Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ван Мэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 51 страниц)

Рыдания Цзинъи могли растрогать кого угодно, любой человек, услышав ее жалобы и стенания, тотчас встал бы на ее сторону. Положение Цзинъи было действительно трагическим. Ее бесстыдно обманули, предали. В гигантском нагромождении обвинений, которые она выдвинула, можно было ощутить и проявленную к ней несправедливость, и безмерную досаду, и возмущение, и боль, и унижение. Ее жалобы, прерываемые рыданиями, сопровождались словами проклятий и грубыми выражениями из лексикона жителей ее родных мест; все это она адресовала мужу, и именно в этих проклятиях была заключена истинная обида, именно в их силе и заключались тайные свойства, помогающие восстановить справедливость. Ни Учэн сидел потрясенный. Он не представлял себе, что жена способна так свободно и с воодушевлением выступать в общественном месте. Спустя много лет, вспоминая этот драматический эпизод, он был вынужден признать, что ораторский талант жены, равно как и ее умение раскрыть свои способности в критические минуты жизни, далеко превосходят его собственные возможности. Более того, ее ораторское искусство было, возможно, выше, чем у нынешних бюрократов, от которых несет мертвечиной и вульгарностью, и, вполне вероятно, даже превосходило возможности некоторых китайских дипломатов за границей. Кто знает, может быть, в ней таился и дар политика, и это помогало ей снискать симпатии людей, сокрушать противника, наносить смертельные удары по врагу. Как же он раньше не видел этого? Он называл ее «тупицей», «идиоткой». По-видимому, китайская «тупость» и «идиотизм», покорность скрывают в себе огромные потенциальные возможности. Эти качества настолько загадочны, что вызывают недоумение и оторопь, даже страх.

Цзинъи закончила свой рассказ, ее сотрясали рыдания. Официант, вбежавший в этот момент в зал, остолбенело застыл у порога. Он пучил глаза, пока Чжао Шантун не махнул ему рукой – тебе, мол, здесь не место. Громкие рыдания женщины, порой напоминавшие вой зверя, вызвали у всех присутствующих слезы. Испуганный Ни Цзао тоже громко заплакал. Лицо Ши Фугана изменилось, на нем появилось выражение нерешительности и даже беспомощности. Ни Учэн, будучи не в состоянии выдержать всей этой сцены, тоже зарыдал… Почему, почему человек должен жить на этом свете, беспрестанно страдая, почему он должен непременно мучить других людей?

– Цзинъи, – его голос прерывался от рыданий, – я виноват перед тобой!.. Уважаемые господа, я виноват перед всеми вами. Но поверьте, я делал все это ради всеобщего счастья, в том числе во имя счастья Цзинъи… Я все объясню, но, поскольку Цзинъи в положении, я постараюсь объяснить поделикатнее. Цзинъи, мы расстаемся, мы должны расстаться. Но я буду тебе помогать. Я уверен, что я на многое способен, более того, я верю, что мои таланты отнюдь не заурядны, я смогу проявить себя. Если я заработаю много денег, то тридцать процентов из них, нет, сорок, пятьдесят, даже семьдесят, да, именно семьдесят процентов я отдам тебе!..

Он не успел закончить свою речь, потому что в этот момент его взгляд встретился со взглядом доктора Чжао, в глазах которого он прочел ярость. Доктор оглядел всех присутствующих, посмотрел на Цзинъи и неторопливо встал со своего места. Покачиваясь, как обычно, он подошел к Ни Цзао и погладил его по голове, а потом направился в сторону Ни Учэна, подошел к нему вплотную и посмотрел ему прямо в глаза. Его лицо подергивалось.

– Что вы, что ты!.. – крик Ни Учэна застыл на устах.

Бах! Бах! Бах! На него одна за другой обрушились крепкие оплеухи.

– О мой бог! – воскликнул Ши Фуган. В его голосе на сей раз звучал неподдельный страх.

Действия доктора были неожиданны, почти мгновенны. Как говорят в подобных случаях: «От быстрого грома уха прикрыть не успел». Быстроте и ловкости ударов мог бы позавидовать даже чемпион по настольному теннису Чжуан Цзэдун (правда, он появился и стал знаменит лет двадцать спустя). В общем, никто не успел толком сообразить, что же произошло на самом деле. Сначала доктор закатил оплеуху слева, потом он нанес удар справа, затем перевернул ладонь и тыльной стороной руки нанес Ни Учэну еще один резкий удар по правой щеке. Последний удар оказался наиболее чувствительным, на лице Ни Учэна выступила кровь. Но чья это была кровь – Ни Учэна, которому выбили зуб, или доктора Чжао, содравшего кожу на руке, – определить было невозможно. И наконец последовал заключительный удар по левой скуле.

Ни Учэн рухнул со стула на пол. Он валялся на полу, как побитый пес, по-видимому так толком и не поняв, что произошло. Затем он попытался подняться на колени.

Раздался громкий плач Ни Цзао.

– Не бейте его, не… бейте! – кричал мальчик, захлебываясь от слез.

Что значит секунда? Что означает миллион лет?

Секунда – это всего лишь мгновение, миллион лет – период настолько долгий, что у человека захватывает дыхание при упоминании об этой вечности. За это громадное время не только наши предки и потомки, но и потомки наших потомков успевают стать трупами.

Они перестают существовать.

Однако когда-то они жили, ибо каждый человек обязательно существует в каком-то отрезке времени. Впоследствии о людях, сейчас уже не существующих, мы скажем, что их жизнь продолжалась секунду в миллионе лет вечности.

Дыхание человека рано или поздно прерывается, перестают подрагивать крылья носа, в горле застывает кашель. Он больше не будет задыхаться от радости, гнева, от судорожных усилий, борьбы. Он не увидит чистой зелени сосны, омытой дождем. Не вызовет испарины на его теле образ любимого человека или заклятого врага. После сытного обеда он не отрыгнет с удовольствием, не проявит сочувствия к собаке, которой не достался кусок мяса. Его не охватит дикая ярость, он не почувствует жажду или голод; он не сможет сделать ни вздоха, а глаза его не наполнятся слезами умиления. Он уже не проявит больше своего звериного нутра, не обнажит окровавленные клыки. Его тело перестанет исторгать омерзительный смрад, и ему уже не будут угрожать траты на мыло, одеколон, ароматную пудру и душистые цветы. Не будет обмана, коварства, несправедливости, не будет грабежей, насилий, убийств; не будет власти марионеток. Прекратятся пустые разглагольствования о правде, политике, культуре, прогрессе, не будет никчемных разговоров, бесполезной траты бумаги; не будет святых и упивающихся собственным величием безумцев. Не будет дрожи от холода; не будет любви к другим людям и любви других к тебе. Голову не посетят напрасные мысли о необходимости кого-то убеждать, кого-то переделывать. И не будет ни у кого нужды надеяться на чужое понимание, на жизнь, на радость и счастье; надеяться на теплоту и участие, ибо не надо будет ничего ожидать. Глаза перестанут видеть, источать слезы, гореть от возбуждения, выражать ужас или людскую глупость. Пропадет страх перед смертью, перед гниением, исчезновением. Не будет ужаса перед сценой, когда труп пинают сапогами, перебрасывая из стороны в сторону. Не станет бедности и бесправия, изогнутых колесом ног, дурного запаха изо рта, чувства собственной неполноценности и скверного английского произношения. Не надо будет скрываться от кредиторов, от тещи, от жены, поминутно старающихся схватить тебя с поличным, от тайных вынюхиваний жандармов; не надо будет завидовать тем гордецам, которые умеют вкусно поесть, разъезжают в машинах и отправляются в вояж за границу; тем, кто имеет власть и силу, кто проводит ночи в отелях на мягких кроватях, а также диванах; у кого есть красивые жены и шикарные распутные любовницы.

А это значит, не будет никакой боли!

Посреди ночи Ни Учэн вдруг испытал необыкновенный внутренний подъем. Ему показалось, что сейчас он, наконец-то, достиг настоящего освобождения. Тридцать с лишним лет он ждал этого дня, он все время мечтал достичь такой гармонии духа и плоти. И вот этот час наступил. – нынешней ночью. Он вдруг вспомнил свою дородную мать; дальний сад в родном поместье; громадное грушевое древо с плодами на ветвях, настолько нежными, что они мгновенно рассыпались на части при малейшем ударе о землю. На память пришла повесть Су Маньшу «Одинокий лебедь»[159]159
  Су Маньшу (1884–1918) – поэт, писатель, переводчик западноевропейской литературы.


[Закрыть]… Он вспомнил свое путешествие по Средиземному морю, свою пустующую комнату, такую родную и в то же время почти уже нереальную, недостижимую, но все время ждущую его.

Он пошел туда. Наконец-то он стал хозяином своей судьбы!

Спустя несколько дней на последней странице газеты «Шибао», которую редактировал предатель Гуань Исянь (впоследствии, в 1950 году, во время борьбы с контрреволюционерами, он был расстрелян Народным правительством), появилась заметка под таким заголовком: «Удивительное событие: воскресение после смерти!» У заметки был и подзаголовок: «Верить или нет – ваше дело». В заметке говорилось: «Наша газета сообщает, что нынешней ночью один из сотрудников столичного вуза Ли Учжэн по причине домашних конфликтов совершил самоубийство, удавившись на старой акации возле ворот Пинцзэмэнь. Смерть наступила задолго до того, как его нашли, на шее обнаружены кровоподтеки. Вид трупа ужасен. В последние минуты перед смертью самоубийца, по-видимому, вырывался из петли, поэтому один ботинок был отброшен в сторону на несколько чжанов. Освобожденное от веревки тело было доставлено в полицейский участок, а спустя примерно десять часов были найдены родственники, которые и явились для опознания. После того как члены семьи признали в мертвом сотрудника института господина Ли, кто-то заметил, что господин Ли еще дышит – его сердце действительно слабо билось. После необходимых мер его вернули к жизни. В связи с этой историей наш журналист посетил известного японского врача, доктора медицины Ямагути, который сообщил, что данный факт не имеет под собой никаких медицинских оснований, а следовательно, совершенно неправдоподобен. Нам стало известно, что самоубийство господина Ли связано с его любовными делами. Небо и Земля преисполнены чувств любви и ненависти, однако же в мире есть и бесчувствие, и под цветами пиона также творятся дьявольские деяния. Читатель, в минуты радости или скорби, когда тебе все кажется туманным и непостижимым, разверни нашу газету, и она станет для тебя поддержкой, словно занятная и шутливая беседа!»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Так умер и воскрес Ни Учэн, а произошло это событие, лишенное, как нам известно, всякого медицинского обоснования, в 1943 году. Покинув Пекин, он отправился в Цзянсу, где нашел себе пристанище в доме своего однокашника в одном небольшом городке. Он проболтался здесь несколько месяцев, но в этих местах все же не остался, а через некоторое время вынырнул в Шаньдуне, потом очутился в Хэбэе и Нанкине, а затем обосновался на полуострове Цзяодун, у моря, где поначалу учительствовал в приморской школе, а потом даже сделался ее директором. «Когда в горах нет тигра, владыкой становится обезьяна». В этом приморском городке Ни Учэн скоро стал довольно заметной фигурой в тамошних кругах.

После того как Ни Учэн покинул Пекин, в его характере произошли некоторые изменения. Он стал более меркантилен, падок на удовольствия, с еще большим пренебрежением относился к таким понятиям, как чувство долга или стыд. Он, как и прежде, витал в облаках, живя в туманных грезах, по-прежнему рвался к материальным благам, не прикладывая для их достижения ни малейших усилий. Очень скоро в своем городке он прослыл личностью в высшей степени чудаковатой, ни на кого не похожей. Он завел дружбу (на почве ресторанных удовольствий) с чиновниками, служившими у марионеточных властей, близких к японцам. В 1945 году, накануне разгрома японских бандитов, он в качестве делегата прояпонской «Народной ассамблеи» был направлен на конференцию в Нанкин. Как раз в это время умер Ван Чжаомин[160]160
  Второе имя Ван Цзинвэя.


[Закрыть], и пост Председателя марионеточного «национального правительства» занял его преемник Чэнь Гунбо[161]161
  Политический деятель правого толка XX в.


[Закрыть].

Ни Цзао не без удивления обнаружил, что после известных драматических событий, во время которых он потерял своего отца, в жизни семьи произошел крутой поворот. Они покинули старый дом и поселились в новом, состоящем всего из двух строений, обращенных окнами на юг, и небольшого дворика. Аренда дома сейчас обходилась им значительно дешевле, чем прежде. С переездом в новое жилище все вздохнули легко и свободно. Лица бабушки, тети, матери разгладились и посветлели. Лишь сестренка не изменила своей старой привычке вздыхать и покачивать головой, но и ее настроение значительно улучшилось, ее общение с подружками – «назваными сестрами» стало особенно тесным. Каждая из девочек купила себе памятный альбом, в который вписывала стихи и посвящения. В альбоме сестры появились надписи, сделанные кистью и ручкой, аккуратным детским почерком:

 
Прекрасные тени ночные,
Горячее сердце в груди.
Ярко сияют очи,
В ясную даль смотрят они.
Вот такая ты вся —
Наша сестренка, Ни Пин.
 

На следующей странице такая запись:

 
Не говори, что мир
Состоит лишь из терний одних.
Существует и крепкая дружба,
Мою душу утешает она.
 

Еще одна строфа:

 
Ква-ква, ква-ква!
Лягушонок-постреленок по лужочку скачет.
Он веселый, он довольный,
Злых букашек поедает.
Очень скоро подрастет
И большой лягушкой станет.
 

Последняя строфа звучала так:

 
Глубокая осень. Холодная ночь.
Сверчок лишь жалобно плачет.
Не забывай меня.
Возможно, именно в эту ночь
Я распрощалась с жизнью.
 

Эта последняя запись рождала в сердце Ни Пин особую тоску и печаль.

Листая альбом сестры, Ни Цзао задумался о том, как красив человеческий язык и насколько он лучше действительности, о которой сообщает. Слова приносят в жизнь успокоение.

Характер у сестры был довольно странный. Когда Ни Цзао перелистывал разноцветные страницы ее краснокожего альбома с черными страницами титульного листа, к нему неожиданно подбежала сестра. Она бесцеремонно вырвала альбом из его рук и положила в небольшую шкатулку, которую тут же заперла на ключ.

– Нечего рассматривать мой альбом, проваливай! – грубо крикнула она.

Ни Цзао вспыхнул. Он вовсе не без спроса взял альбом, она ему сама дала. Он считал, что их дружба достаточно крепкая и что он имел право листать альбом.

Вообще говоря, Ни Пин была очень щепетильной и дотошной девочкой, она старалась придирчиво до всего докопаться и совала во все дела свой нос. В тот раз она сама, без чужой подсказки, даже с некоторой радостью, дала брату свой альбом, чтобы он мог вместе с ней разделить те чувства, которые связывали ее с назваными сестрами. Он был необыкновенно тронут этим поступком, поэтому проявил к альбому особый интерес. Его чувство симпатии к сестре, а также и ее подругам еще больше возросло. Однако в тот момент, когда он с таким удовольствием разглядывал альбом, сестра ни с того ни с сего вдруг его отняла. Что это, своеобразное проявление сладостного чувства власти? Облеченный властью обычно позволяет человеку на минуту вкусить удовольствие, но быстро его пресекает, чтобы насладиться замешательством и разочарованием жертвы.

Как близко соседствуют друг с другом два чувства: радость обладания чужой вещью и озлобление, вызванное тем, что ее у тебя вдруг вырвали из рук!

После исчезновения Ни Учэна Цзинъи почувствовала страх: как дальше жить? Однако вскоре с помощью Шатуна ей удалось найти работу в одном специализированном женском училище. В ее обязанности входило заведовать библиотечным хозяйством. Из-за беременности ей пришлось договориться с Цзинчжэнь о том, чтобы выполнять эту работу с ней вместе, а значит, делить зарплату на двоих. В связи с новыми обязанностями они несколько раз бегали за ворота Мира – Хэпинмэнь, чтобы приобрести нужные им бумаги и документы. Не раз они обсуждали между собой вопрос об имени – старое казалось им сейчас устаревшим и неподходящим для современных образованных и интеллигентных женщин. Прежние имена могли не понравиться директору или председателю правления училища. Вот почему сестры решили их изменить. Несколько дней меж ними шла оживленная дискуссия, порой переходившая в горячий спор, обычно заканчивающийся хохотом, привлекавшим внимание любопытной Горячки. Иногда разгорались страсти, и сестры сидели надувшись с багровыми от злости лицами и пунцовыми ушами. Однако в конце концов имена были найдены, и теперь они должны были непременно привлечь внимание. Цзинчжэнь взяла себе имя Цзян Цюэчжи, а Цзинъи сменила старое имя на Цзян Инчжи. В именах были знаки «цюэ» – «отринуть» и «ин» – «встречать», что подчеркивало родственные связи двух женщин, указывало на то, что они сестры.

Теперь надо заполнить анкеты и написать автобиографии. Это важное дело должна сделать Цюэчжи. Три дня Цзинчжэнь собиралась с духом, проявляя особое внимание к своему туалету и наружности. Наконец она извлекла кисть, тушь, камень для растирания туши и принялась за дело. Выписывая кистью крохотные иероглифы в «образцовом стиле» кайшу, она тяжело вздыхала, сетуя на то, что давно не притрагивалась к письменному прибору и поэтому растеряла все свои умения. Инчжи стояла рядом, возле нее вертелись дети, в этот момент прибежавшие в комнату. С почтительным вниманием, затаив дыхание, все следили за каллиграфическим искусством Цзинчжэнь. Дети схватили бумагу и долго любовались одним из иероглифов, написанных ею. Наконец на четвертый день с биографией было покончено. Мастерски написанная, лишенная какого-либо изъяна, она заодно демонстрировала и силу кисти каллиграфа, и мягкость его руки. К подобному произведению каллиграфического искусства вряд ли придрался бы даже искушенный знаток. После этого надо было подать прошение на имя начальства, заручиться поддержкой влиятельных лиц, а потом – потом пребывать какое-то время в тревожном ожидании. Наконец конкурсный отбор закончился. По единодушному мнению, наилучшие оценки получила госпожа Цзян Цюэчжи. Мать Ни Цзао впервые в жизни велела сыну купить для тетки вина, арахисовых орешков, ароматных бобов и закопченного бобового сыра, чтобы отметить победу сестры. Однако Цзинчжэнь, согласно своему новому имени, отринула дары, заявив, что профессиональным работникам нового склада напиваться не к лицу.

Они ходили на работу вместе или по очереди, но скоро из-за недомоганий Цзинъи ее почти полностью заменила Цзинчжэнь. В доме появились деньги, а вместе с деньгами – надежды, живой дух, открылись новые стороны жизни. Однажды женщины привели с собой двух школьниц, учившихся в старших классах. Они показались Ни Цзао совсем взрослыми. Одна девочка была коротко острижена, вторая с косичками. Они принялись учить «двух учительниц» новым песням. Все хором спели «Еду-еду по морям, продаю товар»; потом другую песню – «Девушка поет у самого края небес»; затем спели «Роза, роза, как тебя я люблю» и еще одну, под названием «Красивые цветы под круглой луной». Женщины пели в четыре голоса, каждая по-своему, ведя свою партию или подхватывая мотив, а порой их голоса сливались воедино. Пение завершилось громким смехом.

Ежедневный ритуал Цзинчжэнь – ее утренний туалет – был по-прежнему исполнен торжественности и печали. Он сохранился почти в неприкосновенности, разве что стал немного короче, поскольку сократился разговор вслух с самой собой, несколько оскудел и поток проклятий, но зато увеличилось количество вздохов, удлинилось время раздумий, возросло число хвалебных слов в свой собственный адрес. Впрочем, утверждать последнее довольно трудно. Как-то к ним в дом пришла седая как лунь учительница из училища. По ее выговору сестры решили (правда, после долгих проверок и сопоставлений), что она землячка. Гостью оставили обедать. Учительница особенно понравилась Ни Пин, которая тут же принесла ей чашку воды, подвинула стул, положив на него подушку для удобства. Девочка, уставившись на пожилую даму, внимала каждой ее шутке – наверное, потому, что гости в доме были явлением крайне редким, а потому их визит ценился особенно высоко.

Во время обеда гостья познакомила сестер – «новеньких» – с секретами библиотечного ремесла и порядком хранения разного рода лабораторных приборов. Советы свелись главным образом к тому, какие выгоды можно извлечь из их новой работы, как незаметно укрыть материалы, а затем пользоваться ими по своему усмотрению; кому что подарить. Если хочешь что-то продать на сторону, то в этом следует проявлять особую осторожность, чтобы, как говорится, не «вылезли наружу лошадиные копыта». Обе женщины со вниманием слушали наставления, кивая головой и давая тем самым понять, что все усвоили и до слез тронуты, потому что сами они в этом деле несведущие, нет у них ни опыта, ни знаний. Поэтому, мол, «советы старшей сестры» равноценны десяти годам ученья. Не зря говорится: «Ученость приходит от нужных знакомств, а сочинения пишутся от дел земных». Опытная «сестра», закончив давать советы, с чувством воскликнула:

– А ведь мы такие простодушные, такие робкие!.. Все, что я вам сейчас рассказала, – сущие мелочи и ерунда, о которой и говорить не стоит. Этому даже значения не стоит придавать! А знаете ли вы, что устраивают некоторые ловкачи и дельцы? Они из обычного камня масло могут выжать! У нас в Китае все так поступали, кто сидел на троне, будь то маньчжурский император, президент Юань Шикай[162]162
  Юань Шикай (1859–1916) – маньчжурский генерал, ставший после Синьхайской революции президентом Китая, перед своей смертью провозгласивший себя императором.


[Закрыть], Чан Кайши или Ван Цзинвэй. Как вы думаете, может ли Китай после этого существовать? Он непременно погибнет – такова воля Неба!

Проводив гостью, сестры долго обсуждали ее «советы», которые заставили их спуститься с неба на землю. Обменявшись мнениями, они пришли к обоюдному выводу, что их знакомая – существо донельзя коварное и дурное; словом, порядочная стерва, а потому с нынешнего дня надо ее остерегаться. Перед сном Цзинъи, вновь вспомнив о визите гостьи, спросила дочь, почему та так суетилась подле учительницы. Зачем надо было так привечать гостью? К чему такая почтительность? Ведь она тебе не мать родная. Эти слова очень расстроили девочку.

Через какое-то время Ни Цзао сквозь сон услышал взволнованные слова матери: «Твой отец тоже был не бог весть какой хороший, но такого дурного сердца у него все же не было! Имей он хоть десятую часть ее качеств, он давно б уже разбогател. Да, если в таком обществе, как наше, будут хозяйничать подобные люди, то нам, несчастным, будет крышка!»

…Ни Цзао приснился сон, в котором он увидел отца, летящего в воздухе и улыбающегося. У него были непомерно длинные ноги и руки. Он что-то шептал ему на ухо, Ни Цзао даже чувствовал его дыхание.

– Папа очень жалкий и страшный человек!.. Ты говоришь, что когда тот человек вешался, то, наверное, почувствовал ужасную боль в шее. Потом у него что-то хрустнуло и наступила смерть, а на шее выступила кровь – много крови. Неужели так было? Не может этого быть!.. После этого случая я боялся вечером выходить из дома, потому что мне мерещился удавленник, будто он болтается у ворот нашего дома.

О своем сне Ни Цзао поведал сестре, которая, вздохнув, сказала, что картина самоубийства выглядела очень страшно. Она говорила так, будто во время смерти отца находилась где-то рядом или в свое время пережила смерть сама.

Ни Пин добавила, что, если в тот раз отец действительно умер, значит, он превратился в черта-висельника, у которого изо рта высовывается длиннющий язык, потому что висельник задохнулся и у него прервалось дыхание. А язык у него не красный, а белый, так как в нем совсем нет крови, оттого он такой страшный. Душа умершего отца с вывалившимся изо рта длинным бледным языком никогда не сможет найти утешения и каждую ночь будет бродить где-то рядом. Она не простит маме, тете, бабушке, она непременно каждую из них накажет – до смерти напугает, а потом утащит в загробное царство. Там, в аду, папа и мама по-прежнему будут судиться, устраивая свой развод, они будут просить владыку ада Яньвана, чтобы тот определил, кому из них двоих суждено вариться в котле с кипящим маслом, а кому – быть распиленным пополам. Кому в будущей жизни следует возродиться в облике собаки, а кому стать волком или совой. Никто из них, будь он живой или мертвый, не пожалеет один другого, никто не пойдет на уступки.

Такое заключение сделала девочка, которой едва исполнилось десять.

Во время рассказа глаза сестры горели дьявольским огнем, и Ни Цзао очень испугался. Он тут же вспомнил знаменитое заклинание сестры: «Тыдна», которое после возвращения из деревни бабушки и тетки как-то незаметно исчезло из обихода и впоследствии больше не появлялось…

Кроме популярных песен обитатели нового дома часто исполняли арии из опер. Надо сказать, что рядом с ними, через стену, жила одна почтенная госпожа по фамилии Бай, происходившая из маньчжурской семьи. Эта согбенная дама никогда по утрам не завтракала, довольствуясь лишь ароматным чаем, который заваривала в особом чайничке. А еще дама курила кальян, издавая при этом звуки, напоминающие похрапывание спящей кошки, которые всегда изумляли Ни Цзао. Он не мог понять, издает ли их кальян, или они исторгаются из груди самой госпожи Бай.

Старая Бай, несмотря на почтенный возраст, уверяла всех, что она осталась большой поклонницей театра и музыки, и тотчас подтверждала слова, порываясь спеть. Из ее горла вырывались звуки, напоминающие дребезжание треснувшего гонга, затем следовало само пение, прерываемое кашлем. Когда ее терзало удушье, она тряслась как в лихорадке. Однако дама упорно твердила: «Послушайте-ка вот этот мотивчик! Все остальные – сущее ерунда, а вот этот – что надо!.. У некоторых и голос есть, и лицом они ладные, и у хороших мастеров учились да и сами на любительской сцене выступают, умеют побренчать на хуцине и знают всевозможные мелодии, и все же вот этот мотив им не по плечу. Век будут разучивать – ничего у них не получится. Не верите? Послушайте мотивчик!»

 
Су-сань ушла из уезда Хундун,
Вперед по улице пошла…
 

Эти две строки из арии она пела действительно сносно, сохранив изначальный мотив песни, однако Цзинъи, ходившая сейчас с большим животом, заметила, что в свое время эта ария пелась иначе:

 
Су-сань ушла из уезда Хундун
И остановилась у края дороги…
 

– Какой еще «край дороги»? Таких слов в этой песне нет! – категорическим тоном заявляла старуха. – Так поют только в пьесах, которые исполняются под аккомпанемент колотушек.

Цзинчжэнь дергала сестру за рукав: зачем, мол, обижаешь такую достойную старуху, которая по-настоящему разбирается в театральном искусстве.

И сестры, послушно следуя указаниям старой Бай, пели арию в той тональности, которую та подсказала, и с прежними словами о Су-сань, которая «вперед по улице пошла».

Ни Цзао в их спорах ровно ничего не понимал: какая, в конце концов, разница? Вообще-то ему показалось, что первое выражение «дацзе цянь» означает вроде как «сестрины деньги», а второе – «большой нож и плеть». Ему стало от этого неприятно, ему не хотелось, чтобы эти слова повторялись, а женщины, как на грех, продолжали распевать вновь и вновь, казалось, они собирались петь каждый день, год за годом… Хоть вешайся от этой песни! Ни Цзао возненавидел эту Су-сань, как невзлюбил он и старуху Бай. Кто такая Су-сань? Может быть, такая же скрюченная старуха, которая от нечего делать дует в свою водяную трубку. Мальчик считал, что в кальян именно дуют.

Старая Бай, устав петь, принималась ругать свою невестку. Ругалась она страшно забавно и необыкновенно живо, так что, впервые услышав ее, брат и сестра были просто зачарованы ее проклятьями.

Однажды, изрыгнув последнюю порцию проклятий, старуха Бай вдруг вспомнила, о чем собиралась спросить:

– А где же отец Ни Цзао?

Ни Цзао почувствовал, как бешено застучало его сердце. Ему хотелось убежать прочь. Он испугался, что мать и тетя, вслед за старухой Бай, которая только что отчитывала свою невестку, примутся ругать отца. А старуха тем временем притянула к себе Ни Цзао и крепко обняла, будто он был самым близким ей существом – ее родным внуком, которому она только что купила сахарную фигурку.

Но страхи мальчика оказались напрасными. Мать не успела раскрыть рта, а тетя уже ответила:

– Муж ее нынче в Шанхае, работает на железной дороге начальником службы!

– Угу! Там он… – поддакнула Цзинъи. – Он в Шанхае, на железной дороге… служит начальником!.. Намедни прислал письмо. Пишет, что очень занят, поэтому и редко пишет. Ведь у него еще мать и полон дом родни. В общем, ноша у него нелегкая!

Впоследствии Ни Цзао потратил немало времени и сил, чтобы выпытать у матери и тети, почему они так ответили соседке. Ведь они совсем недавно переехали на новое место, люди вокруг них жили все чужие, как эта старуха. С какой стати перед ней отчитываться? Глядишь, через нее новость пойдет гулять по свету, и они станут посмешищем, в них будут тыкать пальцем, унижать… Да и потом, показывать, что в семье все обстоит хорошо, тоже нельзя, потому что владелец дома сразу сообразит, намотает на ус и не станет им давать поблажки с арендой. Вот так-то, мальчик, разъяснила тетя, жизнь прожить – не поле перейти! Когда ты беден, тебя все унижают, а стоит разбогатеть – все пожелают свести с тобой счеты. Поэтому и говорится в поговорке: «Встретишь человека – всю душу перед ним не распахивай, раскройся только на треть». Эту поговорку тетя произнесла не просто, но на манер речитатива, исполняемого перед основной арией в пьесках, которые играются в некоторых местах Хугуана.

Бабушка также высказала свое мнение относительно старухи соседки. В Пекинской опере, заметила она, слушать ровным счетом нечего. Куда лучше пьесы, что идут под стук деревянных колотушек, например «Узница». Или вот послушайте, как старые актеры Чжилийской труппы исполняли пьеску «Трава бессмертия»! А как они пели арию Су-сань!

 
И в тот самый момент… О!.. А!..
Ой-ой-ой! Ай-ай-ай!
Бумага… туда пришла.
И жизнь… О! А! Даровали ей… О! А!
 

Бабушка пела так здорово, что из груди обеих дочерей вырвался вздох восхищения.

…Помнится, как-то в деревню приехала труппа актеров, которая ставила эту самую пьесу – «Трава бессмертия». В тот год был еще жив ваш отец, а вы еще не вышли замуж. Ох, что и говорить? Что уж там! Кто бы мог подумать, что мы дойдем до такого состояния! Чего уж там!

Упоминание о театральных колотушках вызвало у сестер несказанную боль. Чистые детские воспоминания! «Что уж там!»

В воскресенье, когда обе сестры хлопотали по дому, к ним вновь пришла старая Бай, но на этот раз не одна, а со своей знакомой, учительницей, родом из провинции Хэнань. Старуха предложила сыграть в мацзян[163]163
  Азартная игра в кости.


[Закрыть], что вызвало большой интерес у детей, которые, стоя позади матери и тети, скоро постигли все секреты игры. Не менее двух часов, вытянув шеи, они следили за игроками, храня полное молчание, и лишь иногда, при неожиданных переменах костей, вскрикивали от восторга и возбуждения. Они с напряжением ждали, когда кто-то выбросит нужную кость. Каждое движение души у игроков, казалось, выливалось в звуках их голосов. Кто-то тихо-тихо шептал: «Только бы выбросили „четыре круга“!» В какой-то момент сестра схватила брата за руку и потянула во внутреннюю комнату. Опустив занавеску, она осторожно подошла к изображению бога Цайшэня и принялась отбивать перед ним поклоны. «Бог Цайшэнь! – тихонько молила она. – Помоги нашей маме и тете выиграть! Век будут тебе кланяться!»