Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ван Мэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 51 страниц)

Проза Ван Мэна выступает в защиту гармонии, созидания, писатель ратует за развитие обновленного Китая, за движение страны вперед, к высоким рубежам экономики и культуры.

В развитии и движении находится и сама проза Ван Мэна.

Для того чтобы читатель мог зримо представить себе это движение и то, с чего начиналось творчество писателя, в конце настоящего сборника помещены и фрагменты из раннего романа Ван Мэна «Да здравствует юность!». В основном же сборник посвящен «новой» прозе писателя, произведениям, написанным после 1978 г. Рассказ «Воздушный змей и лента» и повесть «Компривет» вызвали бурную дискуссию в Китае прежде всего своей необычной психологической конструкцией, ассоциативностью и субъективным ракурсом повествования. Полихронен построенный в монологической форме рассказ «Ничтожному позвольте слово молвить…» Наконец, сатирическое направление, в целом довольно обширное и яркое у Ван Мэна, представлено в сборнике рассказом «Зимние пересуды».

Таким образом, сборник дает относительно полное, объемное представление о творчестве видного китайского писателя, знакомит советского читателя с новыми, еще не известными гранями прозы Ван Мэна.

С. Торопцев

МЕТАМОРФОЗЫ, ИЛИ ИГРА В СКЛАДНЫЕ КАРТИНКИ
Роман
© Перевод Д. Воскресенский

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ранняя весна в Южноречье. Я бреду по затененной тропе совсем один. Кажется, я сейчас свободен, но меня гнетет чувство щемящей тоски.

…И вдруг снова зазвучала старая струна.

Как несказанно длинна она!

Тонкие стволы высоких деревьев. Их светло-серая кора покрыта темными, почти черными пятнами. Нежные ветви, сплетаясь в хрупкую сеть, тянутся к серому, с голубыми отсветами небу, которое после длительного дождя прояснилось и будто потеплело.

…Эта струна молчит пятьдесят лет. Целых пятьдесят! Все это время она спала. Год проходил за годом – и так вплоть до настоящего дня…

Листья здешних деревьев напоминают наряд северной акации, но они крупнее и плотнее. Странно, листва густая и пышная, но растет она где-то лишь у самой верхушки дерева, образуя в воздухе легкий узорчатый шатер, и на фоне пронизанного светом неба особенно отчетливо выделяется сетка из переплетенных ветвей.

…В самом деле, как долго звенит эта струна! Ее звук пронизал целых полвека моей жизни. Я не хочу, я боюсь задеть ее без всякой на то причины…

Я знаю, где-то рядом проходит асфальтированное шоссе, по которому мчатся шикарные легковые машины. По обеим сторонам дороги, тесно прижавшись друг к другу, стоят величественные французские платаны. Где-то в стороне – мне это тоже хорошо известно – раскинулось озеро, чарующее своей дивной красотой. Вокруг бушует весна, словно принесенная сюда волшебниками из других миров. Она кажется бесконечной, а на самом деле в любое мгновение может прерваться. Весна безбрежная, ликующая. Но мне сейчас не до нее. Я должен идти своей узкой и тесной тропой, словно я принадлежу ей, а она мне.

…А если все-таки струна вдруг опять зазвенит? Достигнет ли ее голос слуха тех добрых, хороших людей, которым дороги хрупкие цветы и все трепетно-нежное? Будет ли эта мелодия созвучна им?

Семнадцатого июня 1980 года доцент Ни Цзао, специалист в области лингвистики, в составе делегации китайских ученых летит в известный город-порт Г., находящийся на севере одной из развитых европейских стран. Ни Цзао сорок шесть лет, но на голове ни одного седого волоса. У него живые глаза, быстрая речь, стремительные движения. Правда, походка его не вполне уверенная, и все же ходит он достаточно быстро. Если не обращать внимания на тонкую сетку морщин возле глаз и рта, если не замечать тоску в глазах в те минуты, когда он вдруг погружается в задумчивость, его можно принять за человека сравнительно молодого, в расцвете сил, ревниво следящего за своим здоровьем и внешностью.

В 8.13 утра Ни Цзао вместе с другими пассажирами занял место в салоне самолета Британской авиакомпании, который должен вылетать из города Ф. Слева от него – чопорная седая дама в модном плаще с несколько суровым, почти мужским лицом. В руках у нее изящная сумка. Когда самолет набрал высоту, дама вдруг раскрыла сумку и вынула маленькую собачку золотисто-рыжей масти, с серебряной цепочкой, пристегнутой к ошейнику. Миниатюрное животное, похожее на игрушку, покорно заняло место возле ног хозяйки. Ни Цзао подумал, что суровый вид дамы, вероятно, объясняется ее желанием сэкономить в обход правил на билете, который положено покупать для животных. Справа от него – мужчина, занятый сложными манипуляциями на мини-калькуляторе и заполняющий цифрами какую-то таблицу. Пассажир настолько увлечен своим занятием, что не замечает ничего вокруг. Во время взлета он не смотрел в иллюминатор, его нисколько не занимали картины, раскинувшиеся внизу. Погруженный в свои вычисления, он отказался от напитков, которые предлагала пассажирам стюардесса.

В девять часов с небольшим самолет приземлился в аэропорту города Г.

– Кажется, мы добрались! Может быть, мне все-таки удастся найти профессора Ши Фугана? – обратился Ни Цзао к мисс Бетти, гиду-переводчику.

– Я постараюсь помочь вам разыскать вашего старого друга. – Аккуратная и услужливая переводчица ответила ему на китайском языке четко и вполне грамотно.

Ни Цзао немного досадовал на себя: а надо ли было, вообще говоря, ввязываться в это дело? Что ему до этого Ши Фугана? Кто он ему? Всего лишь приятель отца – Ни Учэна. Но ведь отец к его поездке за рубеж не имеет никакого отношения. В самом деле, Ни Цзао мог и вовсе никуда не ездить и остаться там, где живет его отец. Что тогда? Да и вообще, что у них с отцом осталось общего?

Полгода назад, когда Ни Цзао получил из-за границы приглашение, он сразу же вспомнил о Ши Фугане. Странно, но он и во время полета почему-то все время думал о нем. Похоже, что эта встреча помогла бы ему осуществить какие-то давнишние желания, позволила бы докопаться до каких-то очень глубоких корней, затронуть струну, которая давно молчала, словно погруженная в долгий сон.

В Г. Ни Цзао зашел сначала в книжный магазин, в котором продавалась восточная литература, потом посетил Центр международных научных связей, где встретился с худенькой серьезной женщиной, доктором наук, носившей огромные очки. После встречи с ученой дамой он посетил порт и пообедал в обществе главного редактора самой крупной в городе газеты. Во время непринужденной беседы они как бы между прочим, но на самом деле вполне осознанно коснулись роли Мао Цзэдуна в истории и в современной идеологии. Редактор рассказал о том, что в 1966 и 1967 годах на европейскую молодежь оказали большое влияние «маоизм» и хунвэйбиновское движение. Эта тема так увлекла собеседников, что после обеда Ни Цзао, уже сидя в машине, направлявшейся в университет, не мог вспомнить, чем его угощали за столом, кроме пудинга, политого бренди. Впрочем, кажется, подавали еще густой бульон в маленькой тарелке, отдававший сильным запахом лука…

Программа была очень напряженной. На два часа дня в местном университете у него была запланирована встреча с шестью коллегами-китаистами, из которых четверо оказались европейцами. Один человек с красивыми голубыми глазами и длинными каштановыми волосами, зачесанными назад, своими интеллигентными манерами был похож на джентри[1]1
  Джентри (от англ. gentry), кит. цзяньтоэр, шэньши – нетитулованное дворянство; образованный, интеллигентный. – Здесь и далее примечания переводчиков.


[Закрыть]. Он говорил тихо и вкрадчиво, держался с большим достоинством и весьма церемонно. Мягкая добрая улыбка на его лице не мешала ему задавать неожиданные вопросы, порой ставящие коллегу в тупик. Второй собеседник, длиннорукий и длинноногий, то и дело щурил глаза и, сказав фразу, тут же сам смеялся, не дожидаясь реакции окружающих. Третий – обладатель ниспадающих до плеч волос – говорил по-китайски лучше, чем остальные, знал множество реалий из китайской действительности. Он считался знатоком современного Китая. Четвертый, пятый… Шестым оказался толстяк с мрачным взглядом, каждая клеточка его полного тела излучала сытость. Глядя на его тщательно вымытые толстые пальцы, словно вылепленные из полупрозрачного воска, Ни Цзао испытал неприятное ощущение, будто ему за обеденным столом подали колбаски, которые неожиданно ожили и пришли в движение.

Два других собеседника были соотечественниками Ни Цзао. Тот, что постарше, приходился младшим братом известному актеру из Ханькоу, игравшему роли военных в Пекинской опере[2]2
  Вид театрального представления, сочетающий элементы оперного и драматического искусства; возник на севере страны, в районе Пекина.


[Закрыть]. На протяжении многих десятков лет он был известен как лучший исполнитель роли одного из героев «Речных заводей» У Суна[3]3
  Популярный средневековый роман «Речные заводи» в обработке и записи Ши Найаня (XIV в.). У Сун – персонаж романа, в одном из эпизодов голыми руками убивает тигра.


[Закрыть]. Брат знаменитого артиста еще в сороковых годах уехал учиться за границу и остался там, поселившись в Г. И вот сейчас он предстал перед Ни Цзао в ладно сшитом бежевом костюме европейского покроя и в двухцветном галстуке. Глаза его были скрыты за очками в толстой оправе. Внешним видом и манерой держаться он нисколько не отличался теперь от остальных европейцев, и мало кто мог предположить, что еще некоторое время назад он был как две капли воды похож на сценического героя своего знаменитого брата. В нем теперь ничего не было ни от персонажей Пекинской оперы, или Ханьской драмы, или любого другого китайского театра. Его манера держаться, широко раскрывать глаза и наклонять подбородок при виде чего-то ему непонятного – все казалось вполне европейским. Правда, в манере разговора, в интонациях проскальзывала церемонность и вежливая предупредительность, которая теперь уже кажется старомодной, но именно этой своей чрезмерной вежливостью он напоминал Ни Цзао своего старшего брата, «актера из Грушевого сада»[4]4
  Аллегорическое название театрального действа, восходит к Танской эпохе (VII–X вв.).


[Закрыть], с которым Ни Цзао раньше встречался, хотя и не часто.

Один собеседник привлек особое внимание Ни Цзао, ему показалось, что они в прошлом встречались. Это был широкоплечий и крепко сбитый мужчина, с прямыми, словно выточенными резцом скулами, приподнятыми густыми бровями, сросшимися на переносице, и с большими добрыми глазами, в которых проглядывали растерянность и даже робость, что не вязалось с его внешностью. Жизненный опыт подсказал Ни Цзао, что обладатель густых бровей – человек хотя и сильный, но несколько суматошный. Такие люди в любую минуту готовы протянуть вам руку помощи, но от них можно ожидать чего угодно. Видимо, это был человек добродушный, но вспыльчивый. Скорее всего, он никогда не испытывал чувства одиночества и тоски.

Разумеется, эти представления о характере соплеменника Ни Цзао почерпнул вовсе не из паспорта, украшенного выездной визой, который они предъявляли в аэропорту города Ф. Да… Здесь все было не так, как на Востоке, где большой добродетелью по-прежнему считается скромность. Здесь каждый человек, будь то мужчина или женщина и даже малолетний ребенок, обладает сильно развитым чувством собственного достоинства, каждый здесь идет вперед с высоко поднятой головой, важно выпятив грудь, демонстрируя свою значительность. Однако в соотечественнике, который был одет в ладно сшитый костюм и имел представительную внешность, что должно свидетельствовать о чувстве собственного достоинства, можно было заметить нечто жалкое, какую-то робость и даже отчаяние. Но почему этот незнакомый ему человек, с которым он к тому же встретился совершенно случайно, так занимал сейчас его внимание? Мало ли происходит подобных случайных встреч с разными людьми во всех уголках земли? Иссохшие телом, с отчаявшейся душой, живущие в тяжелых условиях, вступающие в конфликт с самими собой, они должны вызывать к себе сострадание. Но у Ни Цзао не было сочувствия даже к тем, с кем он был тесно связан.

Ни Цзао заметил этого человека сразу же, едва переступив порог светлого, почти стерильно чистого конференц-зала, очень удобного и просторного, несмотря на сравнительно небольшую площадь и не слишком высокие потолки. В облике незнакомца Ни Цзао увидел нечто трагическое, что сразу же привлекло его внимание. За этой трагической маской он разглядел и взрывчатую нетерпеливость и огромную эмоциональность, скрытый незаурядный талант и пустое упрямство. Ни Цзао выбрал себе стул рядом с этим мужчиной и, улыбнувшись ему, протянул свою визитную карточку.

«Почтительный младший брат»[5]5
  Принятая вежливая форма при обозначении какого-либо лица (собеседник Ни Цзао младше его по возрасту).


[Закрыть] мгновенно извлек свою карточку светло-голубого цвета. На одной стороне Ни Цзао заметил английские слова, на другой – китайские (китайские!) иероглифы:

Доцент Университета Г.

Доктор филологии, магистр исторических наук.

Чжао Вэйту

Ни Цзао кивнул головой в знак приветствия, про себя удивившись странному имени собеседника.

Беседа носила чисто формальный характер. Разговор с немецкими учеными поддерживал в основном глава делегации, человек весьма эрудированный, с хорошо подвешенным языком. Ни Цзао позволил себе немного расслабиться. Он любовался стоящими в зале четырехгранными светильниками, напоминавшими большие вазы для цветов. Потом его взгляд остановился на дереве, что росло за окном. В его листве он заметил двух небольших птичек, которые, весело попискивая, прыгали с ветки на ветку, а потом вдруг затихли и, повернув головки назад, принялись остренькими желтыми клювиками чистить перышки. Ни Цзао задумался. Птицы совершенно такие же, как и на родине, а живут здесь, в этой стране. Разве не свободно летают они в поднебесье, разве не вольны они сами выбирать себе место для обитания. Интересно, есть ли у них свои судьбы, страдают ли они, есть ли у них свои печали и радости?

Глава делегации продолжал оживленно говорить.

– Господа, я хорошо себе представляю, что события, которые произошли в китайской истории за последние сто, тридцать и даже за последние несколько лет, вызывают у вас удивление и недоумение. Действительно, их трудно понять и еще труднее их предсказать. Но они вызывают непонимание не только у вас, они ставят в тупик и нас самих, то есть тех, кто родился в Китае, подобно своим предкам, кто вырос в этой стране, принимал участие во многих событиях ее истории, более того – испытал на себе весь драматизм тех событий, которые произошли в Китае…

Слова главы делегации вызвали у присутствующих смех. Улыбнулся и Ни Цзао. «Смех – хороший признак, – подумал он. – А всеобщий смех? По-видимому, это хорошая почва для взаимопонимания».

– В 1949 году китайский народ взял судьбу страны в свои руки и революционными методами преобразовал общество. Точно такими же революционными методами он осуществил коренную перестройку всей жизни, что, вероятно, было совершенно необходимо. Это было деяние великое и священное. Без революции, перевернувшей Небо и Землю, наша древняя страна не смогла бы дольше существовать, она не смогла бы продвинуться вперед ни на шаг. Но путь революции никогда не бывает ровным…

Глава делегации продолжал вещать, а Ни Цзао подумал, как это у него все складно получается… Чтобы лучше понять сказанное, видимо, надо немного взбодриться с помощью чашки кофе. Ни Цзао потянулся к прозрачному кофейнику, в котором поддерживалась постоянная температура, и налил себе чашечку ароматного напитка. Чжао Вэйту показал ему глазами на сахар и какой-то белый порошок, называвшийся «кофейным другом», заменяющий молоко и предохраняющий человека от чрезмерной полноты. Ни Цзао, поблагодарив, отказался. Он любил кофе без молока. Эту привычку он унаследовал от отца…

– …А мне все-таки жаль, что культурная революция окончилась в Китае провалом. – Эти слова на ломаном китайском языке произнес упитанный ученый муж с мясистыми пальцами, похожими на восковые колбаски. Он поискал глазами переводчика, но мисс Бетти в зале отсутствовала. Чжао Вэйту сделал ему знак: «Пожалуйста, продолжайте!» Толстяк перешел на родной язык. Чжао Вэйту стал его переводить. – Да, мне очень жаль, что движение хунвэйбинов в Китае закончилось крахом. В 1966 году я еще учился в университете, тогда я считал, что китайские хунвэйбины – это образец для всего мира. Они подсказали молодежи, которая борется против всякой рутины и традиций, конкретные методы, ведущие к быстрейшей перестройке всего общества…

Слова толстяка неприятно поразили Ни Цзао. Покидая родину, он был внутренне готов встретиться с разными ошибочными суждениями, сомнениями и даже открытыми провокационными выпадами, идущими «справа», словом, рожденными на почве антикоммунистических предрассудков, процветавших в западном мире. Но услышать здесь проповедь откровенно левацких лозунгов – этого он представить себе не мог. К тому же внешний вид господина вовсе не соответствовал его радикальным взглядам. По общепринятым критериям толстяк должен был бы олицетворять класс буржуазии.

– …но задача перестройки общества никогда не решается быстро! – Руководитель делегации ответил кратко и резко.

Снова раздался смех. Чжао Вэйту что-то сказал по-английски, а потом добавил по-китайски:

– Я высказал ему свое личное мнение. Я, например, очень доволен, что хунвэйбиновское движение и культурная революция закончились крахом. Я очень этому рад. В противном случае Китаю была бы крышка!

Ни Цзао прислушался к словам Чжао. Его китайская речь не имела интонаций, свойственных речи тех, кто подолгу жил за границей. Он говорил, как «свой человек». Но в то же время некоторые фразы, сказанные им в чисто разговорной манере, звучали с каким-то особым смыслом в нынешней, довольно интеллигентной и изысканной беседе.

Небо внезапно потемнело. Кто-то из хозяев встал, чтобы включить свет. Мягко засветились лампы под потолком. Ни Цзао посмотрел на часы – стрелки приближались к пяти. Он снова взглянул в окно и увидел темное, сумрачное небо. Птицы, недавно скакавшие по ветвям, куда-то исчезли. Любопытно, где в этом городе птахи находят себе убежище от дождя? Кажется, у здешних зданий совсем нет карнизов…

В зал быстрой походкой вошла мисс Бетти. Еще очень молодая, она находилась в том возрасте, когда людям свойственно говорить только о любви. Но она держалась с большим достоинством, присущим обычно очень деловым женщинам, думающим только о своей работе и ни о чем больше. Она не крутила бедрами, не стреляла по сторонам глазами, словом, во всех движениях ее тела не было ничего предосудительного. В манере держаться, разговаривать и смеяться, даже в том, как она носила платье, была видна китайская непосредственность. Ни Цзао твердо знал, что подобная простота свойственна именно китайцам. Когда изучаешь иностранный язык, с ним вместе невольно впитываешь и культуру страны. Ни Цзао имел в этом отношении некоторый опыт. Например, он верил, что иностранные языки – это важный канал общения людей, а не просто средство выражения мыслей или способ передачи информации.

Мисс Бетти направилась к Ни Цзао и села рядом.

– Я попыталась узнать о Ши Фугане, – сказала она тихо. – Вернувшись из Китая, он преподавал в здешнем университете. В ноябре прошлого года он вышел на пенсию. С тех пор он в городе почти не живет: или путешествует где-нибудь в Азии, или отправляется за город. Мне сказали, что он вместе с женой недавно побывал в Китае, а сейчас они оба в Маниле. Уже после выхода на пенсию он получил приглашение от Филиппинского университета…

– Вы хотите сказать, что сейчас здесь нет ни его, ни госпожи Ши, его супруги? – Слово «госпожа» он произнес после некоторой паузы. До сих пор он никак не мог привыкнуть к этому слову.

За окном стал накрапывать дождь. Ветки деревьев и листья сразу же пришли в движение. Из-под колес машин, мчавшихся по дороге, летели брызги. Но звукоизоляция в зале была безукоризненной: сидящие здесь совершенно не слышали шума дождя. Не была им доступна и прекрасная картина за окном.

Он вспомнил загадку, которую услышал в детстве от тетки:

 
Вдаль смотрю – горы окутаны дымкой.
Слышу вблизи беззвучный бег ручейка.
Ушла весна, но цветы здесь еще не цвели.
Подошел человек, но птица страшится его.
 

Птицы здесь не прячутся от людей, потому что человек не причиняет им вреда. Почему же китайцы не берегут птиц? Ведь существует закон об охране пернатых, только какой от него прок? Некоторые люди испытывают страстное желание уничтожить птаху, хотя она – совершенно безвредна. По всей видимости, им доставляет удовольствие мучить других. Но ведь и они сами нередко…

– Вот именно, их городская квартира сейчас пустует. Жаль, конечно, что вам не удастся встретиться со старым другом. – В голосе девушки прозвучало сочувствие.

– Видно, не суждено! – Ни Цзао вздохнул. Он не знал, почувствовал ли он облегчение или огорчился.

На губах Чжао Вэйту промелькнула слабая улыбка.

Встреча закончилась, гости собрались уходить. Доктор филологии подошел к Ни Цзао и, слегка наклонившись в его сторону, проговорил:

– Вы, кажется, хотели встретиться с Ши Фуганом и его супругой?

– Да! А вы с ним знакомы? – брови Ни Цзао поднялись.

– Знаком, и даже очень! – Чжао произнес эти слова с особой интонацией, словно со сцены, так говорили артисты театра перед Освобождением. Сейчас в Китае так уже не говорят. – Как мне недавно сказали, госпожа Ши уже вернулась – кажется, вчера вечером. Она прилетела испанским рейсом – билет на него стоит немного дешевле. – Он взглянул на мисс Бетти и повел головой, словно извинялся за то, что его сведения разошлись с теми, которые сообщила девушка.

– Вот и прекрасно! – обрадовалась переводчица. – Может быть, вы поможете господину Ни связаться с ней! Сумеете? – Ее голос звучал насмешливо.

Согласно программе, делегация должна была вернуться в отель, где в половине седьмого за ужином намечалась встреча с некоей пожилой дамой, которая в дни юности вышла замуж за китайского студента – радикала, в ту пору учившегося за границей. Впоследствии они оба вернулись в Китай, принимали участие в революционном движении, потом отправились в Яньань[6]6
  Город в провинции Шэньси, в 30–40-х годах был центром Освобожденных районов.


[Закрыть], где в 1949 году встретили Освобождение. Старая революционерка имела китайское гражданство, но сейчас, обремененная годами и больная, она вернулась к себе на родину, в Европу, где решила подлечиться и провести последние годы жизни. Как и прежде, она питала самые горячие чувства к Китаю. После ужина, в восемь тридцать, делегация должна ехать в театр, слушать оперу. На следующий день программа была еще более насыщенной.

– Если бы вы отказались от встречи с этой дамой, мы бы вместе поужинали – так, запросто! – предложил Чжао. – А потом заехали бы к госпоже Ши. Ровно в половине девятого я доставлю вас в оперу… Мы смогли бы немного с вами поболтать!

Ни Цзао и рта не успел раскрыть, как кто-то из делегации воскликнул:

– Прекрасная идея!

Остальные также горячо поддержали предложение Чжао.

Ни Цзао было жаль упускать случай встретиться с дамой, но, с другой стороны, эти три часа позволили бы ему немного передохнуть и расслабиться, в чем он сейчас сильно нуждался. Кроме того, он почувствовал, что Чжао Вэйту хочет ему что-то сказать. Кивком головы он дал свое согласие.

Чжао Вэйту, кажется, испытывал большое воодушевление от того, что его предложение приняли. Оживленный, он тут же достал из кармана маленький электронный калькулятор и нажал на одну из кнопок: на миниатюрном табло зажглись цифры – номер телефона господина Вольфганга Штрауса, иначе Ши Фугана. Чжао снял телефонную трубку и легким движением пальца набрал на небольшой шкале семь цифр. В трубке послышались гудки. Через мгновение Чжао радостно воскликнул:

– Госпожа Ши? С приездом! Кто я? Вы не слышите? Наверное, еще в ушах гул самолета… Я Сяо-Чжао[7]7
  «Сяо» (малый), как и «лао» (старый, почтенный), ставится перед фамилией или именем при обращении.


[Закрыть], Малыш Чжао.

Его манера разговора, интонация и весь вид совершенно не вязались с тем уголком земли, где они сейчас находились. Они не имели ничего общего ни с гражданством «госпожи Ши», ни с европейским происхождением самого господина Ши Фугана. Из телефонной трубки отчетливо доносился голос госпожи Ши. Ее чисто пекинскую речь украшала та интонация, которую можно было услышать в столице до Освобождения.

– Малыш Чжао? Ах ты проказник, откуда ты узнал, что я вернулась?

Ни Цзао сразу же забыл, где он находится в настоящий момент. Ему казалось, что он сейчас стоит в телефонной будке возле рынка Дунсы у храма Лунфусы.

– Из Пекина приехал один гость. Его отец – друг господина Ши. Догадайтесь! Что?.. Нет, не догадались… Это Ни, товарищ Ни Цзао. Ну как? – На другом конце провода наступило короткое молчание. Там никак не прореагировали. Ни Цзао стало не по себе. Его охватили сомнения: мудро ли он поступил, пытаясь найти этих людей. Приехал невесть откуда, откололся от группы, действует в одиночку… Была ли в этом необходимость? Поступок вздорный и глупый.

Чжао Вэйту по-прежнему держал трубку возле уха, но тон его речи изменился по сравнению с тем, каким он был в начале разговора. В голосе слышались нотки почтения.

– Госпожа Ши спрашивает, как зовут вашего батюшку: Ни Учэнь?

– Да, только Ни Учэн. «У» означает «я», а «чэн» – из слов «чэнши» – «искренность».

– Да, да, да! – Чжао сразу оживился и обрадовался. – Это сын господина Ни Учэна. Он давно хотел повидаться с вами… Нет, обедать не будет, мы уже здесь все устроили… Да, да. Около восьми он должен уйти. В половине девятого у него мероприятие… Хорошо! Значит, в семь двадцать мы приедем к вам и пробудем минут сорок. Ну какой еще прием? Вы же только с самолета… Обо мне не беспокойтесь. Речь в данном случае не обо мне, а о господине Ни. Вы, наверное, привезли с Филиппин манго… Ну и чашечку чая!

Чжао Вэйту со смехом положил трубку. Схватив Ни Цзао за руку, он потащил его из зала заседаний.

– Времени у нас в обрез, – сказал он, когда они вошли в лифт. – Здесь поблизости есть один маленький итальянский ресторанчик… Вы не против?.. Прекрасно, значит, вам по душе все новое! Это большое достоинство… Вот и спустились! Прошу!

Они вышли из лифта и направились к парадной двери, возле которой находилась конторка, освещенная мягким светом лампы. За конторкой, низко опустив голову, сидела женщина, ее лица почти не было видно. Она нажимала на какие-то кнопки, словно играла на фортепьяно. Чжао, проходя мимо конторки, поднял руку, пожелав доброго вечера. Женщина, слегка приподняв голову, что-то ответила на его приветствие. Ни Цзао успел заметить лишь ее лоб, покрытый сеточкой морщин. Чжао толкнул стеклянную дверь и, уступая гостю дорогу, вышел вслед за ним. С довольным видом, небрежно ступая, он широкими шагами направился к стоявшей у тротуара машине. Ни Цзао вдохнул напоенный влажной свежестью воздух. От листвы деревьев, мокрой после дождя, исходил нежный запах. Мелкие капельки влаги, попадая на лицо, словно гладили его. Подул ветерок, и Ни Цзао поежился от холода. Стояло лето, но погода сегодня была прохладная и хмурая, и ему показалось, что вернулась ранняя весна. Он знал, что город, где он сейчас находился, лежит примерно на той же широте, что и городок Мохэ в Хэйлунцзяне – на севере Китая. Он обнаружил это по карте, которую специально изучал перед отъездом. Да, сегодня почти так же, как весной: в любой момент может потеплеть или вдруг ударят заморозки.

Чжао подошел к оранжевой машине. На блестевшей от дождя крыше лежало несколько кленовых листьев, принесенных ветром. Чжао открыл переднюю дверь и предложил Ни Цзао сесть, после чего быстро обошел машину с другой стороны, сел на сиденье водителя и включил зажигание.

– Как хорошо, что я с вами встретился! О многом хочется поговорить, очень о многом!.. Не знаю только, с чего начать!

Машина выехала на проезжую часть улицы, изменила направление и, шурша колесами, покатила по шоссе. В зеркальце, закрепленном на ветровом стекле, Ни увидел задумчивое, странно вытянувшееся лицо Чжао Вэйту.

– Кто же вы? – В вопросе Ни Цзао слышался неподдельный интерес.

– Наверное, меня следовало бы расстрелять! – Чжао убрал правую руку с руля и махнул ею в воздухе. – В 1967 году я убежал из Китая, – проговорил он тихо. – В свое время я был кадровым работником – ганьбу… Извините, вероятно, слушать меня вам совершенно не интересно!

– Ничего, продолжайте, если, конечно, хотите сами… Ведь наш разговор неофициальный!

Справа от дороги показался серый домик, стоявший в стороне. Тускло мерцавшая в эти сумеречные часы неоновая вывеска сообщала, что здесь находится итальянский ресторан, где можно полакомиться пиццей. Машина остановилась, и они вышли. Ни Цзао почувствовал запах горячего сыра, ударивший ему в нос, через открытую дверь. Чжао Вэйту подошел к ярко освещенной стойке, выбрал блюда и тут же расплатился. Впервые после приезда за границу Ни Цзао увидел, что заказанные блюда следует оплачивать сразу. Поднявшись по скрипучей лестнице, они обогнули маленький фонтанчик и оказались в просторном низком зале, где было темно и жарко. В зале Ни Цзао увидел множество диковинных растений с крупными листьями, по стенам вились лианы. Зал был расположен на разных уровнях, и посетители ресторана могли выбирать себе место, где им заблагорассудится – внизу или на возвышении. Они подошли к небольшому столику и сели. До ушей Ни Цзао донеслись тихие мелодичные звуки стереомузыки. Знакомый мотив песни, которую обычно исполняют громко, сейчас звучал в другом ритме и тональности, из-за чего стал похож на скорбный стон или слабый вздох, исторгнутый из груди тяжело больного человека. Ни Цзао узнал любимую мелодию, хотя звуки музыки едва достигали слуха.

– Подождите немного, я схожу куплю вина!

Ни Цзао только сейчас заметил в углу зала небольшой бар.

– Я скоро вернусь! – Чжао поднялся. – Возьмем пива – под пиццу лучше всего идет именно пиво. Или хотите чего-нибудь покрепче?

– Пожалуй, немного виски!

– Прекрасно! – Глаза Чжао загорелись. – Со льдом или без? Безо льда? Вы молодец!.. – Он удалился, но скоро появился вновь, с привычной ловкостью неся пиво и стаканчик виски. Себе он заказал немного водки.

– Прозит!

– Прозит!

– Ах да, мне все-таки надо было бы вам представиться. Дело в том, что я знаю вас очень давно. С вами учился мой старший брат.

– Кто он?

– Чжао Вэйда!

– Как? Вы его младший брат? Так, значит, ты… – Ни Цзао машинально употребил «ты» вместо «вы».

– Да, я Вэйши!

– Вэйши? А как же ваша визитная карточка?..

– «Великого мужа»[8]8
  Значение иероглифов предыдущего имени героя «Великий муж». Герой намеренно изменил иероглифы в имени, частично сохранив прежнее звучание, – получилось: «Ничтожная земля».


[Закрыть] из меня не получилось! – Чжао горько усмехнулся, но тут же его глаза озорно сощурились. – Я убежал и стал бездомной собакой, поэтому иероглиф «великий» я поменял на знак «ничтожный», а у иероглифа «муж» изменил длину черточки: верхнюю укоротил, а нижнюю удлинил. Так появился иероглиф «ту» – «земля». Теперь я жалкая, ничтожная «пылинка». О’кей?

– Европейцы тоже говорят «о’кей»? – Ни Цзао рассмеялся.

– Конечно! Американцы считают, что они верховодят всем миром, и мы в Европе охотно подчиняемся их руководству. Теперь мы по любому поводу говорим «о’кей»!.. Вы, разумеется, знаете, что вся наша семья – революционеры, коммунисты. Только один я в семье оказался «уродом». – Он замолчал и взглянул на собеседника. Выражение лица Ни Цзао не изменилось, он оставался спокойным и продолжал улыбаться. – …В свое время я работал в дипломатическом ведомстве. В университете учил французский, вторым языком был русский. В 1964 году, после кампании «четырех чисток»[9]9
  Политическая кампания 1963–1966 гг. в области политики, идеологии, экономики и культуры.


[Закрыть], меня отправили трудиться в деревню у подножия гор Циляньшань. Мне это не понравилось, на душе было погано. К тому же многого я тогда просто не понимал… В 1966 году, когда началась культурная революция, всех моих близких и родных схватили как спецагентов: отца, мать, старшую сестру с мужем, обоих братьев с женами. В общем, вся семья оказалась шпионским гнездом. И тогда я убежал…