Текст книги "Университет Трех Виселиц (СИ)"
Автор книги: Валерия Лис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)
Прекрасный сын Немертвой долины вновь насмешливо хмыкнул. И через какой-то полувздох облокотился лениво о широкие перила аккурат рядом с его светлостью. &; – Полноте. Желал бы я сказать, что врете вы убедительно, однако же даже и пытаться не буду – улыбка вампира в пыльном сером свете зарождающегося утра была немного, самую малость...сочувствующей? – Ох уж эти женщины, даже совсем ещё сопливые, доложу я вам, милорд Сантаррий. Ну что с ними поделать?
Упомянутый милорд не изволил никак откомментировать это странное заявление, вид имея самый что ни на есть будничный, невзирая на ранний час.
– Спросите меня. Когда нужен ответ – иногда достаточно просто задать вопрос – голос Александра Ниррийского был словно само искушение. Как и он весь, впрочем – если не помнить о том, что суть всех немертвых есть...не жизнь.
Оборотень поёжился, повернувшись к рыжему наемнику. И сгорбил плечи. Ибо что значит – знать, что у этого создания, вкусившего с кровью мыслей и чувств некой юной адептки, на самом деле можно спросить о том, чего тебе не постичь самому? И не просто спросить. Получить ответ, который может....что?
– Зачем? Чтоб потом, если я вдруг проснусь утром, и пойму, что да, она – та самая, хоть и совсем ещё дитя, мне захотелось удавиться?
Вампирская сардоническая ухмылка выглядела на редкость раздражающей в этот момент. Прямо просила смачной плюхи, чтоб с достоинством испариться с породистого кровопийского лица.
– А от чего именно вам больше захочется удавиться? От знания, что она вас не любит? Или что любит?
Его милость оглядел собеседника с таким красноречивым неприятием, что удивительно было, как тот не воспламенился от этого взгляда прямо вот сей же час.
– На меня так глядят настолько много людей и нелюдей, что я даже стесняюсь вам число их озвучить, дабы не выглядеть нескромным в ваших глазах, милорд Сантаррий – вампиров вообще ничем не пронять, на самом деле, ежели нет только у вас молниеносной сноровки и кола в руках. Или армии безумцев, вооруженных кольями, к примеру.
– Я сам не знаю – пробормотал его милость, внезапно бросив одновременно и попытки просверлить дыру во лбу вампира взглядом, и выглядеть сущим бревном бесчувственным – Я не могу ничего понять. Я же вырастил её практически, но сейчас она ещё совсем ребёнок. Я могу? Или не могу? Мне кажется, у меня сейчас взорвётся голова.
– Не потому ли, что давеча кто-то в гостевых покоях.... – начал было треклятый кровопийца, но у оборотня сделалось такое лицо, что Ниррийский счёл за лучшее не продолжать свои предположения – В общем, я всего лишь хотел поболтать с вами об этом вашем Университете. Что, правда у вас там сплошные висельники?...
Иные слова, до поры, до времени, нужно оставить непроизнесенными. Слова живые, и у них есть сила. Если они пожелают быть сказанными вслух – это непременно произойдёт.
Его Величество, Владыка дроу, не спал.
Просто не получалось уснуть.
Они не сказали друг другу ни единого слова. Было не до слов, а потом.... Потом она уснула, утомленная, а он, мудрый правитель народа тёмных эльфов, достойный сын дома Рассвета, лежал в синем безмолвии этой горько-сладкой ночи, и ждал.
И когда ожидание стало почти тошнотворным в своей вязкой невыносимости – поднялся с постели, и обернул себя в какой-то очередной, довольно вычурный халат, коих в покоях его обнаружилось немало, ежели поискать.
В кабинете Его Величества горел единственный светильник. Ленивый бледный свет танцевал в белокурых волосах сидящего в кресле Кукловода как-то пьяно, словно сам не мог поверить оказанной ему высокой чести.
Монарх дроу внутренне подивился только лишь тому, что очередное явление ему полубожества, его уже даже не изумляет. Не ввергает в трепет, не ужасает, и не сводит с ума. Ничего. Ничего, кроме осознания того, что это – навсегда.
– А почему, скажем, не появляться сразу же в опочивальне моей? – все так же внутренне изумляясь собственному спокойствию, какому-то....усталому, Владыка, не мудрствуя лукаво, просто уселся напротив, в точно такое же кресло, и в который раз подавил в себе настойчивое желание закрыть глаза, чтоб не иметь чести созерцать лик этого существа. Вместо этого лишь сощурился, чуть-чуть.
– Боюсь, стошнит – не менее запросто, и не менее устало, легко ответил Кукловод, не меняя позы и выражения совершенного своего лица – Скажи мне, Владыка, почему вы так воспеваете любовь?
Монарх тёмных эльфов никак не показал, что предмет этой поздней, или, скорее, уже очень ранней, беседы, приводит его в недоумение, или что-то в этом роде. Напротив, казалось, ничего иного сейчас и обсуждать не стоит.
– Моя матушка говорила, что истинная любовь приближает нас к богам. Признаю, теперь я не только понимаю вполне, что же она хотела этим сказать, но и нахожу это даже несколько ироничным.
Иэм поглядел на Владыку с лёгкой, неизъяснимой полуулыбкой. Словно они в самом деле могли так просто сидеть тут, и говорить, о чем угодно – Хранитель всемирского равновесия, и Повелитель Темного народа.
– Ты в самом деле мудрый правитель, Александр Лл'Аэлль. И потому я предложу тебе сделку.
Владыка дроу чуть склонил голову. И улыбнулся печально, обретя в этой печали какое-то холодное величие.
– Я опасаюсь, что любая сделка в данном случае не сулит мне ничего хорошего. Но отказаться не смогу, верно?
Белокурый Хранитель поднялся неспешно. Оглядел бегло стены кабинета, и остановился серебряными глазами на лице собеседника.
– О, вообрази только. Ты сможешь отказаться. Однако же сумеешь ли?
Повелитель ответил Кукловоду столь же немигающим взглядом. И едва заметно кивнул, сложив на груди руки.
Создание светлых и тёмных богов приблизилось к Владыке так близко, что это стало выглядеть вдруг чрезвычайно многозначительно. Особенно, когда Кукловод вдруг прихватил двумя тонкими пальцами прядь волос дроу. И с неким странным выражением лица приподнял её чуть повыше в руке.
– Волосы чистокровного дроу – голос Иэма обрёл ту привычную хищную мелодичность, от которой у Александра несколько гудело в ушах – Перламутр. У вас в волосах есть перламутр. Он даёт этот удивительный тон. И именно его невозможно сохранить и передать при смешении кровей.
Что-то страшное и сильное проснулось где-то под сердцем Владыки. Зевнуло сыто – и потянулось.
– Никогда на троне Владык дроу не сидел полукровка. Даже дитя Темного и светлого эльфов. Только истинные, первородные дроу. Как ты, Владыка. Повелитель, приведший на трон тёмных эльфов иную. Не дроу.
Не так уж и часто случалось в жизни мудрого и сильного правителя дроу так, чтоб ему хотелось закрыть ладонями глаза – и завопить. Завопить от ярости и бессилия, бессилия что-то изменить или остановить насовсем. И сейчас, сейчас – остановить слова Кукловода уже было нельзя. Оставалось лишь внимать.
– Я пообещал ей не использовать твоё тело. И я держу своё слово. Не заимствую его без твоей на то доброй воли, верно?
Нет. Нет. Замолчи. Не произноси. Не выговаривай этого вслух, нет. Не. Произноси. Этого.
– Ты отдашь мне своё тело на одну ночь. После ты не вспомнишь об этом. И никогда не сумеешь вспомнить. А она подарит нам сына. Дитя, которое будет в равной степени твоим – и моим. У него будут волосы истинного дроу. Этот перламутр, который невозможен в союзе смешения кровей. Твой народ уверует, что Повелительница – воплощение божественной воли, подарившая народу дроу истинного наследника, уверует твёрдо, потому что увидит собственными глазами истинное чудо. Никто и никогда не сумеет усомниться в том, что твоё дитя достойно трона твоего народа. Никто не посягнёт на его святое право наследования власти. Но это не все.
Повелитель ощутил озноб. И закрыл глаза, ибо сил держать их открытыми у него уже не было.
– Он будет величайшим из правителей. Ибо в нем будет божественное. Никакая хворь не коснётся его, и смерть над ним будет не властна. В мире не будет никого прекраснее и мудрее, чем это дитя. Она приведёт его в мир легко, и роды не отнимут её ни у одного из нас. А материнство её не будет омрачено страхами и болезнями.
То нечто, что проснулось, то страшное и сильное – оно заворочалось радостно, потрясая уродливой головой. И вгрызлось зубами в самое нутро Повелителя, голодно урча и чавкая.
– Тебе нужно лишь согласиться. Одна ночь, какая только пожелаешь, когда – не имеет значения. Вот и вся сделка, Владыка. Выбирать тебе. Откажешься?
Не умею я прощаться. Наверное, по причине того, что никогда толком не доводилось. А нынче – ещё и не хотелось. Малодушно, нечестно, несправедливо – но все равно не хотелось.
– Я же обещала вас исцелить, Ваша милость – зачем-то мне хотелось тянуть время, глядя в эти странные разноцветные глаза. Сколько же лет я в них гляжу?
По всем возможным расчетам выходило, что почти что всю свою жизнь.
Его милость хмуро оглядел меня, не выказывая горячего желания быть исцелённым почему-то.
– Увольте, мадемуазель Монгрен. Наберитесь-ка сил после встречи с мэтром Лиотанским, мне вовсе не улыбается опять таскать ваш хладный труп на себе, хватило уж. Мне надлежит срочно вернуться к обязанностям своим. Так что время я вам любезно предоставляю. Окрепните – и я только с радостью, без всяких проволочек.
Ленивый ветер слабо шевелил мне волосы. А стоящий неподалёку Александр Ниррийский, отбывающий в срочном порядке по какому-то чрезвычайно срочному личному делу, и попутно составляющий господину ректору компанию в пути, вдруг откровенно мне ухмыльнулся через плечо. И отвернулся как-то подчёркнуто -демонстративно. Словно давая мне шанс сделать что-то, что никто не должен увидеть.
Возможно ли? Допустимо ли сказать что-то вроде "Я, знаете, на самом деле люблю Эльмара Роррея, однако ж ума не приложу, как смогу вас, милорд Сантаррий, отпустить!"?
Недопустимо. Невозможно. Нечестно. Нечестно по отношению к ним обоим.
Только как самой себе сказать, что вот молчи, и не смей, не смей воду каламутить?
– Ну, мне в самом деле пора – как-то уж подчёркнуто равнодушно поведал мне предмет моих мучительных терзаний мысленных, и я, насторожившись этим равнодушием, скосила чуть-чуть глаза за спину его милости.
Собралась, точнее, разъяснить все безотказным способом меерциевским. Но милорд ректор уловил мои манёвры молниеносно. И весьма подло взмахнув тут же растопыренной ладонью прям перед носом.
– Имей совесть, Монгрен – проговорил тяжело и укоризненно, и опять, негодяй, замахал раздражающе пятерней перед глазами – Ещё только вступила на стезю эту, а наглости уже набралась! Не лезь человеку в душу уж, даже если имеешь на это полные карманы возможностей.
– Вы оборотень – буркнула я, а горло стиснуло знакомо, и меня качнуло к нему, ума не приложу, как так, ненужное это, но качнуло, и он обнял меня крепко-крепко. И сердце его забилось у меня в виске, притиснутом к груди его милости.
– Не существенно – прошептал он едва слышно, сердце забилось скорее, а меня омыло волной лихорадочного, дрожащего нетерпения, пополам с волнением, и я даже не сумела понять, моё ли оно, или его?
Его губы, да, губы его милости, милорда Сантаррия, ректора Университета Трёх Виселиц, коснулись моих всклокоченных волос. Ощущая биение крови всюду, в висках, в пальцах, в собственных губах, я с неизъяснимым ужасом раскрыла глаза, не умея самой себе обьяснить, зачем? Зачем я так медленно, но верно, поднимаю лицо, отнимая его от тёплой ткани куртки на груди, поднимаю повыше, чуть тяну шею, привставая на цыпочки...
Это нечестно. Так нельзя. Зачем?
Он укладывает пальцы мне под подбородок. Его глаза, необъяснимо сонные отчего-то, так близко, так непозволительно близко....
– Маленькая мерзавка – шепчет он в полувздохе от моих губ, и я слабо, бессильно улыбаюсь ему, и его губы, те самые губы, невесомо касаются уголка моего рта. Едва ощутимо, еле-еле.
Повернись, нет, не смей, не поворачивайся, отвернись совсем, о нет, единственный поцелуй, повернись....
– Возвращайтесь – еле слышно бормочу я, не чуя земли под ногами, но и вины своей, отчего-то, не ощущая ни чуть – И я вас превращу в приличного оборотня, господин ректор.
Он хмыкает тихонько, отпуская моё лицо, размыкая руки, отступая.... И вот уже я вновь могу рассмотреть его лицо, строгий разворот плеч, и закатывающего глаза Александра Ниррийского, этого рыжего злыдню невероятной красоты, аккурат за спиной милорда Лема Клемора.
– Ловлю вас на слове, мадемуазель Монгрен – его голос лёгок и спокоен.
До скорой встречи, милорд ректор. До скорой встречи.
Эпилог
Монастырь жил своей жизнью, изо дня в день, вот уже, кажется, много веков.
А вот сегодня день был из ряда вон выходящий. Прямо катастрофически выбивающийся из этого самого ряда.
Верховная жрица не сомкнула глаз всю ночь. Ибо было ей видение, что, откровенно говоря, не так уж и часто случается, как принято полагать в народе. Народ вообще твёрдо уверен, что жрицы Светлой Богини видения едва ли не к каждому утреннему служению изволят созерцать, а это заблуждением является, весьма сильным заблуждением.
По случаю стрясшегося видения настоятельница монастыря, дама неопределяемого возраста и расовой принадлежности, заперлась в компании озарённой сим видением жрицы в храмовой зале, где обычно пристало проводить самые торжественные служения. Служений при этом никаких не проводя, а только непонятно о чем, маловразумительно переговариваясь. Да так тихо, что семеро послушниц, отличающихся наиболее острым слухом, так и не сумели ничего вразумительного услышать, окромя, разве что, "да ты рехнулась, стервь". Но и это услышанное, в виду огромной своей неоднозначности, покамест отнести к совершенно точно расслышанному не могли.
Однако же день послушниц – он не резиновый, и как бы не томило юных смирённых дев зверское любопытство, а вернуться к обязанностям своим послушничьим пришлось в скором времени всем. Так толком ничего и не уразумев и не расслышав внятно.
Сотни свечей мерцали вокруг настоятельницы и верховной жрицы, сидящих отчего-то праздно на низкой лавке, и молчащих мрачно.
– А ежели это означает, дорогая моя, что ты уже вконец одурела от своих воскуряемых благовоний? Что ты там, к слову сказать, вечно воскуряешь, а? Все не доберусь с проверкой – тяжело и сумрачно вопросила настоятельница, косясь на провидицу окаянную недобро – А иначе что это получается? Кукловоды с тобой заговорили? Они с жрицами не общались ни в жизнь.
Жрица задрала повыше острый подбородок, и тоже кое-как скосила глаза на грозное начальство.
– Ничего неправедного не воскуряю я. Говорю же! Так и сказал – ждите в храме! Буду не один!
Настоятельницу опять основательно продрал мороз. Хорошо, если мерещится этой воскурительнице благовоний, а если нет? Ежели и в самом деле Хранители чего-то желают сообщить?
Хранители вообще никогда не изъявляли желания беседовать праздно, на темы приятные и отвлеченные. Не того нраву были, что и неудивительно, учитывая предназначение их. И вот чего ожидать? Что думать?
– Ничего особенного думать не следует. Всего лишь повиноваться – в согретом огнями свечей воздухе прекрасный голос этот, казалось, пролился горным потоком прямо под рясы обеих почтенных служительниц, отчего те замерли на миг – и дружно упали на пол, простирая руки вперед, и не смея даже голов поднять.
– Убереги и сжалься, Всесветлая – зашептала настоятельница, крепко жмурясь – Убереги и сжалься....
Кукловод, обряженный в какую-то чёрную хламиду, без рукавов, но с капюшоном, слабо усмехнулся.
– Поднимитесь уж, дамы. Должен же я разъяснить, чего от вас требуют.
Верховная жрица мучительно громко икнула. Потянулась по полу руками, и села, не смея глядеть на Хранителя прямо. Настоятельница, умудряясь сохранять прямую спину, повторила манёвр – и застыла, сложив руки пред грудью в жесте смирённого ожидания.
И вот в этом-то положении коленопреклоненном, обе дамы и увидели стоящую рядом с посланцем богов девочку.
Кукловод посмотрел на малышку сверху спокойно. И разжал пальцы, что сжимали детские пальчики осторожно.
– Беречь и воспитывать прилежно – настоятельница вздрогнула, глядя неотрывно на руки девочки. От самых кончиков пальцев, и до плечей, эти детские ручонки испрещены затейливой ржавой вязью неизвестных то ли рун, то ли просто хитрых завитков.
Линнские узоры. Линнские дитя. Прекрасное и мерзкое создание, ребёнок проклятого мертвого племени, что было изничтожено, словно страшная болезнь.
– Руки прятать. Никогда и никому не рассказывать. И воспитывать, как дитя Признанных Рас. Все поняли?
Верховная жрица, без всякого смысла в глазах и в лице, кивнула, словно игрушечный болванчик. И склонилась в диковинном поклоне, ибо так и продолжила сидеть на коленях.
Кукловод наклонился к малютке, и поцеловал её в лоб. Та прикрыла глаза, улыбнулась робко – и пошла смело и ровно к новообретенным воспитательницам.
Настоятельницах монастыря, со священным ужасом глядя на прекрасное дитя, не вымолвила ни единого слова. Лишь сглотнула судорожно, силясь не смотреть в сторону облаченной в причудливую тёмную рясу фигуру.
Кукловод улыбнулся молчаливо. И истаял в свете дрожащих, оплывающих свечей, беззвучно и бесследно.
