Текст книги "Жертвы Северной войны (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

– Отлично, – весело сказал Джон. – Ты принят, Тед.

– Садись, – один из парней подвинулся на диване, что стоило ему порядочных усилий, и хлопнул по ткани рядом с собой. – Я Брюс.

– А меня зовут Саймон, – сказал парень, сидящий на стуле рядом с диваном. – Как ты думаешь, война с Германией начнется?..

– Да ни за что! – перебил Саймона Брюс. – Правительство не хочет воевать. Это все чистой воды недоразумение! Кому какое дело, напал фюрер на Польшу или нет?.. Полякам давно было пора подпалить усы! Все дело в том, что из-за этих дурацких гарантий премьер-министр просто не мог отступить…

– Одну секунду! – Джон повысил голос. – Друзья, напоминаю, что мы хотели сегодня поговорить на другую тему. Я достал это! – он помахал над головой несколькими отпечатанными на машинке листочками, которые до того нес в руке. – Достал! Речь фюрера в Рейхстаге от 1 сентября!

По комнате прокатился одобрительный гул.

– Уилл, прочти, пожалуйста! – Джон сунул листочки парню, сидящему неподалеку от него.

Тот встал, откашлялся, пробежал глазами верхний листок и начал медленно, четко читать хорошо поставленным голосом:

– Депутаты германского Рейхстага! В течение долгого времени мы страдали от ужасной проблемы, проблемы созданной Версальским диктатом, которая усугублялась, пока не стала невыносимой для нас. Данциг был – и есть германский город. Коридор был – и есть германский. Обе эти территории по их культурному развитию принадлежат исключительно германскому народу. Данциг был отнят у нас, Коридор был аннексирован Польшей. Как и на других германских территориях на востоке, со всеми немецкими меньшинствами, проживающими там, обращались всё хуже и хуже. Более чем миллион человек немецкой крови в 1919-20 годах были отрезаны от их родины. Как всегда, я пытался мирным путём добиться пересмотра, изменения этого невыносимого положения. Это – ложь, когда мир говорит, что мы хотим добиться перемен силой. За 15 лет до того, как национал-социалистическая партия пришла к власти, была возможность мирного урегулирования…

– Все-таки до чего он хорошо говорит! – шепнул Саймон Теду. – Ты, кстати, все понимаешь?.. Твой английский вполне на уровне, но…

– Спасибо, мне все понятно, – ответил Тед.

Ему действительно было все понятно.

Версальский мир действительно был позорен и унизителен для Германии. Данциг действительно мог бы – ну, по крайней мере, имелись некоторые основания для этого – считаться немецким. В Судетской области в Чехословакии, куда в тридцать восьмом году вторглись немецкие войска, действительно проживало более миллиона этнических немцев. Австрия действительно спала и видела, как бы присоединиться к Германии, с которой ее связывала общая история, общая культура, общие чаяния и враги.

Уничтожение евреев – отчасти перекос, отчасти необходимая мера.

Этнические чистки – мобилизация национального самосознания.

Тед все понимал.

– Друг моего отца, – шепнул Тед Саймону, – у которого мы сейчас живем… он говорит, что война все равно будет. Не позже зимы. Что нерешительность парламента – на поверхности. Что если бы Гитлер просто так напал на Польшу, то, может, наши бы еще и не вмешались, но ведь Германия союз со Сталиным подписала, а Чемберлен слишком ненавидит коммунистов и теперь он по-настоящему напуган.

– Чушь… – неуверенно возразил Саймон. – Вот как раз из-за союза со Сталиным он и не будет воевать…

Уилл прервался и беспомощно посмотрел на собравшихся. Джон строго сказал:

– Тед, Саймон, о чем вы так жарко спорите?.. Может быть, поделитесь?..

– Да так… – Тед слегка покраснел. Ему было неловко, что Уилл из-за него перестал читать.

– Нет, Джон, стой, это может быть важно! – заспорил Саймон. – Тед считает…

– Да я могу ошибаться, – запротестовал Тед. – Мало ли, что дядя Мейсон говорил… Может, я не так расслышал!

Все теперь смотрели на Теда. Он вздохнул и сказал:

– Ну… если хотите, я…

– Очень хотим, – заметил Джон.

Тем же Вечером Тед разговаривал с Мейсоном Хьюзом в домашнем кабинете последнего, в присутствии Альфонса Элрика. Эта комната на типичный английский начальственный кабинет не походила: здесь не было массивного шкафа темного дерева, лампы с красноватым абажуром и тяжелых портьер, зато имелась легкая этажерка, заваленная бумагами, какая-то очень техничного вида лампа с раздвижной стойкой, а окна прикрывали легонькие бежевые занавески. Но работали здесь много и плодотворно – это становилось ясно хотя бы по количеству чашек из-под кофе, скапливающихся под бумажными завалами.

– Ну, как все прошло? – спросил полковник Хьюз.

– Нормально… обычно, – пожал плечами Тед. – Все как вы и говорили. Обычные ребята… нормальные. Вроде меня.

– А я тебя предупреждал, что это не то, о чем в авантюрных романах пишут, – пожал плечами Мейсон. – Да и не стал бы я допускать тебя к… как это… приключениям.

– А я и не стремлюсь… – вздохнул Тед. – Просто мне хотелось… ну, вы понимаете. Показать, что я понял.

– Что ты понял? – спросил полковник.

– На какой я стороне, – со вздохом ответил Тед. – Вы знаете… идеи герра Гитлера мне по-прежнему симпатичны. Вот если бы вся Европа объединилась… под Германией, под Англией, все равно… это было бы сколько пользы! И торговля бы процветала, и наука…

– А ты не веришь, что Европа сможет со временем объединиться и так, без чьего-либо главенства?.. – мягко спросил полковник Хьюз.

– Вряд ли, – пожал плечами Тед. – Мы ведь веками жили врозь… враждовали. Нас только общий враг и может объединить… ну хотя бы вроде России. А если будет еще одна война… то, конечно, мы еще сто лет не объединимся! Если вообще уцелеем… Или все-таки будем дружить против Советов или там Японии, когда она Китай проглотит, а сами между собой грызться по поводу и без…

Мейсон Хьюз улыбнулся.

– Знаешь, я бы боялся не грызни, а бюрократии… – задумчиво сказал он. – Бесконечной говорильни… Со времен Макиавелли наши дипломаты только и учились, что разговоры разговаривать… Но в целом в твоих размышлениях что-то есть. Ну ладно, так все-таки, почему же ты три месяца назад пришел ко мне и спросил, не можешь ли чем-нибудь помочь?..

– Я ведь уже говорил вам.

– А все-таки еще раз повтори. Возраст у меня уже. Склероз начинается.

Тед улыбнулся. Мейсон Хьюз совершенно не выглядел старым. Ну, поседел немножко, а так на вид лет сорок, не больше.

– Я сказал: «хорошо было бы, если бы Германия объединила Европу». Но им не удастся. Я не знаю, кто победит в войне, которая вот-вот начнется, но я знаю, что проиграют точно все. Я уверен, что от Германии вообще мало что останется. И чем дольше продлится война, тем меньше останется. Я бы хотел помочь… хотя бы самым малым. Ведь это тоже моя родина. Я там никогда не был, но я немец. Да и Швеция может пострадать.

Мейсон улыбнулся.

Тед сник.

– Я наивные глупости говорю, да? – спросил мальчик.

– Нет, что ты, – ответил полковник. – Наивно немного, да, но уж никак не глупо. Кроме того…. как тебе сказать, я ведь тоже так думаю. И тоже стараюсь помогать понемногу… чем могу. Ты молодец, Тед. Ходи на собрания этих сынов Ариев, и если вдруг…

– Если вдруг со мной попытается связаться, или я четко увижу, что они имеют связь с Верноном, какие-то немцы или еще кто в том же духе, я немедленно рассказываю вам! – от волнения Тед слегка путался в словах. – Да. Но знаете, там сплошные разговоры. Ну и несерьезно все. Зачем они разведчикам или там вербовщикам?..

– Ну вот и проверишь, – полковник вздохнул. – Помнишь, что я тебе еще говорил относительно успеха и неудачи в нашей работе?..

– Да, сэр, – ответил Тед. – Кстати, я бы тоже хотел, чтобы они с резидентами не были связаны. Хорошие ребята.

– Да ничем им не грозит, даже если связаны, – поморщился Хьюз. – По домам разгоним да на заметку возьмем, вот и все.

– Ну… – Тед поднялся. – Я пойду, ладно?.. Мама хотела со мной насчет школы поговорить.

– Иди, конечно, – кивнул полковник.

– До свидания, дядя Мейсон… Дядя Ал…

Тед вышел.

Когда за ним закрылась дверь, Мейсон Хьюз с иронией посмотрел на Ала.

– Ну, как тебе мальчик?.. Убедился, что ему ничего не грозит?..

– Хороший мальчик, – сдержанно ответил Ал. – Я по-прежнему не одобряю этой его затеи, но в данном случае запрещать будет только хуже. Уж настолько-то я подростков знаю – их хлебом не корми, дай что-нибудь доказать… себе, миру. Желательно, наперекор всему остальному человечеству. Да и я не могу ему запретить – я ведь не отец. А Уэнди говорить нельзя, вы абсолютно правы.

– У тебя ведь нет детей? – спросил Хьюз.

– Нет. Как и у вас.

– У тебя все еще впереди, – Хьюз встал из-за стола, подошел к окну, выглянул на улицу. – Успеешь и отцом побыть, и мужем, и… черт, да чем только не успеешь! Послушай, ты на сколько лет меня моложе?..

– Лет на пятнадцать, я полагаю, – Ал пожал плечами. – Не знаю. Не важно. Знаете, полковник… вряд ли у меня в этом плане что-нибудь получится. Особенно если я застряну здесь.

– Ты заботишься о Уэнди и о Теде, как будто они твои собственные жена и сын.

– Скажем так: я чувствую моральную ответственность. Но Уэнди не моя жена, а Тед мне не сын все-таки. У меня… – Альфонс заколебался, потом все-таки сказал. – Дома я полюбил одну женщину. У нас было очень мало времени, но… я хотел бы вернуться к ней. Очень хотел бы. Извиниться за свое исчезновение, спросить, не даст ли она мне еще один шанс… Думаю, она ужасно на меня зла, если думает, что я пропал без вести. Или забыла меня, если думает, что я умер.

– Может быть, ты встретишь похожую на нее здесь? – спросил мистер Хьюз. – Ты же сам говорил, что в наших мирах живут двойники.

– Может быть, – Альфонс улыбнулся. – Спасибо, полковник.

– Я надеюсь, что ты вернешься, Ал. Очень надеюсь. И что наш Альфонс вернется тоже. Знаешь, я тут подумал…

На столе, где-то под бумагами, пронзительно заверещал телефон. Полковник ругнулся и принялся торопливо откапывать его, свалил стопку бумаги на пол, опрокинул едва полный стакан с кофе… Наконец, нашел, схватил трубку и раздраженно крикнул: «Да! Полковник Хьюз слушает!»

Через секунду лицо его вытянулось. Несколько раз он ответил в трубку односложно, потом повесил ее на рычаг.

– Ал, мне нужно уехать, – сказал полковник быстро и деловито. – К сожалению, в оперу с вами сегодня пойти не смогу, извинись за меня перед Эдом, Мари и Уэнди…

– Да ничего… – начал было Ал, но полковник прервал его нетерпеливым взмахом руки.

– Совещание. Срочное совещание. Вернусь, возможно, только завтра.

…Через пятнадцать минут полковник уже садился в автомобиль. Раздраженно расстегнув верхнюю пуговицу пальто, он коротко приказал водителю: «Чартвелл».

Опера Алу нравилась. От души нравилась. В Аместрис он так и не смог попасть в оперный театр – если не считать того раза, когда пришлось брать фигуранта на пару с Эдом, давно, лет десять назад. Ни конца, ни начала пьесы Альфонс так и не увидел.

Здесь же он был в опере уже третий раз за те месяцы, что они прожили в Лондоне.

– Это мое любимое место, – сказала Мари взволнованно, имея в виду игру солистки. – Правда же, она тут просто чудесна?..

Ал едва было не ответил машинально: «Да, конечно», но его опередили – ответил Эдвард.

– Конечно, – сказал он. И зевнул.

Эдварду опера откровенно не нравилась, так же, как и настоящему брату Альфонса. И вообще в театр, в кино или на любое иное культурное мероприятие его можно было заманить только с большим скрипом, или и вовсе мерами, которые Альфонс квалифицировал бы как шантаж.

Мари хмыкнула. Ее отличало замечательное качество: она все еще относилась к недостаткам своего невенчанного супруга с юмором.

Ал только гадал, обладает ли этим качеством его Мари. Глупо, конечно… С тем же успехом он мог бы гадать, жива ли она вообще: он ведь даже не знал, что случилось там, на месте взрыва. Да и Эдвард, если подумать, мог не уйти достаточно далеко…

Шестой месяц Альфонс Элрик гнал от себя подобные мысли.

Занавес задернули, публика бурно зааплодировала.

– Что? Уже антракт? – спросила Уэнди, вскинув голову. Кажется, во время пьесы она думала о своем. Последние месяцы давались ей не легко. Впечатление, или морщинки в уголках глаз стали заметнее?.. Ладно, насчет морщинок он, может, и преувеличивает, но она явно похудела. И вообще выглядит гораздо тише и грустнее, чем Ал хотел бы видеть аналог Уинри.

На днях Ал спросил ее, в порядке ли она, и Уэнди ответила: «Наверное, стоит издавать такие специальные правила для женщин. И первым пунктом должно стоять: „Никогда не любите своих мужей. Толку чуть, а беспокойства слишком много“». Ал пожал плечами: «Тогда должна быть особая человеческая памятка: „Вообще никого не любите“». Уэнди улыбнулась. «Да, это было бы проще».

В антракте все остались сидеть на местах. Вышел один Ал, по самой что ни на есть естественной причине. Несколько позже, споласкивая руки в туалете, он посмотрел на собственное отражение в зеркале и отметил, что надо бы подстричь бороду, а то отросла. И… да, непременно надо снова купить себе очки. До сих пор Ал это откладывал, отговариваясь тем, что зрение у него хорошее. Однако он носил их… ну да, с тех пор, как отпраздновал восемнадцатый – или двадцать четвертый – день рождения. И очки отлично служили ему.

Да уж, надо вживаться в этот мир. Бесполезно жить прошлым. Надо привыкать к настоящему. Здесь есть люди, за которых он чувствует ответственность; здесь есть люди, которых он рано или поздно научится любить. Здесь есть много такого, что надо сделать. Здесь иногда бывает больно… так же, как иногда бывало там.

А солнце здесь такое же. И воздух, что характерно. И цвета другие. И местная Мари не любит его… ну ладно, еще вопрос, любила ли та. Она же честно говорила ему, что ничего не знает и ни в чем не уверена.

В целом же, жить здесь можно. Долго и плодотворно. И с обычной долей человеческого счастья. Он, конечно, будет скучать по настоящему Эду и настоящей Уинри, да и по племяшкам, но печаль печалью, а день за днем.

В зеркале Ал увидел, как одна из кабинок распахнулась, оттуда вышел пожилой седовласый человек, направился к раковине… Когда он отвернул соседний кран и принялся намыливать руки, Ал негромко и удивленно спросил:

– Отец?

Человек вскинул глаза… они смотрели в зеркало, глядя друг на друга. Филипп Ауреол Теофраст Гогенхайм аккуратно сполоснул ладони, выключил воду. Они резко развернулись друг к другу и обнялись.

– Ал! – воскликнул Гогенхайм, когда они отстранились друг от друга. – Господи, не ожидал тебя здесь увидеть… Как же ты изменился… ты похож на отца Триши, ты знаешь?

– Я думал, я на тебя похож…

– Да, есть немного, но…

– Отец, как ты?..

– Да ничего, ничего, в общем… Триша умерла, ты знаешь?.. Та, которая здешняя. От рака легких. Я не думал, что переживу ее, но… Кстати, а что, Эдвард тоже здесь? Вы через Врата или как? И ваши двойники…

Тут дверь туалета резко, со стуком, распахнулась и на пороге появился некий мужчина, совершенно Алу незнакомый. Был он бородат, черноволос, всклокочен и одет очень странно, не говоря уже о том, что довольно небрежно. Да нет, не странно! Мозги Ала совершили определенный кульбит, совмещая нормы разных миров, и тут же он сообразил: мужчина был одет по моде Аместрис! Во всяком случае, эти плащи с капюшонами и отложными воротниками, притом непременно с зигзагами на боковинах, были последним писком в Столице года три назад.

– Элрик! – воскликнул он. – Вот вы где! А я вас повсюду ищу!

– Вы… – начал Альфонс.

– Вам привет от брата, – человек подскочил к Альфонсу, заговорщицки улыбнулся и схватил его за рукав. – А меня зовут Кир, и я друг Хайдериха. Ну, пойдемте, пойдемте, что же вы встали, – с этими словами он потащил оторопевшего Ала к одной из кабинок. На ходу еще оглянулся на Гогенхайма и бросил: – Извините, милейший, срочно-срочно! Окна осталось на двадцать три секунды!

Он пинком распахнул дверь кабинки, та весело скрипнула. А за дверью не было унитаза – за дверью оказался широкий пульт, похожий на пульт охраны какого-нибудь правительственного учреждения – со множеством экранов и рядами рычажков-переключателей, – а также со стоящей на краю грязной эмалированной кружкой, из которой торчала чайная ложечка.

– Привет, коллега! – навстречу растерянному Алу шагнул какой-то тип, ужасно на кого-то похожий (Ал не сразу сообразил, что похож тип на него самого, только бритый и более худощавый), хлопнул его по плечу и прошел в дверь за спиной Ала.

Потрясенный, Элрик обернулся.

Позади него действительно была дверь, но не туалетной кабинки: серая такая, плотно закрытая, с прикрепленной магнитиком запиской. Буквы записки были непонятными.

– Ну что, господин Элрик, – весело спросил чернобородый, – так куда вас высаживать в Столице?.. Около дурдома, с сопровождающей объясняться? Или сразу домой пойдете?

– А что здесь написано? – спросил Ал, ибо более умный вопрос у него так и не родился.

– Здесь написано: «Не буди вахтенного, дам в ухо». Ее обычно на ту сторону двери перевешивают.

– А где… – Ал оглянулся. Комната была странная. Очень маленькая, с двумя причудливо выглядевшими креслами, крепящимися к пульту рычагами (одно отведено в сторону, чтобы дать место), контрольных приборов здесь было – немеренно. Но больше всего Ала поразили не они, а необыкновенного качества – цветные, многие и объемные, а какие-то даже с движением – фотографии, расклеенные по стенам. Тема фотографий особым разнообразием не отличалась: голые и частично голые… женщины. Ну не девушки же! Хотя парочке, судя по всему, едва сравнялось шестнадцать.

В жизни Ала бывало всякое, но тут он едва не покраснел.

– А это рубка летающей тарелочки. Мужики по знакомству согласились…

Дверь с табличкой на секунду приоткрылась, и там показалось чье-то донельзя недовольное лицо. Рот недовольного открылся и что-то изрек – Ал не понял ни слова.

Кир что-то быстро ответил, дверь захлопнулась, и Алов проводник торопливо скакнул к пульту.

– Так, сейчас-сейчас…

– Что он хотел? – спросил Ал.

– Он меня торопил. Это пилот наш, ему не нравится, что я, гуманитарий, в рубке хозяйничаю, но тут троим не развернуться… Ага, вот она, эта кнопка.

Альфонс хотел уже было после фразы о гуманитарии заорать «Не нажимай тут ничего!», но попросту не успел. Кир уже решительно толкнул Ала в бок, да так, что алхимик чуть не упал. Попытался за что-то ухватиться… и обнаружил, что схватился за чахлую осинку в палисаднике.

Дворник в фартуке поверх теплой куртки неодобрительно посмотрел на Ала (во взгляде читалось неизменное «Наклюкались тут по случаю праздника…»), но ничего не сказал. Ал, ошалело оглянувшись вокруг, понял, что стоит он в палисаднике рядом с собственным домом, а над ним хмурится дождевыми тучами небо Аместрис. Зимнее небо Аместрис.

«Да боже мой! – подумал он. – Я же не договорил с отцом!»

Пораженный Гогенхайм наблюдал, как дверка туалетной кабинки, которая еще не перестала суматошно хлопать после того, как зашел его сын, остановилась, перехваченная чьей-то рукой, а в следующую секунду из кабинки появился Альфонс Хайдерих – его Гогенхайм последний раз видел лет пять назад, когда приезжал по делам в Стокгольм.

– Добрый вечер, – сдержанно поздоровался молодой человек. – Простите, это точно Опера? Мой друг Керспи ничего не перепутал?

Гогенхайм кивнул.

– Полагаю, твой друг не ошибся, – сдержанно сказал он.

– Тогда, может, вы мне подскажете, где моя жена?

– Боюсь, это тебе придется выяснять самостоятельно, – улыбнулся Гогенхайм. – Я здесь оказался случайно.

– Мы все здесь случайно, – вздохнул Альфонс Хайдерих.

* * *

Альфонс поднялся по лестнице на второй этаж в некоторой нерешительности остановился перед дверью их квартиры. Голова у него несколько кружилась. Он до конца не понимал, на каком свете – да-да, в каком мире! – находится, не сон ли все это и… и вообще он мало что понимал. Когда ничего не понимаешь, лучше всего делать то, что ты можешь сделать – как в задаче со многими неизвестными. Сейчас Ал мог, например, позвонить в собственную дверь. Тот странный человек, отрекомендовавшийся другом его двойника, во-первых, и инопланетянином – во-вторых, выбросил его именно сюда… значит ли это, что в квартире кто-то есть и что ему откроют?..

А зачем открывать – у него же есть ключ!

Альфонс сунул руку в карман, и только не обнаружив кармана на нужном месте понял, что в голове у него что-то сместилось. Проведенные вне дома месяцы будто изгладились из памяти, и он машинально решил, что одет в тот самый светло-серый удобный «штатский» плащ, в который одевался не на заданиях. У этого плаща были потрясающе удобные карманы… Он должен висеть сейчас дома, в Ризенбурге. Если его не выкинули. Уинри, кстати, давно точила на этот плащ зубы – заявляла, что он Алу категорически не идет, и давно пора осчастливить им ближайшую помойку.

Альфонс улыбнулся сам себе и позвонил.

Дверь открылась почти сразу.

– Пробежку, что ли, устроил?.. – весело спросил появившийся на пороге человек и начал говорить еще что-то, но осекся. В замешательстве посмотрел на Альфонса. Нахмурился, будто не узнавая.

Ал тоже машинально нахмурился, потому что не сразу сообразил, что за незнакомый мужик в тапочках и кухонном фартуке стоит на пороге его квартиры. Дошло до них одновременно.

– Рас?!

– Ал?!

Рассел сглотнул и посторонился.

– Ну проходи, что ли…

– Спасибо, – машинально ответил Ал. Прошел в гостиную.

Гостиная выглядела гораздо опрятнее, чем в те периоды, когда в квартире обитали только они с Эдом – как будто Уинри сейчас была в Столице. Еще Ал заметил, что на стене появились две новые картины – морские пейзажи, один с белым маяком на скале, другой с кораблем у причала. А в целом совсем ничего не изменилось.

– Ты опять здесь живешь? – спросил Ал. – Небось, снова соседи затопили, а у Флетчера опять кто-то из детей заболел, и ты не хочешь у них гостить?

– Почти… – задумчиво ответил Рассел.

– А где Эд и Уинри?

– Уинри уехала в Ризенбург, вот как раз сегодня утром. А Эдвард в центральном военном госпитале, уже больше трех недель.

Ал вздрогнул.

– С чем? – резко спросил он.

– Его помяли конкретно, когда они Жозефину Варди с компанией брали… Они же в Драхму смотались, ты не в курсе?.. Ну там то, се… Да не переживай ты, Эд уже выздоравливает. Уинри потому и уехала. Девчонки ваши там уже долго без нее, живность опять же… Ничего, вроде, все в порядке. А…

– Поеду-ка я к Эду, – сказал Ал. – Сегодня какой день недели?

– Суббота…

– А, плевать, – Ал махнул рукой. – Пустят.

И выскочил из квартиры на лестницу, машинально отметив, что пораженный Рассел забыл закрыть за ними входную дверь.

– Постой! – Рассел крикнул ему вслед, высунувшись в коридор. – Ты как вернулся-то?!

– А это уже начальство решит, когда я отчет напишу! – крикнул Ал беспечно, распахивая дверь на улицу. – Я сам ни черта не понимаю!

Ему уже давно не было так легко и тяжело одновременно.

Отчет… конечно, он напишет отчет. Но это потом. Сначала он должен увидеть Эда. Только теперь Ал понял, как он безумно скучал по брату – словно бы до сих попросту не позволял себе этого понимать. А еще Эд скажет ему, где найти Мари – наверняка ведь знает. Она наверняка проходила по делу как свидетельница. Эд всегда держит в голове все детали. И Ал непременно Мари отыщет. Если она еще помнит его… может быть, она даст ему еще один шанс?

Он торопливо шагал по улице, разбрызгивая лужи, и даже не вспомнил о том, что можно было бы сесть на трамвай или взять такси. Да и денег нормальных у него не было.

* * *

Мари остановилась перед входной дверью, чтобы немного отдышаться, прежде чем вставить ключ в замок. Ей было несколько неловко, что пустяковые два пролета заставили ее запыхаться – пусть едва-едва, но все-таки… Сколько там она дополнительного веса таскает?.. Ну килограмма три, не больше пока. Что уж, сразу и расклеиваться?

Прогулка помогла. Ели в парке стояли такие зеленые, и трава под ними кое-где тоже с лета почти не пожухла. Можно было представить, что это не зима, а весна, или даже лето, просто день необычно холодный. При мысли о лете делалось легче. Все-таки эта зима слишком затянулась… С ума сойти… а ведь всего-то месяц прошел от нее, проклятой.

Ключ повернулся в замке уже почти привычно, и Мари вошла, на ходу расстегивая плащ. Подумала «не забыть свернуть поводок», сообразила, что никакого поводка нет, и поняла, что соскучилась по Квачу. Как-то он там без нее?

Мари вошла в гостиную и увидела Рассела. Тот сидел на диване и курил, что было необычно: Мари знала, что он иногда курит, но фитоалхимик делал это крайне редко и, как правило, на улице.

– Рассел, что с вами? – спросила она осторожно. – Что-то случилось?

Рассел посмотрел на нее как будто даже удивленно.

– Ал вернулся, – сказал он.

– А он куда-то уходил? – поинтересовалась Мари, про себя подумав, что Хайдерих, очевидно, тоже любит гулять.

– Да нет же, – сказал Рассел, и достал новую сигарету. – Настоящий Ал вернулся. Если, конечно, это у меня не галлюцинации от перенагрузки на двух работах, – грустно прибавил он.

– Каких двух работах? – спросила Мари, но Рассел ничего не ответил.

И тут до нее дошло, что же он сказал. Да так дошло, что даже руки похолодели.

– Постойте… – сказала она. – Как это вернулся? По-настоящему вернулся?

Рассел кивнул.

– Ну и где же он?!

Мари показалось, что у нее голос сейчас сорвется на крик, но на самом деле она едва шептала.

– Убежал в больницу к Эду, – сказал Рассел. – Про вас даже не спросил. Вот я и думаю: может, галлюцинация? Чтобы Альфонс не вспомнил…

– Он не знает обо мне, – сказала Мари. – Он не знает! – и тихо засмеялась.

– Мари, с вами все в порядке? – осторожно спросил Рассел.

– Все в полном, абсолютном, замечательном порядке! Рассел, дорогой вы мой, я вам говорила, как я вас люблю?! Как вы замечательно готовите яичницу?! Ну ладно, я побежала!

– Мари, куда вы… – Рассел вскочил и поймал ее за рукав. – Машину хотя бы вызовите! Как же вы одна?..

Он усадил ее на диван, подскочил к телефону и начал набирать какой-то номер.

Мари сидела, сжимая руки, и чувствовала дикий ужас, затопивший все ее существо.

* * *

Альфонс был совершенно прав: несмотря на вечер субботы, его пустили, хотя дежурная сестра и вызванный ею на подмогу дежурный врач были не слишком-то рады по этому поводу. Помогло то, что начальник охраны госпиталя знал Альфонса лично, так что ситуацию удалось разрулить с наименьшими потерями.

Когда Альфонс вошел в палату Эдварда, его брат спал. С какой-то нежностью Ал подумал, что давненько не видел его спящим – может быть, уже несколько лет. А ведь в детстве это было самым привычным зрелищем: смотреть, как брат безмятежно дрыхнет и стараться ему не завидовать. Не завидовать – получалось. Не грустить – нет.

Ал осторожно закрыл за собой дверь, пододвинул к постели стул, аккуратно стоящий у постели, сел и задумчиво подпер подбородок рукой. Ему почему-то не хотелось будить брата.

Через какое-то время Эд открыл глаза и, недовольно морщась, сел на кровати.

– Гадость всякая снилась, – сказал он мрачно. – Будто тебя убили.

После чего зевнул.

– Ага, – сказал Ал. – Вот уж гадость так гадость.

Эд повернул голову и внимательно посмотрел на него. После чего сощурился и процедил сквозь стиснутые зубы:

– С-скотина. С-сволочь. Я бы тебе в челюсть заехал, да рука еще болит.

– Не заехал бы, – сказал Ал, сглатывая комок в горле. – С тех пор, как мама умерла, ты меня никогда первым не бил.

– Все когда-то происходит впервые, – мрачно заметил Эд, и откинулся на подушку. Прикрыл глаза. Сказал сердито: – Ты хоть понимаешь, что я так и не верил, что ты погиб?! Наизнанку вывернулся, заставил себя это понять, даже смиряться начал потихоньку – и тут опля, вроде как ты жив! Или нет – не поймешь! Черт побери, Ал, никогда больше так не делай!

– То же самое я могу сказать и тебе, – не менее сердито произнес Ал. – Кто тебя просил в больницу попадать, пока меня не было?! Знаешь, как я перепугался, когда Рассел мне сказал!

Они посмотрели друг на друга. И сказали хором – Эд зло, а Ал с улыбкой:

– Оба мы хороши.

После чего Ал все-таки крепко обнял брата.

– Осторожнее! – буркнул Эд. – У меня еще ребра толком не зажили! Сознавайся, Сколько тебе заплатили, чтобы ты закончил дело эсеров?!

Ал отпустил старшего брата еще до того, как Эдвард закончил фразу. И спросил обеспокоенно:

– Кстати, а что у нас делает Рассел?.. Чего-то он темнил…

– Что-что… – Эд по-прежнему смотрел сердито. – Жену твою охраняет. По просьбе Роя.

– Что?.. – Ал тут же сел прямо. – Какую жену?

– Мари, кого же еще, – Эд передернул плечами и отвернулся. – Она важная свидетельница, охранять надо было, прятать… Я просто… ну, я подумал, что это была хорошая идея. Вот и оформил там… задним числом. Вы люди взрослые, разберетесь теперь. Ну, разведетесь, в крайнем случае. Хотя лично я бы не советовал. Она… ну, ничего так, эта Мари. И ребенок, опять же.

– Ребенок?!

– Ну да… – Эд слегка кашлянул. На Ала он старался не смотреть. – Очень надеюсь, что это мальчик. Если мне не суждено обзавестись сыном, то, может, хоть племянником?..

Ал быстро подсчитал что-то в уме.

– Шестой месяц? – спросил он.

– Точно.

– И… где она?

– Собственно говоря, должна быть у нас. Не в Ризенбурге, а здесь. Если ты заходил домой, то просто удивительно, как ты ее не встретил.

Ал чувствовал дикий, отчаянный страх. «Ну все, – понял он. – Теперь она меня точно не простит. Да и как мне в глаза-то ей смотреть?..»

Не видя Мари полгода, он был уверен, что любит ее как никогда теперь… тем более, Эд о ней хорошо отзывался, а такая скупая похвала в его устах приравнивалась к прочувствованной речи у любого другого. Например, самая большая похвала, которую Ал слышал от него в адрес Уинри, гласила: «Она отличный механик и хороший друг».

Хорошо, что Мари теперь его жена: может быть, она не сразу пошлет его куда подальше, ведь развод – дело долгое. Он докажет ей, что он может быть ей хорошим мужем… обязательно докажет! Он сделает так, что она полюбит его так же, как он любил ее все это время…

Ал сгорбился на стуле, спрятав лицо в ладони. Ему было безумно страшно.

– Что с тобой? – с тревогой спросил Эд.

– Все хорошо, – Ал поднял голову и вымученно улыбнулся, подавляя в себе желание сорваться с места и броситься на вечерние улицы на поиски Мари. – Слушай… расскажи лучше, как вы Жозефину взяли?.. Она сбежала тогда, да?..

– Да… да нет, это неинтересно! Слушай, а как ты?.. Ты снова в тот мир провалился?.. К нам Альфонс опять попал, который Хайдерих… а ты…

– А я да, там был. Но толку рассказывать?.. Мир как мир. Ты там тоже был. У них там война началась. Большая будет война. Очень большая, – Ал вздрогнул. – Германия снова мутит воду, если тебе это о чем-то говорит.

– У нас, может, тоже, – мрачно ответил Эд. – С Драхмой не все гладко. Может быть, реванш взять собираются. Мне тут не приносят свежих газет, но что я, полный идиот, что ли?