Текст книги "Университет Трех Виселиц (СИ)"
Автор книги: Валерия Лис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
Когда же из-под сомкнутых век Ивы Монгрен потекла самая натуральная кровь – Сириус вздрогнул. А когда её наставник и трепетный опекун, его соплеменник, опоивший спящего в летаргической паутине некроманта собственной кровью, внезапно рухнул на пол, как подкошенный – Мара уже всерьёз разозлился. На бессилие, на глупые жертвы, на мир, на жизнь...
Останки магистра Литанского содрогнулись – и закашляли какой-то чёрной дрянью, смахивающую на жидкую грязь.
И Сириус, и все присутствующие, что уж скрывать, остолбенели. Потому как спящий мэтр уже давно и прочно не изволил не то, что кашлять – дышать.
А мэтр Лиотанский выплюнул очередную порцию жижи на пол, удивительным образом вывернув шею. И открыл глаза.
– Вот так вернёшься с того света – а воды-то и некому подать – сипло, неузнаваемо прокаркал недавний покойник, бряцнув негромко своими оковами, откуда только и сил взял?
Не чуя ног, оборотень шагнул вплотную к ложу, где изволил жаловаться на жажду вроде бы уже почти что отошедший в мир иной некромант.
– Лиотанский, это ты? – каким-то по девчачьи-тонким голосом неверяще просвистел, а в носу неистово закрутило и защипало, да так, что пришлось заморгать с силой, и стиснуть судорожно пальцы рук.
– А ты кого тут ожидал, подле ложа моего-то, встретить? Молодую да спелую оборотницу? – просипел в ответ Лиотанский, неверным, дрожащим голосом, и воспалённые, загноившиеся глаза его замерцали самыми настоящими, ейБогу, вот слезами.
Мара пошатнулся – и сел на пол. Хватая воздух приоткрытым в обалдении ртом, он заозирался по сторонам с видом настолько растерянным, что можно было усомниться, глядя на оборотня со стороны, в его полной вменяемости.
Магистр Самавиэлия прекратил утробно гудеть и светиться. Умолк, повременил мгновение – и открыл тяжко глаза, моргая часто-часто.
Лежащий ничком ректор Трех Виселиц, к которому собравшиеся успели только было кинуться, однако не успели поднять его окончательно с полу, низко застонал – и грузно перевернулся на спину, явив всем опешившим участникам вызволительной операции разбитый нос и распахнутые разноцветные глаза, осмысленные весьма себе вполне.
Оборотень пошарил руками по полу бессмысленно, словно в каким-то тщетном поиске. И уставился в потолок задумчиво.
– Вы там живой?– вопросил все тем же каркающим голосом некромант, сам пребывая в удивительно оживленном виде, как для своего состояния и ситуации – Я дико извиняюсь, что так варварски, значит, вас утянул за собой, но обстоятельства того требовали.
Милорд Сантаррий утёр кровь из-под носу, хмыкнул, и помахал расслабленно ею же в воздухе, словно победным стягом, обагрённым кровью поверженных врагов.
– Я вам, господин Лиотанский, только признателен. Ведь едва успели. Почти ушла. Пусть теперь поспит, ей отдых нужен. Главное – живая.
– Кхм-кхм – громогласно откашлялся архимаг-менталист, тяжело поднимаясь с полу, и отряхивая мантию – Вот прямо даже и не знаю, что говорить, магистр Лиотанский. Уже не чаял вообще отбеседовать с вами, так что не подготовился. Как вы?
– Потрясён – прошамкал упомянутый магистр, все тем же скрипящим голосом – Поражён, что не постыдились упыря ребёнку отдавать, тьфу, то есть, упырю ребёнка! Ну и признателен, конечно, чего уж там говорить. Но потрясён все ж поболее.
Если судить по лицу мэтра Самавиэлии, ставшему враз утомленно-смирённым, в точности такого вот ответа от спасённого из лап безумия и страшной смерти неблагодарного труповода он и ожидал. И возмущён им ничуть не был, совершенно. Скорее, уважаемый мэтр вполне оправдал все ожидания своего коллеги и вечного оппонента.
– А я только было хотел высказать вам, магистр, свою несказанную радость по поводу вашего возвращения в наш бренный мир! – вступил в партию вампир, складывая руки на груди – Но теперь вынужден поинтересоваться насчёт того, что, прошу прощения, а кто это тут вам упырь?
– Я вообще-то о себе говорил, рыжая нечисть – ласково прокаркал некромант в ответ, ничуть не смутившись – И тоже рад тебя видеть, хоть и изумлён этим фактом сверх всякой меры. Только у меня вопрос. А Его Величество тут ли?
– Да – чуть хрипло ответствовал Его Величество, ступая ближе к ложу магистра.
В наступившем молчании мэтр как-то уж преувеличенно залихватски крякнул.
– Вы б ещё господина Лея приволокли сюда, честное слово.
– Вы себе не представляете, мэтр Лиотанский, что я вам сейчас скажу – вежливо сообщил из дальнего угла приснопомянутый господин посол, тоже ни капельки не смутившись тому, как именно так случилось, что о нем вдруг заговорили.
– Гляжу, в сборе почти все – протянул мэтр Лиотанский, хмыкнув сипло – Ну так освобождайте уже меня из кандалов-то, они тяжеленные жутко! И несите уже куда-то, где в наличии яства и женская забота. И влюблённых наших же нужно определить на отдых, дети, чай, заслужили, негоже их тут держать.
Это было невозможно. Просто невозможно.
Но Диан Лиотанский вновь был жив. И разумен. Определенно и точно прежний мэтр, хоть и сильно смахивающий на выкопанного для некромантских нужд несвежего уже давно покойника.
Есть такая вероятность, что именно эта мысль, в той или иной вольной форме изложения, главенствовала в умах всех явившихся наново во дворец.
И царила бы она там куда дольше, если бы в только в Утреннем зале, мимо которого спасительная процессия, во главе с Его Величеством, изволила проследовать было, не обнаружились неожиданные новые действующие лица.
Владыка всего лишь мимолетно мазнул взором в распахнутые двери, походя мимо – и застыл на месте, словно вдруг увяз по колени в болотной топи.
Едва не врезавшийся в столбом стоящего Повелителя вампир изогнул было брови в недоумении, но повернулся в сторону пристального, безотрывного взгляда Его Величества – и тоже несколько одеревенел, не успев никоим образом выразить ни вопроса, ни протеста.
– Прошу прощения.... – начал было без особой деликатности уточнять, за чем суд-дело встало, недоумевающий задержками и топтанием в дверях магистр Самавиэлия, однако в упомянутом уже зале именно в этот самый момент некто преувеличенно – громко откашлялся.
Её Величество, Велея Мара Лл'Аэлль, сидела неподвижно на низкой аттаманке. Простоволоса, бледна, и неизъяснимо безучастна, но сама она, она точно. А в кресле, прямо подле этой аттаманки, повыше и повальяжнее, восседал белокурый юноша. Серебрянные глаза его под изысканными крыльями чернильно-черных бровей поблескивали неестественно, словно в зрачках кто-то по недосмотру рассыпал острую алмазную крошку.
– Merfouto statoli – низко, волнующе красиво, но небрежно бросил Кукловод, и у магистра мгновенно остекленели глаза. И рассмотреть это сумел бы каждый желающий, ежели нашлись бы сейчас поблизости таковые. Но не сложилось.
Владыка, с огромным трудом оторвав глаза от собственной жены, осмотрел делегацию сопровождения. И в сознании обнаружил только Ниррийского, с настороженным лицом и благоразумно молчащего, да себя самого, собственной персоной.
Остальные присутствующие застыли живописным барельефом, словно бы повествующем красноречиво на камне о некой знаменательной победе, имевшей место быть, и принёсшей победителям знатные трофеи в виде магистра Лиотанского, Ивы Монгрен, да крылатого Полудемона Эльмара Роррея – поскольку все они, как и подобает приличным трофеям, смирно лежали на носилках. Эти трое, к слову сказать, выглядели в сложившейся ситуации непринуждённее всего, продолжая почивать. В отличии от, к примеру, Сириуса Мары, замершего в позе отнюдь не естественной – с выразительно выпученными отчего-то глазами, и занесённой высоко в явно широком шаге ногой.
– Приветствую – легко, с некой странной хрипотцой, провозгласил Кукловод, глядя на Владыку безотрывно – Славный нынче денёк, Ваше Величество, не находите?
Александр Ниррийский едва заметно сглотнул, самую малость судорожно. В воздухе словно сгустилось что-то тяжелое и сильное, будто все небесные молнии собрались в один огромный, плотный ком, и нависли тяжело и угрожающе, аккурат над головами тех, кто имел счастливую возможность нынче быть в сознании.
– Нахожу – хрипло вымолвил в ответ Повелитель, блеснув полнейшим отсутствием вежливости и соблюдений правил хорошего тона. Глаза дроу сменили цвет, почти почернев в своей ночной синеве.
– Как и обещал – Иэм дернул головой в сторону безмолвной Повелительницы, сидящей так ровно, словно она состояла в том же обществе замороженных, что и её названный дед и прочие, приросшие к полу в коридоре – Цела и невредима. Возвращаю. На время.
Владыка судорожно стиснул пальцы рук, до белёных острых костяшек. Губы Велеи едва заметно шевельнулись, и рыжему вампиру на миг почудилось, что она шепчет:"Не отвечай".
Кто его знает, может, только показалось? Но Его Величество и в самом деле ничего не вымолвил в ответ – лишь плотно сжал губы, глядя на белокурого Хранителя уже без всякого внятного выражения. Только почти что заскрипела кожа на высоких породистых скулах.
Мудрый правитель – счастье народа – протянул лениво, но отчего-то жутко, Кукловод, и поднялся, поразив безмолвствующего потрясенно и осторожно вампира своим воистину ослепительным, тяжким великолепием. Красота этого существа была столь непогрешимой, такой всеобъемлющей и абсолютной, что хотелось зажмуриться с силой, и не видеть его. Ибо зрелище это было почти что угнетающее. А помноженное на силу, бескрайнюю, бесстрастную и огромную, казалось и вовсе противоестественным.
Иэм подошёл к Велее. Без единого слова взял за руку. Повелительница упрямо смотрела в пол, но в какой-то миг оба Александра уловили, как в легком рывке она подняла выше плечи. Её рука в пальцах Кукловода висела безжизненной плетью.
– Не прощаюсь, любовь моя – все тем же хрипловато-низким голосом молвил один из Трёх Хранителей мира, и потянул её к себе, вынуждая подняться – С тобой – никогда.
Вероятно, рискуя собственным бессмертным существованием, Александр Ниррийский молниеносно ухватил своего друга и Повелителя народа дроу за руку – да так и застыл, уперевшись крепче ногами в пол, и готовый, если нужно, непозволительно вмазать Владыке по лицу, если тот все ж не стерпит всей этой демонстрации истинной страсти.
А Владыка, явственно посерев лицом, тяжело и устало прикрыл глаза.
– Иэм – вымолвила Велея едва слышно, и у Кукловода на мгновение столь горько изогнулись губы, что Ниррийский с ужасом и обалделым недоверием вдруг подумал, как же это некогда чумазая приблуда, избитая плетями и клеймленная с позором, умудрилась вынуть сердце из этой полубожественной груди? И теперь держала его так крепко, даже, наверное, в той самой тряпичной руке, которую он так отчаянно сжимал – Перестань.
– Ты любишь меня – проговорил Кукловод негромко, но Ниррийскому почудилось, что он почти оглох тут же, что, однако, не помешало ему стиснуть запястье Его Величества ещё сильнее, хотя куда уж дальше – Любишь. Время не имеет значения, малютка Мара. Ты любишь меня – и однажды ты это признаешь. А ты – он повернул голову к Повелителю, все так же неподвижному, и без единой кровинки в лице – Не считай, будь любезен, что все завершено. Позвольте откланяться.
И, разумеется, никаких позволений не ожидая, тут же и откланялся. Просто пропал, как и не было его. Только всколыхнуло слабо вампирские рыжие локоны.
Повелительницах покачнулась. И тяжело осела на аттаманку, глядя на мужа огромными, бездонными глазами, все того же неизменно непонятного цвета. Лицо её, мертвенно-бледное, вмиг осунулось.
– Велея – прошептал Владыка, и вампиру сию же секунду сделалось жутко неловко, словно он украдкой взялся подглядывать в приоткрытую дверь супружеской спальни.
– Чего вы, в самом деле, встали? – очень кстати, игромогласно прервал эту в высшей степени неловкую паузу, продолжив с того самого места, на котором его столь бесцеремонно прервали внезапным замораживанием, придворный архимаг – Что за задерж.....
И осекся, узрев, наконец, собственную Повелительницу.
Вполне даже и вероятно, что я ошибаюсь. Но для меня тёплый и сухой воздух всюду и вечно пахнет почему-то именно сосновой смолой. Умом-то, конечно, я понять могу, что не так это, но отчего-то умозаключения на обонятельные эти заблуждения никак не влияют, сколько лет на свете уже живу.
Вот совершенно везде, где бы я не ощущала эти самые тепло, и легкую, хрустящую суховатость окружающего прогретого воздуха – тотчас мне пахнет сосновым лесом в летнюю жару.
А сейчас, едва лишь учуяв этот смоляной аромат, я тут же разнюхала в его нотах и яблочный привкус.
– Пирог – странным, не своим каким-то голосом, просипела, и слепо протянула в никуда руку – Вы мне пирог обещали, господин ректор.
Он молчал. Лишь едва уловимо жило рядом со мной, где-то близко-близко, его осторожное дыхание.
Никогда ранее, с самой встречи с ним в стенах Виселиц, я не помыслила ни на один миг, что мне грядёт именно с ним вот эта вот грозовая тишина, что так знакома всем, кто не знает, с чего начать говорить. И начинать ли разговор вообще?
– Если ты хочешь задать мне тот самый женский ваш вопрос о чувствах – не трудись – весьма неожиданно прервал мои бессвязные и бредовые метания его милость, прекратив партизански безмолвствовать поблизи. Извечный женский вопрос?
– Чего? – я подозреваю очень сильно, что это не тот самый вопрос, но другого нынче я в запасе покамест не имела. Всегда ведь есть вероятность, что к истинно женским вопросам нужно ещё и самой дойти, а я пока, наверное, ещё только на пути.
Судя по движению воздуха, он встал и приблизился.
– Глаза открыть ещё не получается? – совершенно буднично вопросил, без всяких туманных иносказаний.
Откровенно сказать, и сама не в курсе, получается ли с глазами у меня сейчас чего-то. Мне с самого того момента, как я утонула в черных водах мэтра Лиотанского, отчего-то кажется, что я ими больше не вижу. Ну, то есть, они вроде бы и есть, и я не ослепла. Но видеть ими не могу.
– А ты попробуй веки приподнять. Только осторожно – вежливо предложил невидимый господин ректор совсем близко.
Я послушно попробовала.
У его милости был разбитый нос. Но это, несомненно, был точно он, собственной персоной.
Я удивленно подняла брови. И хотела было уже сказать что-нибудь легкое, может быть, даже и язвительное, почему б и нет? А вместо искрометных замечаний, крайне сейчас уместных и нужных, и совершенно вразрез с моими личными пожеланиями, по щекам почему-то побежали, будто по команде неведомой, слезы, градом, и прямо не унять их. Только попытаюсь стиснуть зубы и зажмуриться – как опять ничего, а слезы льются и льются.
Он легко, с неизъяснимой простотой, приподнял меня – и ткнул себе в грудь. Я обняла его судорожно, трясясь всем телом, и тут же ужасаясь в мыслях этой необъяснимой истерике. И все плакала и плакала, а он, чуть покачивая и себя, и меня, упёрся подбородком мне в макушку, молча, и без всяких слов.
– Вы...вы...
– Я не знаю – прошептал, не дождавшись, покуда я доикаю свой невысказанный вопрос, сотни вопросов и просьб– Я и сам не знаю, что это, Монгрен. Люблю ли я тебя как дитя? Как женщину? Как всю свою семью? Я не знаю, бусинка. Хотел бы сам понять окончательно. Но ответ не приходит, хоть и жду я его уже давно. Ты как часть меня, но я все тщусь уразуметь, что же именно это за часть. И что мне делать. Но только все так же не знаю.
Стало ли мне легче и проще от этих слов?
Не знаю. Вот прямо пошесть незнаний и непониманий. Куда не кинь оком – все мутно, непонятно, и крайне туманно. И никто ни о чем не в курсе.
– Я не могу просить тебя подождать, пока я изволю понять, в чем же дело, и где тут собака зарыта. Никогда не думал, что у меня есть такое право. Но единственное, Монгрен, что я точно знаю – ты не сумеешь прогнать меня из своей жизни, даже если изо всех сил своих возжелаешь. Хорошо это, или плохо – время покажет. А пока давай-ка ты отдохнёшь. И потом побежишь проведывать своего чокнутого влюблённого демона.
– Полудемона – хрипло поправила я, растирая по щекам упрямые слёзы – Он Полудемон, ваша милость.
Его милость хмыкнул вполне бодро, и даже в некой степени глумливо.
– Удивительно легко бывает об этом позабыть, до того назойлив наш Роррей.
Наряд, пожалованный мне для целительных лежаний в праздном безделье, смущал меня безмерно.
Не то, чтоб я всерьёз ожидала, что в постели мне позволят валяться в штанах и тунике, к примеру. Это было бы и неудобно, коль на то пошло.
Но! Мне ведь довелось три года прожить в тесном соседстве с мавкой. Ну, не полностью целиком мавкой, однако же замашки и вкусы у неё были, да и есть, я думаю, абсолютно точно мавьи.
И, что касается ночных одеяний – тут мне довелось повидать всякого! Оттого и удивить меня трудно. Однако ж тёмные эльфы, то бишь, эти самые дроу – они, по всей видимости, некогда приняли какой-то своеобразный вызов, не удивлюсь, если как раз от мавок.
И в соревновании этом воображаемом уверенно взяли первый приз.
Потому как наряд мой почивательный переплюнул все, ну вот совершенно все, что только довелось мне перевидать в мавьих закромах бездонных.
А ведь поначалу, на самый первый взгляд – ничего такого. Вполне себе приличная вещица.
Ткань неизвестного мне названия и происхождения по тону была точь-в-точь как голая кожа. Ну, возможно, чуть подсвеченная светом неяркой свечи, о, как я завернула!
Но так в самом деле выглядело, да.
Целомудренной длины, аккурат до середины колена, и скромным выкатом на груди. Кружево бретелей лежало на плечах невесомо и едва заметно – казалось, эту сорочку вообще ничто не держит.
Совершенно полностью, до крайности, обнаженная спина. И такая же полупрозрачная кайма кружева по краю подола.
В руках держишь – прелестная, очевидно дорогая, и благородная вещь. Ничуть не прозрачная, очень достойно все.
Но вот стоит в неё облачиться....
Я словно бы только вышла из воды, нагая, лишь в легком росчерке пены над коленями. Ткань светилась немилосердно, не то, что не скрывая – все как-то разнузданно преподнося и обрамляя удачно.
В таком даже спать стыдно. Прям в зеркало взгляну на себя – и краснею мучительно тут же, до самых пяток.
Не иначе, как руководствуясь именно этим соображением, в "таком" я и отправилась к Роррею. Завязав вокруг шеи, на всякий случай, простыню, конечно, а то мало ли?
Нет, нет, и ещё раз нет. Никаких эдаких мыслей не вынашивала моя бедовая головушка, ни-ни. Просто вокруг твёрдо и уверенно царила глухая ночь. А я утомилась пытаться найти себе место в размышлениях о том, как он там? И ждать утра, более подходящего наряда, и положенного момента – сил уже не было.
Ведь вероятнее всего, что Эльмар спит. Спит крепко, ибо ж ночь темная! А он столько всего перетерпел, наверняка же спит.И я не стану его будить, если так – всего лишь взгляну на него, целого, невредимого, живого, настоящего!
Кому это может навредить, ну в самом деле? Тем более, что я же тихонечко.
Двери покоев Роррея были прикрыты. Не заперты, а прикрыты, неплотно. Возможно, его навещал придворный маг-лекарь?
В отблесках догорающего лениво в камине огня по комнате плясали причудливые тени. Я осторожно прикрыла двери за собой, помялась миг – и шагнула вперед.
Он смотрел на меня спокойно. Просто смотрел. И в глазах его, самых зелёных в мире, сна не было ни капли.
Что сказать? Что можно сказать мужчине, который за тебя просто и легко решил отдать жизнь? Что сказать ему, чтоб он понял, что ты не просто благодарна, нет – ты понимаешь его, знаешь, каково это, и чувствуешь все точно так же?
– Не спишь? – Гениально. Выбрала самое верное, вот лучше ничего не нашла. А то ж не видно, что он не спит!
– Тебя не обманешь – протянул Эльмар, сощурившись несколько настораживающе – Тебе узел в шею не жмет?
Голос его, и тон, и прищур – все это показалось мне отчего-то странным и тревожащим. Будто в мелодии знакомой появился откуда-то какой-то новый аккорд. Не фальшивый, а просто новый. И вроде бы мною уже слышанный, только не упомнить, когда. И что сие должно обозначать.
– Эээээээ, нет – для верности я непринуждённо потрогала узел пальцами – А ты как себя....чувствуешь?
Полулёжа среди немалого количества подушек, что тут, наверное, в принципе принято, ну, количество подушек, я имею в виду, Роррей согнул под покрывалом ногу. И эдак слегка покачал коленом туда-сюда, отчего лавандовая ткань прокатилась невысокой волной – тоже туда-сюда.
– Я? – его улыбка враз стала злобной – О, я себя чувствую отлично. Куда лучше, чем сейчас будешь себя чувствовать ты!
"Ты" он уже практически рявкнул, да ещё и для понятности ткнул в меня пальцем, будто тут ещё кто-то был, и существовала опасность быть понятым неверно!
Признаться, я тут же опешила. И смогла только вытаращиться на бывшего отличника магов в онемении и праведном возмущении.
А он вскочил, оказавшись облаченным в какие-то легкие штаны на завязке, аккурат под пупком. Отчего-то именно вид этой завязки вдруг откровенно огрел меня пониманием того, что несостоявшийся выпускник изволит быть почти полностью раздетым.
Эта мысль почему-то стала мешать мне гневаться на возмутительные вопли и тыканья в меня обвиняющим перстом.
Что тут странного, собственно? Он же в постели. Не в мундире же местном ему в постели лежать? Нет, не в мундире, точно.
– Ты! Я тебя удушу! – продолжил тем временем обладатель всех этих полуобнаженных груди, рук-ног, глаз, губ, плечей.... – Магистр Лиотанский!?!? Ты свихнулась?!?!?! А если б он тебя убил, Монгрен?! Если б он тебя убил, знаешь, что было бы?!
Он наступал на меня медленно, тяжко, а я пятилась неосознанно назад, хотя и ежу понятно, что ну не убьётся же он меня за то, что мэтр Лиотанский мог меня умертвить? Уже ж это несколько запоздало, волнение такое, ибо ж не убил?
– Ты была бы мертвая, Монгрен!– проскрежетал приблизившийся вплотную Эльмар, возвышаясь надо мной в полумраке зловеще – Мертвая!
Его кожа вблизи была горячей даже на вид. Под ней рывками сокращались разные мышцы, будто Эльмара передергивало от нестерпимого желания приступить тут же к обещанным удушениям.
Я качнула слабо головой. Что сказать? Что можно сказать?
– Я и так уже была почти.
Его глаза превратились в изумрудные щелки.
– Что -почти? – прошипел он со свистом, наклоняя ко мне лицо ближе – Что, Монгрен?
– Почти мертвая – одеревенело шевельнулись мои губы, а его зрачки вновь стали зрачками, полыхая совсем близко – Я думала, что разницы-то уже и не будет, Роррей.
Он, только было собравшись что-то очередное выпалить, осекся на полуслове. Шевельнул губами, не произнеся ни единого слова. И лицо его на секунду лишь стало каким-то трогательно-беспомощным. А потом внезапно отчего-то уставился мне на шею. Без какого-то определённого выражения, но от этого весьма многозначительно.
– Роррей? – в душном, чуждом волнении зачем-то спросила я, а он поднял руку у узлу простыни на моей шее.
– Да – проговорил без всякого отклика, чуть двинул пальцами – и лужа бледного шёлка цвета пыльных роз стекла к моим ногам на пол.
Не отрывая взгляда, Эльмар межденно, словно бы механически поднял вверх руку, и с прищёлком крутанул в воздухе пальцами. Дверь как-то...крякнула, и я только и успела заторможенно сообразить, что это она так закрылась на замок. Знакомый фокус.
– Это что, Монгрен? – чужим, тяжелым голосом вопросил Эльмар, и мизинцем аккуратно, с преувеличенной осторожностью, подцепил слабо невесомую бретельку. От его пальцев мне прожгло кожу вот прямо до кости, клянусь. Сейчас волдыри начнут пузыриться прямо под кружевом этим.
– Со..со...со-рочка – тупо ответила я, тараща на него глаза, но все вокруг странно плыло и мерцало отчего-то.
– Сорочка – эхом откликнулся Роррей – Сорочка, значит....
Я успела лишь разомкнуть губы. Ну, чтоб как-то поддержать диалог? Наверное.
А он схватил меня за плечи – и поцеловал. Нет, я думаю, в смысле.... О, светлые боги....
Ноги мои оторвались от земли. Я внезапно очень ясно поняла, что сейчас умру от этого наплыва силы, напора, огня, которым он меня заразил вмиг.
А он вдруг оторвал рот от моих губ – и швырнул меня одним лёгким движением на постель. Буквально швырнул, только руками взбрыкнула в полёте.
Шлёпнувшись на это ложе, я была озарена вполне трезвой мыслью.
– Эльмар – в полумраке этом он выглядел даже немного устрашающе – Мы не можем, ты же...
– О, мы не можем? А почему? – прошипел он сквозь стиснутые зубы, и прямо у меня на глазах потянул эту самую завязку, что болталась на поясе его эээээ....штанов.
– Да ты чуть не умер буквально вот...недавно! – почему-то не очень внятно промямлила я, сама не шибко веря в решительность этого заявления.
Он улыбнулся мне, немножечко безумно. И....содрал с себя тот единственный предмет одежды, что имел место быть! Прямо вот на глазах у меня взял – и содрал их с себя! Оставшись...без всего. Во всей своей животной красе полудемонической.
– Ах, Монгрен – от его голоса меня схватило ознобом, прямо до тряски – Тебе предстоит ещё много узнать о мужчинах. Точнее, о мужчине, потому что других в твоей жизни уже не будет. Неуловимым для моих бестолковых сегодня глаз движением он взобрался на постель. Умирающий в камине огонь прощально присыпал красноватым золотом слабых бликов его кипящую кожу.
– Так вот, любовь моя – прошептал громко, нависая, лишая меня окончательно связности мыслей и самого дыхания – Если ты скажешь "да", то нужно что-то большее, чем "ты же чуть не умер недавно", чтоб меня остановить.
Вот оно. Вот оно, то самое. То, что мне так хотелось ему сказать, только я не знала об этом.
– Да – проговорила я кое-как, потому что даже такое короткое слово порой, как выяснилось, может потребовать от тебя невиданных усилий для внятного произнесения – О, да....
Роррей втянул в себя воздух с хрипом. Прикрыл глаза. Выдохнул судорожно.
И поцеловал меня. Поцеловал. И вновь поцеловал, чуть-чуть плотоядно, а я вновь перестала видеть, и, кажется, слышать тоже – до того гулко зашумела в ушах кровь.
Его тело, все такое жилистое, наполненное настырной, бурлящей силой – оно было всюду, руки, пальцы, губы, я задыхаюсь, и мне так тяжело-хорошо, так невыносимо-тягостно, и так прекрасно, так мучительно-сладко. А он целует, целует, касается всюду, везде, оооооо, губы, язык, пальцы, волосы, кожа, и мы непрестанно движемся друг о друга, о да, сильнее, я не знаю, что это, что будет, но да, скорее, я так хочу, хочу...
– Я хочу, чтоб ты все поняла с первого раза – судорожно выдыхая, он заговорил у самого моего рта, задевая губы шепотом почти осязаемо – Чтобы тебе было только хорошо, Ива...
Мне и так хорошо. Мне хорошо, пожалуйста, продолжай, не нужно ничего объяснять, я хочу, ну пожалуйста....
Он вытянул мне руки вверх, и уложил их на спинку кровати. Поверх уложил собственные пальцы, ухватив меня крепко. И упёрся лбом мне в лоб.
Загнанно дыша, я в необъяснимом, беззастенчивом нетерпении оплела его ногами, стиснула повлажневшими коленями. Он хрипло вдохнул, и....
И двинулся длинно и медленно во мне.
Что-то изнутри словно...лопнуло. И тут же заболело, оглушив меня неуместностью этой боли. Боль эта не была ослепительной, нет. Тупая и холодящая, она заныла скучно, но настырно, и захотелось отпрянуть подальше, чтоб она утихла.
– Шшшшшшш, сейчас, сейчас, Ива....– пробормотал Эльмар бессвязно, и подался назад, напугав меня немножко, потому что мы были так тесно сплетены, что, казалось, мокрая кожа сейчас потянется за ним – и порвётся.
А боль и вправду пропала. Словно он отрезал её своим шершавым шепотом. И я распахнула глаза пошире, потому что....
– А теперь держись – он улыбался, в его голосе, что плыл по моей мокрой коже, шелком струилась эта улыбка, пополам с безумием, а я приоткрыла губы, и вцепилась в заходившие плечи Эльмара Роррея, потому что безумие это пролилось и мне под кожу, вскипев там мгновенно, заразив меня лихорадкой, от которой я утратила разум и себя саму.
Он двинулся, и двинулся, и вновь, и опять, а моё незнакомое тело двигалось с ним вместе, двигалось лихорадочно, и мы стирались друг о друга истаивающей кожей, быстрее, быстрее, и так невыносимо, что хочется сбросить его с себя, но одновременно – держать крепче, и двигаться, двигаться, скорее, да, и что-то натягивается все сильнее и сильнее, закручивает узел во мне все туже и туже. Не понимаю, не хочу понимать, только скорее, да,да,да, сейчас-сейчас-сейчас....
Взмокшие волосы на лбу, то ли мои, то ли его, меня подбрасывает немного вверх, и в судорожных рывках наших намертво сомкнутых тел он целует меня почти жестоко, ну же, да, да,обожаемой, сейчас, да, сейчас, не могу больше, сейчас....
– Сейчас – его приоткрытые губы шепчут, царапая мне голые нервы – Сейчас, о даааааа......
Узел внутри, подрагивающий, пульсирующий в такт движениям его тела в моем, затянулся до судороги – и лопнул с невероятной силой, и я успеваю только выгнуть спину, расцепив руки под стиснутыми пальцами Эльмара, вот-вот-вот, дададададададададададададаодаодаодаааааа!!!!!!!!!!!
Ялюблютебялюблютебялюблютебялюблю......
Вымучено простонав, Роррей застывает на мгновение, размыкает бессильно руки на руках – и падает на меня с высоты локтей, судорожно дыша, и его сердце безостановочно, безумно, почти с гулом, стучит где-то рядом с обезумевшим моим.
Все вертится с бешеной скоростью. Я не слышу. Не вижу. Только дышу хрипло и тяжело, и чувствую его голую кожу, стук сердца, всего его – на мне и во мне.
Сколько времени прошло? Не знаю. Роррей пошевелился слабо, чуть сдвинулся – и оказался где-то сбоку, прижав меня к себе крепко.
– Ч-ч....Что это было? – заплетающимся языком я кое-как выговариваю, хотя не сказать, чтоб это далось мне легко.
– Это был я – Эльмар улыбается в мускусном мраке, сладостно, лениво, и гладит неспешно мою голую спину пальцами – То, что я чувствовал, Ива. Я просто не хотел, чтоб тебе было только больно и недоуменно.
Ошеломлённо втянув воздух, я повозила головой по влажной подушке.
– Ну я не могу сказать, что я на тебя прям в обиде за такое самоуправство – на самом деле, я совершенно точно не в обиде, всеми светлыми богами клянусь.
– Это хорошо – неуловимым в темноте гибким движением он выскальзывает куда-то, и тут же выныривает из темноты надо мной – Я так долго ждал, Монгрен... Поэтому....держись.
– Не спится?
Милорд Лем Клемор Сантаррий, новый ректор Университета Трёх Виселиц, вздрогнул слабо, не оборачиваясь, однако же, на голос.
Вампир, а это был именно он, хмыкнул за спиной оборотня легко.
– Поведать вам о том, что надлежит делать дальше?
Милорд ректор все ж обернулся самую малость к говорившему – ровно в той степени, чтоб хватило скосить на кровопийцу глаза, и тут же их закатить мученически долу.
– Желал бы я знать, что конкретно вам угодно иметь в виду, господин Ниррийский. Однако же даже спрашивать не буду, пожалуй.
