Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ван Мэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 51 страниц)

– Откуда у тебя эти сведения? – спросила она так, будто устраивала Горячке допрос.

– Еще бы мне не знать?! Как говорят: «Если хочешь, чтобы о тебе не узнали, так лучше не двигайся!» В общем, я вам говорю то, что услышала, а ваше дело, верить мне или не верить. Душа моя чиста, превращать ее в ослиную требуху я не собираюсь. Я не какая-нибудь ночная кошка, которая приносит дурную весть. – Горячка поднялась со своего места, собираясь уходить.

Цзинъи пребывала в растерянности, не зная, что ответить.

– Скажу тебе откровенно – не верю! – бросила Цзинчжэнь, усмехнувшись. – Муж сестры все это время вел себя вполне прилично и достойно. В общем, можно сказать, образумился… Сестра! Не верь этой трепотне. Ты сама знаешь: «Людская молва металл плавит, человека на месте убивает». Все это сплетни, никаких доказательств нет. Как гласит поговорка: «Верь своим глазам, да не верь ушам». По ветру нельзя судить, что дождь пойдет, как нельзя иголку принять за дубинку!

– Эй! Ты что думаешь, я здесь сплетни развожу? – вскипела Горячка. – Я о нашей глупенькой сестренке забочусь! Будто я не болею душой, чтобы вы все жили в мире, и стар и млад. Но что делать?.. Так вот! Господин Ни обращался к одному видному адвокату из Пекин-отеля по имени Ху Шичэн. И еще к одному – японцу, которого зовут Какигути. У меня есть племянник, а у того есть дядя по материнской линии, который служит секретарем у Ху Шичэна, ну и понятно, отвечает за клиентуру адвоката. Этот адвокат Ху очень его любит и доверяет ему, а потому дядя в курсе всех дел адвоката. Ему доподлинно известно, кто с кем делится, кто с кем спит, кто ведет себя недостойно – словом, обо всем. К тому же он поддерживает связи и с японским стряпчим (я о нем уже упоминала), можно сказать, свой человек в его доме. Если не верите, сами можете пойти и все узнать. Мне от этой новости пользы никакой, понятно, и вас огорчать не хотелось бы! Но уж так испокон веков повелось: добрый человек приносит дурную весть. Скажешь правду – глядишь, без куска останешься… Что до нашей сестренки, то женщина она толковая и сообразительная. Сама знает, что ей сейчас надо делать. А мне что? Мое дело – сторона. Разлад вносить в вашу семью я не собираюсь. Неужели я не понимаю, что господин Ни – муж нашей сестрицы и отец двух детей…

Слова у соседки лились непрерывным потоком. Цзинчжэнь многозначительно посмотрела на сестру. В ее голове уже созрело решение.

– Ну будет! Мы твои добрые намерения вполне оценили… Вообще-то, обо всем этом нам давно известно, правда, сами мы еще хорошенько не проверили это. А поскольку кое-что неясно, значит, нечего об этом и болтать. Словом, сейчас мы этот вопрос обсуждать не станем. Но и ты тоже зря языком не болтай. Сама знаешь, в важных делах, будь то похороны, свадьба или жизнь семейная, надо знать все доподлинно. Если же несет человек околесицу – это не по-людски. И еще тебе скажу: пахнет здесь противозаконием, потому как жизнь человеческая замешана. Поэтому, случись что непредвиденное, ответ будет держать тот, кто слух пустил! Это я так тебе говорю, по-хорошему, землячка моя и соседка ненаглядная! Женщины в нашей семье Цзянов все твердые, словно кремень, и горячие, как огонь. А дорога, по которой идут они, – праведная! Как говорится: «Один шаг – один след!..» Так вот, если развода попросит сам Нефритовый владыка или Небесный князь Лаоцзы[150]150
  Или Яшмовый император – верховное божество в народных верованиях; легендарный мыслитель Лаоцзы (VI–V вв. до н. э.), возведенный в ранг божества даосского пантеона.


[Закрыть], то и тогда развод потребует самых что ни на есть твердых оснований: первое, второе, третье… Поэтому скажу тебе так: других не слушай, а меня послушай и не считай мои слова за собачье дерьмо. Что до сестрина мужа, то он, бедняга, переусердствовал в изучении иностранной грамоты, потому тронулся немного рассудком. Но человек он все же не совсем плохой. Не может он так поступить, не должен! В общем, сестрица моя, давай-ка успокойся и попридержи свой язык!

Горячка вращала глазищами. Трудно сказать, дошел ли до нее весь смысл слов Цзинчжэнь. Говорить как будто было уже не о чем, ничего особенного она в ответ не услышала. Пора возвращаться домой.

Цзинчжэнь, словно действуя по разработанному плану, проводила гостью до самых ворот, проявив к ней подчеркнутое внимание и вежливость, и даже пошутила на прощание. Дождавшись, когда соседка вошла в свой дом, она захлопнула ворота и поспешила обратно к Цзинъи.

– Судя по всему, все это правда! – сказала она ошеломленной сестре. Лицо Цзинъи было пепельно-серым. – Я всегда чуяла, что этот прохвост, «старина Сунь», в любой момент может выкинуть какое-нибудь коленце!

– Ты, ты… – Голос Цзинъи прервался, ее губы дрожали.

– Я сказала, что думаю!.. Ну и хорош гусь, твой муженек! Если было бы все не так, вряд ли соседка стала бы пороть горячку, а коли она пришла, значит, и впрямь хотела поделиться тем, что узнала. Ночная кошка без дела в дом не приходит. Характер Горячки мы с тобой знаем очень даже хорошо: во все свой нос сует – и в радость, и в горе. И если есть у нее какая недобрая весть, она нарочно подсунет тебе ее, чтобы масла в огонь подлить да уксуса в пищу подбавить. Зря она не прибежит, слова без причины не скажет! Но она любит напустить тумана, чтобы выгоду для себя извлечь. Ясно, что хотела она подцепить тебя на крючок, посмотреть, как ты будешь трепыхаться, как боль свою будешь переживать, как по полу станешь кататься. И тогда ей сразу же полегчает. Но вела ты себя правильно – даже звука не издала лишнего… Да, муженек твой и впрямь отличился… иначе вряд ли она стала бы здесь распространяться. Да только ничего у нее с нами не получилось, ни единого слова из нас она не выудила.

Разумные суждения сестры вернули Цзинъи к жизни. Неожиданный поворот событий заставил ее еще больше ощутить близость с сестрой и силу ее поддержки. Какое-то время она находилась в состоянии подавленности, а потом разразилась плачем. Вместе с рыданиями изо рта полетели проклятия: Негодяй! Паскудник! Бесстыжая душа! За доброту злобой платишь! Реку перешел и мост за собой решил сломать! Душегуб! Лицемер! Обманщик!

– Будет реветь! – оборвала ее Цзинчжэнь. Ее голос звучал жестко, неприятно. – Ничего неожиданного не случилось. Мы уже знакомы с его фокусами. Я давно поняла, что он затеял что-то недоброе. Уж больно он порядочным прикидывался. Значит, думаю, дело не к добру идет! От честной пули можно уберечься, от тайной стрелы не скроешься! Не страшен тот хорек, что куру съел, а страшен тот, кто поздравить с Новым годом пришел! Эти несколько месяцев ты твердила мне, что он, мол, исправился. Я ничего тебе не говорила, я молчала и ждала того часа, когда Лао-Сунь проявит себя, ждала спокойно, не показывая своих чувств, непоколебимая, как гора Тайшань. Но я наперед знала, что рано или поздно наступит такой час, когда все выплывет наружу. На конском хвосте бобовая сыворотка не удержится! Сейчас главное – найти Шатуна. Надо непременно отыскать! И еще важно не проговориться, Ни Учэну не проболтаться! За свои пакости «старина Сунь» получит по заслугам и сполна… Благородный муж мелочиться не станет, добрый человек рано или поздно гнев свой покажет!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Мать и обе дочери не слишком усердно поклонялись богам и Будде, однако к духам предков, покоившимся под поминальными таблицами, относились с должным благочестием, так как проявление почтительности к родителям – «Сяо» – позволяло лишний раз просить предков о заступничестве. Поклонение богу богатства – Цайшэню – носило в доме шутливый характер, однако шутливое почитание не делало отношение к богу богатства менее серьезным. Словом, ко всем духам и людям, которые в сравнении с ними были чином повыше, славой погромче, возможностями пошире, в общем, ко всем тем, кто своим авторитетом превосходил простых смертных, нужно, конечно, относиться с должным вниманием. «Верь в бытие духов и не верь в их отсутствие!» Пусть себе другие теряют приличие и нормы почтительности, доходя до поступков кощунственных и еретических, мы себе подобной непочтительности ни за что не позволим! Пусть все беды и несчастья, вызванные этими поступками, падут на голову того, кто их совершил, а не на нас. Мы останемся безгрешными! Что касается бога Цайшэня, то его божественное всесилие довольно туманно, однако «богатство», которое он сулит, – вещь вполне реальная, к нему надо относиться с подобающим уважением, ибо человеку оно очевидно, понятно и очень даже необходимо. Словом, надобно поклоняться не «божественности» бога богатства, а именно «богатству», что касается молений в храме с воскурениями благовоний перед духами, то они совершались домашними от случая к случаю, довольно редко. Как говорится: «Напал недуг – побежал к лекарю!» Или еще: «Коли много церемоний, то не удивишь ими ни людей, ни богов, ни Будду святого!»

У женщин из семьи Цзян был один объект искреннего и неподдельного поклонения – Шатун.

Шатун, как вы сами понимаете, – это прозвище человека, а настоящее его имя было Чжао Шантун. Во время тяжелой болезни мужа и после его выздоровления Цзинъи нередко разговаривала с Ни Учэном об этом человеке и в долгих супружеских беседах «по душам» всегда приводила Чжао Шантуна в пример.

Прозвище Шатун имело свой смысл. Это был большеголовый, худой, почти костлявый, легковозбудимый человек, с крупным носом и глубоко сидящими глазами, что придавало ему сходство с ястребом. Он постоянно носил белоснежный халат без единой пылинки, под которым скрывался европейский костюм. Его лицо имело восковой оттенок, что придавало ему сходство с лабораторным экспонатом, который извлекли на божий свет из колбы после долгого отмачивания в формалине. В момент разговора или каких-то движений его голова непрерывно покачивалась. Она качалась и тогда, когда он осматривал больного или выписывал рецепт, и особенно в те минуты, когда он ел или пил. Интонация его речи также была крайне неровной, голос то поднимался, то опускался, то вдруг прерывался совсем, словом, внутри у него что-то все время раскачивалось и шаталось.

Он четыре года проучился в Японии и получил степень магистра медицинских наук. Его диссертация, касающаяся исследований глазного блефарита, написанная по-японски и даже опубликованная в Осаке, была в 1933 году переведена на английский язык и помещена в «Ежегоднике Всемирного медицинского общества». По-английски он говорил вполне прилично, так как в пору своей учебы в одной из бэйпинских средних школ он во внеурочное время занимался в английском драмкружке, где разыгрывали пьесу Голсуорси. Его вытянутое лицо и странная манера поведения вместе с его знаниями английского языка привлекли внимание одного шанхайского режиссера, который решил во что бы то ни стало сделать из Шатуна актера, на амплуа иностранцев, например европейских или американских священников. В дополнительном гриме Шатун совсем не нуждался. К тому же он немного владел латинским и французским языками, а на одном из школьных вечеров он спел неаполитанскую песню на итальянском языке: «О, Sole mio» – «О, мое солнце», продемонстрировав вокальные данные отнюдь незаурядного тенора.

Чжао Шантун в настоящее время занимал пост директора глазной клиники «Свет», расположенной в одном из переулков возле ворот Сюаньумэнь. Его высокое врачебное искусство и умение вести дела снискали клинике славу едва ли не во всем городе. Год назад на оживленной улице возле Сиданьского пассажа он купил себе трехэтажный дом, ставший после основательной перестройки основным отделением клиники, а старое здание у ворот Сюаньумэнь превратилось в филиал. Дело доктора Чжао росло и ширилось. Используя возможности китайской и европейской медицины, он изобрел глазную жидкость, получившую название «Гуанмин» – «Свет», которая быстро разошлась в северных провинциях страны и принесла ему большие деньги. По словам знатоков, если бы не война, его глазные капли завоевали бы весь мир и сделали его миллионером. Однако он сейчас и без того личность весьма значительная. Поговаривают, что кроме доходов от медицинской практики он получает еще огромные проценты с банковских операций, действуя через подставных лиц. Правда, на сей счет мнения у людей расходятся. Ну а сам он от ответа уклоняется: не отрицает и не признает, только покачивает головой и снисходительно улыбается. Но затем он вновь делается серьезным, на лице его появляется прежняя великолепная маска изысканной вежливости.

Чжао Шантун – их земляк. Но если постараться, не побояться потратить усилия и преодолеть известные неудобства, то можно даже доказать, что Шантун доводится Цзинчжэнь (он старше ее на пять лет) и Цзинъи двоюродным братом, ибо семья их матери и семья Чжао в каком-то колене имеют общего предка.

Происхождение у Чжао Шантуна самое обыкновенное. Его отец служил всего-навсего простым казначеем в семье одного местного деревенского богача, крупного помещика Чэня. Сам Шатун поначалу учился в деревенской начальной школе и за свои успехи был послан на казенный счет в Бэйпин для продолжения учебы. Потом после соответствующих экзаменов он получил право учиться за границей, где успешно овладел своей профессией. Он родился от младшей жены отца, которая давным-давно умерла от болезни печени. Его приемная мать больше двадцати лет страдала эпилепсией, а в этом году ее расшиб паралич, и у нее отнялась нижняя часть тела. Вернувшись из-за границы, он перевез ее к себе в Пекин. В первое время жизнь его была нелегкой, однако к приемной матери, которая в последние годы потеряла всякую возможность к самостоятельному существованию, он проявлял неизменную заботу и внимание: утром и вечером справлялся о здоровье, совершая при этом низкие поклоны, подносил ей настои и лекарства. Почтительность к старому человеку снискала ему большое уважение среди земляков и родственников. Между тем практика его процветала, дела множились, но, несмотря на всевозможные заботы, которыми он был поглощен, он никогда не забывал о мачехе, проявляя к ней прежнюю почтительность. В последнее время ее надо было поить и кормить, помогать справлять нужду и убирать за ней нечистоты. Чжао Шантун по-прежнему делал это с большим старанием, не перекладывая своих забот на чужих людей. Все, кто слышали о его подвигах, восхищенно говорили: «И это в наш-то век! В другое время он непременно удостоился бы звания мужа „почтительного и бескорыстного“. Если бы не свергли государя и если бы государь узнал об этом Шантуне, он обязательно пожаловал бы ему самый высокий чин!»

Но не это было в лекаре самое главное. Пожалуй, больше всего восхищала людей его семейная жизнь и взгляды на брак, которые вызывали не просто уважение, но заставляли смотреть на Шатуна, как на святого. Женился он в четырнадцать лет по настоянию своей приемной матери. Его жена была старше на пять лет. Неграмотная, с маленькими спеленатыми ногами, она к тому же имела лицо, сплошь усеянное крупными и мелкими оспинами. На шее виднелись рубцы – следы когда-то перенесенной золотухи. Сейчас жене было сорок четыре года. Совершенно седая, она походила на старуху. Одним словом, «почтенная старица», «драконов колокол». Идя рядом, они никоим образом не походили на супругов, но больше на мать с сыном. Когда он приехал из-за границы, знакомые предрекли: непременно бросит старую жену и женится снова. Нашлись доброхоты, которые предложили Чжао познакомиться с «подружками», устроить для него на стороне теплое гнездышко. Говорят, что две довольно «известные дамы», фотографии которых удостоились помещения в журнале «369», заинтересовались его способностями, манерой поведения и деньгами, но в основном его неуемной энергией и пробивной силой. Они вполне открыто высказали ему свое расположение. Однако Чжао решительно отверг их домогания. Ходили также слухи (надо сказать, распространившиеся весьма широко, но их источник был неизвестен, тем не менее они вызывали у людей слезы умиления), что его жена сама посоветовала ему «себя не истязать» и «найти себе женщину» – ничего, мол, в этом нет особенного. «У нас с тобой две дочери, а мальчика-наследника нет, а потому устрой себе квартиру на стороне». Однако на все эти предложения, как утверждали люди, он отвечал улыбкой, а порой говорил: «Я хоть и учился за границей медицине и фармацевтике, хоть и выучил иностранные языки, однако же мои моральные правила остались неизменными, и своротить меня с правильной дороги никому не удастся. Скотские привычки Запада разрушают наши гуманные принципы. Мне, Чжао Шантуну, они не по душе!»

Слушая его, окружающие цокали языками от восхищения, поднимая вверх большой палец. Да, такой человек, как Чжао, воистину является опорой в нашем шатком мире. Выдающаяся личность! Когда Цзинчжэнь говорила о нем, ее брови от возбуждения приходили в движение, изо рта во все стороны летели брызги слюны. С этим человеком она была полностью солидарна.

В родных местах все три женщины с Чжао Шантуном не общались и знали о нем лишь понаслышке. Понятно, что они не могли не слышать о лекаре, муже почтенной Чжао, который занимался китайской медициной. Однако познакомились семьями они лишь в Пекине, после того как мать и обе дочери нанесли визит Чжао Шантуну, предварительно получив рекомендательное письмо кого-то из знакомых. Шатун встретил их дружелюбно, проявляя особую почтительность к своим землякам и дальним родственникам. Они подружились, и он стал для них все равно что родной человек. Началось с того, что Чжао Шантун стал вроде домашнего врача детям, Ни Цзао и Ни Пин. Когда кто-то из них заболевал простудой или гриппом, или у кого-то появлялся нарыв, лишай, или кто-то страдал зубной болью, поносом, не говоря уже о болезни глаз, доктор Чжао внимательно их осматривал, выписывал лекарства, не требуя ни гроша. Порой нужного лекарства у него не оказывалось или он не мог сразу определить болезнь, тогда он терпеливо объяснял, к какому врачу им следует обратиться или в какой аптеке купить то или иное лекарство. Одним словом, стал он для семьи неким богом-покровителем здоровья. А вознаграждение было, по существу, лишь одно – два пакетика сушеных ласточкиных гнезд, которые они преподносили ему каждый год в качестве новогоднего подарка. Он принял горячее участие и в супружеских делах Цзинъи, когда однажды Цзинъи пожаловалась ему на свою жизнь. После этого разговора Цзинъи сделала вывод: «Он, пожалуй, солидней нашего старшего брата по материнской линии!» Действительно, доктор Чжао занял в этом вопросе позицию ясную и неоднозначную. Он поговорил с Ни Учэном и оказал на него сильное давление. Можно сказать, он сыграл решающую роль в том, что Ни Учэн отказался от своего плана покинуть жену и детей, другими словами, Шатун предотвратил развал семьи. После этого к его ипостаси бога-защитника здоровья добавилась еще одна – божества-хранителя семейных уз и семейного очага.

Надо сказать, что Ни Учэн к чужим советам относился крайне враждебно и порой впадал в безумную ярость, но особенную неприязнь он питал к тем моралистам-конфуцианцам, которые, по его мнению, сами были отъявленными мошенниками и распутниками, поскольку держали при себе не только наложниц, но и молоденьких прислужниц. Он называл их полутрупами, насквозь прогнившими и потерявшими жизненные функции. По его мнению, основная масса людей представляет собой вульгарных обывателей, невежественных, тупых и полуживых, которые копошатся, подобно червям. Кроме них, есть небольшое число интеллигентов, умеющих пить кофе, какао, наслаждаться бренди. Эти люди, подобные ему самому, как правило, испытывают в жизни всевозможные невзгоды и неприятности, их раздирают противоречия. Они глубоко переживают за культуру Китая, в то же время резко отвергая многое из того плохого, что в ней есть. Но у большинства этих людей положение все же лучше, чем у Ни Учэна, так как многие из них добились определенных успехов в жизни. Они гораздо лучше, чем Ни Учэн, умеют приспосабливаться, зарабатывать деньги, другими словами, они гораздо богаче, чем он, а потому имеют больше возможностей удовлетворять свои запросы. Их положение вовсе не такое жалкое, мучительное, безнадежное, как у него. Они, правда, не собираются проявлять бескорыстие и помогать ему, но все же они ему сочувствуют, а если и не сочувствуют, то, во всяком случае, не осуждают его, не вмешиваются в его жизнь.

Директор клиники Чжао Шантун, он же доктор Чжао или магистр медицины Чжао, совсем не таков. Ростом пониже Ни Учэна, но чрезвычайно энергичен и уверен в себе. Что касается покачивания головой и странных модуляций голоса, то ведь их может приобрести далеко не каждый смертный, а лишь тот, кто обладает ученой степенью и мастерством, тот, кто имеет богатство, положение и моральное удовлетворение от жизни. Он ходит легко и быстро, в каждом его движении видна решимость человека, устремленного вперед, обладающего непоколебимой волей. От большинства земляков, жителей северных деревень, его отличает то, что ноги у него совершенно не искривлены, не в пример долговязому и кривоногому Ни Учэну, который много выше Шатуна ростом. У Чжао весьма крепкие и прямые конечности. Во всяком случае, так считает сам Ни Учэн. Однако Ни Учэн, высоко ценящий только свои достоинства, полагает, что доктор Чжао ничуть не превосходит его ни внешностью, ни величием духа. Другое дело глаза – они у доктора гораздо более умные и выразительные. Глаза свидетельствуют о его значительности. О людях, обладающих такими глазами, говорят, что «взгляд подобен молнии». Действительно, когда Чжао обращает свой взор на Ни Учэна, того пронизывает дрожь. Овал и черты лица у Чжао были необычайно приятными и внушительными, привлекающими к себе внимание. Подобную наружность не часто увидишь среди потомков государя Яньди и Желтого Владыки[151]151
  Мифические первопредки китайской нации.


[Закрыть], живущих в Священных пределах Китая. Наблюдая за Чжао Шантуном, Ни Учэн часто задавался вопросом о происхождении доктора. Он находился во власти сомнений. В конце концов ему удалось выяснить родословную доктора Чжао. Оказалось, что на протяжении многих поколений его предки занимались земледелием и других профессий не имели.

Особенное уважение вызывала ученость Чжао – его медицинское искусство, а также знание иностранных языков, перед чем Ни Учэн преклонялся. Его собственные весьма скромные познания в науках и языках, казавшиеся в глазах жены и ее родни громадными, ни с чем не сравнимыми (и даже излишними), не шли ни в какое сравнение с ученостью доктора, на которого Ни взирал, как школяр на знаменитого мастера. Особое благоговение вызывало у Ни Учэна знание Шатуном огромного количества лекарств, названия которых доктор произносил на латинском. Однажды лекарь упомянул какое-то латинское название, которое показалось Ни Учэну особенно красивым и благозвучным. Доктор Чжао выговорил его так свободно, что у Ни Учэна даже потекла изо рта струйка слюны. Впрочем, своей неосведомленности он открыто не проявил, лишь попытался подробно расспросить доктора о тех болезнях, от которых это снадобье лечит. Оказалось, что оно лечит от заболевания, вызванного насекомыми по названию «ленточный жучок», но в аптеках и клиниках этого лекарства еще нет. Ни Учэн тут же отправился в европейскую аптеку на Сидане и спросил упомянутое лекарство. Продавец, однако, такого диковинного названия никогда не слыхал, как ничего не знал и о болезни, которую им лечат. Таким образом, Ни Учэну, мечтавшему приобщиться к передовому опыту в области медицины, так и не пришлось испытать на себе действие нового препарата, что его немного расстроило, и он отнес свою неудачу на тот счет, что ему приходится в жизни играть роль «собаки Павлова».

Одним словом, Чжао Шантун почти во всем полностью подавил Ни Учэна – твердо и бесповоротно. По всему видно, что Верховный владыка произвел на свет Чжао Шантуна специально для того, чтобы повергнуть несчастного Ни Учэна в прах, между тем Ни Учэн создан лишь для того, чтобы Чжао везде и всюду, в большом и малом, мог бы утереть ему нос.

Но это еще куда ни шло, не страшно, вполне терпимо. По сравнению с другими людьми, которых в подобных случаях грызла зависть, Ни Учэн умудрился сохранить чувство детской беспечности, в чем проявлялось его радостное ощущение жизни, его безалаберность и отрешенность. Именно оно, это чувство, погасило зависть, которая должна была неизбежно родиться в груди Ни Учэна, обеспечило его душе некую уравновешенность. Страшнее было другое – то, что образованный земляк Чжао Шантун, начиненный заморскими знаниями и умеющий изъясняться на иностранных языках, оказался редким ортодоксом и праведником. И наконец, самое скверное было то, что, наблюдая за его действиями, Ни Учэн не мог узреть в его поведении ни лживости, ни позерства. Этим Шатун отличался от других ортодоксов, которые в подобных ситуациях не в состоянии скрыть своего лицемерия.

Чжао Шантун разговаривал с Ни Учэном дважды по настоянию Цзинъи, которая однажды в слезах явилась к доктору со своей просьбой, о чем Ни Учэн, конечно, вскоре узнал. Доктор предложил гостю сигарету и закурил сам. Его манера курения (доктор легкими движениями мизинца ловко сбивал пепел с сигареты) потрясла Ни Учэна. Он прислушался к модуляциям его голоса, журчащим, как струйка воды в фонтанчике: звуки непрестанно менялись, становились то громкими, то тихими, что свидетельствовало о привычке доктора читать вслух и наслаждаться при этом собственным голосом. Однако к содержанию разговора его диковинные голосовые модуляции не имели никакого отношения.

Чжао Шантун излагал: мир каждого человека, если говорить условно, как бы состоит из трех важнейших частей. Его духовная деятельность, его устремления, надежды, мечты, идеалы, знания – все это его голова. Его умения, способности и возможности, успехи, действия и поступки – это тело. И наконец, третья часть – ноги, при помощи которых человек стоит на земле, занимая определенное место в окружающем мире. Все три части должны находиться во взаимном соответствии друг с другом, они должны быть согласованы и сбалансированы, благодаря чему человек и существует, и, к слову сказать, может жить довольно неплохо. Если эта гармония отсутствует, человека ожидают невзгоды и беды. Например, чрезмерные желания могут породить любовь, а любовь непременно принесет тревоги и беспокойство. Вот почему раньше говорили: «Море бед безбрежно, истинный брег – раскаяние».

А в чем состоит ваша ценность? Что вы понимаете в жизни, способны ли вы, так сказать, измерить небо и землю? Ваша жалкая плоть – грош ей цена, поскольку она лишь кожа, покрытая волосами. Она не в состоянии прокормить не то чтобы жену и детей, но даже удовлетворить желания собственного живота. И вы еще смеете поганить китайскую культуру, поливать грязью традиционную мораль! Желаете осуществить всеобщую европеизацию? Ответьте, а можете ли вы сделать ружья и пушки, которые производятся за морем? Способны ли вы быть держателем акций и других ценных бумаг? Что вы вообще умеете делать? Пить кофе, есть европейские блюда и разглагольствовать о высоких материях. А дальше? Так скажите, чем же Цзинъи хуже вас, почему она вам не подходит? Можете ли вы сами оторваться от той почвы, на которой стоите обеими ногами, – от родной земли с ее древней культурой? Подумайте хорошенько, ведь такой человек, как вы, давно бы протянул ноги с голоду, живя где-нибудь в Европе, Северной Америке, в России или Японии! Могли бы вы сейчас стоять на ногах, не имея под собой ни общечеловеческих принципов, ни нашей морали, ни чувств верности и почитания родителей? Если их не придерживаться, то нечего и распространяться ни о культуре, ни о прогрессе, ни о чьем-либо счастье! Находиться во власти своих страстей, переоценивать свои возможности при такой скудости своих талантов. Иначе говоря, быть окутанным мглой, как горы пеленой тумана. Это значит пребывать в состоянии дикости и невежества.

Глаза Чжао Шантуна, от постоянного недосыпания покрытые красной сеточкой сосудов, блестели. Ни Учэн не знал, куда ему деваться от этого пронизывающего взгляда. Обычно словоохотливый, он сейчас молчал, словно набрал в рот воды, потом, превозмогая смущение, стал оправдываться. Все дело в том, что, живя вместе с Цзинъи, он чувствует себя необыкновенно одиноким – он произнес это слово по-английски, – и, заканчивая свою мысль, он подчеркнул, что было бы крайне негуманно насильно заставлять его жить с Цзинъи.

Доктор, иронически усмехнувшись, поправил произношение иностранного слова, сказанного Ни Учэном. Если уж вы хотите выразить ваши европеизированные настроения на иностранном языке, то надо по крайней мере знать, как употреблять то или иное слово. В конце разговора Чжао обратился к Ни Учэну со щекотливым вопросом, который не рисковал задавать ни один из тех моралистов-праведников, благородных отцов семейства, что когда-то пытались его образумить.

– Вы заявили, что жена вам противна… Но почему же вы с ней произвели на свет двоих детей?..

Лицо Ни Учэна залил яркий румянец.

Совершенно ясно, сказал доктор, продолжая улыбаться, что вы человек не слишком порядочный, потому что издеваетесь над слабыми, над людьми еще более беззащитными, чем вы. Удовлетворяя свои физиологические потребности, свои животные инстинкты, вы пытаетесь доказать, что вы тем не менее намного выше и значительнее других. Вы не считаете вашу жену человеком. Вы полагаете, что она должна жертвовать ради вас всем, не получая взамен решительно ничего. «Путь Неба таит в себе массу потерь, а дар его незначителен» – так гласит поговорка, а у вас все наоборот: при малых потерях вы собираетесь получить большой дар. Не из Европы ли вы привезли с собой эту гуманность?

Сверкавшие глаза Чжао смотрели на собеседника с гневом. Он походил сейчас на ястреба, который нацелился на свою добычу – кролика. Однако лицо его по-прежнему оставалось доброжелательным, оно словно источало радость и удовлетворение, как будто доктор в данный момент находился на коктейль-пати где-то в Европе и собирался, чокнувшись с собеседником бокалами, пожелать ему здоровья. Вид странного лица доктора, выражавшего целую гамму чувств, пронзил Ни Учэна холодом.

Неужели он говорит от чистого сердца, вполне искренне? Уверенности в правдивости слов доктора у Ни Учэна не было. Он терялся в догадках. Почему все-таки доктор доволен своей личной жизнью, более того, он, кажется, вполне счастлив. Непонятно, что еще может добавить к сияющему над головой святого нимбу неграмотная рябая жена? А может быть, он просто скопец, как старые придворные евнухи? Он себя оскопил, чтобы, «очистившись», сделаться святым. Навряд ли! Евнухи испокон веков считались людьми презренными. Подтверждением может служить судьба даже такого человека, как Сыма Цянь[152]152
  Китайский историк древности, основоположник историографии.


[Закрыть], казавшегося в глазах обывателей опозоренным и униженным. Нет, нимб святого даруется тому, кто, умея сохранить свои желания, способен постоянно, ежедневно и ежечасно, подавлять страсти, а в конце концов их убить. Таким образом, сокровенный смысл всякой морали состоит в выработке рефлексов, которым обучал Павлов свою собаку. Такая подопытная собака успешно поддается дрессировке.