Текст книги "Университет Трех Виселиц (СИ)"
Автор книги: Валерия Лис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
– Вытолкаю взашей – мягко ответила мадам, глядя на Эльмара с легкой женской тоской и теплой приязнь.
Роррей улыбнулся обольстительно, и хлопнул черными ресницами.
Я подумала, что вот сейчас-то меня точно уж стошнит. И тихонько фыркнула.
Мадам внимания на меня не обратила, потрепала Роррея по черным кудрям, и задернула занавеску, разделявшую приемную лазарета со смотровой часть.
Умудрившись даже лежа втянуть голову в плечи, я пыталась сообразить, что будет мудрее: глядеть в оба за Рорреевыми маневрами, или закрыть накрепко глаза, уповая на то, что он убоится-таки гнева преподавательского и ректорского? И трогать меня не станет?
– Когда отходит ментальная заглушка, спать тяжело даже ночью, после тяжкого дня трудового – вкрадчиво ответил на мои попытки слиться с кушеткой Эльмар. И пошел поближе, от чего меня явственно продрал мороз по коже.
– Тебе, Роррей, никогда не хотелось, со всей силой желания искреннего, родственников навестить ближайших? – тихонько пробормотала я, пытаясь не смотреть в его зеленые глаза очень уж приниженно и с явным ужасом.
Он посмотрел на меня несколько непонимающе.
– В смысле – к демонам пойти – пояснила я изумрудным очам, которые тут же сощурились зверски.
Роррей хищно пригнул голову, и встал вплотную к кушетке, нагрев даже воздух вокруг меня своей выдающейся стать демонской.
– Вот тронь меня пальцем – я к магистру даже при смерти поползу – забравировала я, хотя оба мы прекрасно знали – никуда не поползу, ибо жалобы даже сам магистр не то, чтоб очень жаловал. Не в духе обучающей программы нашей это было. И не нажалуешься за все время-то, нужно изыскивать пути выхода из сложных положений как-то по возможности самостоятельно.
– Ну вот дура ты – прошипел староста магов – я тебя вообще когда-то трогал?
Справедливости ради – ни разу. Никогда вообще и пальцем не трогал. Выкрасил мне волосы в зеленый цвет, после чего пришлось месяц ходить то в платках, то в шапках. Запер в воздушной капсуле вплоть до комендантского часа и закрытия дверей общежития на три засова и крючок, в результате чего мне выпала великолепная возможность либо ночевать на улице, либо изобрести способ влезть на четвертый этаж, ни имея ни специальных приспособлений, ни врожденных склонностей к лазанию или полетам. Я, разумеется, гордо и жалко поскребывала запертые двери, покуда не разразился вдруг приличный такой ливень. Который и растопил все же сердце нашей дежурной, мадам Гли, суровой гномихи, и ярой суфражистки. Уразумев, что неспроста я торчу на улице в столь поздний час, а со второго этажа мужского корпуса, из окна счастливо улыбается этим моим мыканиям радость и гордость магического отделения, мадам Гли отвесила мне упреждающий в будущем опоздания подзатыльник, и запустила милостиво в родные пенаты. Поглядев на Роррея задумчиво, от чего полудемон вмиг прекратил свои ухмылки.
Оставил в деканате нашем красочное объявление о приеме стеклотары любых форм и объемов, по неслыханной в своей щедрости цене. После чего в комнату мою три дня выстраивалась бренчащая и возмущенная моим потрясенным недоумение очередь, рвущаяся сдать мне непременно тут же пыльные бутылки и пробирки всевозможных калибров и степени мытости.
За три года, в общем, и в самом деле – не трогал. Но умудрялся выискивать такие возможности вредительствования, что впору был идти топиться. В своих собственных слезах.
Я насупилась мрачно, потому что вступать в дискуссию на столь болезненную тему было неохота и чревато в принципе.
– Ты меня в бане запер – ответить что-то пришлось, поскольку он ведь все равно не отвяжется просто так – а если б я угорела, ненормальный? Ума палаты, Роррей.
– Во-первых, я тебя при этом не касался – хамски ввернул Эльмар, нимало не смутясь – а во-вторых, на себя смотри. Все горячее, горящее, кипящее – послушно мне даже без знания принципов магии, на уровне инстинктивном и бессознательном. Уж этого не знать, третий курс заканчивая...
– Это ты так мне намекаешь о том, что не только запер меня в парилке, а еще и торчал под окнами? – возмущенно покраснела я – Температуру, значит, регулировал инстинктивно, заботился, чтоб я не померла там?!
И попыталась тут же судорожно припомнить, в подобающем ли виде я металась тогда по парной?
– Ой, а чего я там не видел? – огорошил меня староста и отличник магистра Флинмейрера, которому, однако же, хватило совести при этом немного покраснеть, и взгляда моего заизбегать.
От такого срама я чуть не упала поспешно с кушетки, в оскорбленном девичьем порыве врезать этому мужлану, куда попаду, за такие непотребные высказывания, а главное – за то, что в окна купальни заглядывать не стыдиться!
Роррей вцепился в меня, как оголодалый клещ по весне, и уложил обратно.
– Ты по парилке в полотенце бегала, и визжала, как оглашенная – улыбаясь до ушей, прошептал мерзавец, наклоняясь ко мне, однако, не ниже приличного – у нас когда водники практикум готовят, такое зрелище прям надоедает уже.
Я задышала гневно и тяжко, и попыталась коленом его боднуть. Роррей хмыкнул снисходительно – и вспрыгнул на кушетку махом, потеснил меня к стенке, а сам уселся с краю, повернув ко мне голову, и одну руку уперев сильно мне в коленки.
– Не дрыгайся уж, сказано же – Эльмар смерил меня взглядом презрительным – точно, малохольная. Свалилась, говорят, прям посреди коридора. Как сноп. Немочь бледная.
– Ну так не у всех папаши демоны Хаоса, верста смоляная – окрысилась я бессильно, потому как крыть было нечем – и это ж кто говорит-то, коридор пустой был, все на сборе общем. Господин ректор, что ли, на ушко шепнул? Уж врал бы как-то слаженно.
Препирательства наши вполне могли бы дойти в результате и о форменного скандала, но тут за занавеску просунулась физиономия одного из Рорреевых сокурсников.
– Эльмар – страшным шепотом и с глазами не менее страшными, позвал он старосту – тебя магистр к себе требует. Сказал, чтоб ты пигалицу эту к ректору отвел – и сразу к нему.
В жизни не поверю, что лорд Флинмейрер может пигалицами кого-то называть, да еще и при адептах своих. И чужих, кстати, тоже – воспитание другое.
Роррей нахмурил чуть-чуть свои очень демонические брови, искоса поглядел на меня. Подумал – и сполз нехотя с кушетки.
– Идти-то сможешь? – как-то не очень решительно, что было дело странное, спросил меня, и посмотрел куда-то в пол. Я туда, на всякий случай, тоже взглянула – мало ли?
– Смогу .
На полу обнаружились только стоящие крепко рореевские ноги в сапогах.
Отпрыск мадам Роррей поглядел загадочно на своего сокурсника. Тот понял высоко брови, подмигнул с таинственным видом – и исчез за занавеской, насторожив меня очень крупно.
Эльмар посмотрел на меня, как гробовщик, прикидывающий мерки на покойнике профессиональным взором.
– Я отнести тебя могу – угрожающе то ли объявил, то ли спросил моего согласия на такое несусветное предложение староста магов – Вдруг опять брякнешься, мне потом расхлебывай.
– Не нужно меня...нести – испугавшись не на шутку, помотала я головой. И попыталась изящно слезть с кушетки, демонстрируя, что точно не нужны такие излишества.
Как назло, в голове моей словно бомкнули тут же в колокол, и я предательски пошатнулась, вцепившись тут же в спасительную кушетку.
– Вот жеж дура – высокомерно процедил будущий чародей, и, не испрося даже моего позволения официального, схватил меня на руки легко, заставив ужаснуться пуще прежнего.
Рассудив трезво, что глупо будет начать брыкаться, истерику устраивать и щипать роревские гладкие руки, я одеревенела прилежно, стараясь лишний раз и не вдыхать.
Он глянул на меня надменно сверху, перехватил поудобнее – и пошагал с таким видом, словно мог ее пятерых прихватить в это путешествие.
– Только эмммм....давай черным ходом – прошептала я, краснея мучительно и необъяснимо.
– А давай я телепорт открою в кабинет ректорский, свет очей моих – сладко пропел Эльмар, противоречя голосом зверскости физиономии – все для тебя и во имя желаний твоих, душа моя сладкая, изюм мой сахарный, шербет ароматный!
– Было бы недурно – постаралась я его голос скопировать. И похлопала ресницами – Господин и повелитель сердца и помыслов моих. Телепорт – так телепорт.
Упражнения эти в искусной словесности вряд ли вышибли бы из мадам Тьирры даже и скупую слезу, и это даже и невзирая на упоминание изюма.
Эльмар все же свернул на лестницу черного входа, неиначе, устрашившись перспектив быть увиденным с какой-то малявкой человеческой на руках. И молча понес меня наверх, в ректорскую приемную.
У огромных резных дверей приемной поставил на ноги, оглядел придирчиво – и щелкнул неожиданно по носу.
– Еще встретимся, Монгрен, уж попомни слова мои – зловеще пообещал, ее раз окинул меня взглядом хинным, и развернулся в сторону деканата – припомню я тебе 'навестить родственников'.
– И тебе не хворать, злыдня – пробурчала я в удаляющуюся старостину спину, и помявшись робко, толкнула двери приемной.
В голове мерно гудело, по – прежнему неразборчиво, но настырно. И, по странному совпадению, едва только я оказалась в ректорской – загудело ее бодрее.
Секретаря нашего на месте не оказалось. Потому и пришлось мне, нерешительно постучав в двери кабинета, сообщать о своем прибытии самолично.
– Входите – ответили мне из-за верей, и в голове буквально завыла вьюга.
Бочком протиснувшись, я сощурилась от усилившегося воя тысячи шепотов, и поглядела на ректора несмело.
Он сидел в роковом кресле нашего господина Мариуса, которое ему было несколько маловато, и выглядел при этом буквально по-королевски.
– Гудит? – отсутствующе вопросил, и побарабанил пальцами по столу.
– Гудит – согласилась я – и вот только что сильнее стало.
– Разумеется – словно бы и не мне, а больше ля себя, протянул он – Подойдите, Монгрен.
Я недоуменно посмотрела под ноги, поскольку не совсем поняла, на самом ли деле он требует подойти прямо к нему, или, может, я просто не полностью втиснулась в кабинет?
– Ко мне ближе, Монгрен – разражено уточнил господин ректор.
Я глупо кивнула и пошла к самому столу. И через этот стол на него поглядела испуганно. От усилившегося воя смотреть прямо было несколько затруднительно, но я все же попыталась.
Он вздохнул тяжело, и поднялся, вышел медленно из-за стола – и пошел вплотную уже ко мне, заворожив меня жутковатой нелюскостью своих движений.
– Ни слова – тихо сказал, и наклонился ко мне резко, уперевшись мне лбом в лоб, как делал давеча Роррей. И уложил мне руку туда же, почти точно такую же горячу.
Иваподисюдапринесивинодевканесносная...
Я распахнула в ужасе глаза, попыталась было отшатнуться – но он держал меня крепко.
Нетгосподинпрошуваснетотпустиеетианотпустиребенкаотпустиееотпустиобогигоспоинбегиивабегиспислышишьспивсебудетхорошо...
Вокруг был почему-то вечер, и в воздухе плыл запах яблок и древесной смолы, где-то горел камин, чьи-то руки несли меня в темноту, и голова кружилась, кружилась в благословенном молчании и пустоте, и высоко в небе тускнели звезды, скрываясь иногда за плотными тучами, ветер...легкий ветер шевелил волосы, запахло дождем..
Иваиваиваиваиваиваиваиваиваива.....
Коридор, длинный и темный, тусклый свет ночника, горячий чай с чем-то горьким....
Иваиваиваиваиваиваиваиваиваиваиваиваиваиваива......
Омойгосподинненужноненужнонетнетнетнетотпустиееотпустиееотпустионаребенокребенокотпустиребенкаиваиваивавсехорошовсехорошоспитолькосписейчас
Теплые до горячего руки, платок, замша куртки по ладонями....
Слепо выставив куда-то ладони, я зашарила по груди господина ректора, силясь вырваться, а в голове закричали сотни лихорадочных слов, моим собственным голосом.
Иваиваиваиваиваиваиваиваива.....
Уцепившись за гладкую замшу камзола, я, непонятно зачем и как, вытянула из камзольного кармана какой-то шелковый платок.
Он отпустил меня внезапно, и наступила тишина. Молчаливая, уютная. Умиротворенная. И в кабинете. И в моей голове. Я моргнула.
–Монгрен? – вежливо повторил господин ректор, уже, видимо, не первый раз.
Чувствуя себя на самом деле той дурой, о которой постоянно мне намекал Эльмар, я воззарилась на неизвестный мне платок, дорогого шелка и с замысловатым вензелем, стиснутый в моих собственных пальцах.
– Господин ректор? – заикаясь, я протянула ему платок, поскольку твердо уверенна была, что он точно не мой. Вензеля фамильные, видите ли, не мои, а так-то да, шелковых ручной работы платков у меня было пол-шкафа, конечно.
– Можете оставить себе, на случай, если вновь надумаете рыдать – прохладно сообщил мне наш новый глава. Я растерянно мазнула пальцем по еке, обнаружив там явственную мокрую дорожку.
– Как голова? – не обратив особенно внимания на мои беспорядочные рывки, спросил господин ректор.
– Х..хорошо – озадаченно сообщила я, потому что голова в самом деле была отлично.
– Тогда можете быть свободны – сухо бросил он, и уселся за свой громадный стол.
– Благодарю, господин ректор – выпалила я радостно, и попятилась к дверям – доброго вам дня!
– И вам, адептка Монгрен – буркнул он уже из каких-то бумаг, в которые уткнулся, едва только сел в кресло.
Едва только я вывалилась, растерянно озираясь через плечо, из ректорской – меня мигом взяли в оборот, причем свои же.
Анираэль, еще она мавья родственница, с которой мы уже третий год умудрялись уживаться на столь малой территории, что смешно рассказывать, крутила в азарте кудрявый светлый локон, стреляя глазами в сторону кого-то из аспирантов, толпящихся под ректорскими апартаментами.
Понять было тяжело в силу тех обстоятельств, что с Анри может статься одновременно негласно обещания томные раздавать без слов всем сразу, чтоб уж наверняка не промахнуться.
Я закатила глаза. Мавки, игривое и ветреное племя, никак с ними не совладать. Оглядев мельком круг намеченных жертв, подивилась широте мавьих вкусов. Поскольку компания была на редкость разношерстная. Причем в отношении некоторых субъектов слова, родственные слову 'шерсть', такие, например, как 'оборотень', или 'волк', ну, или, на крайний случай 'будьте бдительны в полнолуние', были вполне даже буквально употреблены. В Трех Виселицах настолько много и разнообразно представлено оборотнево племя, наверное, оттого, что оборотни были самыми горячими бунтарями и потенциальными преступателями имперских законов.
Темперамент и натура такая, вот и полнились ими наши ряды с завидной регулярность.
Завидев меня, почти что совсем мавка прекратила терзать свои локоны и губу игривостями завлекательными, и с почти что волчьим оскалом вцепилась в меня, как репей.
– Рассказывай! И не смей мне врать! – нанесла удар в упреждение, и потащила меня по коридору, к лестнице на этажи аудиторий.
Бороться с ней – все равно, что бороться с водой или ветром. Выдохнешься, не добьешься ничего, ее и будешь заплеван, фигурально выражаясь, мавкиными контраргументами, которыми она выстреливает, как из катапульты.
– Что тебе рассказывать-то? – покорно спросила я, не вырываясь даже уже из лап ее земноводных.
– Роррей! Носил тебя на руках! Прямо на руках, и не смей говорить мне, что это вранье!
– Не буду, так и быть – туманно ответила я, гадая, что, в самом деле, уместно будет рассказать о том, как Роррей тащил меня к ректорской. Мало ли, зная Роррея.... Надумает еще потом счеты со мной сводить за неуместные откровенности. Хотя, опять-таки, зная Роррея – ему и причины не нужно никакой, он меня и так истерзает – Ты где услышала такое?
Она кокетливо повела плечиками.
– Ларс с шестого рассказал.
– Ох жеж и...сказитель твой Ларс, хуже бабы базарной – мрачно поделилась я своими мыслями насчет Рорревского однокурсника.
– Ты мне мозги не пудри, ты про Роррея рассказывай!
Что рассказывать вообще нужно, когда так жарко требуют рассказ?
– Клялся мне верности вечной – трогательно прошептала я, стискивая на груди тунику взволнованно и пылко – персты лобызал с обожанием и почтением.
Анри выпучила глаза, проявляя врожденную к этому способность, недаром же девы речные в родне. Я с независимым видом откинула волосы за спину.
– Изюмом сладким звал – добавила я сущую праву – клянусь, так и сказал – 'Изюм мой сахарный'. И что-то про щербет еще.
Мавка смерила меня суровым взглядом. Я трепыхнула ресницами, и прижала опять руки к груди, описывая таким образом свой девичий восторг и счастие от таких комплиментов Эльмаровых.
– Я тебе ночью подушку на лицо уложу, и снять запямятаю – пообещала мне верная подруга и соратница – комедиантка человечья!
– Ты вопросов тогда глупых не задавай. Роррей...а то ж ты не знаешь, что Роррей! Он бы меня, не сомневаюсь, с радость сбросил бы в ров с гадами – да вот не велит этого статут.
– Глупая женщина – менторским тоном поведала мавка, и потрясла у меня перед носом пальчиком – он к тебе неравнодушен, вот и в покое оставить не в силах!
Я воззарилась на нее, ну, почти что совсем мавку, как на умалишенную.
– Тебе, Анри, все – признак чувств! В лоб дверями варят – любят, точно. Компотом облили – это от любви, ясно дело. Сперли конспект за сутки до экзамена – вот это страсть полыхает в мужчинах! Что за народ вы, мавки?! Это называется членовредительство и разбой, а не признаки сердечных томлений!
Мавка только было собралась просвятить меня в вопросе, что ж это они за народ, как коридор оглушительно завизжал сотней женских голосов. А вслед за этим к визгу добавилось какое-то непонятное, но очень тревожное шуршание.
Будучи уже давно не первокурсницами, мы с Анри дружно бухнулись на пол, и срочно поползли в сторону выхода. Мавка, подметая своими бледными волосами пол, все ж пыталась искоса высмотреть в моем лице ответы на вопросы о Роррее, но я не дрогнула.
– Уймись, Анри. Это, в конце концов, смешно. Роррей! Эльмар Роррей!
– Носит тебя на руках – пропыхтела мавка, выглядывая тут же за поворот к лестнице, до которого мы как раз спешно доползли – это тебе не компот. И как, повредил он тебе чего, пока донес?
При этом возмутительном вопросе Анри многозначительно поиграла бровями, словно я от этого должна сразу понять, на что это она опять намекает неприличное. Я решила на мавьи грязные инсинуации внимания не обращать, и выглянула аккуратно за угол.
Вот много у нас оборотней. И среди адептов, и среди преподавателей. Много. И не все они, к глубокому сожалении, могут похвастаться безупречными характеристиками личностными, и высокой мораль. Что поделать – специфика заведения.
Профессор бытовой магии, магистр Крепс, который в нашем Университете, наверное, ко дню основания как прибыл– так и решил остаться уж насовсем, был как раз оборотнем. Приличный весьма бытовик, руки золотые, нрав незлобный. И вообще – отменных качеств оборотень, очень и очень достойный.
Жаль только, что строго раз в три месяца, без всяких там затмений и лунных приливов-отливов, профессор, благородно и очень символично сняв преподавательскую мантии, уходил в черный запой.
Черный, как самая темная ночь.
И каждый такой академ-отпуск мага подчинялся строгому регламенту.
Три дня попервой магистр просто пил. Как воду, по словам очевидцев, опрокидывал залихватски из первинной тары самые лютые гномьи настойки, изредка лишь сообщая миру, что 'бодрит аж до сфинктеров', высовываясь для этого из окна своей обители. И не было у нас адептов, кто хоть раз не услышал бы этой магической характеристики крепости питья самолично, собственными ушами. Магистр, как и почти все преподаватели, жил на территории Университета, так что скрыть угар разгула было затруднительно.
В силу этого обстоятельства, вероятно, магистр даже и не пытался.
По окончании бодрения сфинктеров всякого рода сивухой, магистр впадал по распорядку личному в тоску, по утерянным возможностям. И рвался тут же свернуть по дороге жизни в сторону исполнения юношеских мечт.
Последний раз, сворачивая, магистр Крепс весьма неудачно пал в кусты магических азалий, которые не только радовали нас и наше ощущение прекрасного своей миловидность, но и служили одновременно еще и дополнительной охраной. И от вторжений извне, и от попыток презреть тот самый второй шанс в жизни – и перепрыгнуть в будущее без Университета.
И, как и положено было этой защите, сработала она отменно.
Голосящий всякие ругательные слова и полуголый, в исподнем со следами множественных откусываний, магистр долго катался по траве, на радость адептам, в особенности завалившим бытовую маги. А после того, как удостоверился, что толку от этого никакого – прыгнул прямо в пруд, где, кстати сказать, выращивали на постоянном основании рыбу для университетской столовой.
Рыбье царство было потрясено столь нежданным и нахальным вторжением прожорливого врага, и из пруда магистр выскочил все с той же поспешность, с которой к нему несся, яростно чешась и всячески оскорбляя прелестные цветы, рыбное поголовье и искусность охранных механизмов.
Наконец, миновав стадию меланхолии, магистр впадал, что казалось уже даже вполне закономерным, в период безудержного веселья и любви к миру и ближним.
Любяий ближних непросыхающий бытовик, оборотнева темперамента – это всегда был практически крест на спокойствии и отдыхе полноценном, сроком еще на три дня.
И вот именно сейчас, судя по всему, специально к прибытию господина новенького ректора, мэтр Крепс торжественно открыл день первый из положенных трех.
Лестница, соединяющая этажи, была затянута каким-то вонючим дымом. Ругающиеся адепты, кто ползком, кто просто пригнувшись, пытались пролезть сквозь эту мглу в нужном направлении, и вся эта суета неароматная сопровождалась каким-то невнятным, настораживающим шуршанием.
Мы с мавкой, поглядев молча одна на другую, со всеми предосторожностями поднялись с полу, и, пригнувшись, перебежками двинулись к лестнице.
Магистр хоть и бытовик, но магия в его руках, в такие непростые моменты магистерской жизни, все ж была, и немалой силы.
Судорожно держась перил, я нащупала ногой ступень – и едва не покатилась вниз, потому как опора по ногами моими оказалась какой-то уж чересчур скользкой.
А вот мавка, меня как всегда попытавшаяся опередить, все ж не удержалась. Взмахнув руками, Анри взвизгнула – и уехала спешно в облако, висящее над лестницей. Визжать при этом не переставая, что успокаивало – значит, живая – здоровая, и даже не под действием сонного порошка.
Бывало в практике нашей и такое.
Со всей доступной мне скорость, которую позволяли ноги и скользкие ступени, я проследовала за скрывшейся стремительно боевой подругой, нырнув в туман.
Что-то задело мои волосы, легко, словно крыло птицы. Я судорожно втянула голову в плечи, шарахнулась чуть в сторону – и присела еще сильнее, силясь хоть что-то рассмотреть в царящей тут мути.
Прямо перед моим носом пронеслась щетка. Помнится, именно такая есть у каждой смены дежурных-штрафников, и не одна.
Я похлопала глазами, забыв на миг о том, что сейчас такое времяпровождение не совсем удобно – глаза тут же заслезились.
Обыкновенная щетка для уборки. Только способная к самостоятельным передвижениям.
Из мглы прямо на голову коварно шлепнулась мокрая и, судя по запаху, изрядно грязная тряпка.
Я взвизгнула и сошвырнула ее прочь, и от всей уши пожелала магистру Крепсу тяжкого похмелья.
– Ива! – заорала не совсем близко, и очень не музыкально, моя мавка.
Я отплевалась от чего-то, сама не знаю, от чего, и даже не желаю знать, что это было, и двинулась вперед.
– Ну? Анри, какая секция?
– Спускайся вниз, тут нормально все – мавка помолчала – почти.
Звучало очень оптимистично, особенно про почти. Пытаясь одной рукой держаться за перила, а второй – прикрывать голову от вражеских снарядов, я наступила на чью-то ногу.
– Какого демона – яростно прошипели мне, но объяснений, какого же, у меня не было, поэтому я молча переставила ногу, и почти на корточках, двинулась дальше.
Кое-как миновав два пролета, уворачиваясь от разнообразных предметов обихода вроде веников и метелок, шлепнувшись дважды в какую-то мыльную жижу, я добралась– таки до третьего этажа.
Мокрые и грязные адепты, в немалом количестве встреченные мною тут же, выглядели, как и положено, покорными судьбе, и несломленными обстоятельствами.
И среди мрачности смирения царил магистр, разумеется, в состоянии весьма на бровях.
Он вальяжно подпирал стену у бытовки. Улыбка магистра была сладостна и игрива.
Мрачно оглядев чистого и сухого, в отличии от меня и большинства присутствующих, мэтра, я задумалась о превратностях судьбы и еще немножко о том, что однажды он нас все ж взорвет. Или утопит.
Распахнутую не до упора дверь бытовки изнутри словно всячески пытались закрыть. Я присмотрелась внимательнее, и прислушалась к яростному пыхтению.
– Чтоб тебя перекосило – пробубнела над ухом мавка.
Скосив глаза на свою романтичную товарку, я обозрела, как могла, картину нанесенного урон.
– Это я не тебе – пояснила гордо чумазая Анри, вся покрытая какими-то грязными мыльными потеками. Потерла яростно шею, и наградила мэтра Крепса тяжелым взглядом.
– Не пойму, кто там в бытовке дверь терзает? – шепотом спросила я, но ответить Анри не успела.
Потому что из-за упомянутых дверей высунулось обозленное лицо нашей бессменной уборщицы, мадемуазель Вирр.
Мадемуазель, по преданиям, разменяла уже четвертую сотню. И была самой норовистой кикиморой во всей Империи, пожалуй. Иначе объяснить тот факт, что именно эта дама осмеливалась тыкать мокрой шваброй в спину практически любого руководство, если тому случалось замешкаться на помытом полу, объяснить никак нельзя.
При виде злобного носатого лика нашей феи чистоты, магистр заулыбался еще сладострастнее.
– Красавица, ты замужем? – с нетрезвой отвагой вопросил он у мадемуазель, и щелкнул пальцами.
Мы с Анри зачарованно посмотрели, как на голову мадемуазель высыпалось не меньше пары ведер розовых лепестков, засыпав ее по щиколотки, и украсив пол бытовки.
Магистр поиграл бровями, прямо как Анри, и подмигнул мадемуазель.
Мадемуазель, отплевавшись от атрибутов романтических ухаживаний, скрючила хищно пальцы, и начала медленно идти на магистра, выпучив зверски глаза.
– Вот ужо я тебе сейчас колом в сердце!
– Это вампирам – сказал авторитетно кто-то из наших, проходя уныло мимо – оборотням серебряные пули необходимы. Обойма.
Мы с Анри молча согласились и даже подумали о том, где нынче можно раздобыть серебряных пуль? Я, по – крайней мере, точно подумала.
– Сердце мое ты уже пронзила – патетически поведал всем нам магистр, в силу алкогольного стимула ничуть не смущаясь воинственным настроением предмета своих обожаний – стрелой любви!
– Вот щас пронзю окончательно, штоб наверняка – пообещала мадемуазель, подкрадываясь к нему без кольев и стрел, но зато с клыками – ты чего тут опять устроил, псина охлявшая?!
– Уборку, в помощь вам, мадемуазель Вирр – мрачно ответит тоже всем голос, от которого у меня в голове словно кольнула коротко тупая игла. Кольнула – и стихла тут же.
– Уходим – шпионски зашипела я на ухо Анри, которая уже воззарилась на ректора, открыв от восторга рот. Ну вот же...мавки!
И ухом не повела. Пользуясь тем, что внимание господина ректора сейчас всецело и полностью принадлежит магистру, я пнула ее ощутимо в колено, и поволокла за собой.
Мавка остекленевшими глазами пялилась в ректорскую стать, едва шевеля ногами. Пришлось ее встряхнуть ля приведения в чувство.
– Что ты рот раскрыла, убогая? – зашептала я рассерженно – это ректор наш новый! Небось, еще один черный маг чокнутый, или зверский убийца титулованный!
– Кто б уже говорил – веско припечатала меня Анри – сама-то что, за клумбу потоптанную тут? Какой мужчина авантажный, светлые боги!
Вот тут ответить было на самом деле совершенно нечего. И потому, что мужчина он был, пожалуй, и в самом деле и 'какой', и авантажный, и потому, что не за купания в фонтанах дворцовых я прилежно училась в Трех Виселицах.
– Ему даже метла в руках идет – мечтательно протянула тем временем Анри, прикрыв томно глаза, что было опрометчиво, ибо мне сразу захотелось ее столкнуть с лестницы – он с ней такой... словно чувственный и загадочный ведьмак...
– Ну что ты за дура, Анри – горестно спросила я, даже не столько у нее, сколько у эфиров воздушных стихий. Потому что скорее они меня услышат и на вопрос этот ответят, чем глупо улыбавшаяся мавка.
И оглянулась украдкой на ректора.
В руке у него в самом деле была зажата дергавшаяся неистово метла, весьма скудной пышности уже, после всех трудов. Но почему-то никакого чувственного ведьмака, чтоб это не значило, он мне не напомнил ничуть. Наверное, потому, что я не ненормальная мавка.
Коса приказала долго жить и расплелась совершенно, по всей видимости, в неравной борьбе с хозяйственными методами получения благосклонности дамы магистра Крепса.
На замшевой спине камзола расползлось неизвестной природы пятно, растрепанные волосы были мокрыми, но все равно очень красивыми. Лица его я не видела, но почему-то ни единого мига не сомневалась в том, что он все так же мрачно-невозмутим, как и совсем недавно, в своем кабинете.
– Ты какая-то блаженная – печально поведала Анри – что ж ты, не видишь, как он восхитителен?
– Я вижу. Ну так и что теперь? Нелюди почти что все красивы, каждый на свой лад. Он ректор наш! – я помахала пятерней перед затуманенными негой глазами родственницы речных дев – Ректор Университета. А ты – мелкая шелупонь малолетняя.
Мавка отмахнулась от моих разумных доводов легкомысленно, и погрузилась в мечтания, на спор угадаю, о чувственных ведьмаках.
И в этом ободном молчании мы и высыпались из корпуса, и проследовали поспешно в общежитие. Потому что слоняться по Университету в такой грязи было строго запрещено абсолютно всем и всегда.
Вечер, во всей этой суматохе с прибытиями начальства, обмороками, тасканием на руках и упражнениями магистра Креста в соблазнении скромных кикимор, наступил незаметно.
Поужинав впопыхах всухомятку, мы с Анри спешно улеглись, потому как завтрашний день был самым страшным и мучительным днем каждой недели. И силы нам были просто необходимы, вместе с крепким и здоровым сном.
Иваааааааа.....
Ивааааааааааа....
На холодной земле зябко поджимались пальцы. Сорочка цеплялась за какие-то упрямые ветки.
Иваааааа.....
Я уже иду-иду. Сейчас, погодите совсем немного.
Иваааааааааа......
Невысокий порог с небольшой лестницей, аромат полевого жасмина, мокрая трава под босыми ногами. Предрассветный холод вокруг простоволосой головы.
– Ива?
Этот голос, голос... Тоскливо узнавая и признавая его, я потянулась к горячим рукам, пытаясь укрыться от холодного воздуха и сосущего чувства пустоты там, где должны были быть мои мысли.
Он наклонился и поднял меня привычно на руки. И я окунулась с головой в запах яблок, смешанный с чуть уловимой горчинкой.
