Текст книги "Том 4. Песнь над водами. Часть III. Реки горят"

Автор книги: Ванда Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Охота и Черняков, Воля и Повислье, Маримонт и Мокотув… Суровое, трудное детство варшавского ребенка, суровая, трудная молодость варшавского рабочего… Жизнь, вся жизнь была связана с каждым камнем мостовой, с каждым деревом, каждым переулком этого города. Город, овеянный ветром с Вислы, полный отголосков горьких и трудных исторических событий, город веселый и злой, город безумный и героический, город легкомысленный и суровый, город детства, юности, зрелых лет…

Стелется дым над Вислой, над прибрежным песком, над купами кудрявых ив. Красное пламя пожаров отражается ночной порой в воде. Бомбы перекапывают уже развороченные улицы. Кровь еще и еще льется по мостовым…

Шувара останавливается на мосту, опершись о перила. Медленно струится Москва-река, отражая золотисто-алое сияние заката. Зубцы кремлевских стен четко выделяются в лучах заходящего солнца. У их подножья – темная зелень развесистых лип. Тишина и покой царят в воздухе. Фронт уже далеко. Давно миновали тяжкие дни сорок первого и сорок второго годов. Миновали и суровые, напряженные дни сорок третьего. Но что до всего этого тем, приезжавшим сюда из Лондона, чуждым, неприязненным гостям, равнодушно ходившим по этим улицам? Что могли тут понять они, которые не любили ни одного города в мире, ни за один город в мире не были готовы отдать жизнь? С каким бесстыдством сказал тот польский «народный деятель», что он является представителем английских интересов и действует по указке английского правительства… Как он уверен, что все – такие же прохвосты, как он сам, и что между прохвостами можно себе позволить циничную откровенность…

Москва-река пылает золотом заката. Красные кирпичи кремлевских стен горят, как огонь. Здесь в самые худшие, в самые трудные дни оставался на своем посту, в родной столице, руководитель страны. В ночи, красные от зарева зениток, в ночи, воющие тревожными гудками, в ночи, грохочущие бомбовыми взрывами, – он был здесь. Он был здесь и тогда, когда гул артиллерийской пальбы доносился до стен Кремля, когда черные орды рвались к воротам Москвы. Он знал, что означает Москва – столица государства. Потому он знает и что значит в жизни польского народа Варшава.

Как же посмел тот лондонский мерзавец бросить свою грязную инсинуацию?.. И как трудно стерпеть, что нельзя по-своему, по-рабочему, заткнуть эту грязную пасть. «Нет, не способен я к политике, не гожусь в дипломаты, – думает Шувара. – Кто я? Рабочий, слесарь. Эх, стать бы теперь к станку на своем заводе, работать, чтобы только искры летели…»

Но искры летят сейчас от варшавского пожара. Город, выданный на произвол врага, город, выданный на гибель, милый, несчастный город…

Вечером надо бы встретиться со своими, поговорить, условиться. Но не хочется никого видеть – ведь все думают об одном и знают, что ничего невозможно сделать, ничем нельзя помочь.

Пять лет «лондонцы» не прекращали «предостерегать» поляков, пять лет лили холодную воду на головы, пылающие волей к борьбе, пять лет убеждали, что умнее всего сидеть тихо. Удерживали от активной борьбы за освобождение, называя ее «легкомысленными выступлениями». А теперь, когда как раз и надо было выждать, когда необходимо было совместно обсудить и согласовать сроки, – они дали сигнал к восстанию… Ах, как торжествовал тот лондонский прохвост, пока не понял, что ему нечего радоваться, что его десятиминутное торжество обойдется Польше в потерю столицы и в сотни тысяч жизней.

Ноги, тяжело ступая, несут Шувару к дому. Шаги гулко отдаются на знакомой мостовой – воспоминанием, грустью и надеждой, вечерней песнью города героев звучит московская мостовая.

Каким страхом тогда, в сорок первом году, трепетало сердце за этот город, за город кремлевских звезд. Как замирало оно, когда на Урал доносился голос диктора, сообщавший, что на столицу падают бомбы. Нет, не верилось, ни на минуту не верилось, что враг может ворваться в этот город, что сапоги фашиста будут попирать улицы, по которым ходил Ленин, по которым ступают ноги Сталина, что тень свастики упадет на столицу мира. Да, именно этот город, и только он, был столицей мира, ясным, предвидящим мозгом мира, его пульсирующим сердцем, его надеждой и знаменем.

И враг не дошел. Живым щитом встал у ворот столицы советский человек, не допустил сюда врага. Солдаты и рабочие отразили врага. А теперь в Москве почти и не видно ран, нанесенных рукой варваров. Лишь кое-где, в каком-нибудь переулке, брешь в стене или разрушенный, но уже отстраивающийся дом говорит о том, что было.

«Но тебя, Варшава, некому было прикрыть от врага, – с мучительно сжимающимся сердцем думает Шувара. – Голыми руками защищали мы тебя тогда, в сентябре. А теперь тебя отдали на погибель. Варшава моя, Варшава. Еще раз под удары бомб, еще раз под артиллерийские залпы, еще раз в жертву все истребляющему пламени. Город моих детских лет, город юности, город зрелого возраста, город хороших и дурных дней, – ты возникаешь сейчас в памяти, будто в тебе было одно хорошее. Каждый камень воплощает тоску по тебе, в каждом камне боль страстной любви к тебе».

По широкой московской улице одна за другой бегут машины, перекликаясь сигналами. Шувара идет как во сне, погруженный в думы об этих двух городах, любовью к которым горит его сердце.

Но этот город уже в безопасности. А тот, другой, пылает в огне, преданный в руки врага…

Шувара еще раз вспоминает круглое, улыбающееся лицо «министра», его водянистые глаза и чувствует такую ненависть, что она кажется ему физическим страданием.

Теперь особенно живо и ярко вспоминается Шуваре один долгий ночной разговор в Кремле. Уже целый год прошел с тех пор. Но события последнего времени еще резче показали значение сказанного тогда.

Да, это верно, что «лондонцы» не поведут Польшу по новым путям. Такие люди могут лишь еще раз завести ее в тупик, в пустоту и мрак.

Снова назойливо, упрямо повторяется старая история.

Сколько раз – всюду, всюду, где только можно было бросить камень под ноги, его не преминули бросить. Ненависть к России? Но к какой России? Где была она, эта ненависть, когда они нерасторжимыми узами связывали себя с генералом Деникиным, со всей белогвардейщиной, стремившейся восстановить все то зло, которое приносил Польше царизм? Деникин публично заявлял, что польские «провинции» должны вернуться в лоно Российской империи, а они нашли с ним общий язык, договорились с ним через английских и японских посредников. Принадлежность Деникина к русской нации им не мешала, потому что он был врагом новой России, врагом революции. Ненависть к России… Кто же боролся с русским жандармом, кто сопротивлялся царскому сатрапу? Польские помещики воздвигли в Вильно памятник Екатерине II. Их жены, дамы из графских и княжеских домов, ездили с визитами к генеральше Гурко, к жене кровавого варшавского губернатора. Как всегда и везде, на защиту отчизны выступал лишь простой человек. Для господ отчизны не существовало. По их пути шел и Пилсудский – неправда, что только в последние годы, после майского переворота. С самого начала, с того восемнадцатого года, когда он появился в Польше после немецкой тюрьмы, – даже раньше, в четырнадцатом году, когда его уже связывали тайные и тесные узы не только с австрийским, но, прежде всего, с немецким штабом. А потом? Акционерное общество – англичане, японцы, американцы, составлявшие планы эксплуатации Сибири. И маленькая, слабая, от всех зависимая Польша, имевшая в этих планах свою долю, свои притязания на организацию вместе с другими хищниками России, опирающейся на Деникина, России белой, реакционной, снова царской… Да, Деникин был им более близок. Он не вызывал ненависти. Так же, как не вызывал ненависти ни один русский, шедший против новой народной власти, против восставшего пролетариата. Авантюра с Петлюрой, поход на Киев – нападение по чужому приказу… Что же это была за «независимость», которой руководил, которую направлял любой чиновник, любой военный в иностранной форме?.. Нет, им не претили концессии, отданные в чужие руки. Не вызывала ни страха, ни протеста передача чужим предпринимателям шахт, заводов, лесов. Они охотно отдавали польский пролетариат во власть иностранных эксплуататоров. Отвращение, тревогу, страх, ненависть возбуждало только одно – народ, который восстал, стряхнул с рук кандалы, поднял голову, заявил о своих правах. Этого они боялись… И в борьбе против этого были готовы на любую подлость, и на любую сделку, в которой ставкой была Польша, и эта мнимая независимость становилась смешной и беспомощной карикатурой.

Всюду проникающие щупальцы разведки. В чью пользу? Польши, Германии, Англии, Японии?.. Неизвестно, каким штабам служат эти бывшие приспешники «вождя Польши». Неизвестно, за какие деньги и что продают они вместе с собственной родиной.

А позже они, не колеблясь, пошли рука об руку с немцами. Одобрили геббельсовский план, поддержали его изо всех сил. Но только ли геббельсовский?..

«Польское правительство»… Жалкая кучка эмигрантов. События давали возможность даже этим посредственным людям сыграть огромную роль в истории своей страны. Но они и на этот раз предпочли роль лакеев у иностранных держав…

И они еще осмеливаются говорить от имени польского народа… Какое право имеют они на это? Нет, довольно. Надо, наконец, разорвать грязную, липкую паутину, которой опутали эти предатели «польский вопрос». Довольно самозванных посредников, не имеющих ни фактического, ни морального права представлять народ. Надо пробиться к самому народу. Слишком много крови, слишком много ужасов наполнило эти годы, чтобы они могли пройти даром, бесследно. Надо перекинуть мост через пропасть царского строя, стереть память о гнете и обидах, память о раздорах и розни. Искоренить в сердцах обеих сторон предубеждения, протянуть дружескую руку. Поляки должны понять то, чего им так долго не позволяли понять: что именно русский народ сверг самодержавие и уничтожил помещичье-капиталистический строй, угнетавший русских, украинцев и поляков. Надо напомнить им слова Ленина о самоопределении наций, декларацию Октябрьской революции о праве Польши на государственную независимость. Армия, которая будет освобождать страны Европы, армия, которая двинется на освобождение Польши, – это братская армия, поляки должны это понять. И надо покончить, покончить раз и навсегда с этой вечно беспокоящей, вечно кровоточащей границей…

Царский гнет, мрачные стены цитадели, царский жандарм на улицах Варшавы – Польша, полтораста лет попираемая царским сапогом. Об этом знает всякий поляк. Об этом ему твердили еще двадцать пять лет после того, как общий угнетатель уже рухнул, поверженный русским народом, и исчезли все следы его господства. Но были такие, кто хотел тянуть это дальше – хотел вину царских сатрапов переложить на тот народ, который первым поднялся на борьбу с насилием, народ, которому они были обязаны собственной свободой.

В залпах «Авроры», на улицах Петрограда, на баррикадах Москвы рождалась свобода не только России, но и Польши.

Русский народ и его революция принесли Польше независимость – ту независимость, которой польская реакция, как украденными лаврами, увенчала чело Пилсудского.

Да, обо всем этом они хорошо знают: о казацких нагайках, о тюремных камерах, о жандармском колючем взгляде и далеких местах в тундре и тайге Сибири.

Но что знает польский народ о том, что это Октябрьская революция дала ему свободу и дала ему государство?.. Государство, которое те же люди, сидящие сегодня в Лондоне, довели до гибели и разрушения.

Марш на Киев – камень под ноги молодой, неокрепшей свободе. Трупы повешенных на киевских фонарях. Украинский крестьянин, до смерти забиваемый нагайками помещиков, вернувшихся с польской армией, чтобы снова обратить клубы и библиотеки, больницы и школы в барские палаты… Банды на границе, предательские нападения на пограничные деревушки. Потайные тропинки в лесах и болотах, мятежи и смуты, разжигаемые шпионами. Бесстыжие, наглые территориальные требования, которым Советская страна тогда должна была уступать, чтобы спасти революцию и советскую власть… И вот – оторванные от живого тела нации клочья украинской и белорусской земли в руках людей, которые ничего, кроме крови и слез, не умели получить от этой земли, и ничего, кроме крови и слез, не умели дать ей. Широко разветвленная шпионская сеть, содействие любому врагу Советской страны, засылка предателей, которые годами носили маску, годами втирались в доверие, чтобы ослаблять, подрывать, подтачивать крепнущую советскую власть. Готовность служить любой иностранной державе – лишь бы против восточного соседа, лишь бы против красных кремлевских звезд… Черное предательство по отношению к Чехословакии, которую польская реакция выдала беззащитной в руки врага и кинулась подбирать упавшие с гитлеровского стола клочки разорванной, окровавленной страны. А ведь в Советском Союзе ждали самолеты, ждали готовые дивизии – можно было поддержать чехов и словаков, не допустить их порабощения. Железной стеной стала тогда польская граница между Прагой и единственной армией, которая могла спасти не только Прагу, могла спасти весь мир от обрушившейся на него теперь беды. Кто знает, как развернулись бы события? Быть может, по сей день была бы цела Варшава и не лежала бы в руинах Европа, если бы не кичливый ответ, что Польша не нуждается ни в чьей помощи… Это Польша-то – страна без армии, без укреплений, без оружия и запасов, не нуждалась в помощи! И это заявили польские правители, когда земля уже горела под их ногами… Вечная ориентировка на Запад, вечная вера в Запад, сто раз обманутая. И непонятно почему живая.

И теперь – и теперь снова то же самое. Бахвальство, обман на каждом шагу, двойная бухгалтерия, которую вели так наивно, как будто всех остальных считали дураками… Нет, нет, хватит, уже хватит! Кроме политиканов, есть еще народ. Народ, который заслужил лучшую судьбу. Народ способный, талантливый, народ храбрый, имеющий прекрасные традиции борьбы. Слишком много крови, слишком много жертв, чтобы все снова вернулось в старое русло…

Как было написано в той газетке для армии: «Свобода – это право решать не только свою судьбу, но и судьбу других». Такова была их свобода, такой свободы они хотели для своего рабочего и крестьянина, которых горько и жестоко обманули в восемнадцатом году, и позже… Насколько же было бы проще, легче, если б все тогда сложилось иначе, если бы у нас тоже народ взял власть в свои руки… Столько общего, столько близкого – и язык, и быт, и история. Но и в истории говорится о Польше только с одной стороны. Кто и когда говорил польскому ребенку, польской молодежи о смоленских полках, чья мощная поддержка способствовала некогда победе под Грюнвальдом? Кто напоминал о словах декабристов, о русских офицерах и солдатах в польских повстанческих отрядах шестьдесят третьего года, о братстве на баррикадах девятьсот пятого года, о братстве на баррикадах Петербурга и Лодзи?.. Кто когда вспоминал о великих словах Герцена и великих словах Ленина о польском рабочем классе, о польских правах? Кто знал об узах, соединяющих две культуры, о дружбе Мицкевича и Пушкина, о гениях, подавших друг другу руки через реки крови, через бездну гнета и насилия?..

Дзержинский… Да, это ведь польский народ дал революции его пламя и меч, и сам даже не знает, кого он дал. Человек из огня и стали, преданный на жизнь и смерть, человек, который никогда не подвел. Ведь это польский народ дал его революции…

Шуваре вспоминается карта, с тихим шелестом развернутая перед ним в ту памятную ночь, – одна из многих карт, собранных в той комнате. Розовым пятном выделялась посередине Польша. Вот узенькая полоска, соединяющая ее с морем, – страна без выхода, страна со стесненным дыханием, урезанная с запада.

Ну, да, ведь когда решалась судьба этих земель, Пилсудский предоставил их самим себе. Трижды поднимался на неравный бой и трижды падал в борьбе польский шахтер, не получая в помощь ни одного солдата, ни одного орудия. На это не хватало времени и сил – ведь надо было впутываться в авантюру с Петлюрой, надо было нападать на Украину. Какое было дело правителям Польши до польского шахтера! Гораздо больше они интересовались украинским крестьянином, чтобы снова взять его за горло, впрячь в работу на помещичьих землях. Западных хозяев польского правительства гораздо больше интересовали концессии на Востоке, и оно выполняло волю и поручения своих хозяев, не щадя крови польского рабочего и крестьянина, пренебрегая интересами собственной страны.

И ведь всегда, всегда как раз среди прислужников и последователей Пилсудского находились самые услужливые, самые усердные исполнители. Был ли это поход на Киев, шахтинский заговор, акты диверсии, саботажа, шпионаж, – никогда не обходилось без них. Ненависть, лакейство всегда толкали их в первые ряды врагов. Они всегда находили силы, чтобы всевозможными средствами вредить растущей стране социализма. И в то же время никто из них не думал о собственном государстве.

Темной линией лежала на западе Польши длинная, ничем не защищенная граница. Никто не заботился об этой границе. Все внимание было устремлено на ту, на восточную. И лежали эти земли беззащитные, широко открытые с запада, почти неиспользуемые земли. Никто не умел и не старался найти сокровища их недр, никто не стремился высвободить на благо Польше сокровища человеческих сил – талантливого и трудолюбивого польского рабочего, всем существом привязанного к своей земле польского мужика, способного и изобретательного интеллигента. Крестьянин жил в нищете и невежестве, дети рабочих мерли с голоду, интеллигент превращался в жалкого чиновника. И солдат, польский солдат, который умел героически сражаться всегда и везде, где сражались за свободу, и только собственную свободу не умел ни завоевать, ни отстоять.

Мрак шляхетских предрассудков, доживший до наших дней. Обрывки феодальных порядков, заблудившиеся в двадцатом веке. Горькая юдоль человеческая. Более ста лет польский народ был жертвой гнета и насилия. И едва начал самостоятельную государственную жизнь, как все те же насилия и несправедливости его правительство стало совершать над другими народами. Железная рука стиснула горло украинского и белорусского крестьянина. Разве украинский, белорусский, литовский языки не оказались в том же бесправном положении, в каком был польский язык в годы разделов, под кайзеровским сапогом, под царской плетью?..

Мелкие людишки, сбежавшие в Лондон, не видят в своем ослеплении, что эти дни могут навеки определить ход истории, могут вывести Польшу на новый путь, могут из игрушки хищных политиканов превратить ее в суверенное государство. Они руководствуются в своих действиях одной выигранной или проигранной битвой, хорошим или дурным настроением тех, кто их поддерживает… И забывают о величайшей силе, на которую могли бы опереться, – о народе. И еще воображают себя хитрыми политиками… Но и то сказать – что общего у них с польским народом, истекающим кровью под жестоким игом гитлеровской оккупации? Что они знают об этом народе? Они – грязная накипь, плавающая на поверхности жизни…

Но это будет недолго, недолго. Слишком много пролилось крови, слишком много было жертв и мучений, чтобы все это пропало зря. Из огня и крови уже возникает новая Польша, новая страна. Граница, которая до сих пор была линией разрыва, может стать линией связи. Тысячи общих дел и общих интересов объединяют Польшу именно с Советским Союзом. Его соседство даст Польше силу. При его помощи, при его сотрудничестве она на самом деле станет тем, о чем лишь кричали, строя свои замки на песке, те горлодеры, – она станет сильным суверенным государством, каким не была после первой мировой войны, хотя правители и пытались внушить это народу.

Нет, нет, теперь уж им не удастся… И каким же надо быть слепым, чтобы не понять, что с той поры прошла целая эпоха!.. Тогда здесь был солдат, который едва пришел с фронта, и после четырех лет окопов, атак, страшных, тяжелых лет, снова пошел в бой… Нехватка оружия, сапог, босые герои, собственной грудью преграждавшие дорогу к своей земле, собственной грудью защищавшие красное знамя, росток революции, предвестник будущего…

Даже тогда не удалось. Не удалось и позже. Внести разлад, взорвать изнутри, задушить первое пролетарское государство мира. На что же они теперь рассчитывают в своем безумии? Не повернет вспять колеса истории горсточка политиканов – нет, даже не политиканов, – горсточка чванливых бахвалов. Другое время отбивают часы истории. Это нормальный, неизбежный ход событий, и, что бы они ни делали, все их усилия окажутся смешными и бесплодными.

Эта война – не за сегодняшний и не за завтрашний день. Эта война за новое русло истории, за новый век – не только для Советского Союза.

Нет, это была не радость – то, что переживал Шувара в ту ночь. Радость – это слишком слабое слово, чтобы назвать им тот вихрь, который поднялся в его душе, как внезапная вспышка пламени. Кружилась голова от чувства необъятного простора. Ему случилось собственными глазами увидеть, как поворачивается колесо истории. Он видел, как распахнулась дверь в новую, неслыханную эпоху.

С той ночи прошел едва лишь год. А между тем в течение этого года свершилось столько событий, что их хватило бы на целую эпоху. И все они подтверждали непоколебимую истину слов, сказанных тогда в Кремле. Снова упала маска с циничных лиц. О них можно было бы думать лишь с презрением и гадливостью, если бы не то, – ах, если бы не то, что там далеко пылает, рушится в развалины, истекает кровью Варшава…

Но в голову Шувары, как спасение и помощь, тотчас приходит тот ночной разговор. Звучит в ушах тихий, в самое сердце проникающий голос, звучат слова, понятные и близкие, как биение собственного сердца.