Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ван Мэн

Бывает и так, что уголь положен вовремя и в нужном количестве, колено трубы стоит, как надо, а огонь все равно долго не появляется, даже дыма нет. Чтобы спасти положение, надо срочно положить в печку лучинку, для чего приходится снимать верхний слой угля. Однако лучину можно засунуть в «пупок» – отверстие для тяги. Этот эффективный способ найден бабушкой в ходе длительных поисков, и она считает его своим секретом, который помогает ей оживить умершее пламя. Однако часто ни один из способов не помогает: ни веер, ни раздувание угля, ни брызгание на него керосином – способ, к которому бабушка прибегает в крайних случаях, это ее последняя ставка и последняя надежда. Уголь уже успел почернеть, однако, едва керосин коснется его горячей поверхности, сразу же начинает выделяться газ. В этот момент надо бросить в печь зажженную спичку, от которой керосин мгновенно вспыхивает, и языки пламени, взметнувшись вверх, охватывают разом всю кучу. Если в угольной куче осталась хоть пара раскаленных угольных шариков, они передают пламя другой паре шариков, и тогда четыре горящих шарика превращаются в восемь, потом в шестнадцать, пока не вспыхивает весь уголь в печи. Точно так хлопочут, когда надо спасти тяжелобольного: его следует быстро напоить отваром из женьшеня.

Покойный муж бабушки, занимавшийся китайской медициной, часто говорил ей: дома надо всегда иметь деньги, чтобы вовремя приобрести составные части для женьшеневого настоя. Лучшим считается дикий женьшень, который растет в Корее. Корень надо брать целым, с головой, стволом, корешками, покрытыми волосиками, такой корень напоминает человека. Если больной выпьет такого настоя, он непременно поправится – как говорится: «вернется из темного царства в царство света».

Но если недуг уже захватил внутренности, если достигнут великий предел жизни и она висит на волоске, человеку не помогут никакие лекарства, хоть вливай в него настои всех корней, что растут в Корее. Получится как в поговорке: «От недуга можно излечиться, а вот от судьбы не убежишь!»

Может быть, огонь, который загорается от угольных шариков, живет самостоятельной жизнью? Иначе почему в одном случае получается все как надо, а в другом (вроде и условия как будто одинаковые) приходится непременно что-то выдумывать, прилагать усилия, но тщетно!

Ясно, что печка, наполненная углем, обладает какой-то магической тайной, о чем надо все время помнить, поэтому госпожа Чжао то и дело хлопочет возле нее, а в последние два месяца все «печные дела» она целиком взяла в свои руки. Огонь – ее любимое детище, поэтому, если печку начинает разжигать кто-то из дочерей, старуха смотрит на дочь с неприязнью и завистью. Если же к печке прикасается Ни Пин, бабушка начинает браниться. Кончив возиться возле печки, бабушка смотрит на свои черные от сажи, обожженные руки и вздыхает. «Что за жизнь! Почтенная госпожа и до чего докатилась!»

У бабушки есть еще одна обязанность, к которой она относится со всей серьезностью, – чистка ночного горшка. У нее для этого есть даже особые словечки – «изгнать вонь». Она считает, что «изгнание вони» является лучшим способом поддержания чистоты и гигиены, а следовательно, сохранения качества вещей и предохранения их от порчи. Если, к примеру, какое-то платье попахивает сыростью, надо немедленно «выгнать из него вонь», для чего одежду надо прежде всего просушить, и запах сырости мгновенно улетучится, а одежда останется в полной сохранности. Или, скажем, попались тебе мясные пирожки с душком. В этом случае надобно разломить пирожок пополам и подождать, пока начинка и тесто не восстановят свой естественный запах, тогда пирожок будет спасен. Способ «изгнания вони» бабушка применяет в чистке ночных горшков, к которым у нее есть особый подход.

Ночной горшок представляет собой обыкновенный глиняный сосуд, поэтому лучше называть его «ночной вазой». Когда дети рано утром встают с постели, их поднимает на ноги детская присказка, распространенная в Мэнгуаньтунь и Таоцунь: «Кто встает чуть свет, тот богатым станет; кто поздно встает – тот ночной горшок несет». Глиняный сосуд сделан хотя и грубо, но добротно, правда, он без крышки. В доме таких горшков обычно не один, а целых два или три. Если горшки старые, смрад, который от них исходит, становится нестерпимым. Можно себе представить, что творится в зимнее время в комнате, в которой окна и двери закрыты. Поверхность керамического сосуда сплошь покрыта маленькими отверстиями – порами, поэтому чистить подобные изделия необыкновенно трудно, даже если использовать для этой цели щетку-метлу. Никакая щетина не может проникнуть в каждую дырку. Ночной сосуд, покрытый изнутри белым налетом, похожим на иней, бабушка очищает следующим образом. Опростав содержимое «вазы», она обдает ее кипятком, отчего комнату (особенно в зимнее время) сразу же обволакивает густой смрадный пар, от которого можно задохнуться. Но пар свидетельствует об одержанной победе. Наступает радостный миг «изгнания вони».

После примирения Цзинъи с Ни Учэном в жизни бабушки заметно поубавилось запала, поэтому всю свою энергию она теперь направляла на хлопоты возле очага и чистку ночных горшков.

Жизнь Цзинчжэнь также заметно изменилась. Ее утренний туалет удлинился на пятнадцать, а то и на двадцать минут, как будто она решила теперь как можно больше времени посвящать самой себе, дабы, погрузившись в собственный мир, предаться воспоминаниям, при этом вздыхать, ненавидя себя и свою внешность, которую она тем не менее пытается всячески украсить. Но сейчас во время утреннего туалета злая усмешка все чаще появляется на ее лице и остается на нем дольше, чем прежде. Это выражение лица наводит на всех домашних страх.

С некоторых пор Цзинчжэнь погрузилась в чтение книг, которых в доме было совсем немного, в основном развлекательные вроде «Западного флигеля»[129]129
  Известная драма эпохи Юань (XIII–XIV вв.), автор – драматург Ван Шифу.


[Закрыть] и «Мэн Лицзюнь», романов Чжан Хэншуя «Позлащенный мир» или Лю Юнжо «Алый абрикос за стеной»[130]130
  Чжан Хэншуй (1895–1967) – писатель, автор сентиментальных романов; Лю Юнжо – автор развлекательных романов.


[Закрыть]. Среди книг были и «Страдания молодого Вертера» Гёте. Ни Цзао как-то дал тете книжку, полученную им недавно в подарок, – «Жизнеописание знаменитых людей мира»; тетя проявила к ней живейший интерес, часто читала ее, внимательно разглядывала картинки. Она любила ходить в книжные ряды, где торговцы давали читать книги за деньги. Здесь она обычно зачитывалась любовными романами, рыцарскими повестями и историческими сказаниями, а также детективными историями. Как-то ей попались в руки сборники рассказов Чжан Цзыпина и Юй Дафу[131]131
  Чжан Цзыпин (1893–1947) и Юй Дафу (1896–1944) – писатели-эссеисты психологического направления.


[Закрыть], «Три повести о любви» Ба Цзиня и роман Лао Шэ[132]132
  Лао Шэ (1899–1966) – выдающийся писатель и драматург, трагически погибший в годы «культурной революции».


[Закрыть] «Мудрец сказал». На лотках она видела переведенные произведения Драйзера, Синклера и Мериме. В общем, читала она в основном легкую литературу, причем без всякого разбора. Поглощала книги необычайно быстро, мгновенно схватывая и легко запоминая сюжет. Порой она читала ту или иную историю по нескольку раз, ничуть об этом не сожалея, наоборот, находя в старом повествовании что-то новое. Очень нравились ей любовные истории, а особенно описания любовных сцен, как она называла «припудренных», иначе говоря – с некоторым налетом секса. Эти книги она читала запоем, нисколько от них не уставая. Но чтение подобных книг не вызывало у нее каких-либо особых реакций: ее лицо оставалось бледным, а сердце билось совершенно спокойно. Она читала их так же равнодушно, как смотрела бы пьеску «Большой оборотень» возле Белой ступы. Все эти истории – будь то «Нефритовый браслет», «Таз для умывания», «Личико, будто персиковый цвет» или «Мирские думы монахини» – специально сочинялись для того, чтобы прогнать тоску, вызвать улыбку, словом, были призваны позабавить и развлечь читателя. Понятно, что, мгновенно запоминая содержание книги, тетя так же быстро его забывала, может быть даже слишком быстро. Ей и самой казалось, что, если она не прочтет книгу несколько раз и не расскажет содержания кому-нибудь из домашних, она непременно все забудет и никогда о книге не вспомнит. Вероятно, именно поэтому тетя вновь и вновь возвращалась к ранее прочитанному, делая это с большой охотой. Но действительно ли она забывала содержание книг? Вряд ли! Во всяком случае, если кто-то называл заголовок, она сразу же вспоминала, казалось бы, давно уже забытое.

Читала она, как говорится, «взахлеб», часто забывая о сне и еде, любила читать вслух, кивая при этом головой и раскачиваясь из стороны в сторону, намеренно растягивая и выделяя звуки, будто декламируя стихи. При этом на ее лице появлялось выражение радости или гнева, печали или безмерного веселья, и, если в эту минуту кто-то обращался к ней с вопросом или замечанием, она пропускала его мимо ушей, как человек, глубоко погруженный в свои думы. Кончив читать и отложив книгу в сторону, она впадала в состояние прострации, будто сейчас, на этом месте, оставалась лишь ее телесная оболочка, а все ее внутренности, даже мозг, из нее улетучились и читала сейчас книгу вовсе не она, Цзинчжэнь, а ее телесная оболочка – «скорлупа, читающая книгу»! А ее душа в это время где-то витала не в состоянии найти себе пристанище.

Чтение чтением, но существуют более земные дела, например экономное приготовление пищи. Особую склонность Цзинчжэнь питала к креветочной пасте, которую привезли с собой два гостя из деревни и из которой ей удалось состряпать лепешки. После этого случая она пекла лепешки еще несколько раз, наполняя двор запахом гнили. Своим секретом выпечки лепешек она поделилась с Горячкой, с которой уже успела не только помириться, но даже подружиться после того, как наладились отношения Цзинъи с мужем. Перенимая передовой опыт Горячки и под ее непосредственным руководством, она добавила в креветочную пасту пшеничной и серой муки, пропарила всю массу минут двадцать на пару, пока она не стала похожей на кусочки кекса, и полила небольшим количеством кунжутного масла. Прекрасная закуска к вину или приправа к вотоу[133]133
  Пампушки.


[Закрыть]. Пасту можно есть и в сыром виде, но тогда понадобится головка лука и все то же кунжутное масло. Других приправ к блюду нет, кушанье получается хотя и солоноватым, но достаточно вкусным, а в свежем виде вполне подойдет к вотоу. После того как вы несколько раз отведали креветочной массы, ее острота как бы ослабевает, и вы вполне можете приступить к вонючему бобовому сыру-доуфу, который обычно употребляется как закуска к вину. Паста значительно притупляет горечь вина, обжигающего гортань, и дурной запах доуфу. Тете кажется, что в этот момент уходят прочь все тревоги и беспокойства.

Чем бы мне сегодня заняться? Этот извечный и мучительный вопрос встает перед Цзинчжэнь каждое утро – именно так начинается каждый новый день ее жизни. Проблема огромна, как гора, безбрежна, как небо, и бесформенна, как дым. Что мне надо сегодня сделать? Ей всегда мучительно трудно ответить на этот вопрос. Он вызывает у нее чувство боли и стыда, она боится его. Наверное, очень жалкое впечатление производит человек, который не знает, чем ему заняться. Однако нынешней зимой этот вопрос встал перед тетей особенно остро.

Пожалуй, я нынче сделаю перченые баклажаны – блюдо для «больших начальников», но все же подаваемое на общий стол. Это ее вклад в кулинарное искусство. Каждый баклажан она режет на тонкие полоски, так, чтобы они составляли вместе одно целое, затем пережаривает вместе с мукой душистый перец и, добавив немного соли, мажет каждую полоску и склеивает их. В таком состоянии овощи должны полежать довольно длительное время, а затем их обжаривают на сковороде. В случае успеха получается солоновато-острое блюдо, сильно раздражающее желудок. Оно снискало популярность у всех «больших начальников», кроме Ни Учэна.

Нет, пожалуй, я сегодня сделаю оладьи с мясом. Оладьи – высшая форма ее поварского искусства. Из всех сортов мяса, по ее мнению, лучше всего подходит баранина, обладающая специфическим запахом, доставляющим ей особое удовольствие. Из мяса она делает фарш и добавляет в него мелко нарезанный лук и имбирь, затем все перемешивает вместе. Такой фарш у нее называется «мясными шариками». Оладьи с «мясными шариками» – большое событие, даже в лучшие времена это блюдо подавалось на стол не так часто. Оладьи с фаршем Цзинчжэнь делает вовсе не так, как блины. Сначала она долго мнет руками тесто и раскатывает из него тонкий округлый лист, на него кладет мясной фарш, так, чтобы он занимал лишь третью часть блина, затем оставшаяся часть теста загибается и на нее кладется новая порция фарша. Блин плотно заворачивается, затем ему придают нужную форму и выпекают на сковороде. После обжаривания получается изделие удлиненной формы, состоящее из трех слоев теста, проложенных двумя слоями мяса. Цзинчжэнь называет изделие мясным оладышком. Верхняя и нижняя части такого оладышка, обжаренные в масле, покрыты оранжевой корочкой, однако внутренность очень мягкая и сочная. Когда Цзинчжэнь снимает оладьи со сковороды, у нее от радостного возбуждения выступают на лбу бусинки пота, а на губах – капельки слюны. Оладьи пышут жаром, от них разносится аппетитный запах. Стоит немного надкусить такой оладышек, как корочка тут же ломается и из-под нее показывается фарш. Еще кусок, и вот уже от оладышка ничего не остается.

– Сегодня я ем оладьи с мясом! – Цзинчжэнь делает это официальное заявление заранее. На ее лице при этом появляется сосредоточенное, даже суровое выражение, свидетельствующее о ее внутренней решимости сделать то, что она задумала, и это решение не подлежит никакому обсуждению. В ее словах содержится намек, что, если кто-то хочет есть, пускай готовит сам, а на нее пусть не рассчитывает. Я, мол, не собираюсь ни с кем делиться, поэтому на мое блюдо рот не разевайте и у меня не просите. Не взыщите, если я вам не дам.

– Собираешься есть – ешь! – безразлично бросает Цзинъи. Впрочем, иногда сестра реагирует иначе: – Любишь свои оладьи – так и ешь их сама! Разве тебе кто мешает? – Порой эта фраза видоизменяется, приобретая презрительный оттенок: – Хочешь, так жри! Кто тебе не дает?

Но Цзинчжэнь пропускает эти слова мимо ушей. Выражение ее лица с момента сделанного заявления о намерении печь оладьи с мясом отражает решимость устранить все трудности, поэтому на лице ее нет и тени улыбки, и, лишь наевшись до отвала, она довольно смеется. Иногда оладьев оказывается больше, чем нужно, в этом случае Цзинчжэнь зовет к себе детей. Что до матери, то с ней существует молчаливая договоренность: если мать хочет отведать какое-то блюдо, она просто подходит к дочери и начинает ей помогать. Цзинчжэнь нисколько не возражает. Если же мать не желает есть вместе с ней, она оставляет без внимания заявление дочери. Но во время трапезы никакой уступки со стороны Цзинчжэнь она уже не добьется.

Суровость Цзинчжэнь в основном обращена на сестру, которая хотя и выражает свое недовольство, но сделать ничего не может. Но зато она что-то ворчит или с обидой в голосе укоряет Цзинчжэнь за то, что та истратила на готовку слишком много масла: и в фарш положила, и на сковородку налила… Разве проживешь, если так тратиться? Цзинчжэнь не обращает на нее внимания, но иногда дает отпор или отвечает ухмылкой. Впрочем, она обычно не прислушивается к ругани сестры, так как поглощена оладьями.

Когда Цзинчжэнь печет оладьи, она очень боится, как бы ей поспеть к назначенному сроку, поэтому, если трапеза намечена на полдень, она приступает к готовке сразу же после утреннего туалета, то есть часов в десять утра. Если пиршество намечено на вечер, она старается сократить время дневного сна, и часам к четырем оладьи оказываются уже съеденными. Такая поспешность позволяет ей избежать конфликтов из-за совместного пользования печкой, так как Цзинъи, готовящая на том же очаге, не подходит к печке в это время. Расправившись с оладьями до обеда, Цзинчжэнь тем самым увеличивает время своего послеобеденного отдыха, что дает ей возможность с удовольствием вспоминать вкус восхитительного блюда.

Есть у Цзинчжэнь еще одно любимое блюдо – баранья голова. Однажды вечером возле их дома появился торговец, продававший вымоченные в воде бараньи головы. Цзинчжэнь, у которой в этот день в кошеле завелись деньги, позвала торговца к себе. Торговец, размахивая из стороны в сторону бадьей, подсвечивая дорогу фонарем, подвешенным к шесту, приблизился к воротам, ведущим во двор, и опустился на корточки. Он извлек из бадьи баранью голову и, водрузив ее на небольшой, чисто вымытый столик, принялся ножом для резки овощей, поблескивающим в свете фонаря, срезать с головы тонкие, почти прозрачные ломтики мяса. Ломтики ложились кучкой на кусок старой газеты, он их солил, перчил и передавал Цзинчжэнь. Эта великолепная закуска к вину куда лучше вонючего бобового сыра. Жаль только, что торговец отвесил очень мало – у нее в руке всего несколько тонких, почти невесомых ломтиков. После еды во рту остается вкус мяса и запах перца, но в желудке никакого ощущения от съеденной пищи, что, впрочем, лишь подчеркивает прелесть блюда.

После примирения Цзинъи с мужем и отъезда обоих гостей – земляков активность Цзинчжэнь в кулинарии значительно возросла и соответственно увеличились ее усилия в этой области, что вызывало недовольство и протест младшей сестры. Между сестрами несколько раз вспыхивали ссоры. Бабушка по этому поводу выразила свое возмущение и сделала старшей дочери выговор:

– Что ты суешься раньше времени? Ты же целыми днями одна и прекрасно можешь все сделать в другое время. Давайте жить по-мирному, по-хорошему!

Цзинчжэнь обычно не отвечала матери, но, если та говорила слишком много, она теряла терпение. С неожиданной резкостью и злостью она бросает:

– Чтобы жить, нужно иметь рот и деньги. Рот есть, а вот денег нету. Поэтому, если дают кусок, бери его и глотай, а не дают – голодай. Поголодаешь с полмесяца, и ни единого звука изо рта не вылетит, а если и вылетит, то ни на что не похожий. Значит, подох ты от голода, а мясо твое пойдет собакам; если же собаки его не тронут, выкинут его мухам на помойку… Кто хочет есть, тот сам и делай, а кто не хочет – закрывай рот. Поел день – хорошо, поел раз – и то неплохо! А если и того не будет, то лучше мне переродиться. Но если после перерождения я снова стану человеком, я опять буду есть мясо, если превращусь в собаку – начну пожирать дерьмо, ну а если сделаюсь свиньей – пойду под нож!

– Как ты можешь все это говорить?! – кричит бабушка.

Цзинъи, услышав эти слова, подходит ближе.

– Ну на что это похоже? – корит она сестру.

В перепалку вступает Ни Пин и даже Ни Цзао. Все вместе они обрушиваются на Цзинчжэнь, а та вдруг начинает хохотать.

– Что, позавидовали? Жадность вас обуяла! Все сама съем, а вам не дам! – Ее слова вызывают всеобщее веселье. Конечно, Цзинчжэнь очень смешная, но в то же время в ее словах есть грустинка и что-то жалкое. Сама Цзинчжэнь считает, что она одержала надо всеми победу, потому что она только себе сделала лепешки и одна их съела и сейчас наслаждается произведенным впечатлением: в пылу спора все показали свое истинное лицо. Оладьи или креветочные лепешки съедены, и довольная Цзинчжэнь вытирает рот, в то время как остальные отправляются есть свой собственный обед. После еды атмосфера в доме снова наполняется духом единства. Каждый делает, что ему заблагорассудится. Кто разговаривает, кто поет…

После подобных сцен с приготовлением пищи и последующих ссор Цзинчжэнь приходит к выводу, что такая жизнь ненормальна, даже бессмысленна, и тогда она устанавливает более тесные контакты с Горячкой, их соседкой и землячкой, вечно взлохмаченной и всегда куда-то торопящейся. Эта женщина невероятно любопытна и знает решительно все: и про Чжана, и про Ли, и про то, как живут в городе и что делается в деревне. Горячка всегда нуждается в аудитории. Противоречия, в свое время возникшие между женщинами, в большой мере объяснялись тем, что Горячка искала в Цзинчжэнь слушательницу, а та сама любила поговорить. В свою очередь Горячка нуждалась в информации от Цзинчжэнь о том, что происходит у них в доме, но больше всего, разумеется, ее интересовал Ни Учэн. Прошлые разногласия между женщинами нередко возникали также из-за того, что одна хотела и ждала, когда собеседница расскажет о себе, а вторая делать это не собиралась. Теперь Цзинчжэнь выполняла роль слушательницы с большим удовольствием, а сама исповедоваться перед Горячкой вовсе не собиралась.

Больше всего она любила слушать рассказы соседки об одной «дикой курочке» – уличной проститутке, что жила в маленьком домике возле восточного выхода из хутуна. Цзинчжэнь видела эту густо размалеванную женщину с печальным лицом, носившую серебряные кольца на среднем и указательном пальцах. Иногда «курочка» шла по переулку с сигаретой в руке, держа ее между тонкими, похожими на лепестки лотоса пальцами. Летом одевала платье с глубоким разрезом сбоку, а волосы возле ушей закалывала жемчужными украшениями в форме маленького веера. Во время ходьбы она почти не отрывала ног от земли, как будто тянула их, и эта походка почему-то напоминала Цзинчжэнь движения больного, страдающего от венерической болезни, хотя вряд ли она имела четкое представление об этом недуге. Цзинчжэнь часто замечала, что волосы у женщины в беспорядке, и это лишний раз убеждало ее в правильности вывода Горячки о том, что соседка – «дикая курочка». Разве приличная женщина допустит беспорядок в своей прическе? Ее растрепанные волосы говорили о том, что прически только что касалась рука мужчины.

Рассказывая о «дикой курочке», Горячка поминутно разражалась громким хохотом, отчего ее тело сгибалось в три погибели и все дрожало, а изо рта во все стороны летели брызги слюны, брови ее взлетали вверх, а на лице было написано невероятное возбуждение. Особенно картинно Горячка изображала приезд «курочки» в деревню, при этом она изменяла тембр голоса, а речь становилась косноязычной. В имитации чужой речи она достигала высокого исполнительского мастерства. Цзинчжэнь с улыбкой внимала россказням соседки и забавлялась представлением. Однако по-прежнему сохраняла определенную дистанцию с собеседницей, поскольку, чем больше слушала длинную серию рассказов о непристойном поведении «курочки», тем больше убеждалась, что Горячка – дурная женщина со злой душой и грязным языком. Матери и сестре она категорично заявила:

– Горячка – стерва! Подальше от нее!

Ни Цзао, возвращаясь из школы, слышал часть беседы тети с Горячкой.

– Тетя, а что такое «дикая курочка»? – спросил он.

– Детям это знать не положено! – отрезала тетя, сделав строгое лицо. Но мальчик уже догадался, что их насмешки и проклятия относятся к той несчастной женщине. В его мозгу родилось смутное ощущение того, что в этом мире, чем больше человек несчастен, тем больше он истязает и презирает другого, еще более несчастного, чем он. В море горя рождается еще большее горе… Этот вывод потряс мальчика.

Как-то Цзинчжэнь сидела без дела в полном одиночестве, разговаривая сама с собой. В этот день она ничего себе не готовила и не читала развлекательной литературы. Вдруг появилась Горячка. Она прибежала вприпрыжку и сразу же заквохтала:

– Сестрица! – Так доверительно обращалась она к Цзинчжэнь. – Мне удалось добыть на время одну книжку, называется она так: «Энциклопедия волшебных триграмм с золотыми деньгами»[134]134
  Триграмма – комбинация целых и прерывистых линий, имевшая сакральный смысл: по ним гадали и предсказывали судьбу.


[Закрыть]. Торговец уперся: не дам, мол, почитать – и все тут! Ну я, конечно, к нему подластилась, поклон ему отвесила, даже клятву дала (понятно, украдкой, чтобы не заметил какой-нибудь охальник), только тогда он мне ее одолжил, на время… Я вот тебе ее принесла – погадай. Мы уже всей семьей гадали – все сходится точно. Теперь твоя очередь. Но вечером я должна вернуть книжонку. Только учти, отец моих детей не велел выносить книгу из дому. Поняла?

С этими словами Горячка извлекла замусоленную и рваную книжку, отпечатанную с деревянных матриц, и небольшой кошель, в котором оказалось семь медных монет. Расположенные в ряд, в определенном порядке, они в сочетании с изображенными в свитке иероглифами образовывали сто двадцать восемь комбинаций – триграмм, каждой из которых соответствовала семисложная строка стиха. Четыре ряда семисложных строк образовывали стихотворное изречение из двадцати восьми знаков. Суть гадания заключалась в том, что, бросая монету, сначала определяли нужную триграмму, которая в свою очередь показывала на страницу и стихотворный ряд. Ко всем иероглифам строки имелись примечания. В заключение давались пространные разъяснения. Горячка потратила не менее получаса, чтобы разъяснить соседке суть гадального искусства и то, как искать триграммы. Говорила она, постоянно путаясь в объяснениях, которые противоречили одно другому, концы у нее не сходились с концами, но объясняла она с той пылкостью и горячностью, которые вполне соответствовали ее прозвищу. К счастью, ее слушательница, обладавшая достаточной догадливостью и даже прозорливостью, все хорошо поняла без лишних слов и, когда требовалось, поправляла сбивчивые пояснения, что вызывало у Горячки изумление, и она прониклась к соседке глубоким почтением.

Ветхость принесенной Горячкой книги завораживала. Расположение семи медных монет по рядам, благодаря которому получалось сто двадцать восемь комбинаций триграмм, вызывало у женщины удивление. По всей видимости, цифра «128» имеет какой-то тайный смысл, возможно даже, указывает на число созвездий. Во время поиска разъяснений триграмм одна ошибка в иероглифе может привести к полной путанице во всем тексте. Значит, текст, сочетающийся с триграммами, – это все равно что Небесная книга, он обладает демонической, таинственной силой. Цзинчжэнь верила в предначертание судьбы и в потустороннюю жизнь. Что касается обрядовой стороны религии и суеверий, то она относилась к этому без особой симпатии, как, впрочем, и к самим божествам. Поначалу не слишком доверяя рассказам Горячки о чудесных свойствах «триграмм» и «золотых денег», она после гадания все же поверила в магические свойства гадательной книги.

Высыпав монеты из кошеля, Цзинчжэнь собрала их вместе в обе ладони и потрясла, так что они зазвенели. Ее ноздри почувствовали запах металла. Она прошептала какие-то слова и разжала ладони. Монеты упали, и она разложила их в определенной последовательности, так что монеты с выбитыми на них иероглифами образовали сейчас всякие комбинации. От волнения она покрылась потом. Ей казалось, что голова у нее раздулась и стала величиной с бадью. Она принялась искать подходящие объяснения триграмм. Объяснение гласило:

 
Одинокое облачко и дикий журавль
Связаны с красной пылью.
Персик и слива в буйном цвету —
Видно, пришла весна.
Над синим морем луна сияет.
Драгоценность слезами омыта.
Дерево на тысячу чи поднялось.
Листья вернулись к корням.
 

В примечании к стиху стояли слова: «Стремишься к званию, но его трудно достать; стремишься к богатству – есть надежда его обрести; недуг излечить возможно, но корни его извлечь нелегко; нужную вещь найдешь, однако спокойствия не обретешь. Не суетись, пребывай в безмятежности; совершай омовение, блюди пост, навещай родню, веди торговые дела…»

Цзинчжэнь, прочитав все тексты гадания, растерялась. Где-то она уже видела подобные надписи, например вот эту строку: «Над морем синим луна сияет. Драгоценность слезами омыта». Ну конечно, она взята из Танских стихов, там написано то же самое, только вместо «драгоценности» в стихах была «жемчужина». Какая же это «драгоценность»? Что имеется в виду? А может быть, под драгоценностью подразумевается она сама, Цзинчжэнь? И эта триграмма с изречением спокойно жила в книге, ожидая того дня, когда Цзинчжэнь извлечет ее в результате гадания. «Над морем синим луна сияет, Цзинчжэнь слезами омыта». О Небо, Небо!

В умении расшифровывать знаки Горячка значительно уступала Цзинчжэнь, поэтому она пристала к ней, требуя, чтобы Цзинчжэнь разъяснила знаки гадания. Цзинчжэнь открыла было рот, но тут ей в голову пришла мысль, что тайну небес разглашать нельзя, поэтому, отделавшись какими-то ничего не значащими пояснениями, она сказала Горячке, что смысл слов ей не вполне понятен.

Сердце Цзинчжэнь бешено колотилось в груди. Ее обуревало страстное желание погадать снова. Если на этот раз триграммы снова сойдутся, она поверит в их чудесную силу и обратит свое сердце к добру. Она схватила монеты и принялась их трясти в сложенных ладонях, но иногда останавливала себя, чтобы еще раз обратить свою мольбу к духам, уточнить свои желания и просьбы, дабы найти триграммы самые могущественные и действенные, связанные с ее собственной судьбой. В конце концов из триграмм получилась комбинация, которая заставила ее сердце тревожно забиться:

 
Безмолвие, схожее с целомудренной девой.
Движение словно летящий ветер.
Веселье и гнев, радость и скорбь.
Все эти чувства похожи.
Дождь окропил небесные дали.
Открылся вид превосходный…
 

Остальную часть надписи Цзинчжэнь прочесть не смогла, поскольку Горячка отобрала у нее гадательную энциклопедию и унесла домой.

Горячка пришла к Цзинчжэнь, чтобы с ее помощью разгадать тайну триграмм. Она никак не предполагала, что та, поглощенная гаданием о своей собственной судьбе, настолько им увлечется, что совершенно забудет про гостью. На множество вопросов Горячки она отвечала нехотя и односложно, между тем как сама о чем-то раздумывала и что-то шептала себе под нос. Обиженная гостья подумала: «С каких это пор я стала при тебе кабинетным слугой?» И она отняла книгу, не дав Цзинчжэнь даже дочитать объяснения ко второй триграмме. В другое время Цзинчжэнь непременно взорвалась бы и накинулась на гостью с бранью, но на этот раз она постаралась взять себя в руки. Чудесное знамение, преподнесенное ей божественными триграммами, согрело ее душу и вызвало благоговейный трепет. Из двух гаданий (впрочем, второе, увы, так и не завершилось) она кое-что для себя уяснила и даже обрела некоторое успокоение. Она услышала грозный, хотя и невнятный, глас судьбы. И поняла она, что жизнь ее похожа на смерть. И ждет ее печаль и скорбь.