Текст книги "Чужая осень (сборник)"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц)

15

Делаю шаг вперед и тут же натыкаюсь коленкой на острый угол ящика, которого во время прошлого визита к Барановскому в передней не было.

– Слушай, Ким, – растираю рукой ушибленное место, – ты бы ячейки на вокзале бронировал, так же инвалидом остаться можно.

– Вот ты и бронируй ячейки, – отбивается Ким, – а я уже привык. Слушай, я виделся с Витькой, он ничего не знает, говорит – портрет женский был.

– А ты бы спросил, кому он его сбыл…

– Витька дурак, но не такой же, чтобы отдавать своего клиента. Ты лучше послушай, что сегодня со мной было.

Все, пять минут можно отдыхать, сейчас Барановский выговорится и тогда его можно озадачить снова.

– …начальник ЖЭКа так и говорит: труб у меня нет. А зачем нужен такой ЖЭК, где всегда ничего нет – ни материалов, ни ремонтников? Почему я должен ремонт за свои деньги делать, положено, чтобы его производило домоуправление, – завершил Ким свой рассказ, начало которого я прослушал.

– Ты абсолютно прав, – подтверждаю справедливость сказанного Барановским и добавляю, – память у тебе хорошая?

Барановский втягивает пухлые щеки и, по всему видно, обижается.

– Тогда запомни.

И выборочно называю ему вещи, похищенные у Ярошенко. Потом предупреждаю:

– Никому ни слова. Как что-нибудь всплывет – тут же бери и пулей ко мне.

– Денег совсем нет, – жалуется на тяжелое материальное положение компаньон, – я недавно отоварился, теперь ждать нужно.

В машине до сих пор лежит пакет, полученный от Мыколы, и я с легким сердцем расстаюсь с этими мелкими засаленными купюрами, которые могут лишь служить упреком мощным организациям, никак не могущим составить конкуренцию сторожу-единоличнику.

– Здесь полштуки. Придется добавлять. Если захочешь наварить – найдешь что добавить, – говорю на прощание Киму и быстро отъезжаю от его дома. Но тороплюсь напрасно, хотя бы потому, что меня останавливает сержант, вооруженный полосатым жезлом и чувством собственной непогрешимости, и требует предъявить документы. Убедившись, что все в порядке, он обходит машину и тут, наконец, находит, к чему бы можно прицепиться.

– Резина у вас лысая, – говорит он, постукивая моим удостоверением по свистку, – придется снимать номера.

– Где же лысая, товарищ сержант? Смотрите, следы протектора почти видны. Лето ведь, к зиме обязательно сменю, – пытаюсь уговорить его.

– А что сказано в Правилах – знаете? – вкрадчиво спрашивает инспектор.

Я-то знаю, что там сказано. И весь смех в том, что Правила эти составляли люди, которые прекрасно понимали, что купить резину в магазине так же реально, как вытащить из моря слона или, по крайней мере, приобрести банку черной икры в гастрономе. Тем не менее, Правила существуют. Поэтому я прошу сержанта поверить мне в последний раз, не снимать номера и торжественно обещаю, что послезавтра на машине будут новые колеса.

Сержант мне почему-то верит. Но в том-то и дело, что новой резины у меня нет, а если он еще раз остановит меня в этом районе, где я разъезжаю почти ежедневно, это может кончиться такой беготней и нервотрепкой, какую можно лишь пожелать работникам автомобильной промышленности. Тут же звоню на станцию техобслуживания и властным голосом прошу подозвать к телефону товарища Сокова.

– Миша, – кричу я в трубку, стараясь перекрыть гулкий треск в мембране, – ты завтра работаешь?

– Нет, сегодня заканчиваю, потом два дня отдыха, так что, выходит, через три дня.

– Меня устроит сегодня. Нет, делать ничего не надо. Нужна резина. Я знаю, что нет. Но нужна.

Через полтора часа полкомплекта резины лежит в багажнике. И кто это выдумал, что сервис у нас оставляет желать не только лучшего, но и вообще чего-нибудь? Подошли ко мне два интеллигентных человека, одни взял ключи от машины, другой провел меня между гаражами, показал на один из них, попросил опустить деньги в прорезь на двери и как истинный джентльмен, ничего не проверяя, удалился. Бросаю необходимую сумму в жадную пасть большой металлической копилки, возвращаюсь к машине, ключ торчит в дверце. Стараюсь немного походить на этих славных ребят и поэтому даже не заглядываю в багажник, куда они должны были положить два колеса.

У соседа напротив машина уже год на приколе – ждет, когда же появится резина для нее. Но мне в отличие от него ждать некогда: если машина куплена за пятилетний заработок инженера, она обязана постоянно быть на ходу. Я уже в который раз обеспечил ей такую возможность, и те сто тридцать сверх цены, что были даны ребятам за быстрое и качественное обслуживание, мой боевой конек обязан отработать. Спасибо анонимной службе сервиса, делающей все возможное, чтобы автовладельцы моего пошиба соблюдали правила дорожного движения. А к тому, что в этом мире за все нужно платить, я привык давно. Платят все без исключения, и если я за необходимую вещь выкладываю наличные, то мой знакомый Константин Николаевич в такой ситуации рассчитывается своим положением. В этом и заключается разница между результатами нашей деятельности.

С такими мыслями я подъезжаю к книжному магазину имени Пономарева, дверь которого перегорожена шваброй, легко прохожу это препятствие и уже через десять минут выхожу из него с аккуратным свертком, в недрах которого надежно покоятся несколько книг из разряда тех, что никогда не доходят до прилавка, и флакон французских духов, затем совершаю еще один бросок за продовольственным подкреплением, приезжаю домой, меняю колеса и подымаюсь наверх, отягощенный свертками и сомнением – столь уж удачным может показаться прожитый день.

За окном треск огненных полос разрывает беззвездное небо и это вносит хоть какое-то равновесие в суетность жизни, заставляет немного отвлечься перед тем, как зажжется бра и в отличие от прочих жаждущих я смогу начать читать нашумевший роман Ирвина Шоу «Вечер в Византии».

16

…Рука немеет, но ответ моментально следует за защитой и хотя я успеваю имитировать укол с переводом, он мгновенно реагирует на эту маленькую хитрость и делает шаг назад в тот момент, когда пуандоре должно найти уязвимую точку на отливающей прожилками металла светлой курточке. Два шага вперед, рывок, парад-рипост, шаг назад; мы продолжаем танцевать вприпрыжку, вызывая друг друга на откровение, но в тот момент, когда я собирался отскочить и тут же начать атаку, он резко набирает скорость и сразу становится ясно: перехватить клинок соперника не успею, остается только отступать или тыкать навстречу в слабой надежде, что соперник промахнется. С яростным гиком он посылает вперед оружие, в эту же долю секунды мое тело прогибается в дугу, рука резким кистевым движением сверху вниз всаживает пуандоре в узкое пространство между краем плеча и шеей противника, его клинок в это плотно спрессованное мгновение проходит в каком-то сантиметре от моей груди; зал шумит, но даже этот гул не в силах заглушить дробные удары пота, падающие на пол свинцовыми каплями…

За окном ревел дождь, избивая струями брусчатку мостовой. Я посмотрел на светящийся циферблат часов и закрыл глаза, чтобы снова увидеть продолжение этого сна, который преследует меня с той поры, когда в дальнем углу комнаты навсегда заняла место экспоната прожитого старая, побывавшая в сотнях боев рапира с французской рукояткой.

Утро приветствует меня свежей прохладой, такой непривычной после долгодневного зноя. Подпоясываясь халатом с задорным французским петухом на груди, варю двойную порцию кофе и высыпаю созревшие бананы из плотно закупоренной кастрюли в вазу с серебряным ободком. Эту вазу я купил случайно у какой-то бабушки из бывших, которая тщетно пыталась продать ее через комиссионный магазин, потому что там могли отдельно принять только вазу без серебра. Ювелиры, конечно, с радостью купили бы серебряный ободок, но им не нужна ваза. И пока с произведениями искусства существует такое положение, я могу позволить себе ссыпать десерт в антикварную вещь, стоящую больше моего полугодового оклада.

До встречи с очаровательной Татьяной остается еще немало времени, поэтому разрешаю себе такую роскошь, как два свидания в один день и, пользуясь тем, что на дворе стоит время повальных отпусков, направляюсь к Вадиму Петровичу Бойко, который в свободное от приобретения русской старины и мучения котов время преподает историю в одном из вузов города.

Как все-таки похожи квартиры людей, собирающих всевозможный антиквариат; имею в виду не метраж и планировку комнат, а ту обстановку, которую создает присутствие старинной мебели, картин, всевозможных статуэток, подсвечников и других признаков того, что за свое увлечение хозяин дома всегда готов заплатить наличными. Вот и у Вадика стены надежно прикрыты полотнами, а не теми клееными коврами, которые встречаются на каждом шагу, что аж не верится, с какой энергией доставали их всего несколько лет назад люди со вкусом, не испорченным даже налетом культуры. Есть, правда, и у него коврик в передней, но к нему прикреплены пара скрещенных сабель и старинные седельные пистолеты. На полке огромного бездействующего камина хранят высокомерное молчание работы Федора Шопена, на протяжении десяти лет создававшего историческую серию в бронзе от Рюрика до Александра Второго. Полная серия – шестьдесят четыре бюста, однако у Бойко одного не достает. Именно того, который в настоящее время покоится в моем «дипломате». Откровенно говоря, мы с Вадиком друг друга недолюбливаем, однако дело есть дело, и тут не до эмоций. Иногда наши стычки заканчиваются тем, что я, как и он, даю себе слово больше никогда не встречаться ни под каким предлогом, но как только возникает возможность очередного взаимовыгодного делового соглашения, мы на удивление быстро находим друг друга. Поэтому я щелкаю царя Иоанна по бронзовому носу и без предисловий невинным голосом спрашиваю:

– А где же наш доблестный Святополк, или ты не берешь его по морально-этическим соображениям, потому что он Окаянный?

Вадик, конечно, понимает, к чему я веду, но пока молчит, потому что без предварительного разговора еще никогда не заключалась серьезная сделка. Пока идет пустопорожний обмен мнениями, можно все до конца взвесить и, оценив реальную обстановку, решить: делать скидку или нет, придержать товар или отдать немедленно.

– Не попадается, – честно отвечает Бойко своим хорошо поставленным голосом, – но я бы его сразу взял…

– И за любую сумму, – утвердительным тоном не даю ему закончить фразу.

– Сумма сумме рознь. Надеюсь, ты знаешь, что это удовольствие недорогое.

– Конечно, стоимость одного бюста колеблется от двухсот до трехсот рублей. Но при наличии полной серии ее стоимость резко возрастает. А ты будешь единственным человеком в городе, чья серия…

– Поэтому ты намерен получить больше.

– Не намерен, потому что точно получу. Или ты еще лет шесть будешь искать?

– Не буду. Сколько?

– Торопиться не нужно. Сперва посмотри, вдруг дефект найдешь…

Конечно, никакого изъяна и при желании найти нельзя – вещь в идеальном состоянии. Но когда Святополк попадет в его руки, холодный металл этой фигурки, за которой Вадик охотится столько лет, даст ему почувствовать себя ее полным хозяином, а следовательно, сделает гораздо сговорчивее.

– Все в порядке?

– Как будто.

– Так вот, чтобы облегчить тебе жизнь, сразу отмечу: в деньгах я не нуждаюсь. Нужно что-то из наград.

– Медаль «За ревность и усердие к Российской империи» подойдет?

– Если она серебряная…

– Медная.

– И между этими медалями, одинаково исполненными в разных металлах, лежит небольшая разница в каких-то полутора тысяч рублей. Ты что меня за идиота принимаешь?

– Ладно. Дай подумать. Значит… значит, так. Возьми «Победителю над пруссаками»…

– И стольник доплаты.

– Но медаль тяжелее твоего бюстика.

– Зато Святополк тебе нужнее, чем мне эти «пруссаки».

– Договорились, – соглашается Вадик, достает из книжного шкафа коробку, обтянутую черной потрескавшейся кожей, вынимает из нее нужную медаль, отсчитывает новенькие хрустящие пятерки.

– Ты бы еще рублями дал, – замечаю я и тут же готовлюсь к атаке Вадика, ставшей доброй традицией наших отношений.

– Что ты, рублей не держим, это привилегия сторожей сшибать рубчики по месту основной работы, откуда такие купюры у скромного кандидата наук.

– Нынче может каждый атом стать науки кандидатом, – неуверенно парировал я при помощи фольклора и тут же получил в ответ:

– У тебя и на это ума не хватает. Впрочем, для бывшего спортсмена даже куриные мозги – комплимент, хотя ты несколько и отличаешься от своих коллег задатками интеллекта ученика церковно-приходской школы. Только с тем отличием, что от него хоть какая-то польза была, а ты, возомнив себя умником, паразитируешь на проблемах общества и еще кичишься тем, что не зависишь от него.

– Да, – почти кричу ему в ответ, – я не завишу от общества, хотя имею с ним точки соприкосновения. Я привык за все платить и в благотворительности не нуждаюсь. Когда мне нужны материальные блага, создаваемые этим обществом, рассчитываюсь за них щедро. Например, заплатив за машину в двадцать раз больше ее себестоимости, считай, прокормил такого деятеля, как ты, толку от которого, как с козла молока.

– Все верно, только такой ограниченный тип может считать, что от ученых толку нет. Слышал я, как тебе подобные требуют разогнать научные институты, вооружить сотрудников лопатами и заставить заниматься каким-нибудь полезным делом.

– Я, конечно, туп от природы, но никогда не говорил, что наука вредит человечеству. Если это наука, а не твоя история.

– Все правильно, что с тобой говорить, если ты даже не считаешь историю наукой.

– А с каких пор история стала наукой? В лучшем случае, она просто шлюха, готовая лечь в постель с первой попавшейся личностью. Кстати, как насчет личности в истории? Ведь личности в нашей истории вытворяют, что хотят. Слушай! А ты прачка, отмывающая грязные простыни этой шлюхи. Ну-ка, историк, расскажи мне о выдающемся мудром отце народов Сталине, сгубившем больше людей, чем инквизиция за всю историю своего существования, о друге народа Кагановиче и примкнувшем к нему Шепилове, о засеянной кукурузой стране, о лженауках генетике и кибернетике, о решающих сражениях второй мировой на Малой земле, о реабилитированных посмертно писателях, чьи книги не переиздаются десятилетиями, о русской старине, которую ты так любишь, и о которой сегодня никто ничего практически не знает…

Ты прав, я не очень люблю наше общество за ту ложь, в которой оно купается, за его ханжество, уникальную экономику, когда покупатель бегает за продавцом, но я этого не скрываю. А ты…

– А я в отличие от тебя стремлюсь принести людям хоть какую-то пользу, чтобы заблуждения, о которых ты говоришь, больше не повторились.

– А случись новые заблуждения, ты вовсю будешь ковать для них металл и найдешь этому исторические обоснования. И вдобавок будешь врать своим студентам, вызывая у них отвращение к своей будущей профессии. Кстати, просвети немного, кем сейчас числится в вашей науке Шамиль: народным героем или агентом английской разведки?

Не дожидаясь ответа, рву на себя дверь, выхожу на улицу, дав себе слово никогда больше не видеться с Вадиком, хотя знаю: будь это выгодно ему или мне – наша встреча станет неминуемой.

Телефон-автомат легко проглатывает две копейки и эта потеря компенсируется тем, что я слышу голос уважаемого Константина Николаевича. Почему-то сегодня обошлось без услуг секретарши.

– Здравствуйте, Константин Николаевич, большое вам спасибо за интервью… Хотелось бы кое-что уточнить. Конечно… Хорошо…

Через сорок минут подъезжаю к парадному дома, у которого торжественно застыла персональная «Волга» Константина Николаевича, еще минута – и жму его тяжелую властную руку.

– Большое спасибо, Константин Николаевич, вот ваша бумага.

– Я же сказал, что ты можешь оставить ее у себя.

– Думаю, что мне она уже не пригодится. Тем более, вдруг кто-то случайно найдет ее дома, могут возникнуть нежелательные вопросы.

– Ничего страшного. Что у тебя еще?

– То, что вы просили. Пришлось, правда, побегать, но учитывая ту помощь, которую…

Мой собеседник расплывается в добродушной улыбке, мол, пустяки. Действительно, пустяки: весьма сомнительный банальный комплимент, а как он поможет решить сразу несколько проблем.

– Вот. Единственная, кстати, медаль, выпущенная во времена Елизаветы Петровны с изображением императрицы. Андреевской ленты, правда, нет, но не это главное, хотя сбить цену ее отсутствие мне помогло. Конечно, было бы желательнее иметь медаль без ушка, но их всего тысячу штук начеканили.

Вижу, что Константину Николаевичу некогда вникать в такие подробности, и закругляюсь:

– Хотели за нее 700, но выторговал за 600.

– Не дорого? – на всякий случай недоверчиво переспрашивает он.

– Вспомните мои слова, что через десять лет она будет стоить втрое больше.

– Через десять лет, может статься, нас не будет, – вздыхает Константин Николаевич, достает из заднего кармана бумажник и отсчитывает шесть сотенных. Затем из другого кармана вытягивает две двадцатипятирублевки и подает их небрежным жестом:

– А это твои комиссионные.

– Константин Николаевич, я могу обидеться, еще не хватало, чтобы вы подумали, что я на такое способен, – дрожат трагические нотки в моем голосе.

Константин Николаевич, пожимает мою руку, и я выхожу из его квартиры с чувством до конца исполненного долга. Красная цена этой медали рублей четыреста. Плюс сто полученных от Вадика. И никакой спекуляции. Ведь спекуляция есть скупка и дальнейшая перепродажа с целью наживы, но факта скупки нет. Есть факт обмена на окаянного Святополка, которого я купил на прошлой неделе в опте у Борьки-Инженера вместе с другими интересными вещами.

Самое смешное, что в наши производственные отношения никак не может вписаться инструкция Министерства культуры, сочиненная сравнительно недавно. Уж чего-чего, а инструкций у нас хватает, особенно тех, которые несут в массы любимое слово сочиняющих «низзя!». Так вот, Министерство культуры решило, что все коллекции нумизматов должны быть зарегистрированы в органах культуры. Есть у вас коллекция серебряных монет, что по каталогу двенадцать с полтиной, спешите ее регистрировать, ну а если вы располагаете какой-то там коллекцией полотен пусть даже Делакруа с Пуссеном вперемешку с Гоей и Тинторетто, их регистрировать не обязательно. Но что-то не припомню, чтобы после выхода в свет этой инструкции, коллекционеры ринулись наперегонки регистрировать свои сокровища.

Кроме того, инструкция требует, чтобы на каждый случай обмена, дарения, купли или продажи коллекционер запасался разрешением в местном управлении культуры, а если таковое отсутствует, то ему нужно сразу же брать приступом само министерство и там решать организационный вопрос, к примеру, подарка старинной серебряной монеты своему другу ко дню рождения. И больше того, чтобы совершить такой подарок, если такая монета стоит чуть больше пятидесяти рублей, нужно еще успеть заскочить к нотариусу, чтобы зарегистрировать этот факт. Но даже если представить себе, что собиратели решили не плевать на эту инструкцию с высокой колокольни, а следовать ей во всем, то времени для работы у них просто не останется: будут целыми днями совершать пробежки от нотариальной конторы до управления культуры, и это без учета нашей традиционной волокиты, сопровождающейся обычно вежливой фразой «зайдите завтра».

Потому, чтобы не отрывать министерских работников от составления подобных инструкций, беру на себя нелегкий труд, который состоит в том, что сперва я в качестве местного органа культуры разрешаю себе продавать, покупать, менять все, что угодно, затем вместо нотариуса фиксирую эту сделку и храню деньги с неменьшей надежностью, чем государственный банк. В конце концов, государство наше народное, а я тоже частица народа, не Бог весть какая, но все-таки.

С этими мыслями направляюсь обедать в облюбованный давным-давно ресторанчик «Прибой», который сейчас многочисленные отдыхающие берут, что называется, с боя. Участвовать в их баталии так и не удается, потому что к моим услугам стол, на котором несколько минут назад красовалась табличка «служебный».

И уже через час, вооруженный огромным букетом цветов и верным «дипломатом», в недрах которого позвякивают две бутылки «Камю», еду брать приступом мою «соученицу» Крыску. А чтобы вспыхнувшее к ней чувство скорее нашло понимание красавицы Татьяны, в карманчике-пистоне лежит обыкновенное колечко, которое штампуется массовыми партиями из металла пятьсот восемьдесят третьей пробы…

Вторая бутылка, выпитая уже в постели, настроила Таню на сентиментальный лад. И вызывать ее на откровенный разговор труда не составило.

– Иногда я себя ненавижу, – пробормотала Крыска, неуверенно ставя на тумбочку пустой фужер, – но разве можно иначе, грязь кругом. И ты все врешь. Какой ты кандидат, голодного блеска в глазах не достает, наверное «зеленкой» торгуешь, глаз у меня наметанный.

– Что делать, Таня, иначе как бы я смог так близко познакомиться с такой прелестной девушкой.

– А как все, – с вызовом произнесла Крыска, прикуривая сигарету, и посмотрела на меня краснеющими от выпитого глазами, – ты знаешь, какая мне цена? Да…

– Погоди, – перебил я, вынимая из ее пальцев тлеющую сигарету, – у меня есть кое-что получше. – Роюсь в «дипломате», стоящем рядом с двуспальной кроватью и, наконец, достаю пачку «Данхила».

– Каждый человек что-нибудь стоит, – сказал я, разрывая золотистую оболочку фольги, – но ты, наверное, стоишь очень дорого. Давно не видел женщины, сложенной так хорошо.

– А ей знаешь, какая красная цена? Двести рублей. Пять клиентов в месяц от силы. Противно. Что вылупился? Не нравится? Может, жениться на мне хочешь, так я тебе верность до гроба хранить буду, потому что на мужиков уже смотреть не могу, скоты все. Господи, меня ж раньше любой подонок за пятерку купить на ночь мог.

Я тактично промолчал о том, что сегодня ее любой подонок может купить за несколько большую сумму, и спросил:

– А в школе как относятся к твоему увлечению?

– Ты что, с ума сошел? Кто об этом знает, школа у нас образцовая, дети меня любят, сейчас десятый класс веду.

Пошло-поехало. После исполнения своих обязанностей по отношению ко мне, Крыска ударилась в воспоминания о своих профессиональных обязанностях в родной школе.

– Послушай, – перебиваю ее рассказ, плеснув остатки коньяка в фужеры, – может, пойдешь в долю к путанам, а то заработок в твоем деле не гарантирован…

Крыска молча опрокинула в себя коньяк, как будто это был не тонкий французский напиток, а обыкновенная водка, к которой женщины ее профессии питают слабость, и пройдясь рукой по остаткам помады, ответила:

– Мне эти суки предлагали в свое время. Вступительный взнос две тысячи – и вперед, Франция. Нет, я сама по себе, и клиент мой, как и я, светиться не любит. У меня уже постоянный круг знакомых. А с тобой легла, потому что понравился чем-то, человеком хотелось себя почувствовать, чтоб переспать просто так, не за деньги…

Этой информации вполне хватает. А душевные метания изрядно опьяневшей Крыски больше интереса не представляют.