Текст книги "Жертвы Северной войны (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

– Вы потерпели неудачу? – спросила Мари, вспомнив холодный голос Ганса. Что-то там он говорил, что успех человеческой трансмутации хуже, чем неудача.

– Напротив, – голос Эдварда был также холоден. – Мы преуспели. Если это можно так назвать. Вместо матери мы оживили чудовище, которое потом доставило нам много хлопот. Мертвого оживить невозможно. Можно… можно сконструировать тело, и призвать туда какие-то куски памяти, но душу синтезировать нельзя. Что бы это ни было – «душа». Получится гомункулус, монстр… Однако такой обмен весьма и весьма «дорог»… вы же знаете основной принцип алхимии?

– Равноценный обмен, да, – Мари напряженно слушала, ожидая, что сейчас услышит какой-нибудь очередной ужас. Это не человек, а ларец Пандоры, только внутри – страхи, а не страсти.

– Так вот, человек – это не просто сумма химических веществ. Очевидно. И не только суммой химических веществ надо расплачиваться за попытку… даже за попытку. Алхимический круг возмещает разницу за счет тела алхимика. Я потерял ногу. Ал… когда сияние исчезло, я увидел горку одежды на том месте, где стоял брат. И лужу крови.

Вот он, ужас.

– Погодите, но Ал, которого я знала, живой человек?! Не какой-то там гомункулус или как его там?! Вы же его не оживляли?!

По губам Эдварда скользнула мрачная улыбка.

– Нет, каким-то чудом мне хватило ума этого не делать. Я придумал ход, который тогда показался мне спасительным… в итоге он таким и оказался, но отнюдь не благодаря мне. Мы занимались всем этим в мастерской отца. А там, не знаю уж, зачем, стояли старинные доспехи. Две пары. Они там были, сколько мы себя помнили. Одни полные… в смысле, со всеми деталями, только без щита и меча, от других – только панцирь на подставке. Мне удалось доковылять до них и свалить те, что были полные. Пока… пока трансформация творилась, я побывал в одном очень странном месте. Туда, как я потом узнал, способны попасть только самые искусные алхимики… было бы чем гордиться. И там я кое-что понял… – Эдвард постучал пальцем по виску. – Словами этого не объяснишь. В общем, я понял, как сделать то, что еще никто не делал. Я начертил собственной кровью – у меня все руки были в крови – печать на доспехах изнутри, и совершил трансмутацию. Я хотел прикрепить душу Ала к доспехам – душа пока еще не должна была уйти далеко. Я думал, что погибну… мне было все равно. Если вспомнить, я тогда надеялся, что без меня Ал каким-то образом найдет способ вернуть себе нормальное тело. Я был виноват и должен был искупить вину – хотя бы ценой собственной жизни. Кроме того, из нас двоих именно Ал больше заслуживал жить.

Мари вдруг с дрожью вспомнила, как она рыдала над телом матери. Одно из тех воспоминаний, которые ей хотелось загнать глубоко-глубоко и никогда не отпирать. Тогда ей думалось: «Господи! Возьми мою жизнь вместо ее! Пусть лучше у мамы родятся еще дети, мама такая хорошая, пусть лучше она живет!» Господь, естественно, не внял ее молитве…

Она живо представила страх и гнев мальчика, потерявшего единственного брата… единственного оставшегося члена семьи…

– Но вы не умерли? – спросила Мари. – Потеряли руку, но остались живы, да?

– Да, – Эдвард кивнул. – Тогда… я даже огорчился. Мне хотелось умереть и уйти от всего этого. Я видел этого монстра в круге… видел доспехи, которые вдруг ожили и обратились ко мне голосом Ала… Думал, что смерть искупит вину. Знаете, мне кажется, некоторую вину искупить просто невозможно.

– Искупить – нельзя, – тихо сказала Мари. – А простить – можно. Ал ведь вас простил? Или я ошибаюсь? А вы его? Ведь вы вместе делали все это.

– Ну, Ал простил, конечно. Он всегда был ко мне незаслуженно добр. А я его и не винил никогда. Его-то за что винить? Он просто, как всегда, не мог бросить меня одного, – Эдвард вздохнул. – Эгоистично, конечно, но я благодарен за это судьбе. Может, для него все обернулось бы и лучше, но я без него… просто с ума сошел бы, наверное. Впрочем, – Эдвард хмыкнул, – в этом плане все еще впереди.

– То есть, погодите… Ал несколько лет провел в виде ходячих доспехов? – Мари потерла лоб. «Мне кажется, что я покрываюсь ржавчиной и рассыпаюсь…»

– Пять лет. Потом нам удалось вернуть ему тело. Это тоже было не так просто… Именно поэтому Ал физически моложе меня на шесть лет… был моложе. Вообще-то у нас с ним разница в год. А в итоге всей этой истории последовали приключения, которые растянулись еще на два года. Мы же были вплотную запутаны с этим делом с Северной Войной.

«Мне тридцать три или двадцать восемь, это как считать».

– Так вот… – Эдвард глубоко вздохнул. – О чем я хотел поговорить… Знаете, Мари, потом нам удалось помириться с нашим отцом. Более или менее. Но я очень долго винил его за все, что произошло. И Ал очень переживал из-за всего этого. Элрик – это фамилия нашей мамы, не отца. Мне кажется… мне кажется, Алу было бы очень тяжело знать, что его ребенок не носит его фамилию.

– Такое случается сплошь и рядом, – покачала головой Мари. – Нет… в принципе, если вы предлагаете мне дать ребенку фамилию «Элрик», я совершенно не против… но как? Ведь Ал… – она не сказала «мертв», запнулась. Потом твердо закончила: – Умер. Эдвард почти вздрогнул.

– Да, – сказал он. – По всей видимости, так. Знаете, сегодня, в Камелоте, я понял, что все-таки надеялся. Может быть, надеюсь в глубине души до сих пор. А вы?

Вопрос застал Мари врасплох.

– Не знаю, – сказала она. – Может быть… Мне все кажется, что это какая-то ошибка, что этого не могло быть…

– Но это есть, – просто сказал Эдвард. – Мари… Помните, я сказал, что очень был бы рад, если бы у меня была такая сестра?

Мари кивнула.

– Это осталось в силе. Как вы понимаете, у меня есть связи. Черт, да если понадобится, я к фюреру обращусь! Можно оформить документы задним числом, будто вы с Алом были женаты… будто вы поженились за несколько дней до его… исчезновения..

– Зачем? – пораженная, воскликнула Мари.

– Много причин, – Эдвард начал загибать пальцы. – Во-первых, Ал хотел на вас жениться, разве нет? И вы были не против. Можно сказать, что этим мы просто выполним его последнюю волю. Во-вторых, я знаю, он бы хотел, чтобы его ребенок от женщины, которую он любил, носил бы его фамилию. Черт, да любой нормальный мужчина этого хочет! И, возможно, для вашего ребенка это будет важно, когда он подрастет… В-третьих… вы бы получали пенсию. Довольно большую пенсию. Я верю, что вы женщина независимая и способны сами позаботиться о себе, но все-таки с маленьким ребенком тяжело. А зарплата врача не такая большая. Я бы очень хотел, чтобы вы жили с нами, но… жизнь может повернуться по-разному. Во всяком случае, в случае чего вы не будете зависимы от нашей помощи. Думаю, для вас это важно… хотя это не значит, что я когда-нибудь откажусь вам помогать. В-четвертых – самый несерьезный довод – Мари Варди исчезнет и появится Мари Элрик… или даже лучше Сьюзен Элрик, по второму имени. Тогда вас труднее будет отследить в случае чего. Мы, конечно, предпримем все возможные меры для вашей охраны, но тут никогда лишняя страховка не помешает. Поэтому прошу вас, подумайте. Не отказывайте из гордости.

Мари склонила голову. Она обнаружила, что плохо видит свои руки – сумерки как-то незаметно сгустились совсем, наполнили купе мягкой серой ватой. Вдруг зажегся свет.

Мари вскинула глаза на Эдварда.

– Последний довод ложный, – сухо сказала она. – Если эти ребята имеют возможность следить за вашим домом, они все равно обнаружат мое присутствие. Это уже вопрос о том, как построена ваша собственная охрана.

Эдвард вздохнул.

– Ну… ладно. Но остальные…

– Погодите, не перебивайте меня, пожалуйста… Если вы, Эдвард, считаете, что это действительно поможет… мне, нашему с Алом ребенку, вам… давайте это сделаем. В конце концов, это действительно только бумага.

Квач заворочался и, не просыпаясь, ткнулся носом в ногу Мари. Да, вот оно как бывает, мой верный собак. Так оно налетает, нечто большее, чем мы, и не оставляет ничего – ни счастья, ни надежды, ни имени.

Маленькая разболтанная колымажка на бешеной скорости неслась через холмы, вздымая за собой хвост пыли, достойный иного танка. Мало того, что колымажка неслась: она еще как-то подозрительно виляла, как будто водитель ее был пьян… или у него не хватало силенок удержать тугой руль.

– Нина, сбавь скорость! – если бы кто-то оказался поблизости от дороги… точнее, на том ее участке, мимо которого пронесся маленький пикапчик с открытым кузовом, когда прозвучали эти слова, он бы услышал панический девчоночий визг. – Ни-ина!

– А вот фиг вам! – последовал хладнокровный ответ. – Спокойно, старшенькие, все под контролем! И руль у меня из рук не рвите, тогда все полетим!

Ответом был синхронный двухголосый вопль.

Если бы кто-то мог заглянуть внутрь пикапчика, он бы увидел, что на переднем сиденье сидят три почти одинаковые девчонки. Одинаковые солнечно-золотистые волосы, одинаковые янтарные глаза… И лица практически один в один друг друга повторяли. Только две девчонки были постарше, а одна помладше. И за рулем сидела как раз младшая, а две старшие, стиснувшись слева[6]6
  Рули английские.


[Закрыть], пытались этот руль отобрать. От чего машина и виляла. При этом на коленях у одной из старших, той, что в сарафане, стояла корзинка, прикрытая тряпкой, чтобы пыль не попадала. Из-под тряпки доносилось очумелое мяуканье.

– Как маленькие, честное слово! – возмутилась младшая, и решительно закрутила руль так, что машина едва не съехала в кювет, но обошлось: прошла двумя колесами над канавой.

– Ну вот, – удовлетворенно заметила Нина, когда машина миновала опасный участок. – А вы боялись.

Старшие сестры наконец-то сели смирно, и, поскольку Нина и не думала сбавлять скорость, вцепились в сиденье обеими руками. То есть одна обеими руками, а та, что с корзинкой, только одной: второй она удерживала свой странный багаж на коленях.

– Элрики не боятся, – неуверенно возразила одна.

– Так что мы не боялись, – поддержала вторая. – Мы…

– Просто волновались, – продолжила первая. – А на твоем месте, Нина, я бы скорость сбавила.

– А то рассыплется, – это уже вторая.

– Ну уж нет! – Нина фыркнула, явно не намереваясь уступать бездушной технике. – Не рассыплется. Я сама проверила. Так что не боись.

– А, ну ладно! – одна из старших, одетая в шорты и майку, потянулась и распахнула люк в крыше. – Значит, будем наслаждаться скоростью!

– Трис, ты чего, серьезно?! – ахнула вторая, с корзинкой.

– Ага… Ну-ка… – совершенно забыв о своем недавнем страхе, девочка в шортах вскочила на сиденье и высунулась наружу.

– У-ау! – завопила она. – Клево! Как будто летишь! Клево, Нин, поддай скорость!

– Ну вот, и Триша тоже… – девочка в сарафанчике вздохнула. – Мама и так нас отругает, что мы сбежали из лагеря, а если она узнает, что Триша опять высовывалась из люка на крыше…

– А кто ей скажет? – спросила Нина, лихо объезжая кочку. – Разве ты, сестрица Сара.

– А если мама еще узнает, что мы пустили Нину за руль… – Сара вздохнула.

Потом откинула угол тряпочки, сунула руку в корзину и спросила:

– Ну как вы там? Все нормально?

Ответом было жалобное мяуканье.

– Потерпите, скоро приедем, – обнадежила Сара.

– Я чинила, мне и вести! – бодро воскликнула Нина, отвечая на последнее замечание сестры, по поводу руля. – Без меня вы на этом металлоломе из лагеря не уехали бы. А мама не будет сердиться, потому что еще одна машина в хозяйстве появится, вот! Ух ты, Трис, шухер, прячься! Папа!

– Что?! – Сара вытаращилась на дорогу. Нет, она ничего не путала, до Ризенбурга оставалось еще километров пять как минимум. А отец сейчас вообще в Столице, на расследовании, роет носом землю, как говорит мама, из-за дяди Ала…

Триша, конечно, окликов не слышала, поэтому Саре пришлось ущипнуть свою близняшку за ногу. Сама она никого ни на дороге, ни в лугах не видела, но Нининому зрению можно доверять. Даром, что она очки носит: очки у нее для близи, а не для дали.

Триша недовольно спустилась обратно на сиденье.

– Ну чего? – спросила она. – Ничего со мной не случится, жарко сегодня, меня не продует!

– Я не о том, – сказала Сара. – Нина папу увидела.

– Папу? А он откуда…

Но тут Нина уже затормозила, резко, так, что девчонки чуть не шмякнулись носами о лобовое стекло, и выпрыгнула из кабины. Сара тоже распахнула дверцу и последовала ее примеру.

Они остановились как раз на перекрестке, где широкая проселочная дорога, по которой приехали девочки, пересекала узкую колею, что вела к Ризенбургу от станции. И теперь даже Сара с Тришей увидели, что по этой дороге к перекрестку приближаются трое: мужчина, женщина и собака. Они издали узнали отца по его знаменитому черному плащу с длинными рукавами. Мама говорила, что в молодости он носил красный плащ, но после того, как побывал на действительной, а потом уволился, решил сменить его на что-то менее броское. Лично Саре не казалось, что черное кожаное пальто – совсем неприметная вещь, да и жарко в нем летом наверняка, но папе, наверное, виднее, какая там у них в Столице мода…

– А кто с папой? – удивленная, спросила Триша. – Может, тетя Ческа?

– У тети Чески отпуск недавно был, когда она к маме на неделю приезжала, – наставительно сказала Нина. – А отпуск у нее один раз в году. И собаки у нее нет. Может, тетя Лиза?.. Нет, тетя Лиза одна бы не приехала… и собака у нее маленькая, а у этой большая. А у этой женщины походка совсем другая… и волосы кудрявые… не, я ее не знаю. Она откуда-то с юга.

– Почему?

– Кожа смуглая. Не как у лиорцев или ишваритов, но почти. Такие на юге живут. Наверное, случайная попутчица. Может быть, к мистеру Саймону племянница наконец-то приехала, он ее который год уже ждет.

– А может, она просто сильно загорела?

– Ну, может…

Отец явно заметил их, помахал рукой. Они с женщиной ускорили шаг. Триша заметила, что у отца в руке, как всегда, собственный небольшой чемодан, а на другом плече висит довольно объемистая матерчатая сумка, очевидно, принадлежащая женщине. Надо же, галантность проявляет… Как говорила мама, обычно отца приходилось по три раза пинать, прежде чем ему приходило в голову оказать любезность своей спутнице.

Первым к девочкам подбежал пес – большой, белый и лохматый. Обошел кругом несколько раз, дружелюбно виляя хвостом, потыкался носом, уделил особое внимание корзине, что держала в руке Сара – девочка машинально подняла ее повыше. Впрочем, интерес собаки был вполне дружелюбным.

Они приблизились к перекрестку. Нина, конечно, рванула отцу навстречу на крейсерской скорости, прыгнула ему на шею. Ему пришлось поставить чемодан и крепко обнять ее. Триша и Сара тоже пошли навстречу, посему слышали, как он сказал:

– Ну, чего вы опять натворили? Что это за грузовик? Угнали, что ли?

Впрочем, тон у него был совсем не сердитый.

– Не-а, – Нина помотала головой, зарываясь лицом в отцовскую рубашку. – Это у столовки ржавел потому что сломался это нашего физкультурника а он себе новую купить решил потому что ему сказали что не починить а я спросила можно мы себе заберем если починим а он сказал что ладно потому что все равно никуда не годится а тогда я…

– Все ясно, – со смешком отозвался Эдвард Элрик, отрывая от себя младшую дочь и ероша ее короткие волосы. – А теперь объясни, почему вы от скаутов сбежали за неделю до срока?

– А чего они как эти! – сердито сказала Нина.

– Ага, пап, нет, ну ты представляешь, – поддержала ее подошедшая Триша, – там лес, речка за оградой, а нас не пускают, а внутри только пыль, и поле вытоптанное, и в футбол играть заставляют, а на природу только строем и с двумя надсмотрщиками… то есть вожатыми…

– А еще, – застенчиво произнесла Сара, – нас с Тришей все время петь заставляли, чуть ли не каждый вечер, и все время одно и то же. Мы почти уже охрипли совсем.

– Да! – с новыми силами возмутилась Триша. – И не одной своей песни не дали исполнить! Сказали, что они слишком непонятные и недетские! А чего непонятные, очень нормальные, мы же не виноваты, что там все тупые!

– И узлы всякие дурацкие, и соревнования! – снова добавила Нина. – Учат на местности ориентироваться и деревья отличать, и через ручей на канатах перебираться, а только предложишь простейшую лебедку соорудить, как тут же… И малыши все! А к ним, – она чуть ли не обвиняюще показала на сестер, – меня не пускали, потому что они старшие…

– И нас к Нине не пускали, – подтвердила Сара.

– И форма! – Триша сердито одернула собственную ярко-оранжевую майку. – Представляешь, она там грязно-зеленая!

– Так, а теперь выкладывайте настоящую причину, – процедил сквозь зубы Эдвард. – Начнем с очевидного… Сара, что у тебя в корзинке?

– Это?.. – Сара поставила корзинку на землю и сняла тряпку. Белый пес тут же снова попытался сунуть нос внутрь корзины, но женщина коротко велела ему «Сидеть!» – и он послушно уселся, время от времени укоризненно косясь черным блестящим глазом на хозяйку: «Эх, ты, я ж только познакомиться…»

– Понимаешь, папа, – продолжила Сара, – это кошка, мисс Пусси, что с кухни, родила, а старший повар хотел утопить… Даже в воду бросил. Триша за ними прыгнула и вытащила… Там пять котят было, но двое уже захлебнулись, а трое – вот…

В корзинке лежало три котенка. Один белый с черным пятном вокруг правого уха, другой – солнечно-рыжий, третий простецкий, серый в полосочку. Все очень маленькие, но уже не слепые – они смотрели со дна корзины трагическими голубыми глазами. Серенький открыл рот и мяукнул.

– Это Слоненок, – сказала Триша. – Здоровается. Она самая вежливая. Рыженькую зовут Солнышко, а беленькую – Пышка.

– Понимаешь, пап… – голосом не менее трагическим, чем глаза у котят, произнесла Нина, – они ведь тоже сестры…

– Ой, какая прелесть! – женщина, стоящая рядом с Эдвардом, мигом присела на корточки рядом с корзиной, восхищенно заглянула внутрь.

– Только кошек нам не хватает для полного счастья, – кисло произнес Эдвард.

– Пап, но не могли же мы их просто бросить! – воскликнула Нина. – Ты ведь не против, если они будут жить с нами?

Эдвард скривился.

– Еще три бестии, шныряющие по всему дому… кошачьи волосы повсюду… царапины на мебели… – он вздохнул и продолжил уже совсем с другой интонацией. – Разумеется, я не против. Кошки, так кошки. Хорошо, что не десять.

– Ур-ра! – Нина захлопала в ладоши. – Папа не сердится!

Эдвард только вымученно улыбнулся.

– А вас как зовут? – взяла тем временем Триша инициативу в свои руки и обратилась к спутнице отца.

– Мари… – начала женщина.

– Мари Элрик, – решительно произнес отец, мигом отвлекшись от увлекательного диалога с Ниной. – Она жена дяди Ала, девочки. Вам, стало быть, тетя.

Ответом было изумленное молчание.

Бонусы:

* * *

Мари: Блин, да где этот Эдвард?!

Эд: Ну, извини, тут заговорщика встретил, гнался за ним, все такое…

Мари: Да мне плевать на тебя, но куда ты дел мою собаку?!

* * *

Мари: Я обычный сельский врач. Таких двенадцать на дюжину.

Детектив (глубокомысленно кивает): Да, а еще говорят, что фюрер Мустанг пытается искоренить темное тоталитарное наследие предыдущих веков…

* * *

Ал (задумчиво): Ну вот, теперь я понял смысл поговорки «Без меня меня женили».

Мадоши: Погоди, а какие я тебе устрою похороны!

* * *

Эд: Я разрешил своим дочерям держать кошек. Трех. Нет предела тому, что я готов сделать в память о брате!

Edo_edu: Эдвард многое мог вынести в память о брате, но когда все три кошки окотились…

Мадоши: На самом деле эти котята – мальчики, Триша по неопытности неправильно определила пол. Не настолько я люблю издеваться над Эдвардом.

Глава 14. Семейный очаг

Эдвард остановил грузовик у ворот, вышел, и хотел было помочь Мари выбраться из кабины, но она уже вылезла сама, последовав за настороженно озирающимся Квачем. Пес доставил ей немало забот, пока они ехали… ладно, спасибо хоть не лаял и ничего в машине не наделал.

Девочки тем временем выпрыгнули из кузова и сразу кинулись к входной двери. В дом они влетели с разгону – дверь, очевидно, не запиралась, хотя замок имелся.

Дом Элриков стоял под лучами яркого полуденного солнца совершенно пустынный, и, казалось, вымерший. Само же место Мари, будь ее воля, объявила бы Официальным Воплощением мира и покоя. Как будто его специально пять дизайнеров-рекламщиков придумывали для плаката о продаже недвижимости. Зеленые холмы, горы далеко на горизонте, безмятежно поблескивающая гладь реки, три яблоневых дерева у стены, на самой широкой ветке одной из яблонь покачиваются качели… Зеленый плющ густо обвивал нижний, каменный этаж здания, почему-то недовольно сползая с верхнего, деревянного. Одно из окон верхнего этажа было открыто, белая тюлевая занавеска лениво и безмятежно колыхалась на ветру. Жарился на солнце, забытый внизу у крыльца, старый полосатый шезлонг, видимо, основательно разломанный некими малолетними проказниками и многократно чиненый.

Даже не верится, что сюда совсем недавно вошло горе.

– До чего мирное место, – улыбнулась Мари. – Сразу понимаешь, что этот дом стоит здесь уже лет пятьдесят, а то и побольше. Теперь так не строят.

– Да нет, ему лет семнадцать, – задумчиво произнес Эдвард, ладонью отгоняя Квача, который крутился возле него, напрашиваясь на ласку. – Мы построили его сразу после войны. Пришлось потрудиться. Сами упахались, плотников нанимали, то, се… Алхимией всего не сделаешь.

– А… тут что-то раньше было?

– Тут – нет, – Эдвард посмотрел на нее и внезапно улыбнулся. – Просто место хорошее. Вид хороший. Немного ближе к станции когда-то был наш с Алом дом. Теперь пепелище совсем заросло. Только по яблоне можно еще что-то заметить: кое-где на коре подпалины, да несколько сухих веток торчит. А вон там, – он махнул рукой, показывая направление, – где деревня начинается, была мастерская Рокбеллов. Но ее сожгли во время войны. Мы потом решили построить этот дом посередине, между нашим старым домом и старой мастерской.

– Чтобы тут не было ничего плохого? – Мари грустно улыбнулась.

– Да нет, не то чтобы… Просто…

– А мамы нет! – услышали они крик сверху. Запрокинули головы.

Нина, маша рукой, высовывалась из самого верхнего окошка.

– Мамы дома нет! – крикнула она. – И Дэна тоже!

– Ну, что Дэн где-то шляется, было понятно с самого начала, – вздохнул Эд, – потому что в противном случае нас был уже облаяли, обшерстили и облизали. А девчонок еще и поваляли бы по земле. Уинри, скорее всего, по вызову уехала.

– По вызову? Она разве врач?

– Она механик автомейлов, разве вы не помните? – Эдвард посмотрел на Мари несколько удивленно. – Эта ручка – ее работа, – он помахал правой рукой. – Иногда приходится ехать к клиенту, если он не в состоянии сам придти на ремонт, и родственники не могут его привезти. А еще она чинит технику. Трактора, комбайны, прочее…

– Машины в гараже тоже нет, – доложила Триша, выглянув из-за угла дома.

– Значит, уехала далеко. Ладно, пойдемте в дом, – вздохнул Эдвард. – Сара, сделаешь нам что-нибудь поесть? Я голоден как волк.

– Конечно, – Сара кивнула. – Если мама не забыла опять пополнить запасы. Когда она живет одна и заказов много, она может неделю на бутербродах держаться и не заметить.

– Если что, я сбегаю в магазин! – Триша вскинула руку. – Только чур, я покупаю йогурт!

– В прошлый раз тебе с него плохо стало, – заметил Эдвард, распахивая входную дверь.

– У, это когда было! Полгода назад!

– Может быть, может быть, – Эдвард явно думал о чем-то своем. – Проходите, Мари. У нас есть свободная комната на втором этаже, для гостей. Пока поселим вас там, а потом видно будет.

Мари послушно перешагнула через порог. Квач сунулся было за ней, но Мари сердито шикнула на него. Пес тут же поджал хвост. Вел он себя как-то без особого энтузиазма, топорщил шерсть на загривке.

– На веранде его можно посадить? – спросила Мари.

– Пожалуйста, – рассеянно махнул рукой Эдвард. – Дэн обычно здесь и живет.

Тут Мари углядела под столом подстилку и в дальнем углу миску, и живо поняла, почему Квач держался так настороженно: чуял другую собаку. Ну что ж, раз пока этой собаки здесь нет, то она и не будет беспокоиться. Беспокойства ей хватит, когда этот самый Дэн появится…

Мари быстро привязала Квача за невесть зачем вделанную в стену около косяка железную петлю с другого конца веранды, подальше от миски. Велела «Лежи» и, не обращая внимания на жалобное поскуливание, повернулась, чтобы войти в дом, но Триша ее опередила.

– Я пойду там проветрю! – девочка проскользнула вперед, Мари услышала, как простучали ее ноги вверх по ступеням. – И цветы принесу! – потом Мари еще вроде бы услышала что-то про фиалки, но поручиться не могла.

– Цветами у нас Триша занимается, – пояснил Эдвард. – Она и плющ вырастила. Остальные не любители.

Голос у него звучал как-то тускло, и Мари решила, что он смертельно устал. Ну еще бы. Для нее-то переживаний было выше крыши, а уж для него…Он ведь почему-то вбил себе в голову, что обязательно должен нести за Мари ответственность.

Эдвард прикрыл дверь, снова взял сумку Мари и жестом предложил ей подниматься по лестнице. Лестница взбегала к потолку, заворачиваясь вокруг балки, прямо перед ней. Перед тем, как встать на первую ступеньку, Мари еще успела окинуть взглядом гостиную, которая начиналась сразу от двери, без прихожей (Мари в первый момент это удивило – она привыкла, что в Нэшвилле, в более холодном горном климате у каждого дома прихожая есть непременно): просторная, скромно, если не скудно, обставленная, но довольно уютная. Мари заметила камин, и подумала, что никогда не жила в доме с камином…

– Внизу у нас мастерская, кабинет Уинри, кухня, гостиная и операционная, – пояснил Эдвард на ходу. – И еще на всякий случай что-то вроде гостевой: комната, в которой можно разместить пациента, если необходимо оставить его здесь на пару дней.

– То есть у вас две комнаты для гостей? – спросила Мари, которая уже поднялась по лестнице до площадки и второго этажа и отошла в сторону, чтобы дать Эдварду пройти.

– Нет, – ответил тот. – То не для гостей, а для пациентов.

Лестница, на самом деле, убегала и выше, на чердак, но Мари логично рассудила, что вряд ли им туда.

Второй этаж выглядел вполне обыкновенно: просто коридор с окном в конце. По обеим сторонам коридора – двери.

– Наша с Уинри спальня, детская, спальня Альфонса и свободная комната. Большая ванная комната внизу, она одна на весь дом. Но, когда строили дом, Уинри настояла на том, чтобы у каждой комнаты был свой туалет. Стоило порядочно денег и еще больше нервов нашему строительному подрядчику, но себя оправдало.

Эдвард распахнул перед Мари самую дальнюю по коридору дверь.

В комнате уже обнаружилась Триша: она действительно принесла аж два горшочка с фиалками – Мари порадовалась, что у нее аллергия только на герань – а сейчас решительно орудовала веником.

– Давно не подметали, – объяснила она. – Вы погодите, я мигом… А-апчхи!

Комната была самой обыкновенной, довольно-таки маленькой, зато уютной. Большую ее часть занимала широкая кровать, снабженная мягким матрасом (спина Мари сразу как по сигналу заныла, благодарно вспомнив оставленные в Нэшвилле пружины) и двустворчатый шкаф. Еще там у окна стоял стол, а у стола – стул. Мари понравились обои: желтовато-бежевого цвета, в синий цветочек. Если ей не изменяла память, очень похожие были когда-то в комнате родителей.

Окно выходило на другую сторону дома. Там зеленый склон холма нырял прямо к стоящей в низине деревушке, чьи разноцветные крыши ничуть не напоминали красноватые в Маринбурге, или коричневые в Кото-Вер… равно как и железные в Нэшвилле. Между домами густо курчавилась зелень, только слегка тронутая желтизной. За деревушкой начинался лес, а небо над лесом было синее-синее, такое, каким оно бывает только теплым началом осени.

– Здесь довольно давно никто не жил, – извиняющимся тоном произнес Эдвард. – Уже месяцев пять, по-моему. С тех пор, как к нам в гости приезжала Ческа.

– Тетя Ческа – это мамина подруга, – скороговоркой протараторила Триша. – Она к нам всегда в отпуск приезжает. Одежду вы вешайте в шкаф, а постельное белье и полотенце я вам сейчас принесу. Вам что-нибудь еще нужно?

– Нет, спасибо…

– Отлично! Я мигом, – Триша действительно мигом вылетела за дверь. Мари удивилась, как это половицы под ней не скрипят. Потом она вдруг снова просунула голову в дверь и бодро отрапортовала:

– А Сара там уже обед готовить начала, я по запаху чую! Так что скоро будем есть!

И исчезла снова.

Мари, честно говоря, больше всего хотела упасть на кровать, не дожидаясь ни еды, ни постельного белья, и… ну пусть не спать, сегодня-то ей вроде бы удалось выспаться – но долго-долго пялиться на выбеленный потолок и ни о чем не думать. Ни о чем не думать, ничего не бояться, нисколько не грустить…

– Ну ладно, вы устраивайтесь… – сказал Эдвард.

Махнул ей рукой, и вышел.

Мари осталась одна.

Устраиваться ей не хотелось. Что такое, почему так гудят ноги?.. Вроде бы, не много прошла… И руки почему-то тупо ноют в плечах, как будто кирпичи таскала. Это не говоря уже о том, что глаза подозрительно щурятся от яркого света.

«Нервное переутомление, – поставила себе диагноз Мари. – Часов двенадцать крепкого, здорового сна… Но завалиться прямо сейчас не вполне вежливо… Нет, сначала поесть… И опять же, дождаться Уинри, хоть поздороваться…»

И тут снизу, со двора, донеслось басовитое гавканье. И чуть менее мощный, сипловатый, еще не устоявшийся молодой лай. Квач.

Мари как подбросило. Еще секунду назад она думала – не встанет. Теперь вскочила с кровати и кинулась к окну. Чего и следовало ожидать.

Посреди двора заливался бешеным лаем крупный рыже-белый сенбернар. Он был, пожалуй, не больше Квача, но старше – это точно. Лапы очень массивные, в рыжеватых пятнах шерсти проглядывали седые нити. И лаял он глухо, мощно, как настоящий патриарх.

Патриарха не без труда удерживала за ошейник Уинри Рокбелл – Мари легко узнала ее сверху по длинному хвосту золотистых волос. При этом держал пса, в основном, авторитет хозяйки, а не ее мускулы – по сенбернару было видно, что он троих таких, пожалуй, за собой уволочет, не особо напрягаясь.

Квач же, как видела Мари, не слишком-то и рвался со своего поводка – а то бы и его удержала разве что цепь, на которую пароходы швартуют, а никак не кожаный ремень. Скорее всего, ее пес был испуган, и ему меньше всего хотелось попадаться старику-сенбернару на зуб… тем более, что последний тут, строго говоря, в отличие от Квача, был дома. Еще чуть-чуть, и белый пес заскулит, жалобно поджимая хвост, как маленький щенок.

– Квач, фу! – крикнула Мари, высовываясь из открытого окна по пояс. Как еще пресловутые горшки с фиалками не сшибла – чудо просто. – Тихо! Смирно! Лежать! Ах ты, черт!

– Дэн, спокойно! – в свою очередь надрывалась Уинри. – Тихо, Дэн! Это свои, свои!