Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ван Мэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 51 страниц)

Он принялся витийствовать. Упадок сил нисколько не отразился на его духе, наоборот, пыл его, казалось, все возрастал, чему, вероятно, способствовало и благотворное воздействие рыбьего жира. Он рассказал детям историю о Минском государе Чэнцзу, прозванном Яньским князем[121]121
  Третий император династии Мин, правивший с 1402 по 1424 г.; до восшествия на престол был известен как князь Янь (Яньван).


[Закрыть], о том, как тот однажды сочинил вторую половину парной надписи. Сяньшэн, учитель государя, дал ему первую строчку: «Ветер подул, и хвост жеребца разметался тысячью нитей». Юный государь мгновенно придумал вторую строку дуйляня: «Солнце сверкнуло, и чешуя дракона блеснула тысячами золотых блесток». Обескураженный сяньшэн сейчас же отказался от обучения талантливого отрока. Вы догадались почему? Потому что сяньшэн, услышав ответ Чэнцзу, сразу же понял, что тому предначертано стать императором… А вот еще одна история о Чжан Чжидуне[122]122
  Чжан Чжидун (1837–1909) – крупный маньчжурский вельможа, генерал, пробовавший свои силы в литературе.


[Закрыть], который жил в Маньчжурскую династию Цин[123]123
  Династия Цин – 1644–1911 гг.


[Закрыть]. Семи лет от роду он отправился в столицу сдавать государственные экзамены, однако главный экзаменатор, увидев перед собой мальчика, к испытаниям его не допустил, сказав, что пусть тот сначала дополнит вторую строку дуйцзы. Первая половина звучала так: «Упрямый отрок из уезда Наньпи – ему всего лишь семь лет». Чиновник решил поиздеваться над мальчишкой, но тот не долго думая ответил: «Сын Неба из града Пекина – живет десять тысяч лет». Посрамленный экзаменатор, встав со своего места, отвесил мальчику почтительный поклон.

Цзинъи посоветовала мужу немного помолчать и отдохнуть, но он не обратил на ее слова никакого внимания. Он вспомнил еще одну историю о чудаке-книжнике из их группы. Сяньшэн прочитал тому половину парной надписи: «Шорох книг слышится во дворе перед домом».

Книгочей не замедлил с ответом: «Звуки циня заполнили терем высокий». Это было чье-то высказывание, которое успел вспомнить наш книжник. Еще был молодой бездельник, который однажды провалился на экзаменах. Сяньшэн попросил его продолжить такую фразу: «Рыба и лапа медведя – то, что любят все люди». Тот ответил: «Птичка и краб – увы, их еще не поймали!» Учитель громко расхохотался.

– Скажи, папа, а что придумал ты? – спросил Ни Цзао.

– Что придумал? – Лицо отца помрачнело. Приглушив голос, он буркнул почти под нос: – Сяньшэн сказал: «В десяти комнатах дома верность и честь живет». А я ему ответил так: «В девяти волостях страны много прекрасных дев». Ни Учэн закрыл глаза.

К вечеру состояние выздоравливающего Ни Учэна внезапно ухудшилось. Лоб покрылся холодной испариной, сердце билось учащенно, его мучил понос. Ни Учэну казалось, что он вот-вот протянет ноги. Цзинъи недовольно бросила, что, по-видимому, причина в том, что он днем слишком много говорил, но Ни Пин неожиданно вспомнила, что папа днем выпил слишком много рыбьего жира – огромнейшую дозу, не такую, как указано в рецепте, прикрепленном к бутылке, а ведь надо принимать всего по две-три капли два-три раза в день. Ни Учэн жене возражать не стал, но решительно воспротивился утверждению девятилетней девочки, которая осмелилась опровергнуть научные методы питания. Ему было крайне неприятно слышать эти слова.

Ночь он провел тяжело и уснул лишь на рассвете, зато, когда проснулся после девяти, почувствовал себя значительно лучше. Не без содрогания он потянулся к бутылочке с целебной жидкостью, однако на этот раз накапал себе в рот совсем немного – от силы капель восемь или десять, которые мигом проглотил, но тут же отрыгнул обратно, почувствовав во рту кисло-горькую вонючую смесь рыбьего жира и желудочного сока. Лицо героя стало серым. Крепко стиснув зубы, он перевел дух и попытался вновь проглотить отвергнутую желудком жидкость. Такая преданность (прямо-таки святая преданность) рыбьему жиру, а с ним и всем научным знаниям способна была, как говорится, потрясти Небо и Землю.

Ни Учэн постепенно выздоравливал, причем восстанавливал свои силы довольно быстро. Он верил, что своим выздоровлением он прежде всего обязан рыбьему жиру, который сыграл в этом главную роль. Но сейчас он высказал желание отведать нечто более «весомое». Цзинъи испекла ему лепешек, нарезала лук, положила все это перед мужем вместе с соевым соусом и кунжутной пастой, сделала яичницу из двух яиц и приготовила небольшую тарелочку соленого кориандра, после чего сварила кастрюлю жидкой кашицы из кукурузной муки. Цзинъи гордилась своим изобретением – смесью желтого соевого соуса с кунжутной пастой, которую полагалось добавлять к блюдам, считала, что она подходит к любой пище, потому что это не только вкусно, но и экономно, а значит, так же полезно, как и рыбий жир. Ни Учэн любил лук под соевым соусом (но без кунжутной пасты), не гнушался он и кукурузной кашицей. Ел он энергично, издавая громкие звуки. Тембр голоса у него изменился после болезни, к тому же он стал произносить слова как в его родных местах, а его смех стал походить на смех крестьян. Да и в его облике сейчас не осталось ничего европейского.

– Все говорят, что я люблю поесть. Вовсе нет! – неожиданно проговорил он, и в его словах послышалась радость. – Мне надо очень немного: лук с соей да плошка кукурузной похлебки. Вот и все! И вовсе я не транжира, мои желания самые обычные. Еще Конфуций говорил: «Короб риса да ковш воды. Людей это повергает в печаль, а у Хуэя[124]124
  Один из учеников Конфуция, отличавшийся примерным поведением и разумностью. Фраза взята из книги «Луньюй» («Беседы и изречения») Конфуция.


[Закрыть]вызывает радость». О, как умен этот Хуэй! Настоящий мудрец!

Ни Учэн погладил сына по голове и с чувством сказал:

– Я верю, когда вы вырастете, у вас будет хорошая жизнь. Китай не может оставаться прежним, как не может оставаться прежним и весь остальной мир. Но я надеюсь, когда вы станете взрослыми, вы всегда будете помнить (смотрите, не забудьте!), что в вашем детстве самой вкусной пищей была желтая соя с кунжутной пастой… И была еще война, были японцы… Да, лучше, если бы у вас не было такого детства! – Его голос дрогнул, в нем слышались слезы. – Есть поговорка: «Если сгрызешь корень, все дела тебе будут сподручны!» – С этими словами он подцепил корешок кореандра и принялся его жевать. Дети последовали примеру отца, но грызли без особого удовольствия.

После еды Ни Учэн пообещал жене, что через несколько дней непременно попросит кого-нибудь из друзей найти ему работу, а до этого он намерен переводить иностранные книги по философии, словом, он собирается жить «литературным трудом». Цзинъи его планы поддержала.

Письмо ректора университета об увольнении мужа породило в душе женщины противоречивые чувства. В такое время и в такой ситуации это письмо следует воспринимать не иначе как наказание, обрушившееся на мужа. Если бы эта кара его миновала, Ни Учэн ровным счетом ничего бы не понял, а продолжал бы свои безобразия, нисколько не думая о последствиях. Такой жестокий удар для него был просто необходим, мужа надо поставить в безвыходное положение, заставить его голодать. Может быть, тогда он образумится. Надо «подвести его к последней черте, а потом вернуть к жизни». Тогда, может быть, он спустится с небес на землю, образумится, прислушается к ее словам и будет жить с нею по-человечески. Цзинъи воспринимала это увольнение с радостью, так как оно вселяло в нее надежды. Она нисколько не сомневалась в том, что это ее жалобы сыграли положительную роль в увольнении Ни Учэна, и видела в этом долю своей победы, хотя Ни Учэн, по всей видимости, ничего не знал об этом и даже не догадывался. От этого муж ей казался гораздо симпатичнее и ближе.

Но существовала другая сторона дела: увольнение мужа било не только по нему, но и по ней самой, по всей их семье, оно еще больше осложняло и без того трудную жизнь. В общем, придется еще туже затягивать пояса. Жить теперь можно, лишь закладывая вещи или перепродавая их. Правда, муж и раньше был не бог весть какой опорой, но все же часть своего месячного заработка он домой приносил. А вот сейчас он сам нуждается в ее помощи, и получается, как в поговорке: «Поднял камень и размозжил собственную ногу».

Своими думами Цзинъи не могла поделиться с детьми, тем более с мужем. И все же, как ей показалось, в ее жизни неожиданно блеснул яркий лучик света, потому что муж у нее попросил прощения, а это говорило о том, что он немного переменился. Ее вертопрах одумался, а может, и раскаялся. Сейчас она в полной мере ощутила необходимость сочетания суровости и доброты. Да, бить надо крепко. Но ее жестокие поступки были вызваны вовсе не тем, что она стремилась насолить Ни Учэну, просто она хотела вернуть его к нормальной семейной жизни. Но сейчас ей надо быть с ним подобрее, чтобы он, проявив свою непреклонную решимость, полностью раскаялся. В жизни человеческой, как известно, существуют тысячи тысяч различных истин, но для нее самой важной является одна, заключенная в словах «непреклонная решимость». Если ты родился на свет и существуешь, то жить надо так, чтобы иметь в душе непреклонную решимость. Другого выхода нет!

Во время болезни мужа (которая знаменовала пору их согласия) Цзинъи, понятно, все время навещала западный флигелек, беседуя с матерью и сестрой. Рассказывая родным о том, что муж потерял работу, она не могла сдержать своего огорчения.

– Хотели его «изничтожить» и вот «изничтожили» на свою же голову! Теперь и вовсе нечего будет есть!

Реакция сестры и матери была мгновенной.

– Если вам нечего есть, то мы здесь ни при чем! На нас не сваливай! Ты сама злобствовала, сама лютовала! – нанесли они ответный удар. – Если бы ты его не покрывала, не ставила нам палки в колеса, он не шатался бы целыми днями по борделям и не транжирил бы наши кровные денежки! Ох, чего только мы ему не передавали! Что до нашего котла, то это не твоя забота! Если вам придется голодать, то это вина не наша, а твоя!

– Что вы такое говорите! Кто на вас сваливает?

– Сваливаешь или нет, только ты об этом лучше помолчи!

– Как это «помолчи»? Не буду молчать, все равно скажу, назло скажу! Вам бы только кого-нибудь «изничтожить», а что из этого получится – вы нисколько не думаете!

– Стыда у тебя нет! До чего додумалась!

В атмосфере западного флигеля непрестанно пахло порохом, причиной чего было постоянное состояние тревоги и подавленности, вечная нехватка продуктов и избыток свободного времени, а главное – отсутствие сдерживающих факторов и положительных эмоций.

Ссора кончилась общими слезами, за которыми последовало примирение: «Ты тоже погорячилась, слушать даже было противно!» «Ясное дело! А ведь на самом деле мы втроем – одна семья: один с другим и все вместе! Ты за нас, а мы за тебя. Разве не так?» «У тощей лошади волос длинный, у человека в бедности возможности скромные!» «Если бы не эта жизнь, разве стали бы мы ссориться?! Больше не будем, хватит! Надо сдерживаться. Да и судьба у нас одна!»

И снова были улыбки, смех, а за ними слезы, ссоры и новые надежды. …Дни бежали своей чередой.

Состояние Ни Учэна с каждым днем улучшалось, а когда он бывал здоров, у него возникало два желания. Первое – вкусно поесть (понятно, что рыбьего жира для этого явно недостаточно!). Второе – хорошо помыться.

После того как он торжественно заявил о своем особом пристрастии к блюду из лука с соей и кукурузной кашицей, Цзинъи стала делать его постоянно, питая им мужа по крайней мере раз в пять дней. Что это было? Желание услужить с помощью такого несколько искусственного и чрезмерного проявления верности, или в этом проглядывала попытка приноровиться к обстоятельствам, вызванная бедностью? Недаром говорят: «Толкай лодку по течению». А может быть, здесь была скрыта издевка или намерение его осадить, обуздать каким-то особым способом? Ни Учэн ломал голову, но к определенному выводу так и не пришел. В 1949 году, уже после Освобождения, когда Ни Учэн вспоминал трагикомические сцены с «кукурузной кашицей», он лишний раз убеждался, что метафизика в Китае пустила глубокие корни. Во всяком случае, ее история необычайно длительна. Сейчас один только вид лука и кукурузной кашицы приводил его в содрогание. Он начинал стонать, будто испытывал невыносимую боль. Его желудок сжимался в спазмах, во рту он ощущал неприятный кислый привкус. Лук для него стал самым горьким зельем, а батат с кукурузой – безвкусным воском, который он вынужден молча жевать. После кукурузной кашицы он ощущал в животе совершеннейшую пустоту – все внутри тряслось и болталось! Его организм не получал никаких питательных веществ, наоборот, они, казалось бы, начисто исчезли, отчего он постоянно чувствовал странную опустошенность и изнеможение, что вызывало у него раздражение и приводило к упадку духа. Вот уж правда: «Немой съел горечавку: горечь чувствует, а пожаловаться не может». Дернула же меня нелегкая брякнуть тогда, что больше всего на свете я люблю лук с соей да кукурузную кашицу! Да еще с какой торжественностью заявил! Жалкий человек, жалкая судьба! Жалкое тело с этим жалким брюхом, наполненным такими же жалкими кишками. Ах, Ни Учэн, сколь незначительны, просто мизерны твои потребности, и все же они заставляют тебя страдать, они терзают тебя, мучают, корежат твою душу и волю. Почему человек из-за своих желаний и страстей должен терпеть многочисленные и нескончаемые мучения, казалось бы малозначительные, но невероятно жестокие. Как было бы хорошо, если бы все эти ничтожные и пошлые, порой смешные, а чаще грустные мелочи жизни не задевали душу, не причиняли ей боль, чтобы все подчинялось твоему телу и духу, твоему возвышенному таланту, интересам и природным дарованиям, которым свойственна устремленность к новому, поиск возвышенного, иначе говоря, постоянное движение вперед, а также способность абстрактного мышления. Разве не можешь ты стать китайским Кантом, Ницше или Декартом? Разве ты не в состоянии внести всеобъемлющий, эпохальный и выдающийся вклад, который принес бы пользу в управлении страной и установлении мира во вселенной! Неужели он, Ни Учэн, живет лишь для того, чтобы страдать, поскольку нормальной жизнью он жить уже не может, и это предопределено ему судьбой, так же как предрешено ему постоянно терзаться из-за того, что он не может удовлетворить даже самые ничтожные свои желания, предрешено из последних сил бороться за свое существование, находясь на грани смерти или уничтожения! Несчастный человек! Интересно, что бы сказал Дарвин, если бы его заставили целый месяц питаться луком с соей да кукурузной похлебкой? Попробовал бы он так пожить! Кроме них – ничего: ни окорока, ни колбасок, ни отбивных, ни копченой рыбы, ни сливочного масла, ни молока, ни сыра, ни тунца, ни кофе, ни сахара. Нет даже чая!

Чистота тела – проблема не менее важная, чем потребность в изысканной пище. Пыль, пот, постоянная испарина… Ни Учэну кажется, что все поры его тела чем-то закупорены и забиты. Из-за этого ему все время душно, он ощущает идущий от тела смрад. «Смердящая плоть!» Все какое-то липкое, все чешется… Разве ты человек? Поистине ты смердящая плоть!

Ни Учэн заявил, что у него сейчас вполне достаточно сил, чтобы сходить в баню и хорошо помыться, а пойдет он вместе с Ни Цзао. Поскольку мальчик был очень щуплый, отец решил взять одно место на двоих, а это значит, что им хватит и одного фэня, ну, понятно, надо еще накинуть какую-то мелочь на чай. Скромные расчеты мужа растрогали Цзинъи. Вообще-то она хотела предложить мужу вымыться дома и тем самым сэкономить на бане. Подогрела бы воду в тазу, и на здоровье! Однако предложение мужа вымыться за один фэнь имело свою притягательную силу, и она в конце концов вынула монету, оставшуюся от тех денег, которые она получила от заклада японской чайницы и которые сумела сэкономить на еде.

– Спасибо, спасибо! – Ни Учэн отвесил жене поклон.

Отец с сыном отправились в баню.

Спустя много лет, когда во время своей поездки в Европу Ни Цзао посетил дом Ши Фугана и встретился с его супругой – госпожой Ши, он, неожиданно вспомнив свое детство, подумал тогда, что из всех событий прошлых лет, которые удержала его память, самое глубокое впечатление на него произвело посещение бани. Если бы в Китае, как в свое время в Европе, сняли бы фильм под названием «Глубокие чувства отцов и детей», то в нем непременно появился бы эпизод об отце, который ведет сына в баню.

Вполне вероятно, что отец водил мальчика в баню и раньше, когда Ни Цзао был совсем маленьким, однако прошлые посещения начисто стерлись из его памяти, запомнилось лишь это, которое случилось после выздоровления отца в погожий осенний день после полудня. «А, господин Ни, наконец-то вы пришли!.. Прошу, прошу, входите, господин Ни! Прошу сюда!» Радостные восклицания банщиков сыпались со всех сторон, едва отец с сыном переступили порог банного заведения. «Господин Ни, куда вы запропастились? Куда-то выезжали или какие-то дела? О, вам немного нездоровилось! Драгоценный организм, так сказать, лишился спокойствия! Не побереглись, а надо было поберечь себя! Изволите чайку? Какого желаете: лунцзинского, а может быть, отведаете „Ароматные палочки“, „Красный юньнаньский“ или „Высокие кончики“? Прекрасно, чайник „Высоких кончиков“ и пару чашек!»

Пекинцы, как известно, любят после слов, обозначающих действия или предметы, добавлять частицу «эр». К примеру, если в разговоре кто-то упоминает «кончик чайного листа», то он обязательно добавит к слову частицу «эр». Иное дело, когда речь идет о делах официальных, например, когда говорят о закупке и продаже чая или же о церемонии чаепития. В этом случае никто эту частицу, конечно, не употребит. Поэтому слова «высокие кончики», произнесенные без этой частицы, звучали несколько торжественно, что, разумеется, выглядело довольно комично. Ни Учэн, сделав каменное лицо, без тени улыбки, потребовал «Высокие кончики» и при этом добавил, что они обойдутся одним местом на двоих. Ни Цзао от этих слов стало немного неудобно, но еще большее неудобство он испытал, когда ему пришлось раздеваться в присутствии банщика и обнажить перед ним свое тщедушное, грязное тельце. Отец уже разделся и предстал перед сыном отнюдь не в величественном виде, каким Ни Цзао его обычно видел, но худым, как скелет, с выступающими ребрами, с кривыми ногами, согнутыми колесом, тонкими щиколотками и ссохшимся заостренным задом. Мальчик смотрел на отца почти с ужасом, ему было за него очень стыдно. Отец помог сыну раздеться. Когда грязное тело отца приблизилось к такому же грязному тельцу сына, мальчик испытал неприятное чувство, почти отвращение и невольно отпрянул в сторону. Лицо его залилось румянцем.

Наконец Ни Цзао разделся, и банщик положил его одежду вместе с одеждой отца на полку. Они вошли в банное отделение, куда, оказывается, входить одетым было не положено.

Ни Учэн повел сына в парную, где мальчик чуть не задохнулся от горячего пара. Ноги скользили по полу. Он увидел обнаженные, плохо развитые, красные тела людей, ноги, перевитые лентами синих вен, волосы. Мальчик весь напрягся. Вода в бассейне была горячая, как кипяток. Страшно! Неужели здесь специально ошпаривают людей, а потом сдирают с них кожу? Страшное место! Но особенный ужас вызвала у него «деревянная кровать», на которой лежал совершенно голый человек, а вокруг него орудовал мужчина с полотенцем на бедрах. Он мял и тер лежащего на «кровати», так что тело того человека становилось красным, как морковь. Ни Цзао еще не знал, что эта процедура называется «баней с массажем», и ему представилось, что голого человека сейчас будут разрезать на куски. А какой он сам? Худющий, с черной шеей, все тельце в складках и струпьях, напоминающих рыбью чешую. Его собственное тело, как и тело отца, как тела других, сновавших вокруг него людей, вызывали у Ни Цзао отвращение. Он видел в них какую-то непристойность, поэтому испытывал глубокий стыд.

Отец уже успел погрузиться в один из трех бассейнов, расположенный ближе к наружной стене. Температура воды в нем была несколько ниже, чем в остальных. Он позвал Ни Цзао, но мальчик робко жался к стене возле бассейна, не решаясь спуститься вниз.

– Слишком горячая! – проговорил он.

Ни Учэн, не просидев и минуты, вылез из воды и сел на край водоема. Он похлопал влажной рукой по худенькой спине сына, а потом принялся хлопать его по груди, ногам, ягодицам. Ни Цзао попытался было избежать этих пошлепываний, но скоро игра ему понравилась, и он громко загоготал. Обрадованный отец принялся плескать в него водой. Первые брызги, попавшие на тело, заставили мальчика вздрогнуть и втянуть голову в плечи, но потом он привык и засмеялся. Плеснув на сына пригоршню воды, отец потащил его в бассейн, но мальчик с воплем вырвался. Ни Учэн расхохотался. После долгих и настойчивых уговоров (в этой подготовительной работе отец показал сыну личный пример) отцу все же удалось затащить мальчика в бассейн, наполненный водой умеренной температуры.

Ни Учэн принялся соскабливать с тела сына грязь. Окатив его водой, отец провел большим пальцем по коже, в результате чего грязь образовала на теле узоры: замысловатые линии и закорючки. Ни Учэн внушал сыну, что особое внимание при мытье следует обращать на локти, колени, подмышки и тыльную сторону ладоней, не забывая при этом пяток, шеи и мест за ушами. Ни Учэн предложил мальчику свою помощь, но, едва рука отца коснулась сына, тот, согнувшись в три погибели, залился смехом. Кожа мальчика оказалась невероятно восприимчивой к постороннему прикосновению, ему чудилось, что отец непрестанно его щекочет, поэтому Ни Учэн перенес направление своей деятельности на спину сына, которую тот не мог достать рукой, предоставив мыть остальные места самому Ни Цзао, при этом отец проверял качество мытья. Когда дело дошло до намыливания головы, возникла сложность. Пена попала мальчику в глаза, и глаза сильно защипало. Ни Цзао скривил рот, что вызвало у отца презрительное хмыканье. Ни Цзао от злости заплакал и принялся колотить отца рукой, но в конце концов мыльную пену с головы удалось смыть, а остатки ее, собравшиеся возле уголков глаз, стереть рукой.

После бани мальчик почувствовал в теле удивительную легкость. Ему казалось, что он, подобно ласточке, может сейчас вспорхнуть в поднебесье. Отец с сыном хорошенько вытерлись горячим полотенцем и приступили к чаепитию. Потом оба принялись за ногти. Туалет завершила расческа. Радостные сердцем и духом, они покинули банное заведение.

– До чего же здорово в бане! – воскликнул довольный Ни Цзао.

Слова сына обрадовали отца, он почувствовал, что в носу у него сильно защипало.

Ни Учэн испытывал блаженное чувство расслабленности и удовлетворения, так как от тела вновь исходил запах чистоты. Но после бани он почувствовал в своем желудке еще бо́льшую, чем прежде, пустоту. По дороге домой им попалась харчевня, в которой готовили запеченное мясо. Нос Ни Учэна сразу же уловил аромат блюд, смешанный с запахом смолы, горящих дров. Его глаза запечатлели сияющие от удовольствия лица людей, выходивших из харчевни, их блестевшие от жира губы. Он увидел возбужденные физиономии тех, кто собирался переступить порог заведения. Их брови были приподняты, лица в радостном возбуждении. Ему почудился сладостный аромат, исходящий от запеченного мяса, и запах вина. Он облизал губы. Его слюнные железы, желудок, кишки начали обильно выделять соки. В горле заклокотало, в пустом желудке послышалось урчанье. Обе стенки его опустошенного желудка стали тереться друг о друга в ожидании пищи. Он сразу вспомнил слова его земляков: «Жадный червь от алчности вылезает наружу».

Что за «жадный червь»? Неужели на самом деле в его животе сидит какой-то червяк, который делает человека алчным, и человек не в состоянии это чувство в себе подавить? Удивительно образное и точное сравнение! Он в своем голодном нетерпении как раз и напоминает того червя, который корчится, извивается в его чреве, стараясь вылезти наружу, поскольку терпеть мучений больше не может.

На самом деле, конечно, никакого «жадного червя» не существует. Если у кого-то при ощущении сладкого запаха действительно появится изо рта червяк, то этот червь может быть лишь паразитом, вроде ужасной аскариды, которая действительно может выползать изо рта больного. В его памяти сразу всплыла картина многочисленных выгребных ям и отхожих мест в родной деревне. Сколько в них было червей!

Мы живем как свиньи! Его глаза заволокло слезами.

Ни Цзао, взглянув на отца, сразу все понял, хотя был совсем маленьким мальчиком. Он даже остолбенел от неожиданности, увидев в лице отца такое страстное желание попасть в харчевню и поесть запеченного мяса. Вместе с жалостью к отцу у него родилось и чувство неприязни. В этой алчности ему почудилось что-то низменное, странное выражение его лица сразу же бросалось в глаза. Губы отца как-то странно двигались, и мальчику сразу же вспомнилась кошка, за которой он ухаживал вместе с сестрой. Несчастная кошка была все время голодной, поэтому, когда Ни Цзао начинал есть, она садилась рядом и неотрывно смотрела на него, а ртом производила движения, сопровождавшие движения губ Ни Цзао, словно в этот момент кошку дергали за ниточку. Сердце Ни Цзао не выдерживало, он вынимал изо рта кусочек, который еще не успел проглотить, и давал кошке. Животное с благодарным мурлыканьем перебиралось ближе и принюхивалось к пище, но не ело, а снова устремляло на мальчика жалобные глаза. Кошка не решалась принять этот дар, поскольку кусок пахнул очень скверно. Потом кошка отправилась в рай, а ее тело зарыли во дворе.

Ни Учэн взглянул на застывшего в молчании сына, и его сердце пронзила боль. Какой же я отец? Никакого от меня проку! Я не могу даже сводить мальчика в обыкновенную харчевню и всласть накормить печеным мясом. Имею ли я право после этого жить?!

Будь что будет, а мяса мы непременно отведаем! И пусть рухнут наземь небеса, пусть повернут вспять воды Хуанхэ! Лицо Ни Учэна стало торжественно-серьезным, на нем лежала печать горя и гнева. Распаренное и красное после бани, оно приобрело синеватый оттенок.

– Пошли! – Он решительно потянул мальчика за руку. – Нам вон туда! – Он показал в сторону.

– Куда мы идем? Разве мы не домой?

– К одному моему другу. Этот дядя знает кучу разных вещей.

– Я не пойду!

– Мы только на десять минут!

– Нет, не пойду!

– Пойдешь! Будь послушным! А по дороге домой я куплю тебе сборник детских рассказов!

– Не, не хочу, не покупай. Да у тебя и денег-то нет!

– Они у меня будут! – Ни Учэн взволнованно схватил сына за руку. – Верь папе, у него непременно будут деньги!.. Прошу тебя, мой мальчик, ну пойдем! Это совсем рядом, всего две остановки, на трамвае. Посидим минут десять, не больше.

Они подошли к дому Ду Шэньсина. В зале для гостей, через который им пришлось пройти, стояли кадки и горшки с хризантемами самых разных оттенков и видов: золотисто-желтые и бледные с зеленоватым оттенком, лиловатые с тоненькими, неживыми лепестками или совершенно белые. Красота зала и атмосфера изысканной праздности, которая в нем царила, поразили не только сына, но и отца. Они повернули направо и очутились в кабинете, где хозяин обычно принимал гостей. Здесь было тепло, будто уже наступила весна. В комнате они увидели печурку для обогрева марки «Новый народ» с ярко начищенной трубой. На плите стоял железный чайник, урчанье которого напоминало монотонную декламацию стихов. Вдоль северной стены до самого потолка поднимались книжные полки, уставленные многочисленными изданиями в дорогих переплетах. Нос ощущал запах бумаги и туши. До чего же много здесь книг! У мальчика захватило дух от восторга. Он сразу же проникся к хозяину этого дома большим уважением.

Ни Цзао поздоровался с хозяином, назвав его «дядей Ду», и сделал поклон, потом ответил на кое-какие вопросы и принялся рассматривать книги. Возле полок стояла раздвижная лестница, распяленная наподобие иероглифа «человек». «Она нужна, чтобы доставать книги с верхней полки», – решил Ни Цзао. Мальчик почувствовал благоговейный трепет. «Интересно, сколько потребуется времени, чтобы прочесть все эти книги?» – подумал он и понял, что человек, прочитавший всю эту груду, должен знать очень и очень много. Разговор отца с хозяином дома, то и дело менявшим тему, долетал до ушей Ни Цзао, но не занимал его внимания. И вдруг…

– Господин Ду! Я испытываю некоторые трудности…

Слова отца внезапно ворвались в сознание Ни Цзао, случилось нечто страшное: сейчас отец будет просить взаймы. Но произошло еще более гадкое: дядя Ду достал небольшую сумму денег и с миной отвращения протянул отцу. Денег было раз в десять меньше той суммы, которую просил отец.

Отец просиял, с уст его сорвался смех, правда довольно натянутый. Как противно слушать его! Наконец смех прекратился, но потом снова раздался без всякой причины. Отец хохотнул еще раза три, как петух, которому не хочется возвещать о наступлении утра, но которому все-таки приходится кукарекать, так как человеческая рука в этот момент сжимает его горло.

Гости простились с хозяином и вышли. Мальчик испытывал стыд, и, когда отец предложил ему пойти в какой-нибудь ресторан, он, заплакав, отказался.

– Не пойду, не пойду! – заливаясь слезами, он побежал домой.

Оторопевший от неожиданности, отец бросился за сыном вдогонку. Надутые, они вместе шли по дороге домой, не разговаривая друг с другом. Скоро на пути им попалась галантерейная лавка. Отец остановился и стал внимательно осматривать товары, пока не увидел барометр, который тут же и решил купить. «Барометр символизирует современную науку!» – обрадованно заявил он. Ему хотелось, чтобы в их доме было побольше всего научного, чтобы чувствовались в семье признаки западной цивилизации. После покупки барометра настроение отца резко изменилось. Всю дорогу домой он рассказывал сыну о принципах устройства барометра, поведал ему о Фаренгейте, Цельсии и Реомюре. В середине своего рассказа он вдруг замолчал, потому что неожиданно понял, что говорит что-то не то. Его знаний в этой области было явно недостаточно.

Цзинъи восприняла появление барометра как дурной знак и стала с пристрастием выпытывать у сына, что произошло. Ни Цзао смутно чувствовал, что каждый такой поход с отцом рано или поздно должен закончиться какой-нибудь катастрофой. Цзинъи заплакала: семья бедствует, а муж покупает эту никому не нужную безделицу. Зачем?

Ни Учэн между тем посмеивался, но был сдержан. Он с удовольствием, как ребенок, рассматривал цифры на шкале, дул на стеклянный стерженек, грел его рукой. Научный закон о расширении тел при повышении температуры и сжатии их при охлаждении претворялся в жизнь на глазах. Ни Учэн был в восторге. «Да здравствует наука!» – заявил он.