355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ванора Беннетт » Роковой портрет » Текст книги (страница 26)
Роковой портрет
  • Текст добавлен: 2 октября 2017, 15:00

Текст книги "Роковой портрет"


Автор книги: Ванора Беннетт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Последняя в этот день небольшая кавалькада из лошадей и пони прибыла к заходу солнца – молодой Джон, его жена Анна, впереди трое их детей, а за ними Мег и ее маленький Томми. Гольбейн ждал их в саду под шелковицей, посаженной Маргаритой Ропер в честь отца, и терпеливо наблюдал, как удлиняются тени.

Остальные, услышав конский топот и храп и скрип кожаных седел, высыпали из дома встретить родных. Гольбейн сделал все, чтобы первым пробиться к Мег, так что именно за него ухватились ее усталые руки, покрытые простой коричневой шерстяной тканью, когда она наконец-то спустилась на землю. Он стоял перед ней и от радости, что снова видит любимое лицо, забыл убрать руку с ее пояса. Робкую улыбку и взгляд из-под ресниц он счел достаточным вознаграждением за приезд сюда. Мег рассмеялась и, ловко высвободившись, отступила назад.

– Рада вас видеть, – сказала она, прежде чем обратиться к своему сонному сыну с орлиным носом Джона Клемента, с трудом удерживавшемуся на пони позади нее. – Давай, Томми.

И протянув руки, она помогла ему спуститься. В ней появилась какая-то новая застенчивость, думал он, по-хозяйски шагая за ними к дому, но глаза сияют, как будто он дал ей надежду на спасение, о чем она и не мечтала. И это исполнило его воодушевления, которое он не осмеливался назвать по имени. У Гольбейна не хватило духу попытаться овладеть ее вниманием, пока не закончились все приветствия и объятия. Он стоял в стороне, не отрывая от нее взгляда. Сердце так бухало в груди, его так переполняли чувства, что он почти не дышал и старался лишь согнать с лица выражение дурацкого обожания. Наконец она обняла последнего родственника и подошла к нему. Ее лицо светилось счастьем.

– Как прежде, правда? – сказала она. А затем, более пристально посмотрев на него, добавила: – Вы так тихо стоите здесь в углу, мастер Ганс.

Он не знал, что ответить. Он все еще не дышал, но ему уже было все равно, как это смотрится со стороны.

– О! – Он смущенно не поднимал взгляда с ее рук, поскольку не осмеливался посмотреть в глаза. – Я работал. Вы же знаете, как это бывает. Думаю, просто устал.

Но при этом у него было такое чувство, будто он вообще никогда не сможет заснуть.

– Маргарита сказала, вы начали все сначала. – Мег не отводила от него взгляда. – Мне так хочется посмотреть.

«Может, взять сейчас и показать? – с надеждой подумал он. – Побыть с ней наедине?» Но почти сразу же отбросил заманчивую мысль. Она не пойдет. Ей нужно побыть с родными.

– Я сделал уже довольно много. И думал… завтра утром нужно отдохнуть. Сделать паузу. Теперь, когда вы приехали…

Или он слишком поторопился с приглашением? Она опустила глаза. Бросив испуганный взгляд на ее лицо, он увидел его совсем близко, но воспринял только слабый румянец, так красивший ее, и едва заметное движение подбородка. Он не мог поверить, но она кивала.

– Уилл сказал, в этом году огромный урожай яблок. – Она говорила спокойно, легко. – А Цецилия жалуется, что вы не выходили из комнаты с самого приезда. Вам, пожалуй, нужен свежий воздух. Мы могли бы собрать немного яблок. Вернемся к обеду. Возьмем у Маргариты корзины. Я сейчас попрошу ее.

Она улыбнулась, на секунду заглянув ему в глаза, и упорхнула к сестрам. Гольбейн лег спать, не чувствуя своего тела. Завтра он проведет с ней много часов, будет сидеть на яблоневой ветке и восхищаться сухими травинками у нее на юбке и золотым солнечным светом в волосах. Он заснул с улыбкой, уже слыша пьянящее жужжание ос и ощущая терпкий запах упавших яблок.

Я проснулась счастливая, как деревенская девчонка. Чистый утренний свет падал в окно, на улице кто-то насвистывал. Я выглянула в окно и увидела под шелковицей мастера Ганса. Рядом с ним стояли корзины. Наверное, он уже видел хлеб, сыр и бутылки с элем, которые я попросила у Маргариты. При желании мы сможем пробыть там целый день.

– Уже иду! – крикнула я, и радость вспыхнула на его поднятом кверху лице.

Я вприпрыжку побежала к нему по лестнице. С мастером Гансом все так просто, так ясно. Мне хотелось побыть наедине с другом, болтая обо всем, что только взбредет в голову.

По-августовски жаркий день, казалось, никогда не начнется. Ни ветерка, только сонное жужжание насекомых и птичье пение. Тени еще оставались длинными, Мег и мастер Ганс еще робели. Они шли по росистой траве и собирали сбитые ветром яблоки. Многие оказались подпорченными и червивыми, бока, которыми они лежали на земле, потемнели. Большими сильными руками Гольбейн начал пригибать ветви и стряхивать спелые плоды. Он чувствовал ее взгляд, кряхтел от усилий, а вокруг падали яблоки.

– Яблочный дождь! – воскликнула она совсем по-детски, игриво, такого он за ней не помнил; а когда на нее упало яблоко, возмущенно вскрикнула: – Ого!

Он, запыхавшись, остановился и засмеялся, радостно глядя, как она трет голову. Мег присела на корточки, сняла башмаки, подоткнула юбки и забралась на дерево. Он смотрел на ее голые ступни на нижней ветке и был счастлив. Теперь яблочный дождь посыпался на него, и ему пришлось прикрыть голову.

– Вот вам! – шутливо крикнула она, когда он побежал собирать упавшие плоды.

Он мог бы идти так целый день, но они наполнили корзины всего за час, солнце еще даже не добралось до зенита. Он с сомнением посмотрел на нее. Неужели она сейчас скажет, что нужно возвращаться? Но Мег улыбнулась.

– Может, поедим? – спросила она.

Сидя на пахучей траве, она нарезала сыр и подала ему пиво. Гольбейн, прихлебывая его большими глотками прямо из бутылки, принялся рассказывать ей о Базеле, где верх взяли протестанты.

– Они оказались фанатиками и бездельниками. – Принявшись за третий большой ломоть хлеба с сыром, он заметил – она смотрит на него из-под ресниц.

– С вами так легко, мастер Ганс. – Может, она над ним смеется, подумал Гольбейн, смутился и положил хлеб на траву. Может, он слишком жадно ест? – Не смущайтесь. – Она обняла колени руками. Из-под юбки торчали пальцы ног. – Я говорю серьезно. Вы даете людям счастье. Посмотрите на отца. Он просто… – Она опустила глаза и, подыскивая нужное слово, повозила ногами по траве. – Он так ободрился с вами, даже помолодел. Он совсем не такой, как с нами, понимаете? Мне кажется, вы родственные души.

Он вспыхнул, но сердце захлестнула волна робкой гордости.

– О, какое счастье… – пробормотал он. Она была такой красивой и счастливой. Вокруг пели птицы, а позади нее на ветру покачивался клевер. Забыв про лежавший на граве хлеб, он перебрался к ней поближе и тоже обхватил колени руками. – Мне очень нравится ваш мальчик. – Гольбейн пытался как можно осторожнее вызнать, каково ей замужем за Джоном Клементом. – Томми. Теперь вам все известно про счастье.

– М-м-м, – промычала она и опустила голову, словно отгоняя неприятные мысли. – Вы были правы тогда, давно. Дети, безусловно, самое лучшее, чего можно ожидать от жизни. – И она натужно засмеялась. – Правда, замужество не такая простая штука, как мне казалось. Когда минует первая счастливая пора. – Он не знал даже, как вздохнуть, не говоря уже о том, что сказать, и просто продолжал смотреть на нее сквозь легкую золотую дымку. – Но мы все через это проходим, – прибавила она, как будто жалея о сказанном. Он решил, что она не хочет больше разговаривать. Как бы меняя тему, она потянулась, легла на мягкую примятую траву и стала смотреть в синее небо. – Так жарко. Чудесный день.

Мег вздохнула, нежась на солнце, вытянула красивые длинные ноги, положила руки под голову и закрыла глаза. Ганс Гольбейн с трудом удерживался, чтобы не броситься и не покрыть ее поцелуями, как яблочным дождем. Но он достаточно хорошо знал себя, не доверял низким инстинктам и продолжал сидеть и любоваться ее необыкновенной красотой, а когда она заснула, встал и тихонько пошел к плетню по нужде.

Когда я проснулась, он все еще сидел и смотрел на меня самым нежным взглядом, какой только можно было вообразить себе на его крупном лице. Но заметив, что я открыла глаза, мастер Ганс отвернулся. По длине теней я поняла: уже поздно. Пока я спала, он все убрал. А пошарив по земле в поисках башмаков, я увидела, что он собрал и положил возле меня целую охапку полевых цветов.

– Какие красивые… – Я так растрогалась, что чуть не бросилась ему на шею. – Спасибо. Простите, что заснула. Просто иногда… иногда хорошо, когда с человеком так уютно, что и говорить ничего не нужно. Мне этого не хватало. Во всяком случае, у меня не много таких знакомых.

Я произнесла будто чужие слова. И когда мы в томительном молчании возвращались домой, я все думала, где могла слышать их раньше.

Гольбейн увидел Томаса Мора первым. Тот стоял под шелковицей и смотрел на закат. Загорелый – настоящий крестьянин, – он казался спокойным.

– Чудесный вечер, – мягко сказал он, заглянув в корзины. – Хотя говорят, сегодня ночью будет гроза. Вы неплохо поработали. – Гольбейн заметил, что Мег внимательно посмотрела на отца совсем другим, не таким мрачным и беспокойным взглядом, как в Челси, когда еще никто не понимал, что мир начинает меняться. Мор улыбнулся ей. – Интересно, Мег, мастер Ганс уже показал тебе новый вариант своей картины? – спросил он, и Гольбейн вдруг понял, что он, пожалуй, не просто любовался закатом, а ждал их. – Мне кажется, тебе стоит посмотреть на нее раньше остальных.

И приобняв свою удивленную воспитанницу за пояс, он решительно повел ее в дом и дальше, в мастерскую. Гольбейн шел сзади, не понимая, как он мог даже не упомянуть о картине за целый день счастья. По непонятным причинам его охватила дрожь.

Мор не произнес ни слова, пока не закрыл дверь. В комнате было сумеречно, и после солнца у Гольбейна потемнело в глазах. Он, как горничная, засуетился в поисках свечи, желая показать Мег свою картину в наилучшем освещении.

– Конечно, уже темновато – тебе не удастся в полной мере оценить мастерство мастера Ганса, – но сейчас поймешь, почему я хотел, чтобы ты увидела картину прежде остальных.

Гольбейн зажег свечи на стенах и дал гостям по оловянному подсвечнику. В круге золотого света лицо изумленной Мег выглядело по-детски невинным. Она несколько минут смотрела на картину, не видя перемен, затем обратила на что-то внимание, подняла брови, поднесла свечу к самому заметному нововведению – образу Джона Клемента, затем к розам Тюдоров на берете шута, сделала шаг назад, вперед, влево, вправо, пытаясь в небольшой лужице света, который держала, как щит против сгущающегося мрака, увидеть как можно больше. Казалось, прошла вечность, прежде чем она повернулась к своему приемному отцу с немым вопросом на лице.

– Эразм рассказал ему. – Мег нерешительно глянула в сторону Гольбейна, как будто ей впервые пришло в голову, что он может быть опасен. – Хорошо, что он знает, Мег, – заверил Мор. Он говорил почти так же спокойно, как в прежние дни. – Мастер Ганс – наш друг. Ему можно доверять. Я просто не хотел, чтобы ты испугалась от неожиданности. – Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и все еще колебалась. – Без сомнения, опасно показывать картину кому-нибудь, кроме членов нашей семьи. Но ее, конечно же, никто больше не увидит. Это личная собственность; только для нас. Она останется здесь, в Уэлл-Холле.

Гольбейн разочарованно кивнул, но признал мудрость решения Мора. Мег тоже кивнула, хотя слова отца не до конца убедили ее.

– А что скажут остальные? – спросила она, и Гольбейн поразился тому, что даже родные не знали правды.

– Просто случайное сходство, – светски ответил Мор. Гольбейну стало ясно – он продумал все заранее. – Если кто-нибудь спросит, мы скажем, что лицо Джона оказалось довольно похожим на всем нам известный портрет Плантагенета, а мастер Ганс просто «одолжил» его. Почему бы и нет? Он сделал то же самое с Генрихом Паттинсоном.

Мор засмеялся. Мег успокоенно улыбнулась в ответ, и Гольбейн вздохнул с облегчением.

– И правда, чего волноваться? Может, никто и не спросит. Поразительно, как люди не замечают у себя под носом самых невероятных вещей. Я уже много лет не устаю удивляться. – В мерцающем мраке мужчины заговорщически кивнули, понимая, что она имеет в виду. Затем Мег впервые за все это время посмотрела на Гольбейна, как бы спохватившись, что не похвалила картину, потребовавшую от него таких усилий. – Вы смотрите нам прямо в душу, мастер Ганс, – сдержанно произнесла она; затем, уже теплее, накрыв его руку своей, добавила: – Вы удивительный человек.

Теперь Гольбейн был рад сумеркам, зная, что они не позволят разглядеть заливший его лицо яркий, лихорадочный, радостный румянец. Он не мог говорить и только благодарно опустил голову.

– Вероятно, все уже ужинают. – Он постарался скрыть волнение. – Может быть, спустимся?

Но Мег весело покачала головой – так ей понравилось, что он достоин доверия.

– О, подождите, – сказала она, умоляюще стиснув ему руку. – Можно я попытаюсь еще понять, что вы написали? – И она со свечой в руке вернулась к картине. Однако на сей раз, одобрив первую половину, она подошла не к «королям», а левее, туда, где было ее собственное изображение. Он смотрел на нее – неподвижный чепец на фоне пламени. – Ого. – И опять замолчала. Затем слегка встревоженно добавила: – Вы и здесь все изменили, мастер Ганс. На мое место поставили Елизавету. И какая я грустная…

Мор рассмеялся.

– Все сначала смотрят на себя. Этого никто не заметит, Мег. Пойдемте. Мастер Ганс прав. Здесь все ясно. Пора ужинать.

Еще держа свечу, она покорно вышла с ними из комнаты. Но даже в темноте Гольбейн заметил небольшую недоуменную складку, и прежде перерезавшую ее лоб, словно новая тревога потеснила старую.

Вопросительная, настороженная складка не исчезла и за простым семейным ужином. Гольбейн даже не смог как следует поесть. Он ковырял мясо и хлеб и очень внимательно смотрел.

– Мег! – воскликнула Елизавета из другого угла комнаты и улыбнулась. Она подлетела к своей более высокой сестре, элегантно обняла ее за талию и поцеловала. Не самая сердечная встреча, подумал Гольбейн, начиная понимать, что все рассчитано на публику. – Мы так давно не виделись, – защебетала Елизавета с натренированной любезностью жены политика. Ее гладкие нежные пальцы играли бусами. Жемчужины в оправе были сдвинуты от центра шеи. Такую моду ввела Анна Болейн. Говорили, будто она прикрывает темный жировик на своей королевской шее. Она словно хочет привлечь к драгоценностям внимание Мег, враждебно думал Гольбейн. Елизавета, в желтом парчовом корсаже, подчеркивавшем женственные линии, которые придало ей материнство, была одета продуманно и намного наряднее всех остальных в этой деревенской гостиной. – Как ты хороша, – продолжала она, смерив сестру оценивающим взглядом. – Такая же стройная. Как девочка.

Гольбейн вздрогнул от злости, просквозившей в этих словах. Конечно, Елизавета издевалась над Мег, притворно-печально глядя на свои пополневшие грудь, живот, бедра – результат рождения троих здоровых детей. Было ли это женским соперничеством, напоминанием, что Мег родила всего одного ребенка? Он восхитился галантности Мег, когда та сдержанно улыбнулась в ответ и, не отвечая на скрытую колкость, даже без слишком явного вызова возразила:

– Ты по-прежнему первая красавица в семье, Елизавета.

Женщины начали болтать о том о сем, причем больше говорила Елизавета, сопровождая свои остроумные замечания (о спокойной деревенской жизни, о том, что она теперь лучше играет на виоле и вышивает гобелены, об озорных детях, бесстрашно лазающих по деревьям) быстрыми взглядами на сестру. Но Гольбейн обратил внимание, что она ни слова не произнесла о политической карьере своего мужа, которую он, судя по всему, спас от гибели, поглотившей остальных Моров, найдя подход к усилившимся при дворе Болейнам, Кромвелям и Кранмерам. Елизавета пригнулась и понизила голос; ее не слышал никто, кроме внимательного Гольбейна.

– И все-таки я не настолько оторвана от общества, чтобы не знать, как хорошо Джон ладит с доктором Батсом. Королевский врач! Это большая честь для твоей семьи, Мег. Мы так гордимся тобой. Особенно с тех пор, как мне стало известно о трудностях Джона. В его положении очень сложно лавировать между всеми интриганами. – Она вопросительно приподняла брови. – Конечно, не стоит доверять слухам… Но, говорят, доктор Батс стал одним из новых людей… что он в свое время носил записки из университета, от тех, кого допрашивали, ну, из-за ереси, – кому бы ты думала… – Она и без того говорила тихо, а следующие два слова произнесла шепотом. – Королеве Анне. – Елизавета многозначительно замолчала. – Я часто думала, как трудно, должно быть, Джону так тесно работать с ним и все же идти своей дорогой.

Начиная с бровей, она вся превратилась в коварный, выгнувшийся вопросительный знак, вызывая Мег на откровенность.

– Ну что ты. – Мег с незамутненным взором парировала вызов, как будто и не поняла, что он был ей брошен. – Джона никогда это не занимало. Он думает только о медицине. – Ее глаза вспыхнули живым интересом. Гольбейн пригнулся, чтобы лучше слышать. – Сейчас Джон много размышляет о том, стоит ли и дальше опираться на Галена. Ты знаешь, это мучительное лечение. Потоки крови. – Елизавета с отвращением отпрянула. Первая красавица в семье спрашивала совсем не о том. – Они с доктором Батсом теперь против Галена. Джон даже называет его мошенником – ведь Гален всю жизнь анатомировал свиней, а человеческое тело знал не очень хорошо. Джон и доктор Батс изучали копии итальянских рисунков человеческого тела. У них там, не то что в Англии, проходят публичные вскрытия преступников, есть анатомические театры и художники имеют туда доступ. Они читали отрывки трактата, над которым работает их коллега – Весалий из Падуи. Он еще не закончен, но когда будет издан, то полностью изменит наш подход к медицине. Я думаю, Джону интересны только такие новые люди.

Елизавета кивала, но с каким-то отсутствующим видом. Гольбейн восхитился той легкостью, с какой Мег ушла от опасного допроса сестры. Если это действительно была дипломатия. Ее лицо оставалось таким невинным. Он даже подумал, что ее в самом деле занимают медицинские теории, интересующие мужа.

– Вы, наверное, слышали об этом, мастер Ганс? – Мег будто знача, что Гольбейн внимательно ее слушал. – Вы видели рисунки Леонардо или Буонарроти?

Гольбейн так обрадовался, что она обратила на него свои темные глаза, что почти не заметил, как Елизавета с облегчением отвернулась и заговорила с молодым Джоном Мором.

За столом уже зевали и тяжело моргали. Кое-кто извинился и ушел спать. Когда вышли Мор и госпожа Алиса, в комнате словно померк свет и надвинулись тени. В окна бил ветер. На опустевшем конце стола Роперы потушили свечи, как бы приглашая засидевшихся тоже отправляться в постель. Но Елизавета еще говорила с Цецилией о детях, а Мег с Гольбейном продолжали обсуждать итальянские анатомические открытия и нравственные аспекты вскрытий, проводимых для понимания того, как работают мышцы, сосуды и сердце. На лбу у нее все еще виднелась небольшая складка.

Но усталый мир был нарушен. У дверей послышалось приглушенное хихиканье. Гольбейн сразу понял, что это значит. Подняв голову, он увидел выглядывающие из черноты яркие глаза и темные взъерошенные головки. Дети, все в шерстяных ночных рубашках, выбрались из спальни и решили пошпионить за взрослыми. Заметив, что их обнаружили, они с веселым шумом ввалились в комнату, подлетели к столу и стали хватать хлебные крошки и тянуться к блюдам с яблоками. Они со смехом уворачивались от взрослых, пытавшихся схватить их, и прятались за стульями и под столом.

Поднялся гул. Справедливо или нет, все родители тут же решили, что заводилами были именно их старшенькие. Они бросились на поимку озорников.

– Томми! – кричала Маргарита Ропер.

– Томми! – кричала Цецилия Херон.

– Томми! – кричала Мег Клемент.

После неравного сражения Уилл подхватил под мышку двоих или троих маленьких Роперов и с грузом потомства пошел в спальню. Затаскивая их наверх, он со смехом приговаривал:

– Сущее наказание!

Следом за ним отправились Джон и Анна Мор – они тащили за тонкие ручки своих детей. Цецилия и Маргарита наловили больше всех малышей и со строгими лицами и затаенной улыбкой в глазах подталкивали их к дверям. Комната почти опустела. Гольбейн смотрел, как Елизавета (вяло) и Мег (энергичнее) ловили последних беглецов. Конечно же, их поймала Мег. Держа обоих за шкирку, она притянула их к себе. Им уже не хотелось бороться: они понимали – бой проигран. Мальчишки свисали с нее как щенки – одинаковые стыдливо раскрасневшиеся щеки и опущенные глаза, одинаковые орлиные носы.

– Томми, – строго сказала Мег, сердито глядя на более высокого мальчика. Затем замолчала, изумилась и повернулась к младшему Томми. – Томми…

Она переводила взгляд с одного на другого.

– Я больше не буду, – ответил ее Томми, извиваясь от стыда.

Наступила мертвая тишина. Елизавета стояла у камина и неотрывно, с растущим ужасом смотрела на младшего Томми. Мальчики, похожие как близнецы, не понимали, почему вдруг стало так тихо, и виновато захныкали.

– Это не я, – плакал мальчик Мег.

Другой, умоляюще глядя на свою застывшую у камина мать, заныл:

– Это все Томми Ропер.

– Тише! – Мег поцелуем закрыла рот сыну.

Она еще раз всмотрелась в его двоюродного брата, будто вышедшего из сказки, затем обернулась к испуганному Гольбейну. В его глазах она прочла ответ на вопрос, мучивший ее весь вечер, с тех пор как она увидела картину; вопрос, в попытке решить который морщила лоб. Мег кивнула Гольбейну – холодно, решительно.

– Пожалуйста, отведите их.

Это была не просьба, а приказ. Выходя следом за семенящими малышами почти с таким же облегчением, как и дети, почувствовавшие атмосферу враждебности, он услышал ее голос – твердый, уверенный.

– Наши сыновья похожи как родные братья, – говорила Мег. – Мой муж – отец твоего ребенка, так?

Дверь закрылась, он остался в темноте.

Она пришла к нему, в его гостиную. Когда раздался тихий скрип отворившейся двери, он стоял у черного окна, глядя, как по другую сторону стекла ветер мнет плющ и нагоняет тучи на небо, словно набрасывает сено, закрывая звезды надвигающейся грозой. Он не обернулся. Он знал, кто пришел.

– Она сказала только: «Мне нечего тебе рассказывать», – без выражения произнесла Мег.

Он боялся ответить. Со свечой в руках она пересекла комнату и подошла к картине, туда, где была изображена Елизавета, которая выразительно, стаскивая перчатку и устраняя Мег со своего пути, смотрела на Джона Клемента. Мег поставила свечу на стол и еще раз вгляделась в картину. Она медленно кивала, будто все ее подозрения наконец подтвердились.

– Вы знали. – Мег не обернулась. – Вы их видели и все поняли. Поэтому вы переписали картину, да? – Теперь она обернулась, словно заподозрив нечто худшее. Ее глаза впились в лицо художнику. – Или вам рассказала Елизавета? – с вызовом спросила она. – Вы же были друзьями.

Гольбейн почувствовал себя страшно виноватым. Он с самого начала знал, что создает опасную картину, хотя разоблачить собирался вовсе не эту тайну.

– Я увидел ее сына только здесь. Просто догадался. – Он беспомощно развел руками. – Я был уверен, вы знаете.

И вдруг в его сердце не осталось места для слов. Ему неудержимо захотелось обнять ее, прижаться к ней губами. Их тела сплелись, он навалился на нее, ноги яростно мяли юбки. По темным, тревожным листьям плюща, пятнистым тучам и звездам он перенесся во время того, первого поцелуя, под шелковицей. Только теперь она не сопротивлялась. На сей раз она отвечала ему. Он чувствовал ее руки на своей спине, они прижимали его. Чувствовал ее грудь, учащенное дыхание.

Она смотрела на него широко открытыми глазами. Она все понимала. У него сильно колотилось сердце. Одной рукой прижимая Мег к себе, другой он схватил свечу и медленно начал подталкивать ее в спальню. Он жарко целовал ее, чуть не разрываясь от желания, бормоча бессвязные ласковые слова. Он толкнул дверь локтем и повалил ее на пол.

После – когда он еще тяжело дышал, насытившись и задыхаясь от счастья, какого, ему казалось, не вынести человеку, когда его рука еще лежала на ее бледной девичьей груди, – он прошептал:

– Я люблю тебя.

Он всегда хотел сказать это ей. Всегда, сколько помнил. Именно поэтому он оставил жену, именно поэтому жил монахом весь последний год. Это была мечта, ставшая явью. Уверенности ему придали темнота и звуки грозы, едва слышные за окном. Сказав это, он ощутил слабость, радость; он почувствовал себя свободным.

Уткнувшись ему в шею, она что-то прошептала в ответ. Гольбейн не разобрал слов, но ему так хотелось, чтобы это было: «Я тоже тебя люблю». Он готов был поверить, что именно это она и сказала. И только спустя несколько минут он испуганно вздрогнул, ему стало не по себе, он подумал, а вдруг она прошептала: «Я его ненавижу»? Но переспрашивать было поздно. Мег уснула.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю