Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ван Мэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 51 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Мой друг! Заканчивая свою книгу, я вспомнил и о тебе. Мы познакомились с тобой в «Школе 7-го мая», в одном из пустынных мест страны. Помню, как-то в выходной день многие из бойцов школы отправились в город развлечься. Я остался дежурить вместе с еще одним перевоспитуемым бойцом. Мы раскатывали в столовой тесто для лапши, когда пришел ты. Назвав меня по имени, ты похвалил мою работу и спросил, что я буду делать с тестом, как смогу раскатать широкий лист – ведь скалка слишком короткая. Я объяснил, и ты ответил что-то, так завязался разговор. С твоих слов я узнал, что, оказывается, мы из одного города и даже из одного района, больше того – с одной и той же улицы.

Ты шире в плечах, длинноног, в твоих глазах светится ум, в разговоре ты находчив и умеешь пошутить. Сразу видно, ты очень общительный человек. Но я заметил, что ты говоришь слишком быстро, почти тараторишь, и во время разговора твои узкие губы, находясь в движении, производят довольно странное впечатление. Мы подружились. Я часто посмеивался над твоей скороговоркой и теми диалектальными словечками, которые проскальзывали в твоей речи. Оплеуху ты называл «баклажаном», о скупердяе говорил: у него «монета застряла меж ребер». Если что-то у тебя не получалось, ты досадовал: «Обстановочка не та!» Я у тебя многому научился. Твои критические замечания по поводу «культрева», левацкой политики и злодеяний тех лет находили отклики в моей душе. С тобой, мой друг, я не так глубоко чувствовал тоску и одиночество в те годы.

После событий, связанных с Линь Бяо[176]176
  Линь Бяо (1907–1971) – военный и политический деятель, один из инициаторов «культурной революции», погиб при загадочных обстоятельствах.


[Закрыть], наша школа мало-помалу развалилась, а с 1973 года мы расстались – каждый пошел своей дорогой. Потом мы оказались слишком занятыми, чтобы встречаться друг с другом. Недаром Чжуанцзы когда-то сказал: «Лучше забыть друг о друге в реках и озерах, чем увлажнять друг друга слюной»[177]177
  Знаменитая притча Чжуанцзы о рыбах, оказавшихся в высохшем водоеме. Пытаясь спастись, они увлажняли друг друга слюной.


[Закрыть]. Но спустя десять лет у нас появилась прекрасная возможность не только встретиться, но и всласть поговорить по душам. Наша беседа проходила за столом, уставленным обильными и разнообразными закусками и вином, что свидетельствовало об «исключительно хорошей обстановке в стране» в ту новую эпоху. Ты заметно постарел, облысел, твой голос стал хриплым, лицо бороздили глубокие морщины, а на коже появились коричневые пигментные пятнышки – отметины старости? Потягивая вино – «фэньцзю», ты вспомнил, как в свое время дал кому-то здорового «баклажана». За десять с лишним лет ты побывал в двух провинциях, трех городах, сменил семь мест работы. Ты работал в управлении культуры, на киностудии, в специализированном педагогическом вузе, на выставке, в административном учреждении, в ассоциации писателей, в театре. Чем чаще ты менял место работы, тем меньше оставался ею доволен: «Обстановочка не та!» Какой же в Китае быть «обстановочке»? Ты с раздражением объяснял: нас может судить лишь тот, кто живет за пределами Китая… Ты все больше наливался вином и все громче говорил о своих потенциальных возможностях, которые не смогли получить развития. Ты матерился направо и налево. Мать твою так! Жизнь человека зависит от случая и судьбы. Понял? Лао-Ван, можешь этому верить или не верить – твое дело, но все зависит от счастливого случая. Эх, если бы только он мне подвернулся! Я стал бы начальником какого-нибудь управления, а может быть, даже министром. Неужели я не гожусь? Я считаю, что способностей у меня хоть отбавляй. Писательство? Извольте! Мало я настрочил всяких безделиц!.. Ты катишь на меня, а я на тебя; ты расхваливаешь меня, а я – тебя!.. Ты сам хорошо знаешь про все эти темные дела в литературе и искусстве!.. Дипломатия? Пожалуйста! Правда, дипломатия – штука рискованная, сам знаешь. Греха не оберешься от нее! «Не доел кусок, с собой поволок». К тому же дипломату нужно знать иностранные языки. А разве нас им учили? Немножко ухватили русского, немного поднахватались английского. Больше шумели, пузырились… Старались держаться на гребне, над волной… Что? Говоришь, надо самому гореть и своим светом светить? Нет, мать твою так, все свое тепло я уже отдал, и больше мне уже не разогреться. Не дано! Вот так-то, милые мои внуки… Силы мои понапрасну сгнили!..

Да, я вспоминаю тебя, мой друг. Я ценю твои достоинства, твои обширные знания, независимость и самостоятельность твоих взглядов. В юные годы из-за своего отца, крупного гоминьдановского чиновника, ты был вынужден стоять в стороне от всяких дел, впрочем, возможно, ты это делал вполне сознательно. В 1958 году на тебя повесили «белый стяг», однако в наиболее ответственные моменты жизни, например, когда надо было срочно переводить стихи Председателя Мао, крупные и мелкие чиновники бежали к тебе гурьбой за помощью, проявляя завидную почтительность. Без тебя, видите ли, ни на шаг! Как говорят: «Без мясника Чжана станешь жрать свинью с грязной щетиной!» Изволь, отведай! Уже тогда многие понимали и признавали твою ценность; сейчас понимают ее еще больше. Во время очередной кампании по изучению документов, озаглавленной «Контрудар по правому реставрационному поветрию», ты мог преспокойно валяться на диване с сигаретой во рту, в то время как остальные высказывали свои критические замечания. И не только валяться, но и храпеть, выпуская изо рта длинную струйку слюны. И никто из тех стервецов, мелких людишек, что жаждал унизить тебя и даже погубить, не осмелился свести с тобой счеты, потому что ты оказался в положении мясника Чжана! Чертовски повезло! Здорово! Силища! Жуть!

Но ответь мне, почему ты так много пьешь? Почти по полмесяца ты не просыхаешь. В чем причина? Из-за пьянства в твоем доме возникают постоянные скандалы, а порой и драки. Я слышал, что твоя единственная дочь умудрилась закатить тебе «баклажана»! Эх! Или ты полностью смирился со своим положением и, «самоуничижаясь», пытаешься скрыть непомерную гордость? Неужели ты так и не поднимешься, если переменится обстановка? Отчего ты не побережешь свой талант, не прочувствуешь душой свою миссию в жизни, не проявишь старания и не займешься с усердием настоящим делом? Все происходит от лености твоей души. А как страдают твои близкие и друзья, когда видят твое саморазрушение, как в твоем сильном теле быка иссякают огромные возможности.

Друг моей юности, ты, конечно, не забыл, как мы когда-то лежали рядом, тесно прижавшись друг к другу, как разговаривали об Островском, Фадееве, Антонове, Пановой… а потом обсуждали Ромена Роллана… Вероятно, ты не забыл и о том, как мы оба, написав свои первые рассказы, дали друг другу почитать, а потом устроили нечто вроде литературной дискуссии. Ты, наверное, помнишь, как в день моей свадьбы я сунул тебе перед уходом в карман куртки большую горсть «пьяных фиников»… Потом со мной случилась беда, и ты из сострадания пришел меня проводить и выразить свое сочувствие. Ты сидел рядом со мной, стараясь меня утешить и чем-то помочь…

Но политический смерч испугал и тебя, а твои родные посоветовали тебе проявить решительность и порвать со мной – «провести межевую линию». Накануне отъезда в Синьцзян я хотел с тобой попрощаться, но ты в письме мне ответил, что нам лучше не встречаться, и добавил, что мы достаточно умные люди, чтобы все понять как надо.

Что же тут непонятного? Но только тогда я как-то не придал этому значения. Я лишь пожалел, что мне пришлось потерять еще одного друга. Еще больше пожалел я тебя…

Последующая жизнь позволила мне понять тебя несколько лучше, и я сделал для себя вывод: не стоит страдать и предаваться мрачным воспоминаниям. Не лучше ли вместе прочитать стихи Маяковского! Прошлое уходит как дым… Ты старый участник революции, вступивший в партию еще во время антияпонской войны. Вероятно, ты давно бы мог стать министром, но ты остался мелким, как кунжутное семечко, исполнителем-чиновником. К свадьбе сына ты не смог даже выбить для него жилье, потому что всегда был честным и прямолинейным и осторожным. После 1959 года ты уже не вспоминал о Ромене Роллане и тем более не вспоминал о нем в восьмидесятых годах. Все утверждают: ты редкой души человек. Действительно, тебе не занимать порядочности. Однако ты очень слаб. Ты все время чего-то ждал, надеялся, что кто-то поведет тебя за собой… Эх! Давай-ка лучше выпьем чарку «маотая». Когда еще мы сможем вернуться душой в нашу молодость – к тем захватывающим дням нашей жизни, когда наши мысли и наш дух были устремлены ввысь?

Я вспомнил и о вас, мои китайские и зарубежные друзья… Кажется, это был первый погожий день после длительного периода дождей и последний день нашего пребывания в Б. Поскольку вечером никаких мероприятий не предвиделось, кто-то из вас предложил сходить посмотреть развлекательную программу – шоу, совместно устроенное британской и местной компаниями. Мы, понятно, с радостью подхватили эту идею. Наша машина долго петляла, проехала железнодорожный мост и выехала на пустынную отмель, вдоль которой протянулся частокол безобразных труб и длинные ряды складских помещений. На пустыре для посетителей были устроены аттракционы. Мы увидели также множество предметов ремесла, вроде прелестных игрушек, настенных часов. Все эти предметы не продавались, их можно было лишь выиграть, испытав свое счастье, покрутившись на колесе или выстрелив из ружья. В балагане, где выступали горластые певцы из «Роллинг стоунс», мы пили пиво, ели жареных цыплят и колбаски. Столовые приборы здесь отсутствовали, и есть приходилось руками. Нам подали влажные бумажные салфетки с запахом мяты. В труппе «Роллинг стоунс» солировала рыжеволосая девица, не слишком высокая, крепко сбитая. Ей можно было дать лет шестнадцать-семнадцать. Глядя на нее, я подумал, что с раннего детства она, по всей видимости, вдоволь ела сыру.

В перерыве между выступлениями публику развлекал инвалид в коляске, который подыгрывая себе на гармонике, пел старые народные песни жителей этого уголка побережья Балтийского моря, этого самобытного местечка в устье Эльбы. Его песни звучали как призыв к атаке.

Мне тогда сразу же припомнились китайские храмовые праздники. В памяти возник район пекинского Шичахая до Освобождения. Здешний балаган мне напомнил те, что когда-то стояли у Шичахая… Когда спускались сумерки, вокруг загорались десятки керосиновых фонарей. Нос улавливал аромат цветов лотоса и кисловатый запах рыбы. Вспомнился один из ресторанов под названием «Изысканный стол», построенный прямо на островке. В заведении подавали отвар из лотосовых лепестков и жареные шаобины[178]178
  Изделие из теста, обсыпанное кунжутными семечками.


[Закрыть] с мясной начинкой. Здесь можно было полакомиться блюдами из фасоли, бобовыми пирожками и маленькими пампушками, сделанными из порошка размолотого каштана, смешанного с мукой других сортов. Здесь, без сомнения, не раз сидели Ши Фуган и Ни Учэн с семьями. С тех пор прошло почти полстолетия…

Как будем развлекаться? Может, покатаемся на машинах? А может, померимся силой, поборемся на кулаках? А вон там висит вниз головой человек. Это тоже аттракцион – «Летающая птица»! Несколько минут игры на нервах. А вот карусель «Вертящийся лотосовый трон». Как посмотришь – рябит в глазах. Я выбрал «круговые качели».

А ты, мой соотечественник, мой коллега и земляк, ты почему-то отказался. Знаю, если тебе предстоит командировка в Лхасу, ты откажешься лететь и туда. Исходя из самых лучших побуждений, ты советуешь не делать этого и мне. Как бы чего не вышло!

Заревел мотор, вся конструкция пришла в движение – сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Мое раскачивающееся сиденье уводило все выше и выше. И вот наступил момент, когда стальные тяжи, охраняющие мое тело, а следовательно, и мою жизнь, сравнялись с линией горизонта и оказались где-то вверху, не менее тридцати метров от поверхности земли. А потом линия горизонта очутилась внизу. Река, горы и все, что находилось на земле, поменялось местами. Казалось, что человек лежал, потом неожиданно сел, потом поднялся на ноги и наконец встал во весь рост. Все вокруг вертелось, переливалось множеством огней, напоминавших реку, сверкающую в лучах солнца. Меня охватил страх, но одновременно хотелось кричать от счастья. Я открыл было рот, но вдруг изменился в лице. Я почувствовал, что скорость вращения замедляется. Мы постепенно снижались. Линия горизонта опускалась вместе с нами. Река и горы заняли прежнее положение. На моем лице снова появилась улыбка, из груди вырвался вздох облегчения. Я снова ощутил радость. Только что взмывал вверх, кружилась голова, что-то кричал. Но вот все замедлило свой бег, я опустился, и сразу же все стало необыкновенно легко… Так было много-много раз подряд. Наконец я сошел на землю. Увы! У меня не выросли крылья, и я не научился летать. Я остался таким, как прежде…

Взлет вверх и падение вниз взаимосвязаны, как жизнь и смерть, которые, как все в этом мире, имеют свою последовательность. И все же тебе хоть на миг удалось ощутить всем своим существом жар, похожий на вечное горение. Но в начале полета ты почувствовал тяжелый и жгучий удар, который способен потрясти небеса. За ударом последовало падение, вместе с которым ты ощутил чудовищную силу, сковавшую полет, и наконец – разбитые вдребезги грезы… И вот твое изначальное место. Потом новое ускорение, и снова бросок вверх, зависание в пустоте, стремительное вращение, а за ним опять снижение, обретение прежнего состояния, спокойствие. Многократные взлеты и многократные падения! Что по этому поводу сказать в заключение? Можно ли утверждать, что мы наконец-то взлетели и тем самым осуществили вечную и горячую мечту человечества? Разве не раз будили мы горы, реки, всю землю вокруг?! Или мы скажем другое: жар наших душ, наши грезы, наши мечты о вечном полете оказались напрасными и пустыми? Нам пора остановиться и опуститься на землю!

Летом 1985 года автор на одном из морских курортов встретил своего старого приятеля Ни Цзао. Ему было за пятьдесят, но он все еще оставался крепким и здоровым на вид мужчиной. Последние два года он жил, в общем, неплохо – «была обстановочка». Мы вместе ходили купаться. Он плавал брассом, на боку, на спине; плавал размеренно, свободно, уверенно. Сначала я плыл впереди, а он следовал за мной. Чтобы держаться вместе, мне приходилось то и дело замедлять скорость. Однако минут через сорок я почувствовал усталость и предложил ему возвращаться. Он, извинившись, ответил, что сегодня хочет заплыть дальше обычного. Может быть, так далеко он плывет в последний раз.

Лао-Ван, возвращайся один. Мне показалось, что он чего-то недоговаривает, но тянуть его насильно к берегу я не стал – было неловко. Я проплыл вместе с ним еще минут десять и почувствовал, что вконец выдохся. Пусть, думаю, плывет один, а сам повернул к берегу.

Вокруг меня не было ни души. Кругом море – без конца и без края. Волны бежали одна за другой. Слышно было лишь, как тело глухо рассекает воду. Все вокруг – и небо и море – окутала серая мгла. От унылого однообразия кружилась голова, мутнело в глазах. Меня внезапно охватил страх. Я повернул голову к Ни Цзао. Он плыл быстро и был уже довольно далеко, словно задался целью достичь середины безбрежного простора, доплыть до середины Тихого океана. А что делать мне? Звать его было бессмысленно – он все равно бы ничего не услышал. Я остановился и лег на спину. Волны тихо покачивали меня. Я изо всех сил старался успокоить себя, унять волнение. Прошло часа два, прежде чем я добрался до берега.

Потом я лежал на песке и, отдыхая, прислушивался к глухому шуму моря, смотрел на волны, похожие на гребни гор, восхищаясь его величием, восторгаясь мощью его дыхания. Как жаль, что эта энергия никак не используется, думал я. Потом я направился к павильону, чтобы обмыться пресной водой и переодеться, а затем вновь вернулся на берег. Ни Цзао я нигде не увидел. Я испугался всерьез и решил сообщить, чтобы приняли срочные меры. Стало смеркаться, когда я увидел на горизонте черную точку. Это был он. Я принялся махать ему рукой, кричать, скакать и прыгать. Он никак не реагировал. Минут через двадцать он наконец оказался на берегу. Он выглядел не слишком усталым и не проявлял особой радости. Я не заметил в его поведении ни удальства, ни позерства: мне, мол, все нипочем, море могу переплыть! Нет, он не хвастался умением плавать и не пытался подчеркнуть опасность, которая ему угрожала. Его поведение меня озадачило. Говорить ему о том, что я пережил в последние два часа, мне было как-то неудобно. Я лишь спросил: «Зачем ты заплыл так далеко?» Он засмеялся. «Просто так, хотел заплыть подальше! Чем дальше, тем лучше!» «А я было подумал, что ты решил покончить с собой», – сказал я как бы в шутку.

Он ничего не ответил.

И вдруг вне всякой связи проговорил: «Знаешь, в Пекине и многих других городах сейчас проводится кампания за чистоту. Не разрешается нигде плевать. Правда, здорово, да? Если бы об этом узнал мой покойный отец, он бы очень обрадовался». Потом он спросил: «Лао-Ван, как ты думаешь, сколько понадобится времени, чтобы решить эту проблему, я имею в виду – плевать всюду и везде?»

Я ответил на его вопрос молчанием. Он продолжал: «По-моему, придется ждать очень долго, может быть несколько поколений, чтобы дождаться наконец того времени, когда люди в городах и деревнях перестанут плеваться. Думаешь, я преувеличиваю?» Он слабо улыбнулся.

Вечером он потащил меня в какую-то старенькую приморскую харчевню, в которой готовили европейские блюда, пояснив мне, что она существовала в городе Т. задолго до появления на свет его отца. Работала она лишь в определенный сезон года. Половина мест находилась на открытом воздухе, другая – в зале, освещенном гирляндами светильников, похожих на нитки жемчуга. Из зала доносились тихие звуки электронной музыки. Посетителей в ресторане было много, в основном иностранцы, хорошо одетые и упитанные. Их потчевали здесь превосходными, обжаренными в масле омарами пунцового цвета, такими яркими, что я подумал, будто они облиты томатным соусом, но официант решительно опроверг мое предположение, сказав, что цвет у омаров естественный. Принесли прекрасное фруктовое мороженое, напоминавшее только что распустившийся цветок. Не менее вкусны были и холодные закуски, поданные на блюде, прикрытом серебряной крышкой.

После еды нас пригласили на танцы. Никогда бы не мог подумать, что Ни Цзао так хорошо танцует: легко и свободно. Неудивительно, что к нему были прикованы взгляды иностранцев, как мужчин, так и женщин.

Я наблюдал за Ни Цзао, но мысли витали вокруг моей будущей книги. Это будет роман, впрочем, даже не роман, а скорее историческое повествование. Я напишу историю танцев, которые мне довелось наблюдать в своей жизни. Помню, до Освобождения большой популярностью пользовались «танцы дружбы», но их танцевали люди дурные. Так, в 1948 году, накануне краха гоминьдановского режима в Ухани, произошла довольно смешная и гнусная история, почти фарс. Однажды, когда жены и дочери крупных гоминьдановских чиновников кружились в танце, в зале внезапно погас свет. И сейчас же в кромешной темноте началось повальное совокупление. Все гоминьдановские газеты, поместив информацию об этом курьезе, потребовали расследования. В том же 1948 году произошло другое событие: шанхайские танцорки провели демонстрацию, во время которой выдвинули городскому муниципалитету свои претензии и требования, а потом устроили в муниципалитете погром. Поистине революционный поступок! Я с детства слышал разговоры о том, что танцорки – женщины очень дурные, и вдруг к 1948 году они оказались необычайно революционны.

Танцевать любили даже те, кто вплотную занимался революцией, о чем я впервые узнал из книги Агнесс Смэдли[179]179
  Агнесс Смэдли (1890–1950) – американская журналистка, написавшая ряд книг о революционной борьбе китайского народа.


[Закрыть]. Я прочитал в ней о том, что не чуждались танцев и вожди революции: Мао Цзэдун, Чжу Дэ, Пэн Дэхуай[180]180
  Пэн Дэхуай (1898–1974) – выдающийся китайский военачальник, маршал НОАК.


[Закрыть]. Сначала я этому не поверил. Как же так, чтобы в Яньани – и танцевать? В тех местах можно лишь, взявшись за руки, петь «Интернационал»: «Это есть наш последний и решительный бой…»

Вот только не помню, нападал ли на эти танцы в Яньани Ван Шивэй[181]181
  Политический деятель гоминьдановского периода.


[Закрыть].

После Освобождения, в первой половине пятидесятых годов, по всей стране снова получили необыкновенное распространение «танцы дружбы». В те годы я занимался комсомольской работой. Помню, наш комитет находился в здании, которое занимал районный совет профсоюзов. Каждую субботу вечером профсоюзы устраивали танцы на асфальтовой площадке перед домом, и в них охотно участвовала вся наша молодежь. «Танцы дружбы», ставшие новым явлением освобожденной страны, выражали стремление людей к счастливой, культурной и свободной жизни. В то время, пожалуй, чаще всего наигрывали фокстрот «Выше шаг». Что до меня, то я больше любил другую мелодию – советскую «Студенческую песню», которую обычно исполнял приятный тенор. О, как я любил те годы с их весенним бурлением юности, с их раскованностью, пьянящим чувством новой жизни и доверием ко всему.

В конце пятидесятых все танцы исчезли, во всяком случае, не стали проводить открытых танцевальных вечеров. В это время, по всей видимости, танцевать могли одни лишь избранные, и то не все, а лишь некоторые из них.

Что было потом – лучше не вспоминать.

Зимой 1978 года вдруг вновь возродились «танцы дружбы», и танцевальная волна захлестнула всю страну. Но вскоре, рассказывают, возникли какие-то дурные поветрия, которые нельзя назвать ни пристойными, ни приличными. В танцевальном вихре кружилась всякая мелкая шваль, лишенная чувства национальной гордости, пресмыкавшаяся перед всем иностранным и разрушавшая нашу мораль. Словом, в танцы встрял третий лишний…

Весной 1979 года танцы неожиданно прекратились.

С начала восьмидесятых в истории танцевального искусства происходили свои подъемы и спады. Странно, но по поводу танцев не принималось каких-то чрезвычайных резолюций, решений, постановлений, не издавались законы, приказы, не разрабатывались планы. В отношении танцев не публиковали не только основополагающих, но даже самых обыкновенных статей. И все же танцы стали своеобразным показателем общественного климата.

В рассказе Чэнь Цзяньгуана[182]182
  Чэнь Цзяньгуан (р. в 1949 г.) – писатель, автор нескольких сборников рассказов о жизни современного Китая.


[Закрыть] есть сцена, в которой описывается «организованный» танцевальный вечер. Молодежь танцует, а вокруг танцевальной площадки расхаживает патруль из рабочих-пенсионеров. Патрульные дают молодым строгие наставления: «Следите за своими позами в танце, сохраняйте дистанцию!»

Общественные парки приуныли. С 1978 по 1979 год сюда приходило много молодых людей. Наступала пора закрывать ворота, а они ни в какую – не расходятся, и все тут. В общем, нарушали режим работы, портили общественные ценности, предметы культуры, вытаптывали газоны. Одним словом, вели себя крайне непристойно и ругались по-черному. Кто-то из грубиянов оскорбил и даже избил работников парка.

Говорят, что организовывать такие танцы стало делом довольно рискованным. Скажем, вы проводите танцевальный вечер, но вдруг невесть откуда подкатывает машина с молодчиками, которые устраивают драку на танцевальной площадке. Можно ли в таких условиях поддерживать приличные общественные нравы или порядок?

В 1984 году вновь повсюду и во множестве – как побеги после дождя – стали устраиваться танцевальные вечера, причем вполне официально, но теперь на них продавали билеты. В газетах появились статьи, авторы которых довольно смело защищали «диско». Но «диско» танцевали немногие и не слишком уверенно. А потом в газетах (например, на первой полосе «Цзэфан жибао») появилось решение Шанхайского управления госбезопасности о запрещении танцев, которые назвали «коммерческими».

Впрочем, по слухам, вскоре будто было напечатано разъяснение: под «коммерческими танцами» имелись в виду те, в которых ищут особых «партнеров».

Так разве не заслуживает внимания описание всех этих метаморфоз, происходивших в поступках людей, привычках, вкусах и психологии?

Разумеется, нашим танцам, то есть тем, что танцевали мы с Ни Цзао, никто не мешал. Ни Цзао, между прочим, сообщил мне, что хотя его отец, Ни Учэн, очень любил танцевать, однако за всю свою жизнь ему довелось потанцевать всего несколько раз… Если бы он увидел, что делается сейчас: какое множество цветных фонарей, как они ярко горят и переливаются. И все же они уступают слепящему сиянию светильников в некоторых гуандунских отелях экстра-класса… Ах, как скользит под ногами пол. Но какая уверенность чувствуется в каждом движении танцующих мужчин и женщин, какая смелость в нарядах.

Сегодня вечером звучат три мелодии: «Девушка из Богемии», «Зеленый попугай» и «Прошлогоднее лето».

Прошлогоднее лето, ты особенно мне по душе!