Текст книги "Университет Трех Виселиц (СИ)"
Автор книги: Валерия Лис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
Лис Валерия
Университет Трех Виселиц
Пролог.
– Уронишь же!
– Не уроню, она легкая. Тощая прям, ребра торчат.
– Ну так когда прислугу кормили истово?
– Хорош разглагольствовать, прислуга, нести-то куда?
– Ты ж вроде хромой, а не слепой. Вон же, видишь? "Университет".
Университет Трех Виселиц.
Часть первая. Смена Караула.
– Смеркалось... Тьфу! Нет, «тьфу» не пишите. И про смеркалось тоже не пишите.
– Так а че писать-то, госпожа Ум...гм,ээээ, госпожа Тьирра?
– Умолкните, Венлей, и не имейте привычки дурной преподавателя перебивать. Светало.
– То есть?
– То есть, пишем – светало! Где витаете, Венлей? Умолкните и пишите!
Госпожа Тьирра, преподаватель искусной словесности, и спецкурса "Вещества", широко известная в кругах адептов-висельников, как Умолкни, с не менее знаменитым прищуром оббежала глазами аудиторию, в поисках самых смелых насчет списать. Постучала по ладони мундштуком, и снова сощурилась шпионски.
Списывать пока толком и нечего было, потому что пребывала госпожа, в прошлом самая известная на Всемирье отравительница, в легкой рассеянности. Что вообще было дело неслыханное. Отравители редко позволят себе рассеянность, как известно, в виду суровой профессиональной необходимости, и мадам Тьирра была лучшей из лучших в свои золотые годы. А мастерство, как всеобщеизвестно, не пропьешь, и в землю не закопаешь темной ночь. Пусть даже в случае, если пришлось, на благо собственному здоровью, перейти из области практики в область теории.
Что и произошло в один прекрасный день с Умолкни. Аккурат после вынесения ей приговора о заключении пожизненном, без права на помилование.
За уморение семидесяти мужей.
Права, не все семьдесят этих мужей были мужьями непосредственно самой мадам. Были среди них и мужья совершенно посторонние. Но всех навесили мадам, как родных и законных.
Ввиду этого прискорбного факта судебной неразборчивости, теперь госпожа Тьирра, по ряду причин, вместо того, чтоб заболтаться в петле, болталась по аудиториям нашей альма-матер, и изводила нас пространными текстами в часы, отведенные по изящную словесность.
Я не то, чтоб была против изящной словесности. Однако же слово "светало" за это время можно уже семь раз написать справа-налево – и обратно. Как, впрочем, и "смеркалось".
Но, с другой стороны, Умолкни вполне можно было и понять, и в положение ее войти. Поскольку ну не каждый день в наше столь неоднозначное заведение учебное присылают не просто смену внезапно скончавшегося, скажем, коменданта общежития, или преподавателя по морокам, что случалось, что уж тут скрывать. Ни больше, ни меньше, как сам ректор новый пребывал сегодня, хоть и без помпы, но состав преподавательский наш с раннего утра словно сговорился вести себя туманно и невразумительно.
– Занимался закат.
– Может, рассвет?
– Вот получите диплом, пройдете практику, и, ежели останетесь живы и в здравом уме, добьетесь места в преподавании – вот и будете тогда решать, рассвет или закат, Венлей! – Умолкни погрызла мундштук задумчиво – Может, и рассвет. Но, слова про диплом я назад не беру, Венлей, вам еще гранит науки грызть и грызть. Молча, и преподавателя не перебивая, я подчеркиваю. Занимался рассвет!
Предчувствуя, что в скором времени, при таких темпах, мы очень логично вернемся к первопоследовавшим сумеркам и закату, я погрызла в бессилии самописное перо.
Новый ректор был непонятно, кто такой. То есть, буквально, никто толком не мог сказать, кто он есть. Человек? Оборотень? Эльф? Хотя эльф, конечно, вряд ли, эльфы со своими убийцами, отступниками и потенциальными висельниками разбирались сами, и в амнистирующем в некой степени заведении нашем не нуждались никогда. Разве что по причине страстного и полностью личного желания вкусить жизни непресной. У нас тут о пресности порой мечтаешь – ан– никак.
Это было просто из рук вон никуда не годится. И дело было даже и не в пустом любопытстве.
Говорят, что перемены – это всегда к лучшему.
И вполне возможно, что так же оно и есть, статистики на этот счет вроде бы никто к утверждению не прилагает в опровержение.
Но только не под сень наших стен. Здесь, так уж повелось, перемены всегда были предвестниками грядущих событий малоприятных.
А тут не просто перемена, тут сам ректор!
Говорят, что последняя смена руководства настолько высокого, случившаяся десять лет назад, привела к тому, что корпус фаворитов в рекордные сроки полег в руинах. И восстанавливать его пришлось силами не только государственной казны, но и рук адептов. Словно мало нам тут доводится хлебнуть и без строительных повинностей.
Прошлый ректор был подозреваем в миру очень сильно, в запрещенном колдовстве. Чернокнижником, в общем, вполне мог оказаться, если бы суду дали ход. С той лишь разницей, что безродные чернокнижники помирали мгновенно и без особенных разбирательств, а господин Мариус, мир его праху, был особой титулованной. И Его Величество, как, впрочем, и всегда, в вопросах столь деликатных, обратился к своему тайному каземату, то есть – к нам. И усадил господина Мариуса аккурат в ректорское кресло своего славного Университета.
Господин Мариус смирно нес бремя это пару недель. А потом, одной теплой весенней ночь, корпус фаворитов, предварительно содрогнувшись положенное количество раз, рассыпался на глазах смиренных и озябших несколько студентов в исподнем, успевших стройными рядами корпус покинуть своевременно.
В зале танцев, точнее, бывшей зале танцев, обнаружен был и сам ректор, в потрепанных диковинных одеждах, и с мертвым гусем в скрюченных судорожно пальцах. Говорили так же, что полы залы измалеваны были зловещего вида пентаграммами, но тут не исключена некоторая литературность пересказа, с отрывом от оригинала и действительности.
Поразив всю Империю, ректор оказался живучее своего пернатого компаньона. Пролежав в горячке половину семестра, он вернулся к обязанностям своим, финансово поучаствовал в восстановлении прибежища фаворитов, и от одежд своих причудливых избавился, судя по тому, что болезненно– любопытный сторож обнаружил их в баке для отходов при курсе "Вещества".
Я в стены Университета попала уже после вышеозначенных событий, корпус восстанавливать чести не имела. И очень надеялась всегда, что господин Мариус взялся за ум основательно, науки черные отринул, и разрушать тут никаких строений хозяйственных более не станет.
Разрушать, конечно, больше ничего не разрушил, оправдав все мои личные тайные надежды. Но жизненный путь свой завершил нетривиально, напомнив всем без исключения, в чем его так настойчиво и небезосновательно подозревали, запровторивая в висельное ректорское кресло. А именно, однажды утром кастелян, забежав в храм Светлой Богини спозаранку по своим каким-то нуждам религиозным, обнаружил милейшего нашего господина Мариуса. Тот возлежал непринужденно на алтаре Богини, что, в общем-то, не приветствовалось широкой общественностью. Лицо ректора было умиротворенно и улыбчиво. Одежды самые приличные. И меч исполинский торчал из груди таким образом, что как вроде бы так и был там всегда, и даже мешать преподаванию и руководству не должен.
Но помешал необратимо.
И, в результате, мы сообща теперь ожидали, с тоской выглядывая по окнам, кто куда, явления нового нашего заправителя и властелина жизней и умов.
Не имея желания таскать строительный мусор и скрести полы ночами, ожидали мы этого прибытия с затаенным ужасом. И, разумеется, унылым смирением загодя – потому как смирение у нас есть главный предмет изучения и познания. С первого курса и до последнего вздоха, как принято говорить в этих стенах.
– Госпожа Монгрен, извольте мне ответить, чем вы заняты столь важным? Может, нам всем следует заняться именно этим, а не искусной словесностью?
Умолкни нависла на моим столом, как карающий меч. Опять я про мечи, что за день такой сегодня? Это все ректора эти, мир им во всех состояниях телесных и душевных.
– Я размышляла над правильностью написания, госпожа Тьирра.
– Над правильностью написания какого именно слова, адептка? – Умолкни засверлила мой нос торжествующим взглядом. Уже, очевидно, прикидывая, как я буду славно драить колбы после занятий на кафедре тайного сыска и шпионства.
Однако же не успела мадам Тьирра сообщить мне об этих радужных перспективах, как в аудитории заунывно взвыла сирена общего сбора.
– Явился – дружно вздохнула аудитория, не тая совершенно отсутствия энтузиазма по этому поводу.
Мадам даже не стала делать замечаний и грозить всем визгливо штрафными работами – до того солидарна была с этим вздохом тоскливым. Про меня даже позабыла.
Не толпясь, и без воплей радости, мы обреченно поплелись к дверям, мрачностью хода напоминая какой-то тюремный выгул общий.
В зале церемоний главного корпуса на удивление быстро стало яблоку негде упасть. И вздохнуть полной грудью затруднительно – это тоже стало очень быстро.
Мне оттоптали ноги мгновенно, стоило только в двери протиснуться.
Ругаясь тихонько под нос, я попыталась было втиснуться еще дальше, чтоб следующие втискивающиеся не тыкали в меня локтями – но не тут-то было.
Борясь с безумием толпы, я боднула ближайшую спину. Спина ответила мне молчанием и равнодушием.
– Монгрен – прошипели мне в мо собственную спину – уснула, а?!
И в мгновение ока ноги мои оторвались от твердой земли, и меня потянуло неумолимо вперед, словно в воронку живого водоворота.
Сопения и возмущения проплывали мимо моих ушей, как шум воды, очень натурально получилось лавировать.
Права, существовала вероятность, что могут и удушить так, поэтому я задергалась изо всех своих невеликих, в общем-то, сил.
– Монгрен, я тебя сейчас укушу – сообщил мне плотоядно вездесущий Венлей, оказываясь тут же, у моего правого уха где-то, в которое он так жарко и предупредил о вредительстве вероятном.
– Пойди ты к демонам – пропыхтела я, танцевально дрыгая плечами, и пытаясь вытоптать себе таким образом место по солнцем.
– Вон, давай пробиваться к выходу боковому, туда народ не ломится, хоть подышать можно будет, пока слушаем ректора нового – продолжил горячо дышать мне в шею Венлей.
Я туманно помычала что-то в знак согласия. У бокового выхода и в самом деле был какой-то крохотный благословенный просвет, и адепты не тряслись там бурчащим и возмущенным холодцом, едва ли не на головах друг у друга стоя.
Венлей забодал меня в спину яростно, как и положено оборотню молодому, с силами, но не чрезмерно. Я гребла руками, как могла, шевеля где-то там внизу ногами, по виду которых начала уже скучать, они же мне родные, как-никак.
Совместными усилиями мы с оборотнем догребли-таки до оазиса мира около бокового выхода.
И вот тут сразу же почти стало ясно, с чего это там было так свободно.
Боковые двери с мрачным и одновременно каким-то всеобщим брезгливым видом подпирали наши маги шестого курса. Выпускники, с магическим даром, преотвратная комбинация.
Я прокляла мысленно Венлея, и его идеи гениальные. Но было это уже несколько запоздало, потому что Эльмар Роррей, староста шестого курса, и редкостная гадина заодно, уставился тут же ну вот прямо на меня.
По причинам, мне никогда не озвучиваемым, Роррей питал по отношении ко мне особенное отвращение. Разумеется, я уже давно отвечала ему пылкой взаимность, но я – то не была магом, полукровкой демона Хаоса, и здоровенной верстой с никудышними манерами? Не была. А вот Роррей – тот очень даже был. Так что ему моя ненависть – что гусю вода, а вот я его неприятие моей персоны ощущала всегда очень явственно. По причинам вполне понятным, если вспомнить его габариты и навыки практической магии.
Губы его закривились выразительно, и я сразу поняла, и аже словно расслышала, как он цеит раскатисто "Монгррррррреееееен". В общем гудении адептском этого, разумеется, разобрать было некак, но за три года обучения в этих стенах, и с этим нелюдем, я уже распрекрасно читала по губам, и в особенности – по его.
Отступать было некуда, физически невозможно, и даже, пожалуй, опасно для здоровья. Но и оставаться на месте – чревато, Роррей смотрел на меня заворожено, словно голодный удав, и я даже прикинуть мысленно боялась, какие очередные гадости он сейчас мечтательно измышляет.
Пригнувшись на всякий случай, начала прорываться в отчаянии к спасительному выходу. Подумаешь, выплюнет меня в коридор, обойду – и снова через парадный протиснусь. Ну, не увижу я сразу, как выглядит наш ректор новый, подумаешь. Все равно ж рано или поздно повстречаемся. Куда отсюда деться? Никуда.
С этими ободряющими мыслями я едва ли не поползла до бокового выхода, панически осязая взоры Роррея с тылов. Колдовать на общих сборах строго запрещено, так что хоть тут особа моя была покамест для него неприкосновенна. Извернувшись кое-как оглянуться на Эльмаровску физиономии, я улыбнулась ему ласково, как могла, и пихнула кулаком какую-то белокурую дылду, у самых верей. Та ответила мне возмущением праведным, и пихнула меня в ответ с азартом, от чего я, расслабив конечности и мысли, пробкой вылетела в приоткрытые удачно двери, и брякнулась на коридорный пол.
И уткнулась в чьи-то сапоги, явственно дорогие, даже с такого ракурса и положения, невыгодного для оценки.
Сапоги переступили на месте, чуть отодвигаясь вежливо от моего носа.
– Сударыня, вам плохо? – без особенных эмоций и цветов вопросили сверху, и сразу же вслед за вопросом этим вежливым, меня аккуратно взяли под руки, и поняли на ноги.
Я глупо поморгала, поднимаясь испуганно глазами по несколько чрезмерно длинным для человека ногам, споткнувшись об удивительно лаконичный камзол, больше смахивающий на куртку, и уперевшись, наконец, куда-то в район груди этого любезного господин взглядом.
– Сударыня? – уже с легким оттенком вопроса повторил он откуда-то сверху.
Сударыней меня никогда не называли. Ни в жизнь, клянусь. Поэтому я даже несколько оробела от этого обращения, замешкавшись с вразумительным ответом.
Но, если в коридорах нашего славного заведения, ты шлепнулся на пол, а тебя подняли аккуратно, и не залепили хорошего подзатыльника в воспитательных целях – как минимум, вежливо будет ответить на вопрос, коль он был задан.
И я подняла глаза, собираясь примерно заверить в своем отличном самочувствии.
Крепкий, чуть тяжеловатый подбородок, сизый от проступившей щетины, рот очень мужской, как и хищный немного нос....разноцветные глаза, и удивительный для мужчины разлет бровей. И под тем глазом, что зеленый, родинка.
А в следующее мгновение в голове моей что-то слепяще, оглушительно завизжало – и лопнуло. Я покачнулась, заваливаясь прямо на него, словно у меня сломались сей час же колени, и успела лишь понять, что он точно, всенепременно оборотень, иначе и быть не может.
Лазарет наш определяется очень легко, даже если ты лежишь с закрытыми глазами и в полной тишине.
По запаху.
Все эти лекарства, припарки, травяные экстракты, в невиданном количестве тут всюду стоящие и налитые, врываются в твой нос какофонией запахов, как племя беглых орков в спящую мирно деревню, с улюлюканьем и факелами.
Так уж повелось, что специфика обучения местного, обязывала наших медиков быть готовыми к чему угодно – и в любую секунду. И найти на тутошних полках можно было чего угодно, для врачевания едва ли не предсмертных состояний. Лекарства на разнообразный вкус, и тяжесть хвори.
Я, сморщив нос, попыталась было дышать через рот – но не успела спасти положение, и чихнула оглушительно. И раскрыла глаза, уставившись в белый-белый потолок.
Известная практика: если в лазарете молча лежать и таращиться в никуда, в очень скором времени над головой твоей зависнет суровая лекарица, и начнет изводить тебя неуместными и смущающими вопросами. Не крутит ли живот, нет ли желания избавить свой желудок от завтрака? Родители не сумасшедшие ли? Не беременна ли ты, часом, или, может, наведывалась на кафедру мадам Тьирры под покровом ночи, и чего там опробовала с полки "для видений живых и красочных"? Прищелкивая перед глазами пальцами крайне раздражающе.
Я в мыслях своих уже изготовилась к этой экзекуции унизительной, как неожиданно очень надо мной появилось, да, лицо, но не лекарицы в этом вот...кокошнике крылатом, что они сплошь все носят, а мужчины.
Того самого, да.
Я уставилась прямо в два разноколерных глаза, и ответы на вопросы медицинского характера изготовленные, тут же благополучно из головы улетучились.
– Не мутит? – вежливо шевельнулись его губы, привлекая мое несколько нездоровое внимание.
Я помотала растерянно головой, не совсем ее успев понять, на самом ли деле меня не мутит?
– Сударыня...Ива, лекарь этого гостеприимного заведения, что оказывала вам помощь, заверила меня, что вы точно не немая. Она так и сказала – он немного округлил глаза, и гундосо пробубнел – Немая? Ива? Светлые боги, если б так!
– Мадам Лесли – хрипло прокаркала я, чувствуя в горле почти скрежет – милейшая женщина, и у вас отменно ее получилось изобразить.
Мутить меня на самом деле не мутило. Но вот было что-то такое...чужое и лишнее в моей голове, звенящее где-то глубоко и настырно, как сильно натянутая струна. Я попыталась головой помотать, в меру сил и возможностей, но зудение никуда не делось.
Он прижал мое плечо, несколько чрезмерно горячей рукой, посильнее к кушетке.
– О, нет, сударыня. Окажите милость, лежите смирно.
Голос его, тон, манера говорить и смотреть из-под ресниц – от всего этого гудение в голове у меня разрослось, словно изнутри что-то шептало мне сотни неразборчивых слов.
Силясь разобрать то ли эти шепоты, то ли свое собственные ощущения, я схватилась за голову.
Он глядел на меня внимательно и молча. И, что странно, не казался удивленным или озадаченным таким странным поведением неизвестной девицы, вывалившейся ему по ноги нынче днем.
– Гул в голове? – тихо спросил, продолжая на меня глядеть уже как-то напряженно и испытывающе. Настырно.
Признаться откровенно, я несколько испугалась и вопросов, и взглядов. И ерзнула неловко плечом из-под его пальцев, как смогла.
Забренчав посудинами и стеклом пробирок, мадам Лесли сообщила о своем присутствии очень громко. И, вслед за бренчанием инвентаря медицинского, явилась собственной персоной. И уставилась на меня тут же грозно.
Я поглядела в ее утиные черты, и поспешно выпалила:
– Никак нет, не беременна.
– Рада слышать, Монгрен, рада слышать. Живот?
– Не крутит – обреченно ответила я, понимая, что опроса по всей строгости не избежать.
– Мадам Лесли – мягко сообщил оттиснутый роскошными формами мадам от меня мой невольный визави – у вашей пациентки ментальная заглушка отошла.
Ментальная заглушка? Какая такая...заглушка? И куда она отошла? А главное – откуда взялась, то бишь, пришла вообще?
– Имеется у вас толковый менталист? -Мадам Лесли, к моему несказанному удивлению, если не больше, ни слова против не сказала. Не разразилась драматически речью о том, что медицинское образование тут только у нее, между прочим, в наличии, и диагнозы ставить она как-нибудь осилит без посторонней неквалифицированной помощи. И что работать в такой обстановке некомпетентности и глупейших предположений непрофессиональных она просто не может. И так далее, и тому подобное.
Ничего этого не возопив патетически, тряся указательным пальцем у всех перед носом, она лишь молча оглядела меня с подозрением – и удалилась сию же минуту.
– Кто вы? – забыв в потрясении такой невидалью, как молчащая мадам Лесли, о правилах хорошего тона, понятиях уместности и допустимости, я во все глаза рассматривала его странное лицо, махнув уже рукой на хор в моей голове.
Он помедлил мгновение.
– Я ваш новый ректор, госпожа Монтгрен.
Хорошо бы, чтоб день этот сейчас прямо и закончился, думалось мне, покуда я старалась не таращиться на новое руководство слишком уж пристально.
Ректор. Как, скажите на милость, он мог быть ректором?
Покойный господин Мариус был в почтенных годах, цветущий мужчина, совершенно и полностью человек. Росту среднего, и не то, чтоб строен, зато обаятелен и всегда почти весел. Пока не проткнулся в каких-то целях тем мечом прямо на алтаре, прости, Светлая – он был воплощением респектабельности и скромной власти.
Преемник его внушал чувства какие угодно, но лично у меня до ассоциаций с респектабельностью во плоти, например, пока дело не дошло.
Он был...жилистый. Худощавый и жилистый, весь какой-то длинный и, казалось, лишенный некоторых костей, что есть в наличии в теле человеческом. И оттого столь нелюдски, пугающе плавный. Его разноцветные глаза, зеленый и какой-то...змеино-желтый, казалось, приподнимались к вискам, словно кто-то невидимый тянул все время его сзади за волосы над ушами. А ресницы, вроде бы и вполне обычные, у этих вытянутых вверх внешних уголков, внезапно пушились, и путались даже, настолько длинными были. Несомненно, эта....избирательная длина глаза его только красила. Что для ректора такого Университета, как наш, казалось лишним и даже немного неприличным.
Темно-русые волосы, собранные в небрежную острую косу. И, опять-таки, неуместно лилейная кожа.
Все в чертах его лица было...длинновато, несколько вытянуто, и слишком симметрично.
Оборотень. Чистокровный, истинный. Выносливый и сильный зверь.
За какие прегрешения одарен он званием ректора Университета Трех Виселиц? Какие проступки искупает?
И какая ипостась, любопытно? Кто он? Волк? Рысь?
– Адептка Монгрен, вам лучше? – плоским голосом спросила предполагаемая рысь. Или волк.
– Ыгм...эммм, эээээ..да, господин ректор – промычала я так, словно у меня тоже была ипостась, мычащая.
Он оглянулся через плечо.
– На каком вы курсе?
– Заканчиваю третий, господин ректор. Кураторы и сопроводители, тайный сыск.
Он кивнул, на меня не глядя, и отвернулся опять к дверям, ожидая менталиста, судя по всему.
Толковый менталист у нас, разумеется, был. Лорд Флинмейрер, архимаг, человек, бывший дворцовый менталист, и приближенный советника Его Величества.
Причина появления его в нашем Университете таилась за пресловутыми семью печатями.
Но, разумеется, версии имелись самые разнообразные, фаворитом среди которых была история о том, как магистр, впав в транс, лишил некого дорогого гостя, и по совместительству – эльфийского шпиона, одним махом и разума, и памяти. И оставил, от приятного во многих отношениях элегантного дипломата светлых, только смеющуюся беспрестанно куклу, пускающую слюни, не умеющую связно говорить, и пользоваться столовыми приборами.
Права это была, или нет – сказать затруднительно. Но вескость проступка сомнений не вызывала, ибо такого уровня магам прощалось в принципе очень многое.
На беду мою, столь высокого уровня маг, был нынче куратором шестого курса. И, явившись сюда, лорд Флинмейрер всенепременно должен будет приволочь еще и кого-нибудь из своих птенцов, то бишь, курируемых адептов. Выпускники всегда курируют лазарет, готовясь к практике. А значит, вполне существует вероятность...
– Монгрен – ответила тут же Вселенная моим печальным мыслям голосом Роррея.
Я тут же позорно и трусливо закрыла в поспешности глаза, и засопела.
Роррея таким макаром было не провести. Но в присутствии куратора и ректора он все ж сдержал свои антипатии, и умолк на время.
Чуть-чуть разожмурившись, я осмотрела всех сквозь ресницы.
Магистр Флинмейрер скосил на меня глаза, и чуть заметно улыбнулся.
Черноволосый и сероглазый, в меру высокий и крепкий, он был удивительно добродушен. И с образом ослепленного собственными силами безумца ну никак не вязался. И сейчас, когда он молча слушал четкое и лаконичное описание произошедшего из уст нового ректора, весь облик его дышал покоем и уверенность.
– Роррей, проверь уровень отторжения и тип заглушки – буднично велел он, глянув на меня еще раз.
Мне больше всего в мире захотелось спрыгнуть с кушетки тотчас же, и завопить истерически, мотая головой, руками, и ногами. Лучше пусть в голове гудит, милостивые боги, а пусть даже псалмы поют – но только не Роррей.
Ректор, поглядев прямо на меня, словно собрался что-то сказать – но тут же передумал, и вернулся к прерванной беседе.
А Роррей, с выражением лица чрезвычайно странным, шагнул ко мне настолько близко, что, будь у меня шерсть – сейчас бы она непременно встала дыбом.
– Успокойся, Монгрен – отнюдь не успокаивающе прошипел Эльмар, и руки прямо к вороту моему протянул, прямо к вороту форменной туники.
Я округлила было глаза и рот, собираясь все-таки вопить, как он, сцепив зверски зубы, резко наклонился – и уперся лбом мне в лоб. И в глаза уставился.
Горячая рука легла мне аккурат по ключицы, согревая кожу непривычно.
Мигнул, задев ресницами мои, и задержал зачем-то дыхание.
Я поспешно закрыла глаза.
Что, в сущности, я знала о Роррее?
Проживала в Империи одна прелестная дама. Мадам Еванжелина Роррей, урожденная Анжу. Нраву и манер очаровательных, мать семейства, жена, и верная фрейлина имперской Королевы. И все в мадам Роррей было отменно и превосходно, если только не помнить, что в роду этой достойной женщины были мавки.
Кровь речных дев, бурля в жилах мадам Роррей, вынудила лорда Роррея, ее весьма и весьма терпеливого в своем смирении и покорности судьбе мужа, пройти через многое. Не имела мадам сил, что, в общем-то, совершенно неудивительно, совладать с собственной природой. И потому в семействе этом благородном было восемь детей, из которых, гм, только один всего лишь, как говорит молва, был исконно урожденный Роррей. Имел все фамильные черты лордовы, характер и склонности.
И вовсе не он сейчас елозил рукой где-то у меня за воротом.
Высокий, пронзительно зеленоглазый и черноволосый, Роррей, не будь он таким мерзким типом, вполне мог бы претендовать на роль героя моих девичьих грез. Признаться откровенно, едва только попав в Университет и увидев его впервые, я была, в силу нежности лет, до того ошеломлена, что, помнится, растянулась в коридоре, не узрев вовремя какую-то дверь, ослепленная его ликом.
Никто и никогда не скрывал, что частичная принадлежность Роррея к демонам Хаоса по кровному батюшке, что лордом Рорреем отнюдь не был – это не есть секрет совершенно, ни для кого. Слишком красноречива была Эльмарова внешность, слишком кипучая, горящая магия выплескивалась в нем через край.
На курсе магов вообще было очень мало личностей происхождения неблагородного, но даже среди этого сборища голубых кровей Роррей считался самородком, сияя и своими недюжинными способностями, и демонической статью.
Сложись его судьба самую малость иначе – Роррей всенепременно заблистал бы и при дворе, рядом со своими сиятельными матушкой и названным отцом, никогда не позволявшим прилюдно в его отцовстве сомневаться. Однако же в один прекрасный день, ставший впоследствии не столь уж прекрасный лично для Роррея, кровь родного родителя явила миру свой непростой характер. И, услышав случайно от некого праздного господина в чинах, посетившего их гостеприимный дом, нелицеприятные намеки на образ жизни и огрехи поведения его матери, Роррей, впав впервые в жизни в боевой транс демонов Хаоса, оторвал шутя господину руку. Насовсем оторвал, окончательно.
Море крови, оторванная голыми руками чиновья конечность, и способность к боевому трансу водворили обожаемого мальчика мадам Роррей в стены нашего заведения в сроки самые краткие, по знакомству, так сказать. С целью замять скандал, предоставить полудемону пресловутый второй шанс, и вероятность в один прекрасный день вернуться в ряды приличных членов общества, никому рук не отрывающих.
Где он и изводил меня непрестанно, вот уже три года.
– Меморити, отслоение незначительное – пробубнел отчего-то слишком уж мрачно Эльмир, и потряс зачем-то рукой, отняв, наконец, конечность от моей кожи.
– Незначительное – это какое? – преувеличенно закруглил серые глаза магистр, и перед носом Роррея оказалась его длань со сведенными в щепоть двумя пальцами – Вот на столечко? Или больше?
Я пожевала губу, но не удержалась – фыркнула.
Роррей покорно вздохнул, скосив на меня глаза страшно, и заученно проговорил:
– Отслоение ментальной заглушки является незначительным в той степени, которая позволяет ментальной конструкции выполнять свои функции изначальные. Но при этом объект – это я, видать, объект – может быть повержен воздействию визуальных помех. Или, как вариант, звуковых галлюцинаций.
Все тут же уставились на меня.
– Визуальных помех? – осторожно испросила я – это, к примеру, если я вдруг у кого-нибудь внезапно увижу рога средь бела дня?
– Смотря по тому – у кого именно увидишь – мирно ответил лорд Флинмейрер, а Роррей запылал почему-то ушами – на рога я бы особенно не полагался в самодиагностировании визуальных помех, всякое бывает.
– Гул в голове все еще слышите, адептка? – сухо вмешался ректор, глядя куда-то мне за плечо.
– Слышу – печально согласилась я, таращась на сапоги всех присутствующих.
Магистр пожал плечами.
– Можно, разумеется, наложить повторно. Но – он веско постучал пальцем по кушетке – не исключено, что объем запираемой памяти в результате изменится. Что-то забудет, что-то вспомнит...
Ректор, не меняясь в лице, кивнул.
– Адептка, шум вам сейчас очень мешает?
В данный конкретный момент мне очень мешали Эльмаровы косые взгляды угрожающие, но говорить это я не сочла уместным.
– Мешает, господин ректор, но не так, как... – я замялась, не зная, как обозначить ту стадию мешания мне шума, когда я брякнулась к ректорским ногам от этих помех.
– Тогда побудьте пока в лазарете, под надзором – он оглядел магов разной степени могущества – этого молодого человека. Наблюдать час, если состояние не измениться – отправьте пока в общежитие. Последующие рекомендации и распоряжения чуть позже.
Молодой человек своим выражением лица никак не показал, что тут же уже придумал, каким пыткам подвергнет болезную адептку, покуда будет за ней надзирать. Но куратор Роррея, прекрасно осведомленный о садистских наклонностях своего отличника, показал ему внушительно кулак украдкой.
Ректор кулак прекрасно рассмотрел.
– Отвечаете за адептку головой – вкрадчиво и очень по-ректорски добавил он, и грозно на меня почему-то взглянул.
Эльмар явил собой зрелище смирения и ответственности, меня лично ничуть не убедившее и не успокоившее.
Пощупав с задумчивым видом мой пульс, магистр Флинмейрер кивнул каким-то своим мыслям, еще раз грозно сощурился на Роррея, и покинул лазарет в сопровождении нашего нового бесстрастного главы.
Мадам Лесли, погремев яростно своей стеклянной утварь, смерила меня оценивающим взором – и скривилась, как обычно.
– Малохольная – поставила свой собственный диагноз, и глянула с прищуром в сторону Эльмара.
– Никак нет, не беременный – серьезно ответил на взоры мадам этот паяц.
