Текст книги "Чужая осень (сборник)"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 51 страниц)

Я оборвал фразу, захлопнув за собой дверь, подошел к Марине и положил перед ней сдачу с кожаного пальто.

– Мариночка, ты их одни на другие надень, тогда в следующий раз Рябову сабля понадобится. Ну, не дуйся, я же всегда шучу. Даже над собой. Только давай договоримся, сдержи себя при встрече с Сережей и больше не бей Костю. Я обещаю тебе, что сам с ними разберусь. Договорились?

Марина подняла свои чуть покрасневшие глаза и молча кивнула головой. Расстроилась Марина, что не говори, даже она в конце концов – женщина. И сейчас смотрит на меня таким же взглядом, как и те девушки, которые могли надеяться на что-то большее, чем просто человеческие отношения. Я не забираю этой надежды у Марины, хотя позаботился о ней, исключительно как положено руководителю предприятия. В конце концов в обязанности генерального директора входит, чтобы его сотрудники были сыты, обуты и в трусы одеты.

52

Пройдя по тускло освещенному коридору, я остановился у двери, из-за которой доносились приглушенные голоса. Наконец, дождался пока отчетливо не расслышал знакомые интонации Рябова, пропагандировавшего общеизвестную истину «Нет повести печальней в мире, чем козырь лег четыре на четыре». Я осторожно постучал в дверь и тут же голоса смолкли, раздалось какое-то шуршание, и через полминуты щелкнул замок в двери.

– Заходите, – с явным неудовольствием пригласил меня лейтенант.

В комнате кроме руководителя «Содействия» было еще три мента. Один из них усиленно шелестел какими-то бумагами на своем столе, второй с важным видом посмотрел мимо меня и заметил:

– Вы ко мне?

Я ткнул пальцем по направлению сидящего в стороночке с безразличным видом Рябова и сделал чистосердечное признание:

– К нему. Вы принимаете, товарищ Рябов?

Менты дружно посмотрели на Сережу, будто это был генерал в штатском, договорившийся о встрече с начальником отдела кадров в их кабинете. Рябов успокоил всех присутствующих:

– Свой человек.

Менты облегченно вздохнули, закрыли дверь на замок и приступили к прерванному делу. Лейтенант выхватил из-под бумажек на столе листик с расчерченной «пулей», потом выдернул из кармана свои карты. Второй мент приоткрыл дверцу сейфа и из-за бутылки водки извлек остатки колоды. Третий нашел свои карты в кармане кителя, после того, как обыскал карманы собственных брюк. Что касается Рябова, то он, по всей вероятности, сидел на прикупе, потому что, в отличие от ментов, не рылся в карманах.

– Знакомьтесь, ребята. Это Гена, – брякнул Рябов первое попавшееся ему на язык имя.

Хотя против имени «Гена» я ничего не имел и даже не успел к нему привыкнуть, тут же пожаловался ментам:

– Да, что делать, как только тот мультик сняли, так меня все крокодилом дразнят. А его, – я кивнул на Рябова, – Чебурашкой.

Менты почему-то обрадовались этому сообщению и тут же на их лицах проявилась озабоченность – в дверь постучали.

– Не прячьте, ребята, – раздался рев из-за двери. – Это я.

Лейтенант открыл дверь и в комнату ворвался приземистый тип с погонами капитана.

– Петро, – обратился он к старлею, не успевшему снова спрятать колоду в сейф. – Я сейчас домой еду. Ты через час где-то позвони и вызови меня. Я с такой бабой договорился! Так что, смотри, не забудь. Дайте три литры бензина, а то не доеду.

Менты одновременно загудели, что баба – дело, конечно, святое, но с бензином сейчас гораздо напряженнее, чем с телками.

– Капитан, – протянул я ему ключи от рябовской машины, – там «Волга» стоит у входа. Сточи с нее литров пять. Только не увлекайся.

Капитан выскочил на улицу, старлей умело тасовал колоду, но в этот трудовой процесс вмешался телефонный звонок.

– Да, – продолжал тасовать колоду старлей, прижимая плечом трубку к уху, – подумаешь, пропал. Зарплата же была. Не орите… Не волнуйтесь… А в морге были? Тоже нет. Ну, раз в больнице и морге нет, найдется. У нас? Сейчас посмотрю…

Старлей положил трубку на стол, быстро сдал карты, ловко бросил сигарету в рот, затянулся и закончил беседу:

– По нашим данным его здесь тоже нет. Если через три дня не найдется – подавайте заявление.

– Не дадут играть, мать их, – выругался лейтенант, – сейчас хоть разбивай этот телефон.

Словно подтверждая его слова, звонок снова оторвал игроков отдела.

На этот раз трубку схватил лейтенант с таким видом, будто собирался расправиться с надоевшим ему аппаратом.

– Да. Ага, конечно. Нет Петра Григорьевича, – лейтенант подмигнул старлею, – он на задании. Конечно, передам. До… Да… Да… До… Да! До свидания!

– Чтоб вы уже пропали, – заметил лейтенант, с силой бросив трубку на рычаги.

В кабинете снова появился капитан, сверкая улыбкой и форменными пуговицами. Он протянул мне ключи, намекнув, что с него причитается, еще раз повторил указание насчет срочного вызова на боевое задание и умчался.

Не успел лейтенант запереть за ним дверь, как телефон напомнил о своем существовании.

– Да… Здравствуйте, Григорий Пантелеймоныч… Даю… – на этот раз трубку взял молчавший до сих пор второй лейтенант.

– Петро, батя тебя…

– Батя, да… Достал кое-что. Завтра обещали… Да. Конечно, приеду, – старлей Петро положил трубку и грустно заметил:

– Операцию бате надо. Так они сказали – привозите, только сначала достаньте все лекарства, шприцы, капельницы. И если их машина забирать будет – еще пять литров бензина. А так – даже не принимают.

– Это еще ничего, – успокоил старлея младший по званию, вернувшийся от двери, – у меня вот сосед помер. Хороший старик был. Две Славы имел. Вызвали ему «скорую» соседи со второго этажа, а как говорить, не знали. Те ж первым делом о возрасте интересуются. Они и сказали – семьдесят три. Так… В общем, помер старик, «скорой» не дождался.

Старлей Петро покачал головой:

– Я сегодня только за уколы две зарплаты отдал. А еще таблетки нужны, капельницы мне на «шарика» один обещал. А еще же хирургу надо дать, анестезиологу, нянечкам…

Телефон взорвался очередным звонком.

– Да, понял. Нет, не получится. А у нас ехать не на чем. Сами обещали хоть восемь литров в день, а мы уже неделю… Да. Есть. Понял.

– Так я ему и поеду, – заметил старлей, кивнув на телефон. – Сам еле вчера домой добрался. Лампочка красная второй день горит…

Очередной звонок не позволил старлею закончить фразу.

– Да! Что значит, сосед угрожает? На то он и сосед по коммуне… Что? Пистолетом угрожает? Выезжаем.

Менты подскочили, как ошпаренные.

– Ребята, – обратился ко мне и Рябову старлей, – тут рядом, мы быстренько.

– Да, – горячо поддержал его лейтенант, постоянно бегающий к двери. – Туда и назад.

– Пистолет мой будет, – заявил второй лейтенант.

– Иди к черту, – взорвался старлей, – ты и так в прошлый раз брал. Хватит.

– Так тот маленький, – не сдавался пред старшим по званию лейтенант. – Давай так, если там большой пистолет, так я его себе возьму, а тебе маленький отдам.

– Разберемся, – неопределенно ответил старлей, хотя по тону было ясно, что такой обмен его мало устраивает. – Поехали.

– Рябов, в такой обстановке мне еще не приходилось проводить производственные совещания, – заметил я, стоило нам остаться наедине.

Продолжить беседу с коммерческим директором мне не удалось. Телефон снова дал знать о своем существовании.

– Слушаю, – придал я своему голосу грозные оттенки. – Петр Григорьевич на задании. Гончаренко – в засаде… На вызове… Нет, не могу, один остался… Передам.

Я положил трубку на стол, после того, как в ней раздались короткие гудки, и вытащил штекер из розетки.

– Знаешь, Рябов, после звонка твоих механиков я что-то совсем перестал доверять телефонной сети.

– А я ей всю жизнь не доверял, – наконец-то соизволил раскрыть рот Сережа.

– Скажи, что за театрализованное представление ты устроил в моем кабинете?

– Мне кажется, кто-то начал делать там театр до меня. Я только продолжил. Что тебя еще интересует?

– По-моему, с Мариной ты немного…

– Наоборот, я хотел ей максимум удовольствия сделать. Она просто не понимает, как это можно спокойно заниматься любовью.

– То есть, Сережа? Марина что, отлупила тебя перед тем, как получить удовольствие?

– Нет. Видимо она до того привыкла побеждать мужиков, что не понимает, как может оказаться снизу без сопротивления. Заставила меня чуть ли не насиловать ее. Поддавалась, конечно, но все-таки… И чтобы обязательно белье резать, перед тем, как засадить.

– Да, век живи, век учись. Никогда бы не подумал, что боевые навыки Марины влияют на ее эротические фантазии.

– Я же тебе говорил – попробуй, – усмехнулся Сережа, – только прежде не забудь ударить ее несколько раз, руки тоже желательно чем-то связать, трусы ножом располосуешь – и вперед. А после первого сеанса она так выдает, обалдеешь. Рассказывать не буду, чтобы не портить возможного удовольствия.

– Конечно, Константин уже попробовал.

Сережа от души расхохотался.

– Неплохая затея. Что-то вроде твоих забот о Городецком. И сколько же ты заработал на нем?

– Это Петр Петрович на мне заработал. Выражаясь его же терминологией – десять лет без права переписки.

Рябов полез в боковой карман, достал точную копию компакт-диска, который я изъял у покойного Петра Петровича.

– Тогда получи подарок. Кстати, ты подал заявление, что «Волгу» угнали. Так ее менты уже нашли. Я пришел выставить ребятам за хорошую работу.

– Какие еще заботы обо мне ты успел проявить?

– Так, ерунда. Вроде двух снайперов у гостиницы «Море». Я еще ночью покружил там, пока ты дверными работами занимался.

– На «Ниссанчике» кружил?

– Как ты догадался? – чересчур иронично продемонстрировал удивление Рябов. – Так что я дал тебе еще раз поиграться. Но это – действительно в последний раз.

– По-моему, ты ошибаешься. Мне самому решать.

– Думаешь, я бы позволил тебе уйти на это свидание, если бы… Ладно, хватит.

– Договаривай.

– Ты как-то спрашивал: есть ли у меня человек в команде Городецкого. Продолжать?

– Только не рассказывай, что он вытащил пули из патронов пистолета Петра Петровича…

– Это было бы топорной работой.

– Иди к черту, Рябов. Ты постоянно не даешь мне чувствовать себя самостоятельным человеком. Что Баранаускас?

– Написал чистосердечное признание: прибыл в Южноморск по заданию Игнатенко убрать Городецкого. Ну дальше, конечно, подробности, что до цели не добрался, но это не важно. Мы под строчкой поработаем, где главное сказано – и порядок.

– И что дальше с ним?

– Жизнь гарантирована. Я, конечно, предложил ему вернуться в Москву, под конвоем, ради шутки. Но Баранаускас предпочитает сидеть у нас. Так что с этим все. Кроме твоих дел.

– А что такое? – я чуть ли не имитирую Костины интонации.

– Вершигора будет сильно недоволен, когда узнает о смерти Городецкого. У ментов же свои интересы. Труп рано или поздно будет опознан. А если бы Городецкий просто исчез…

– Тогда бы у Вершигоры было меньше работы. Слушай, Рябов, кто бы мои интересы учитывал? Шанс договориться был. В конце концов ненавязчиво намекни Вершигоре, что обязанности по очистке города от всякой дряни мы свято выполняем, только из-за заботы о его кореше Карпине. В конце концов Карпин сам что-то провякал о лицензиях на убийства. Можно подумать…

– Можно, но не нужно. Прикрытие еще никому не мешало. Значит, это дело закончено.

– Не считая событий, которые, несмотря ни на что, могут произойти в Москве.

– Если Игнатенко вывернется – осложнит нам жизнь. Однако не настолько, чтобы мы не смогли сделать ответный ход. В конце концов, дело можно представить так, что мы оказывали Игнатенко услугу.

– Хорошо, Сережа, ты обмозгуй все и давай на сегодня попрощаемся. Неси боевое дежурство в ожидании защитников правопорядка, а мне нужно возвращаться к работе.

– Значит, ты считаешь, не все еще кончено?

– Думаю, что не все.

– Я тоже так думаю. Потому что знаю, с кем имею дело, – хитро прищурился Рябов.

Если бы он ответил как-то по-другому, быть может, я бы сказал, что принимаю его соображения о заместителе по коммерческой работе. Так что Вохе придется подождать до тех пор, пока Рябов еще раз не обратится ко мне с этим предложением.

53

Очередной толмач говорил торопливо, иногда я не улавливал окончаний фраз, но такая манера речи компенсировалась еще тем, что переводчик шепелявил. Гершкович, думаю, тоже до конца не понимал, чего от него хочет этот иностранец, хотя толмач, наверное, переводил все правильно, потому что иногда даже размахивал руками точь-в-точь, будто его наниматель.

– Мистер Смайлз утверждает, что при введении расчетов по клирингу, – вдалбливал нам переводчик, – вы должны будете взять на себя…

Ну, дает мистер Смайлз, Котя еще ничего конкретного не сказал, а уже должен. За те два часа, что я слушаю ахинею в этом кабинете, узнал по крайней мере, два новых для себя слова. Боюсь только, не повторю их даже при большом желании. А вообще – опыта наперенимался не хуже, чем работники сельского хозяйства на республиканском слете аграрников, когда первый цековский секретарь, видевший свеклу только в своей тарелке, популярно объяснял колхозникам, как ее выращивать.

Наконец, Гершкович открыл рот и поведал переводчику: предложение мистера Смайлза вызвало у него неподдельный интерес, однако Коте нужно прикинуть все «за» и «против», чтобы дать ответ. Озабоченность убежала с Котиного лица, стоило только этой паре поплотнее закрыть за собой дверь.

– Они мне уже сидят все в печенке, – высказал свои соображения по поводу благополучно завершившихся переговоров директор «Олимпа». – Кажется, даже меня эта мелкая заграничная фарца и то хочет поиметь за сырьевой придаток. Видишь, на какой уровень бизнеса мы вышли: на тебе, небоже, что мне негоже.

– Слушай, Котя, а чего ты их всех не пошлешь?

– Среди десяти-двенадцати предложений все-таки одно дельное проскакивает. А пошлешь одного – он сразу тебе рекламу сделает. Так что легче себе уши забивать всякой дурью.

– Да, Котя? Как же я буду вести эту международную деятельность? – замечаю с растерянным видом.

Котя задумчиво протер толстые линзы своих очков и честно предупредил:

– Нелегко будет. Особенно, если возникнет вопрос конвертации молдавского купона через украинский карбованец при прохождении на российской межбанковской бирже и обмене полученной выгоды на белорусский рубль или лит. Кстати, литы – это Латвия или Литва? Я их всю жизнь путаю…

Мы внимательно посмотрели друг на друга и от души рассмеялись. Чем только не приходится заниматься, на какую муровину тратить время, когда ради престижа легальной фирмы опускаешься на уровень совкового бизнеса.

– Хотя я недавно с австрийцами неплохо поработал, – наконец-то поведал о выгодном сотрудничестве с иноземцами Гершкович, – заработал не меньше, чем если бы из Москвы привез два чемодана «Марса». Хотя я с большим удовольствием приобрел бы московскую шоколадную продукцию, «Три богатыря», например.

– Слушай, Котя, у меня за офисом есть помойка, такая большая, красивая, жаль только, что все наши свалки почему-то организовываются в тылу зданий, а не перед ними. Так вот, на этой помойке постоянно рыщут какие-то индивидуумы насчет пожрать, чем собаки побрезговали. Вчера одна парочка живописная там околачивалась. Так один сходу нашел иностранческий пакет и стал его хрумкать. Второй бомж или пенсионер, кто их сейчас разберет, спрашивает у приятеля, чего он такого вкусного там раскопал – «Марс», «Сникерс»? А тот ему отвечает – еще лучше, куда там «Марсу», самый настоящий «Тампакс».

Котя, не задумываясь, спросил:

– Сам придумал или кто-то рассказал?

– Знаешь, я иногда придумываю, а потом все рассказывают без ссылок на автора, нарушая, таким образом, Бернскую конвенцию…

– Если Бернскую конвенцию Советский Союз не подписывал, так мы вряд ли доживем, когда люди будут обязаны делать ссылки даже на тебя. Это правда, что ты придумал самый короткий анекдот в мире?

– Неправда, Котя. Слово «коммунизм» произнесли задолго до моего рождения.

В нашу мирную беседу самым бестактным образом вмешалась секретарша.

– Константин Исаакович, генеральный директор фирмы «Козерог» еще у вас?

– Да, – ответил селектору Котя.

– Его тут спрашивают. Мистер Юджин Лернер.

– Проси, – скомандовал Котя, с интересом наблюдая за мной, попутно заметив: – Только не надо ничего рассказывать. Потому что учиться у тебя мне нечему. Ты тут с хронцем пообщайся, а я…

Дверь открылась и в кабинет вошел еще один представитель частного капитала, который, по всему видно, как и другие фирмачи, мечтал лишь о том, чтобы взять нас с Котей за руку и привести на мировой рынок. А там – ажиотаж, представители фирм, давным-давно поделивших сферы влияния, ждут не дождутся, когда же мы составим им компанию, сходу потребовав своей доли при раздаче подарков в виде рынков сбыта.

– How do you do, mister Lemer? We glad to invite you in sunny, hostfull Yujznomorsk,[1]1
  Как поживаете, мистер Лернер? Мы рады приветствовать вас в солнечном, гостеприимном Южноморске. – (англ).


[Закрыть] – рискнул я обойтись без услуг переводчика.

Мистер Лернер пристально посмотрел на меня и задумчиво ответил:

– Your Yujznomorsk can consider as second Venece after Moscow’s cold.[2]2
  После московских холодов ваш Южноморск может показаться второй Венецией. – (англ).


[Закрыть]

– Mister Lemer, one city is so beatiful that I consider not correct to compare it with another cities,[3]3
  Мистер Лернер, наш город прекрасен настолько, что я считаю его сравнение с другими городами не совсем корректным. – (англ).


[Закрыть] – несколько жестко заметил я.

Котя рывком поднялся из-за стола и заметил:

– Передай мистеру Лернеру экскьюз меня, но тут по-быстрому нужно съездить ненадолго по одному важному бизнесу.

Гершкович выкатился из собственного кабинета, я посмотрел в темно-карие глаза мистера Лернера и с грустью сказал:

– Autumn was always more warm here it compare it with other cities,mister Lerner. If perhaps I can name you by mister Sharke?[4]4
  Осень всегда была у нас теплой по сравнению с другими городами, мистер Лернер. Или мне уже можно называть вас мистером Акулой? – (англ).


[Закрыть]

Юджин молчал: на какое-то мгновение мне показалось, что глаза его увлажнились или это освещение во всем было виновато. Гершкович, несмотря на старинный призыв «Трудовой день – на сэкономленной электроэнергии», никогда не обращал внимания на постоянно возрастающие накладные расходы.

Я нащупал в кармане пачку сигарет, бесцельно покрутил ее в руках и бросил на стол. А потом тихо сказал:

– Здравствуй, Женька.

Женька Лернер. Последний раз я его видел девятнадцать лет назад, когда он, резко обернувшись на мой крик: «Возвращайся!», завопил что-то с подножки поезда, уносящего его в Москву, вытягивая тощую шею над фирменным беретом проводницы. Вот он и вернулся.

Мы не виделись почти два десятка лет и, судя по Женьке, я понял, как изменился сам за это время; если ежедневно глядишь в зеркало, о переменах на себе можно догадаться лишь благодаря таким встречам. Когда-то я даже не мечтал увидеться с Женькой, ставшим для всех изменником родины, отщепенцем и прочими эпитетами, которыми охарактеризовал его комсорг Карадимов, политически правильно поставив вопрос о дальнейшем пребывании в рядах ВЛКСМ враждебного миру социализма Лернера, еще за два года до его отъезда.

Я, правда, успел тогда брякнуть, что Женька за проклятым бугром по-быстрому организует местную комсомольскую ячейку, которая станет вредить загнивающему капитализму. Но комсорг Карадимов прекрасно понимал, что профессионально идиотничать на комсомольско-партийной работе можно только здесь. Может быть, поэтому, когда отменили шестую статью в Конституции СССР, Карадимов сам уехал в Бостон, хотя тогда уже никто его отщепенцем не называл и не пугал, что он еще на коленях приползет к советскому посольству, как другие изменники.

И хотя я был уверен, что мы с Женькой никогда не увидимся, почему-то много раз представлял себе эту встречу. Но она была совсем не такой, как сейчас. Да, убеждать себя, что уехавшие по-прежнему остаются твоими друзьями – занятие глупое. Это бывшие друзья. Передо мной стоял незнакомый человек из другого мира. И еще я понял, что ребята, которые разъехались из нашего города по всему миру, тоже стали чужими, и своими друзьями я их считаю только благодаря памяти. Какой же это друг, если ты не можешь прийти к нему в трудную минуту, если все общение на протяжении десятков лет – несколько писем и редкие телефонные звонки в первые годы разлуки? Теперь и до писем руки не доходят, да и о чем писать бывшему другу, ставшему чужим человеком.

Жаль, конечно, но после того как Южноморск эмигрировал, друзей у меня в этом мире не осталось. А бывают ли вообще друзья, тем более двадцать лет спустя? Пусть кто-то считает Бальзака более великим, чем Дюма, но только не я. «Три мушкетера», гимн мужской дружбе, выше которой ничего не бывает – редкий случай в мировой литературе. «Двадцать лет спустя», первая встреча Д’Артаньяна с Портосом. А первая реакция Портоса на появление старого, так сказать, друга? Портос испугался, что Д’Артаньян будет просить у него денег. Когда-то они рисковали жизнями друг ради друга, но двадцать лет спустя мир видится совсем по-другому… Может быть, поэтому молчит Женька, он же в той Америке торчит – будь здоров. Впрочем, как и продюсер Джек Абрамов, юрист Майкл Горбис, журналист Пит Ярмольник и десятки тысяч других южноморцев. Во всяком случае, не приходилось слышать, чтобы кто-то из уехавших рылся там в помойках или сосал собственную лапу. Все живут, как люди. И Женька тоже.

– Привет, изменник родины, – с деланной радостью бросил я, но Женька даже не попытался пошутить по этому поводу. Он и не скрывал, что мы стали чужими людьми.

– Слушай, Женька, скажи честно, почему ты приехал?

– Мы же договорились, – с заметным акцентом сказал Женька. – Мне передали твои слова – и я здесь.

– Я спрашиваю – почему ты здесь? Ведь прошло много лет, и ты вполне мог сделать вид, что не понимаешь, о чем речь.

– Ты можешь сказать, что я стал черствый. Но слово есть слово. Сентиментальность хороша в молодости и старости. Мы же оба не так сильно постарели, чтобы на меня напал склероз. И сентиментальность.

– Хороший ответ, Акула. Но ты все-таки умолчал о главном. Скажи, тебе никогда не хотелось вернуться? Просто побродить по улицам…

– Это желание испытывают все, – вот теперь я услышал в его голосе неподдельную грусть. – Но все, кто ездил сюда в гости… Я бродил по улице, где мы жили. Там уже никого не осталось, новые люди. Извини, но мои сравнения не в их пользу. Одна жлобня. Город стал грязный, в парадных воняет, на улицах – баки с мусором. Это не тот город, из которого меня выпихивали… В общем, я побывал здесь, как многие другие, и вернусь домой совершенно спокойный. Второй раз меня сюда уже не потянет. Как не тянет и их. Они пытались объяснить, но я не понимал. Теперь я все понял.

– Ты не жалеешь, что уехал?

– Теперь нет. Эта страна не предназначена для жизни нормальных людей. Я недавно видел объявление. Одна фирма занимается туризмом в экстремальных условиях – джунгли, пустыни. Можешь с ней связаться, предложить дикие условия в европейском городе. А что бы я делал, если бы не уехал? Там я стал нейрохирургом, а здесь меня бы к медину с пятой графой не подпустили. А у кого ты лечишься, мне говорили, в Южноморске толковых врачей не осталось.

– Женька, я просто не болею, потому что лечиться не у кого. И не шью костюмы, а покупаю готовые. Не иду под суд, потому что хорошие адвокаты тоже сбежали. И так далее, чтобы тебя больше не расстраивать. Значит, торчишь там неплохо?

– Да. Сейчас людям немножко труднее – такая толпа набежала. Но и они устраиваются. Хуже, чем в совке, нигде нет. Тем более – в Америке. Я там уже пятнадцать лет. Сбежал от Советской Армии и попал в израильскую. Год воевал. Потом переехал в Штаты.

– Я могу дальше все рассказывать сам – про дом двухэтажный с бассейном, то что у тебя четверо детей – знаю, зарабатываешь лимон долларов, да?

– Нет, в прошлом году я заработал шесть миллионов, но налоги, ушло триста двадцать тысяч.

– Не повезло тебе, Женька, у нас бы с шести миллионов ты бы не триста штук отдал, а тебе бы их оставили. И еще спасибо бы сказал, если бы оставили столько. И жил бы ты в своей прежней хате с четырьмя детьми аж в двух комнатах… Сколько у тебя там комнат?

– В доме двенадцать, вместе с биллиардной и курительной. Но нас же все-таки шесть человек. Босс намекал, что в моем положении нужен дом посолиднее. А ты как живешь?

– Как прежде. Слушай, Женька, а ты там рыбачишь?

– Редко. Последний раз ловил лосося в Айдахо. Летали на вертолете, в ту wilderness[5]5
  Глухомань. – (англ).


[Закрыть] иначе не доберешься.

– Я тоже недавно на рыбалке был. И, представь себе, тоже на вертолете летал, – усмехнулся я, понимая, что все побочные вопросы мы уже обсудили и сейчас пора переходить к делу. Однако, Женька задал совершенно неприличный с американской точки зрения вопрос:

– Ты хорошо зарабатываешь?

– Не жалуюсь, – ответил я, и в душу стало закрадываться сомнение: неужели Женька думает, что мне нужна его помощь в материальном плане. – В прошлом году намолотил больше пятидесяти миллионов.

– Рублей.

– Нет, долларов. Причем, не чилийских, не сингапурских, не канадских и даже не австралийских. И в отличие от тебя налогов не заплатил. Налоги можно платить в твоей стране, где государство обслуживает человека, а не загоняет его в гроб.

– А как относится к такому ваше правительство?

– Это у вас – правительство, а у нас – наперсточники. И парламент, созданный по ленинской идее, только до сих пор кухарки не научились управлять государством. Умеют только отнимать и делить, с учетом своей персональной кастрюли.

– А кто это «наперсточники»?

– Да, отстали вы от нас, в этом деле мы Америку точно перегнали. Долго объяснять, Женька. У тебя еще много времени?

– Сегодня вылетаю в Москву.

– Если керосин будет.

– Что?

– Ничего, извини. Значит, сегодня ты вылетаешь в Москву. А оттуда?

– Домой. Зачем ты позвал меня?

– Мне нужно переправить на твою родину кое-какие документы. Чтобы обеспечить себе надежную жизнь в этой стране. Не волнуйся, там нет военных тайн. Но публикация этих документов на Западе желательна как можно скорее. Это и вам на руку. Тем более, что на этих материалах ты сможешь заработать…

– Нет, – резко сказал Женька, и я понял, что не ошибся. – Никаких разговоров. Думаешь, я не помню? Ты был единственный, кто помог, когда у нас с мамой копейки не осталось. Кроме тебя никто не пришел на вокзал, все испугались. Что я должен сделать?

– Можешь ли ты вместо Штатов вылететь в Австрию, Францию или какую-нибудь другую европейскую страну? Конечно, мне было бы лучше в Австрию или Германию…

– Смогу, – твердо сказал Женька. – Куда скажешь.

– Тогда в Берлин. Зайдешь на Иохимшталлерштрассе, дом номер четырнадцать. Скажешь, что ты мистер Шарки. Вот там тебе и передадут кейс с документами. Мне будет проще, и ты ничем не рискуешь, проходя таможню. Документы передашь корреспонденту «Вашингтон ньюс» мистеру Стиву Кнеллеру. Помнишь Степку? Нет, так будет о чем поболтать при встрече, он тебя все-таки помнит. Вот и все, мистер Лернер. I’m glad to thank you for your great oblige at my country.[6]6
  Я искренне благодарен вам за то, что вы оказываете мне и моей стране неоценимую услугу. – (англ).


[Закрыть]

Женька молча пожал мою руку.

– Иди, Женя, иди и не оборачивайся, – сказал я ровным голосом, хотя что-то чуть было не заставило его дрогнуть.

Мистер Лернер вышел из кабинета. Я все равно оплачу эту услугу, пусть не столь явно. Думаю, Женька не будет против, если ко дню Четвертого июля его дети получат подарки от старого приятеля отца. Хотя прекрасно понимаю, что вряд ли когда-нибудь увижу их, а эта встреча с Женькой была последней. Мы поговорили о чем только могли. Я даже тактично не задал вопрос о его матери, которая до сих пор живет в Израиле и не хочет видеть сына, искренне считая его предателем родины. Только я не понимаю: какую именно родину она имеет в виду? Впрочем, для чужого человека, который когда-то был моим лучшим другом, это, должно быть, значения не имеет.