к проволочной изгороди вышло двое. Одного они знали – это был приезжий инспектор, который классно дрался вчера и поселился у тети Марихен, про что все утро сплетничали кумушки (мама Альберта и незамужняя тетушка Курта – в том числе). Второй им был незнаком, а это уже говорило немало. Может, он приехал в Маринбург утром?.. Или не в Маринбург – в одну из соседних деревень… Но приехал точно: вид у него самый что ни на есть городской. Хорошо одет, короче говоря. А черное пальто – как таскает только в такую жару? – совсем как у Зорро из кино. Еще он был росту ниже среднего и очень жилистый. Этакая карманная версия героя.

Мужчины целеустремленно направлялись через папоротники прямо к колючей проволоке.

– Знаешь что, – сказал коротышка, – тебе лучше попробовать пробраться здесь. Когда я подам сигнал. Если не ошибаюсь, вот за теми деревьями должен быть бункер, о котором я тебе говорил.

– Ясно, – сказал инспектор. – Скажи, а нас сейчас, случайно, не просматривают?

– Это первая линия, – пояснил незнакомец. – Тут часовых нет. Только сигнализация. Метров через двести-триста – вторая линия, там обходы. Но вышек тут поставить нельзя, сам понимаешь: все равно из-за деревьев ничего не видно.

Инспектор кивнул.

– Ну что… – незнакомец усмехнулся. – Я пошел учинять безобразия. Смотри не сорвись до моего сигнала.

– Поменьше убивай, – посоветовал инспектор. – И вообще, не нарывайся на неприятности.

– Кто бы говорил, – фыркнул незнакомец.