Текст книги "Жертвы Северной войны (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Варвара Мадоши
Жертвы Северной войны

Небольшое предисловие от автора
(2011 г.)

Для тех, кто случайно наткнулся на этот текст на СИ из-за его объема: это фанфик. По аниме-сериалу Full Metal Alchemist. Здесь нет яоя, хентая, флаффа и прочего, есть сюжет и приключения, но все-таки это фанфик. Он вторичен. Большая часть героев позаимствована у Хирому Аракава и студии Bones, никакой коммерческой выгоды из этого не извлекаю и не стремлюсь.

Для всех остальных – то есть для ФМА-фэндома.

Этот фанфик написан в 2006–2007 гг и, по-хорошему, так и не доведен до ума. До сего дня, однако, в доступе был только вариант, в котором я даже не прогнала проверку орфографии и не порезала самые сомнительные шутки. Что уже немного несолидно. А тут еще и повод подвернулся… Так что выкладываю это все в слегка отформатированном виде. Да здравствуют ошибки, на которых мы учимся!

Спасибо Ольге, Линочке Элрик и еще ряду товарищей с diary.ru, которые это героически бетили во время оно… а также самоотверженно подсказывавшему мне медицинские кунштюки Серому Крысу, без которого не было бы фееричной сцены с бормашиной, и моему брату, в обсуждении с которым оттачивались сюжетные ходы.

Кстати, при прочтении учитывайте!

1) В 2006 м году большинство свдений из манги об окружающих странах еще не было.

2) Фанфик написан по сериалу и мувику и продолжает другой мой фанфик, «Завоеватель Шамбалы Reconstruction», написанный до мувика. Посему многие события в этом варианте вселенной развивались иначе.

3) Бонусы к главам – это не что иное, как переиначенные омейки. Они рождались, в основном, из моих препирательств с бетами (или рождались у бет из препирательств со мной).

Часть I. Человек из МЧС

Глава 1. Серьезное дельце

День уже клонился к закату. Нет, было вполне еще светло и солнечно, как всегда летом в это время суток, но вечер уже отчетливо чувствовался в перегретом, пропыленном воздухе. Усталые лучи солнца скользили по крыше зеленого, мирно потрюхивающего по дороге грузовичка; по дощатым бортам кузова, в углу которого валялось несколько пустых мешков; по побитой грунтовке, петляющей через холмы.

Шофер катал во рту длинную зубочистку, и что-то неразборчиво насвистывал. Сидевший рядом с ним человек доброжелательно спросил:

– Курить бросаешь, шеф?

– Да не, – шофер ухмыльнулся во весь свой сверкающий железом рот – Уж два года как бросил. А вертеть что-то во рту так и тянет… Я знаешь когда курить начал? В армии, во время войны. Ты, тогда, небось, совсем пацаном был…

– Да, пацаном и был, – улыбнулся его спутник. – Семнадцать лет. Совершеннолетие тогда, если помнишь, с шестнадцати считали. Так что и мне повоевать довелось.

Водитель недоверчиво посмотрел на него.

– Молодо выглядишь, – заметил он. – Больше двадцати пяти никак бы не дал. А ты, выходит, почти мой ровесник.

– Знаю, мне говорили. А ты, стало быть, воевал? В пехоте или на флоте?

– На флоте, – он фыркнул, выплюнул зубочистку в раскрытое окно. – Год отрубил. Война уж закончилась, а мы еще два месяца на базе жарились. Сухой закон, единственная женщина – майорша, начальник базы… сука старая. Офицеры сволочи, конечно… Тогда за курево и принялся. Все как-то время занять.

– Ну, нам тоже только через восемь месяцев удалось демобилизоваться, – рассудительно заметил его попутчик, поглаживая пальцами короткую светлую бородку.

– Это как же вас так? – присвистнул шофер с сочувствием. – Рядовых положено максимум три месяца задерживать.

– Так я офицером был.

Шофер посмотрел на него с нескрываемым уважением.

– Ого! Дослужился, стало быть?.. В семнадцать лет?

– Просто повезло, – отмахнулся попутчик. – Я ж начало войны пропустил, в самую мясорубку не попал уже. А потом не так уж все это и сложно было, когда генерал Мустанг добился перевесов на фронтах…

– Ага, фюрер у нас что надо, – охотно кивнул шофер. – Хотя тогда он, конечно, еще фюрером не был… Тогда кто там был… не помнишь?

– Халкроу.

– Ага… Как там: «Когда нас в бой пошлет великий фюрер, и генерал Мустанг нас поведет…»

– Еще бы! – попутчик засмеялся. – Я даже знаю того, кто эту песню сочинил… Из нашего полка паренек. Мальчишка совсем, но талант… Он откуда-то с востока был, таскался все с таким смешным инструментом, вроде мехов. Гармонь называется. Его уже под самый конец войны убило. Грег Михайлов звали.

– Мир их праху, – и шофер, и попутчик разом посерьезнели.

Потом шофер вздохнул, и продолжил:

– Вот ты знаешь, я с детства военных от души ненавидел. Ну, ты, наверное, и не помнишь уже те времена, когда у нас парламента-то не было…

– Отчего же, прекрасно помню, – не согласился попутчик.

– Ну да, ну да… Тем более. А вот после войны как изменилось во мне что-то. Вот даже хоть офицеров взять, – он покосился на своего спутника. – Ты на свой счет не принимай… В большинстве своем, конечно, сволочи… Но если так подумаешь, они ж по службе сволочи, а не по жизни. И собой рисковали не меньше нашего брата. И погибали так же часто. А то был у нас такой мичман Хамато, так он… Он нас пятерых спас тогда, а сам взорвался… Да и вообще. Вот по этим местам северяне не прошли, под этими холмами, – он кивнул в окно, – трупы не лежат. А все почему?.. Потому что где-нибудь в окрестностях Лиора что не лесок – то братская могила… Вот и думаешь о тех, кто погибли за то, чтобы мы жили…

– Да, – человек с бородкой кивнул. – Так оно и бывает. Кто-то умирает в надежде, что другие смогут жить. Важно это правило не делать абсолютом.

– Чего? – не понял шофер.

– Я о том, говорю, что лучше бы вообще людям не приходилось за чью-то жизнь умирать.

– Это, конечно, да… А ты говоришь, как ученый. Профессор, что ли?

– Да нет. Ну… лекции читать доводилось. И то скорее практика всякая.

– А… практика. Уважаю.

Грузовичок подбросило на особенно высоком ухабе, водитель матернулся сквозь зубы. Дорога вильнула, и прямо перед ними, все еще вдалеке, но уже вполне различимые, открылись черепичные крыши небольшого городка, каких полным-полно на просторах Аместрис.

– Ну, вот и Маринбург, – с удовольствием заметил водитель. – На час раньше, чем в обход. А все потому, что ты то бревно с дороги убрал. Кстати, я так и не понял, чего это за фокус был?

– Просто ловкость рук, – улыбнулся попутчик. – Не берите в голову. В армии чему только не научишься.

– В том числе и бревна ворочать?

– И бревна.

Они посмеялись, хотя никто ничего особенно смешного не сказал. Установилась между ними некая духовная близость, которая возможно только между доселе не встречавшимися людьми, проведшими два или три часа в замкнутом пространстве. А еще эту близость усиливает общность воспоминаний.

– А зачем вам к нам надо? – спросил вдруг шофер. – По делу или в гости к кому?

– Скорее, по делу… – попутчик вновь погладил бородку. – Я материал собираю для своих исследований.

– Исследователь, значит?

– И это тоже. У вас тут, говорят, дети пропадают в округе?

– Да, что-то вроде того, – шофер замкнулся, помрачнел. – Это их Хромой Ганс уводит.

– Что еще за Хромой Ганс?

– А черт его знает. В лесу живет. Давно уже. Говорят, он государственным алхимиком был когда-то, во время войны во Втором Специальном служил, да с ума сошел. И из государственных алхимиков его вышибли, и из армии. Он там один живет, в лесу. Говорят, он Грету и похитил. А потом и Петера с Михаэлем следом.

– Значит, всего троих…

– Что значит «всего»? – шофер аж ощетинился. – Мало, по-твоему?

– Да нет, я просто суммирую, привычка, – торопливо поправился спутник. – Ужасно, конечно. А почему решили, что этот Ганс их похитил? Причины-то хоть были? А то, может, вы на человека зря наговариваете.

– Как же, – шофер фыркнул. – Ну, эта Грета – она, знаете, младшая. Родители у нее умерли, жила с дядей и теткой, а у них еще пяток ребятишек своих. Девчонку дома не обижали, уж тут будь спокоен – вся деревня приглядывала. Но, конечно, и не следили особо… Она и убегала иногда в лес на целые дни… ну и к Гансу повадилась ходить. Запрещали, запирали – без толку. Чуть что, сразу к нему убегала. Приворожил он ее, что ли?.. А девчонке десять лет всего. Ну, однажды она на ночь домой не вернулась. Мы, значит, мужики собрались и пошли к Гансу. Дверь ему чуть не вышибли, входим – а у него там одна комната – пусто. И под полом пусто, и на чердаке. А сам он стоит, молчит, только щекой дергает. Мы ему: где Грета?! – молчит. А потом еще Петер пропал. А у него брат-близнец есть, Курт. Они вместе всегда были, не разлей вода. К нему, конечно, с расспросами, а он молчит. Вообще молчит. Сидит и молчит. Как из леса один вернулся, так больше ни слова и не произнес. А потом еще Михаэль, приятель близнецов, пропал. И в соседней деревне, Старых Корягах, двое мальчишек с реки не вернулись. Утонули вроде как. Вот наш староста заявление в Столицу написал и телеграфом отбил. И участковый наш тоже позвонил. Потому что сам ничего сделать не мог, только руками развел… Мы к Гансу, конечно, еще ходили, и дверь все-таки выбили… ну, обыскали все, чуть ли не вверх дном перевернули, и самого отметелили будь здоров… нет у него никого, ни следочка. А только долго ли ребенка в лес отвести и что-то недоброе там сотворить? Не может быть такого совпадения, чтобы пятеро ребятишек разом пропало. Только до сих пор из Столицы к нам так никто и не приехал. А уже три дня прошло.

– И за три дня никто больше не пропадал?

– Да нет, вроде бы, – шофер пожал плечами. – Анита, старостина дочка, пошла в лес с подружками за грибами, и заблудились девчонки… но их к вечеру нашли. Родители, понятное дело, перепугались до смерти.

Машина остановилась на краю деревни.

– Ну ладно, я, значит, в гараж отсюда, – сказал шофер. – А тебе если в деревню, то это прямо… Остановиться-то хоть есть где?

– Да что-то вроде того, – уклончиво ответил попутчик. – Не бойся, переночую.

– А то смотри, если что, то жена тебе найдет, где постелить…

– Да ладно, сказал же, есть у меня тут знакомые.

– Ну смотри, – снова повторил шофер.

Попутчик ловко вылез из машины, спрыгнул с подножки.

– Ты в каком хоть полку-то служил? – спохватился шофер. – Я – Четвертый флот, 11 эскадра, база «Ледяной ключ».

– Во Втором Специальном, – улыбнулся исследователь.

И зашагал по направлению к деревне, закинув на плечо чемодан.

Шофер уже тронулся, развернулся к гаражу и только тут до него дошло, что именно сказал его случайный попутчик с мягким взглядом интеллигентных глаз из-под очков-половинок.

Человек – обладатель светлой, аккуратно стриженой бородки, очков-половинок, длинного плаща, который он нес, перекинув через руку, и обшарпанного желтого чемоданчика, вступил в Маринбург по главной улице, оглядываясь по сторонам с доброжелательным любопытством.

Он остановился рядом с играющими посреди улицы девчонками и попросил их показать, где живет участковый полисмен. Девчонки, завороженные новым лицом, говорили вразнобой, но все-таки какую-то информацию человеку удалось из них вытянуть. Да и не сложна была география деревни.

Так что он просто пошел дальше по главной улице, потом свернул в один из небольших переулков, помеченный разбитой табличкой «пер. Овсяный». Там нетрудно было найти аккуратный домик, стоящей в яблоневом саду, – в этой части Аместрис вообще много было яблонь. Сам участковый, Франц Вебер, в этот вечер сидел в саду в кресле-качалке и покуривал трубку, как это у него давно уже вошло в привычку.

Человек с бородкой остановился у низенькой оградки и деликатно кашлянул в кулак.

Участковый буквально подпрыгнул. Уронил трубку.

– Командир! – воскликнул он, вскочил, выпрямился и отдал честь. Это выглядело смешно в сочетании с его плетеными шлепанцами и обвислым пузом, выпирающим из-под грязной футболки, но человек не засмеялся.

– Я ушел с действительной, Франц.

– Для нас вы всегда командир! – пожилой толстяк Франц заспешил к калитке, распахнул ее перед гостем. – Ну, майор, ну и рад же я вас видеть! Ну что, как жизнь? Как семья? Жена, дети есть? – он на секунду замер, внимательно глядя на гостя. – С действительной вы ушли, а с… другой вашей службы?

– Нет, не ушел, Франц.

– Стало быть, это вас к нам прислали из Столицы?

– Именно, – кивнул гость. – Именно меня и послали. Так что буду признателен, сержант Вебер, если вы мне доложите подробно обстановку.

– Проходите, майор Элрик, – вздохнул участковый. – Дело пакостное. Правильно они сделали, что послали именно вас. Да только я сомневаюсь, что даже вы с ним разберетесь как следует, уж не сочтите за обиду…

– Какие тут обиды, – улыбнулся гость, заходя в сад. – Никаких обид, одна сермяжная правда.

– А где брат ваш? Вы же вроде бы вместе работать любили, как я помню… или это секрет?

– Никакого секрета. Брат не смог приехать по семейным обстоятельствам. Так что придется мне одному за двоих отдуваться.

Они прошли половину пути до дома по извилистой садовой дорожке, как вдруг с улицы долетел отчаянный женский крик:

– Аниточка! Аниточка пропала!

– О господи! – Франц поморщился. – Небось опять за ягодами в лес утопала, а мамаша истерику подымает… нервная она, фрау Лауген… Не обращайте внимания, майор.

– Аниточка! Аниточка! – растрепанная женщина в домашнем или же очень замызганном платье бросилась к калитке участкового. Глаза ее сверкали каким-то безумным огоньком, рот судорожно кривился. – Герр полисмен, смотрите, что я нашла!

Женщина в руках держала детский башмачок. Ничего страшного, наверное, в этом башмачке не было бы, если бы оттуда не торчала детская щиколотка. Обрубленная.

Глава 2. Добрый доктор Мари Варди

– Сейчас будет больно, – предупредила Мари. – Я, честно говоря, уколы так нормально и не научилась ставить.

– Да ради бога, – согласился ее пациент. – Потерпим. Только вы, надеюсь, своим пациентам это не говорите? А то никто к вам ходить не будет.

– Будут, – ответила Мари без улыбки. – Больше некуда. Тут на десять километров один врач – я. Ну, есть еще областная больница, конечно. Только туда пока доедешь… да со здешними дорогами… Но вы правы, пациентам я, конечно, не говорю. Да и нет в том нужды.

Мария закатала ему рукав, протерла кожу спиртом. Аккуратно всадила иглу.

– Ни капельки не больно, – улыбнулся ей пациент. – Вы замечательно ставите уколы.

– В группе я на уколах была худшая, – она наконец улыбнулась, показав ряд ровных белых зубов. – Некоторые девчонки так ставили… вообще ничего не чувствовалось!

– Вы что же, друг на друге практиковались?

– Ну да. Воду с глюкозой вкалывали. А как еще? Не будешь тренироваться – не научишься.

– А если бы пузырек воздуха попал?

– Ну не попал же! Мы же проверяли!

Пациент только головой покачал. У него по поводу опытов на себе – пусть даже в учебных целях и пусть даже дело такое незначительное, как ставить уколы, – было совершенно свое, особое мнение.

Мария была не слишком высокая – на взгляд пациента – но вообще росту выше среднего, особенно для женщины. А еще она была ладная, ловкая и стройная. Смуглая кожа (не такая, как, скажем, у уроженцев Лиора, но темнее, чем у большинства жителей Аместрис), темно-каштановые вьющиеся, блестящие будто лакированные, волосы плотно стянуты на затылке в хвост, но те редкие прядки, которые выбиваются из зализанной прически, все равно курчавятся, как у барашка… В зеленых, как лесная трава, глазах – россыпь золотинок. Улыбка очень добрая. Лицо совсем юное, почти детское, но глядя на ее руки с чуть выступающими венами, можно было решить, что ей лет двадцать пять, никак не меньше. Пациент уже знал, что руки эти способны и деревянную палку ребром ладони расколоть, и человеческую кость раздробить. Еще эти руки способны на твердое рукопожатие.

Она была одета в просторный белый халат – накинула его вот только что, когда вошла в кабинет. Из-под халата выглядывали широкие камуфляжные штаны, заправленные в высокие, наглухо завязанные, несмотря на летнее время, кожаные ботинки. А еще под халатом была надета темная футболка едва ли не армейского образца, обтягивающая полную грудь.

В общем, при ближайшем рассмотрении Мария Варди («Можно просто Мария, или Мари, как вам удобнее») казалась идеалом красоты. Того ее особенного, простого и функционального типа, который некоторых мужчин привлекает, словно быка известный цвет. Хотя в толпе мимо пройдешь и не заметишь.

– Ну вот, теперь столбняка не будет… А щеку я бы вам все-таки зашила… – она аккуратно взяла пациента за подбородок, повертела его лицо. – Шью я аккуратно, но вот тут как раз от моей аккуратности мало что зависит. Все равно будет неприятно.

– Шейте, – пациент улыбнулся. – Потерплю. А то останется шрам…

– Боюсь, шрам и так останется, – вздохнула Мари. – Не бережете вы себя…

– Да вы что! – усмехнулся пациент. – Как раз я себя очень берегу. Я себе очень дорог.

– Но, кажется, другие люди вам дороги еще больше, да? – проницательно спросила Мари. – Еще бы чуть-чуть, и быть вам без глаза… Да и… что касается ноги, то вам еще повезет, если не будет воспаления.

– Зато человека спасли, – пожал плечами пациент. – Ладно, Мари, вы шейте. Не волнуйтесь, я боль терпеть привык. Я ей даже радуюсь.

– То есть?.. – Мари аккуратно вдевала нитку в иголку против света, и пациент на секунду залюбовался ее стройным силуэтом, который просвечивал сквозь халат. Яркая тут была лампа, ничего не скажешь… Потом пациент представил золотистое окошко, выходящее на обрыв, которое светит и светит в теплой летней ночи, и ему стало совсем хорошо. Он неравнодушно относился к горящим окнам, которые несут кому-то надежду. И сейчас, хотя они с Мари были внутри, а не извне, ему показалось на секунду, что это он идет снаружи по лесу к домику, и видит свет, и Мари ждет не просто пациента – а именно его…

– Если что-то болит – значит, ты живой и чувствуешь, – с охотой пояснил пациент. – Боль – это же самый лучший друг. Она предупреждает, если что-то не так.

– Не скажу, что я с этим взглядом совсем незнакома… – Мари приступила, наконец, к делу, взяв пациента тонкими прохладными пальцами за подбородок и развернув его голову к свету. – Ох… тут осколок застрял…

– Это от очков.

– Да, вам конкретно повезло, что осколки в глазе не попали… Боже мой, выходит, очки разбили в самом начале драки… как же вы дальше-то?

– У меня стопроцентное зрение, Мари. Очки мне нужны только чтобы казаться солиднее. Такой вот… прием маскировки.

– Так сколько же вам лет?

– Это как считать. Так выходит – двадцать восемь, иначе – тридцать три.

– Интересный вы человек, – хмыкнула Мари. – Сперва подумала: профессор профессором. А дрались, как будто у вас черный пояс или что-то в этом роде.

– А у вас?

– Коричневый.

– Ну вот видите. А на первый взгляд вы – скромный сельский врач или даже фельдшер. Ничего такого уж удивительного.

– Все равно вы много секретов за душой держите.

– А вы, Мари? Разве вы – нет? У каждого человека полным-полно секретов.

– Разумеется, – она серьезно кивнула, и этим понравилась пациенту еще больше.

Мари кончила шить (шила она все-таки не больно: просто слегка покалывало), сполоснула руки в перчатках под краном, потом стянула перчатки и положила их на полочку.

– Завтра с утра простерилизую, – она кивнула на здоровенную бандуру, занимающую почти весь угол кабинета. – Или уже сегодня?.. Все… прабабушкиными методами. Вроде бы от Столицы недалеко, а такая глушь на поверку…

– А вы городская девочка?

– Ну да, – она кивнула снова серьезно, не приняв шутливого тона. – Ко многому приходится привыкать. А вы – городской мальчик?

– Нет, я деревенский… Вырос в городке чуть побольше этого. Там и сейчас мой дом. Только я туда редко возвращаюсь.

Мари услышала грусть в его голосе, но не стала утешать. Видно знала, как фальшиво обычно звучат большинство утешений. Сказала только:

– Хорошо, когда дом есть… Я вот – сирота. Моих родителей убили во время войны, они были врачами. И я решила обязательно стать врачом, когда вырасту, и поехать работать в самую глушь… туда, куда в случае чего война не доберется.

– У моей подруги тоже родители врачи были, и тоже погибли, – суховато сказал пациент. – Только не на Северной, а на Малой Гражданской… ну, знаете, на Ишваритской. Это уж такое свойство у войн. Всегда везде добираются.

– Да, – согласилась Мари. – Все-таки и сюда…

Воцарилась короткая пауза.

– А я тоже сирота, – вдруг сказал пациент. – Отец ушел из дома, когда мне и двух лет не было. А мама еще через несколько лет умерла. Мы с братом вдвоем остались.

– Что, вас старший брат воспитывал? – она улыбнулась. Ей казалось, что она могла спрашивать и такие, и более личные вопросы: протянулась между ними с пациентом какая-то ниточка. Все-таки вместе участвовать в неравном бою – такое даром не проходит. Кто там говорил, что существует только три однозначно героических деяния?.. Мари уж не помнила первые два, но последним было точно: малым числом безнадежно охранять осажденную крепость…

– Да нет, – улыбнулся пациент в ответ. – Он всего-то старше меня на год. О нас заботилась соседка по мере сил… мы ее звали бабушкой. А воспитывались мы сами, и не всегда удачно. Даже по большей части неудачно.

– Ну, все-таки выросли.

– Да. Хотя в какой-то момент казалось, что до зрелых лет мы не доживем, – обычно, когда взрослые мужчины говорят что-то подобное, в их голосе слышится явно сдерживаемый смех и слегка тщеславная гордость: вот, мол, и мы когда-то были ох… орлы! Однако в голосе пациента таких эмоций не было, он казался спокойным, дружелюбным… ну, разве что чуть-чуть горечи могла там различить привыкшая выслушивать людей Мария Варди. Как будто и впрямь у них с братом действительно едва не кончилось катастрофой: скажем, в молодежной банде они состояли, или что-то вроде.

Но прошлое – на то и прошлое, чтобы оставаться в прошлом.

Она сказала:

– Я тоже в детстве была жутким сорванцом. Как-то раз подговорила мальчишек пробраться в генеральный штаб… Это сразу после войны было, они все буквально обожали фюрера Мустанга… Так и мечтали на него посмотреть. Я сказала: «А чего, в столице живем, почему бы и не попытаться?»

– А на демонстрацию?

– А на демонстрации мы в первые ряды никогда протолкнуться не могли… В общем, полезли мы в Генеральный штаб… еще, как умные, выбрали не ночь, а выходной, и полдень, когда там нет никого почти…

– Не получилось, конечно?

– Обижаете! Еще как получилось. Мне фюрер был до лампочки, я часовых отвлекала… а парни полезли… Только забор оказался под током. Мы как-то об этом не подумали…

– Ну и что? Никто не пострадал?

– Нет, ток не сильный был… Но досталось всем капитально, когда нас часовые поймали… А фюрер потом с женой к нам в приют приезжали. Это было сразу после того, как учредили программу поддержки детям погибших на войне… Я, считайте, только по этой программе и смогла на медицинский поступить. У меня особых знаний для государственной стипендии никогда не было, денег тоже… А так – прошла.

– Ну и как? Нагляделись мальчишки на своего героя?

– Нагляделись, – Мари улыбнулась как-то невесело. – Я тогда дружила с пареньком одним, Кит его звали. Так вот, он мне говорит: «Я-то думал, он высокий, а он ниже, чем отец Фольк!» Был у нас такой отец Фольк, из семинарии… Классическую литературу вел. А я, признаться, тоже думала, что фюрер такой героический должен быть, сильный… А он не старый еще, но сутулый, с тросточкой ходил… покашливал. И повязка эта черная… я почти всю ненависть к нему растеряла.

– Он во время Северной войны надорвался сильно, – дипломатично сказал пациент. – Говорят, еще переболел чем-то. Застань его ваши мальчишки в молодости, восхитились бы наверняка. Зато счастливее стал. А вы, выходит, его ненавидите?

– А вы, выходит, его лично знаете? – Мари посмотрела на него пристально.

– Доводилось встречаться, – уклончиво ответил пациент. – Я ведь тоже воевал… ну, вы слышали. А он был командующим. И жену его я знал, когда она еще в армии служила. Я одно время у нее под началом был. Очень недолго, правда.

– По-моему, совершенно бесцветная женщина, – пожала плечами Мари. – Ну да ладно… – Она сняла халат, ловко бросила его так, что он сам собой повис на крючке. – Надо…

Тут дверь резко распахнулась, и в кабинет ворвался здоровенный белоснежный пес.

– Квач[1]1
  Quatsch (нем.) – чепуха, глупость.


[Закрыть]! – крикнула Мари. – Кто тебя… Не смей!

Но было поздно. Мохнатый снаряд на полном ходу, тяжело дыша и виляя высунутым из пасти розовым языком, рванул к хозяйке, не обращая ни малейшего внимания на стеклянный столик на колесах, на котором лежали иглы и стояли какие-то пузырьки. Пес так и пронесся, перескочив его… задел задней лапой, естественно. Столик покатился, отчаянно взвизгнув колесиками по деревянному полу, и стукнулся углом об стену. Сам угол не пострадал, так как был обделан металлом, но вот стекло дзинькнуло, треснуло, верхняя полочка развалилась на две половинки, и упала на нижнюю, разбивая и роняя на пол все, что лежало на обеих. А незадачливый доктор Мари Варди уже сидела на полу, и собака тщательно вылизывала ей лицо.

– Да уйди ты, зверюга! – неискренне ругалась Мари. – Ох ты, горюшко мое… Ну и что я теперь должна делать?! Ты хоть понимаешь, собака ты эдакая, что я теперь его вовек не починю?! Или изрежусь вся?! Или ты его лапами будешь чинить своими когтистыми, а?!

Пока Мари произносила свой экспрессивный монолог, схватив пса за ошейник, ее пациент встал, подошел к столику, посмотрел на него, склонив голову.

– Отойдите, еще поранитесь об стекло! – крикнула с пола Мари. – Квач, да отлезь, скотина!

– Вот поэтому я больше люблю кошек, – заметил гость.

– Да я тоже люблю кошек, собак терпеть не могу, просто они ко мне липнут… а этому я лапу вылечила, когда он щенком был, он и не отлипает…

– Совсем как мой брат, – пациент хлопнул в ладоши, и прежде чем Мари успела удивленно спросить, от кого его брат не отлипает, продолжил. – Он тоже собак терпеть не может, а они его в покое не оставляют.

– Я же сказала, отойдите! – крикнула Мари. Однако пациент уже приложил ладони к разломанному столику… Из-за плеч у него полыхнуло синим.

– Пожалуйста, – гость отошел в сторону. Столик оказался совершенно целым.

Пес удивленно стих, уставившись на это чудо. Впервые последствия его жизнерадостности были ликвидированы столь быстро.

– Так вы… – Мари моргнула. – Алхимик?

Он кивнул.

– Без алхимического круга?! Разве так можно?

– Некоторые могут, – сдержанно произнес пациент и потянулся к переносице, чтобы поправить очки… не нашел, и слегка смущенно спрятал руки за спину.

– Так почему же вы не использовали это два часа назад?!

– Чтобы меня разорвали на куски голыми руками, прежде чем я успел бы сделать хоть что-то?.. Мари, вы же должны понимать, в каком настроении была толпа. Даже если не разорвали бы, работать нормально с ними я бы потом точно не смог.

Мари медленно кивнула. Что-что, а это-то она понимала отлично.

Мари Варди в тот день устала еще с утра. Пришлось везти в больницу Виктора Шульца, которому внезапно схватило сердце. Вот уже два года Мари воевала со стариком, чтобы он пил лекарства и делал зарядку по утрам, а пенсионер по-прежнему курил, как паровоз и бочками пил пиво в деревенском кабаке. Ну и результат… Больше всего это портило Мари настроение оттого, что ведь это можно было бы и предотвратить. В таких случаях она всегда казалась самой себе неискренней, ненужной, неловкой и не умелой: не сумела, не убедила, не спасла…

На это потратилось все утро, и когда она, пыльная, усталая и грязная, вернулась в деревню, оказалось, что ее отсутствием недовольны мамаши Маринбурга, все вместе и каждая в отдельности. Оказывается, ей надо было неотлучно дежурить при клинике, на случай если с кем-то из их ненаглядных чад «в эти тяжелые времена» что-то случится. Выяснилось, что Мари такая бесчувственная, потому что у нее нет детей (матроны Маринбурга с самого ее приезда пытались сплавить ее за слесаря Майера – молодой, работящий и не пьет, самая пара для новенькой врачихи). Мари едва не нагрубила им. То есть не им, а одной, самой горластой. Но все-таки сдержалась. Нагрубишь – еще хуже будет.

Слава богу, пациентов у нее сейчас, в середине лета, практически не было. Ну так, зашли один или два привычных старика, не столько чтобы она их посмотрела, сколько чтобы она с ними поболтала. У них же это одно развлечение… Мари всех принимала и всех выслушивала. В пять часов она закрыла дверь медпункта и пошла на вторую половину дома, где жила сама. Взяла Квача и повела его на долгую прогулку в луга. Та же деревенская «общественность» в свое время подняла вой, чтобы она не пускала его без поводка на городские улицы: здешних мелких шавок он, видите ли, своим характером до икоты доводит. Ну, уж за околицей-то Мари спустила его с поводка и душу они отвели. За Мари увязались Курт, внук мельника (отец его погиб на Северной, мать умерла от болезни) и Альберт, сын участкового Вебера, – два ее самых близких здесь приятеля среди ребятни (или не столько ее, сколько Квача, как Мари подозревала). Они сейчас ходили как в воду опущенные, потому что пропала Грета, с которой оба мальчика сильно дружили, но прогулка с «докторским псом» – это было святое.

А когда они все втроем волокли упирающегося (больше в шутку, если бы уперся по-настоящему – небось всех бы троих за собой утащил) Квача назад в «медицинский садик», где он жил в огромной конуре, они еще издалека услышали крик и ор, который раздавался… да, где-то около домика участкового.

– Что это там делается? – удивилась Мари. – Альберт, у тебя глаза зорче, сбегай, погляди.

– У него зорче, а я бегаю быстрее! Я погляжу! – крикнул Курт уже на бегу. Альберт сорвался следом: «Эй! Меня попросили!»

Не успела Мари пройти и двух заборов (Квач как раз решил, что самое время поупрямиться), мальчишки вернулись. Точнее, вернулся один Альберт.

– Тетя Марихен! Тетя Марихен! – так ее прозвали дети в деревне, на местном диалекте это было такое уменьшительно-ласкательное. – Там… там такое! Там старостиха башмачок анитин нашла, а из башмачка нога торчит! А еще они все пошли Хромого Ганса бить! А папа их пытается удержать, а они не слушают! Тетя Марихен! Я должен бежать! Курт уже побежал к Хромому Гансу, предупредить его! Они же его убьют!

– Я с тобой, – Мари приняла решение быстро. – И Квач с нами. Знаешь короткий путь?

– Знаю, – Альберт от волнения совсем покраснел. – Только… – он с сомнением поглядел на Мари. – Вы за мной не угонитесь… Там холмы… а вы – тетенька…

– Да уж, не девочка, – фыркнула Мари. – Еще одно слово – и я тебя поймаю и выдеру как сидорову козу. Женщинам о возрасте не говорят, заруби себе на носу!

Мари действительно поспела, да не как-нибудь, а вполне удовлетворительно. По дороге Альберт рассказал ей все: как Анитина мама подняла шум, как и вообще вела себя как безумная, только что в пыли не валялась (а волосы на себе рвала!), как мужики все-все собрались, взяли вилы (а Куртов дед даже ружье взял) и пошли к Хромому Гансу. Убивать. Им-то ведь не докажешь, что если человек не хочет жить с себе подобными, то еще не значит, что он не виноват во всех смертных грехах. Даже в животном мире отшельничество случается.