Текст книги "Чужая осень (сборник)"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 51 страниц)

21

Когда группа Колотовкина буквально слетела в подвал, чтобы превратить нас в бесплатное приложение к предстоящим работам по укреплению фундамента, мы бесшумно залегли у двери и Рябов мосфильмовским голосом рявкнул: «Ахтунг!» На этом его познания немецкого очевидно завершились, поэтому он чуть тише добавил: «Не шевелиться».

Иностранное слово оказало свое магическое действие, я уверен, если бы Сережа произнес нечто вроде «Внимание», в ответ тут же последовали выстрелы. Банда на мгновение растерялась, но и этого хватило, чтобы мы с Олегом в две глотки заорали: «Стоять!».

Правда, двое оказались слишком нервными, они одновременно зашевелили руками, но после дуплета Рябова только ноги одного из них несколько раз конвульсивно дернулись и на этом сопротивление банды Колотовкина подошло к концу.

– Пеца, – приказал Олег, – вынеси сюда Вершигору.

Усатый телохранитель Колотовкина даже не сдвинулся с места.

– Ты что, оглох? – начал сердиться я, наводя на него ствол пистолета.

Пеца посмотрел на Витьку, тот кивнул головой, и усатый, взвалив на плечо застонавшего Вершигору, начал движение к лестнице, по которой предусмотрительно спустился Олег, напряженно сжимающий «Калашников».

Колотовкин был подавлен. Если недавнее происшествие еще позволяло надеяться на победу в схватке, то сейчас он понял, что это финал, но продолжал держаться с таким видом, будто не мы его зажали в этом филиале братской могилы, а совсем наоборот.

– Ну и что дальше? – совершенно спокойно произнес он.

– А дальше мне нужно узнать имя нашего общего друга. Но не просто имя. Мне необходимы доказательства.

– А ты что, судья? – расправил в улыбке свои тонкие губы доктор.

Прекрасно держится, такого парня в союзниках иметь – одно удовольствие. Жаль…

Когда Пеца поравнялся с Рябовым, тот небрежным движением оглушил его, ловко подхватил Вершигору и опустил его на рухнувшего телохранителя Колотовкина.

– Виктор, поднимайся, разговор есть.

Колотовкин шел по лестнице с явной неохотой, и походка его была настолько легка и расслабленна, насколько сильным было внутреннее напряжение. Подталкивая Виктора пистолетом в его собственное логово, я догадывался, каким непростым будет предстоящий разговор.

– А теперь продолжим нашу беседу. Кто же стучит тебе из моих?

Виктор молчал, понимал, что мне нужно от него только одно-единственное имя, и чем скорее его он произнесет, тем быстрее я перестану быть заинтересованным в хорошем самочувствии собеседника.

– Тебе нужны доказательства? – наконец-то решился Колотовкин, – сейчас ты их получишь, они в этом столе.

Как же, так я тебе и поверил, выхватит из ящика какую-то стреляюще-колющую железяку и начнет со мной воевать. Я улыбнулся, вдавил глушитель в живот кандидата наук, тщательно прошелся по его телу свободной рукой, отошел в сторону и открыл ящик стола. Бумаг там лежало столько, что впору сдавать их за талон на дефицитное издание.

Когда роешься в таком количестве документов, явно имеющих большую ценность только для старьевщиков, волей-неволей отвлекаешься. Ага, вот и нож какой-то ржавый, много бы ты им навоевал. Таким оружием только студенток на третьем месяце пугать, если они трезвые. Все-таки я не дал Колотовкину использовать его последний шанс.

– Будем считать, что твоя шутка удалась и несколько минут ты выиграл. Так сказать, дум спиро сперо. Имя?

Виктор отрицательно покачал головой.

– Пойми, это все его работа. Он специально стравил нас, как собак, чтоб мы уничтожали друг друга.

Виктор нагло щурился, и я понимал, что традиционными методами ему язык не развяжешь, это не Дубов, Колотовкин замешан из того же крутого теста, что и Вершигора. Я даже не обернулся, когда услышал сзади шаги. Уж чью-чью, а походку Рябова хорошо знаю.

– Тебе пора, – бросил Сережа, – ребята ждут на улице.

– А ты? – облегченно спрашиваю Рябова, откровенно радуясь, что не мне, а ему предстоит решить дальнейшую судьбу Колотовкина.

– Нужно поговорить с этим парнем серьезно, – заявил Сережа и недобрым тоном приказал: – Уходи отсюда.

Легко сказать – уходи, в этих лабиринтах черт голову скрутит. Поэтому, когда я вышел в коридор и увидел блестяще справившегося со своей задачей Сашу, обрадовался ему, словно слепой – поводырю-доброхоту.

– Как ты сюда попал? – откровенно удивляюсь его появлению.

– У меня бумажка есть. На ней все нарисовано, – просто, без затей поведал Саша.

Рябов, Рябов, что бы я делал без тебя в этом мире? Разве что только деньги, и совершенно в другой компании.

Саша уверенно вертел баранку, выбираясь из хаотически разбросанного нагромождения хибар Нахаловки, мимо ханыг, мирно уснувших прямо на земле, щедро засеянной бутылочными осколками, пустыми консервными банками и нечистотами, ругани и свар, какой-то драки, и только увидев почти километровый хвост очереди за водкой, я понял, что мы уже где-то в городе. К горлу подкатывался ком, который не удалось опустить вниз при помощи сигареты, ничего удивительного, если в течение суток питаться исключительно кофием.

– Куда мы едем, Саша?

– Сережа сказал, чтобы вы ждали его у Светы.

– Ты, Саша.

– Что?

– Я говорю, обращайся ко мне на ты. А к Свете я не могу в таком виде, да и несет от меня – аж самому противно.

– Если хотите… хочешь, заедем ко мне, переоденешься, ванну примешь.

– Тогда лучше ко мне домой. Заодно пообедаем. Сегодня мы заслужили.

После того как я с отвращением стянул с себя превратившийся в завидную добычу для старьевщика костюм, принял ванну, несколько минут тщательно изучал свое обнаженное изображение в зеркале. Да, красавчик, нечего сказать: губы разбиты, на челюсти кровоподтек, фингал под глазом, фонарей на теле, больше, чем действующих на центральной улице города. Но, как говорится, спасибо партии родной, что хоть остался я живой. С заботливым тестем связываться не спешу, Рябов справится с этой грандиозной задачей не хуже меня.

Поэтому подхожу к столу, накрытому Сашей, и набрасываюсь на пищу со скромностью анаконды. Саша для приличия тоже ковырялся в тарелке, видимо, смущали его какие-то детали или он просто еще не привык, что его выделили из младшего состава и начали вводить в более серьезные дела. Со временем из этого парня может получиться отличный руководитель какой-то группы, подумал я, изысканными голодными жестами запихивая в рот все, что попадало под руки.

Конечно, Саша немного удивился, когда все, что он выволок на стол из холодильника, исчезло в моем желудке, но я и не на такие подвиги способен.

– Что так смотришь, – насытившись, я сделался более благодушным к собственной особе, – а ну повтори…

– Ты не наелся? – не поверил мне Саша. Еще бы – палка салями, банка икры, вяленая рыба, банка консервированных помидоров и почти целая буханка довольно черствого хлеба. Ничего удивительного, все это дается тренировкой, я могу вообще несколько дней не есть и при этом отлично себя чувствовать, или за один присест употребить столько пищи, что хоть на конкурсе обжор выступай, если бы состояние сельского хозяйства позволяло их проводить.

– Нет, Саша, просто я покормил своего солитера, – благодушествую, с наслаждением прикурив «Пэлл-Мэлл», – а теперь буду ужинать сам. Ну, лады, это шутка, сыт по горло, спасибо. Поехали к Свете.

Она открыла неожиданно быстро, я захлопнул за собой дверь, и Света прильнула ко мне. Молча обнимаю, прижимаю ее к груди, чувствую, как начинают восстанавливаться ушедшие силы и понимаю, что ни деньги, ни дело, ничего в мире не могут служить аккумулятором, заряжающим для дальнейшего существования, только эта женщина, так похожая на мою Олю.

22

– Пеца, сколько тебе лет? – спросил я у здоровенного усача, по бокам которого с безразличным видом сидели двое моих ребят не менее грозного телосложения.

– Тридцать будет, – глухо поведал Пеца, не смея смахнуть капли пота, проступившие на невысоком челе.

– Будет, – задумчиво произнес Рябов. – Есть анекдот. «Мамочка, почему ты ставишь мне елочку летом? А ты уверен, что доживешь до зимы?»

Усатому красавцу этот анекдот почему-то не понравился. Ничего удивительного, амеба и та жить хочет, а здесь более сложный организм.

– Где встречался Колотовкин со своим стукачом?

– С каким? – поинтересовался клиент Рябова. – У него их много.

Одно из двух: или он чересчур тупой, или слишком хочет жить. Впрочем, нас устраивают любые варианты.

– С тем, который работает у нас, – равнодушно произнес Рябов.

– Они редко встречаются.

– Где именно?

– На хате.

– Пеца, ты явно хочешь ограничить свой срок жизни уже прожитым, – лаконизм этого парня может вывести из себя более сдержанного человека. – Короче, если ты предельно откровенно, а главное – быстро, ответишь на наши вопросы, жизнь тебе гарантирована.

– Точно? – спросил усатый, – не обманете?

– Я сказал слово, и ни один человек в городе не усомнится, что когда-то мое слово было нарушено. Подумай, тебе могли вообще ничего не обещать, вспомни, наверное и в твоих руках многие становились чересчур разговорчивыми. Ты не умрешь, если поможешь нам – и довольствуйся только этим. Адрес хаты?

– Кирова, 119, квартира… четыре, вход со двора.

– Все, Рябов, выясняй дальше, а мне эта игрушка порядком надоела. Нам некогда ждать, он может рвануть в любую минуту.

– Подожди, – бросил мне Рябов и с металлическими нотками в голосе спросил:

– Как они связываются?

– По телефону.

– А если нужно срочно?

– Так я говорю – по телефону. Витька звонит, говорит, чтоб был там ну, завтра, в три. Он потом туда звонит, ему передают.

– А в обратном порядке?

– Чего?

– Если ему нужен Витька?

– То же самое, только это… наоборот.

– Номер?

– Квартира номер четыре.

– Номер телефона!

– Записано. В городском справочнике точка стоит, на странице сорок два.

– Ты звонил туда?

– Когда?

– Сейчас я тебя придушу. Ты издеваешься?

– Спокойно, Сережа, ему обещана жизнь. Но жить можно по-разному, один ездит на машине, другой ходит на костылях. Тебе приходилось туда звонить?

– Да. Два раза.

– Бог любит троицу. Рябов, ты удовлетворил свое любопытство? А теперь позволь это сделать мне. Ты видел этого человека?

– Один раз. Издаля.

– Узнаешь?

Пеца выразительно пожал плечами и вздохнул.

– Ребята, разрешите вашему подопечному подойти ко мне. Рябов, прошу тебя оставаться на месте, – предвижу реакцию Сережи, достаю из бокового кармана несколько фотографий и протягиваю их усатому. – Он здесь есть?

Пеца тщательно просмотрел фотографии, сложил в пачку, просмотрел еще раз и протянул одну из них, на которой человек был запечатлен с довольно значительного расстояния.

– Очень похожий. Точно он.

Прячу фотографии в карман и, улыбнувшись говорю Рябову:

– Можешь продолжать свою игру.

Находиться в чужой квартире, главной достопримечательностью которой является толстый слой пыли на мебели, не так уж приятно. Конечно, Рябов требовал, чтобы мы вдвоем пришли на это свидание, однако я настоял на своем: вряд ли в присутствии Рябова финал получится таким, каким мы его запланировали. Мне, конечно, тоже хочется кое-что пояснить этому гаду собственноручно, однако нельзя, чтобы на его теле появилось хоть одно пятнышко синего цвета. Жаль, его бы ногами забить, а тут просто необходимо дать возможность сдохнуть, как человеку.

Сидеть в полной темноте не очень приятно, курить тоже нельзя, покойный Колотовкин тщательно следил за своим здоровьем, а свободное время ничто так не убивает, как хорошая сигарета. Хорошо, что в передней веселая музыка играет, хотя похоронный марш был бы куда более к месту.

Хлопнула входная дверь, он прошел по коридору, раскрыл дверь комнаты, закрыл ее и лишь затем включил свет.

– Не нужно опускать руки, – предупредил я, и, кажется, сделал это совершенно напрасно. Когда в грудь человека направлен пистолет, у него пропадает желание шарить в своих карманах в поисках ответного аргумента. – Садись, руки на колени. В ногах правды нет, а в твоих тем более. Правда, Саша? Ну что молчишь, ничего сказать не хочешь? Есть такая пьеса «Слуга двух господ», а я кажется напишу другую: о слуге трех господ. А знаешь, почему я тебя вычислил? Потому что только такая отъявленная тварь, как ты, могла в злобе несусветной допустить ошибочку. Но все большие последствия начинаются из мелочей – ты это сам знаешь.

Глебов молчал, точно так, как в свое время молчал Вершигора. Но в отличие от этой мрази у Вершигоры оставались шансы на спасение.

– На кого ты раньше стал работать – на меня или на Колотовкина? А может, на внутренние органы? Поговори со мной, Саша, ты же столько дельных советов давал в свое время, столько сделал для нас и ментов, но особенно для Колотовкина. У тебя даже хватило наглости дать Витьке мою экстренную связь. Скажу честно, твой голос на кассете не был идентифицирован. Зато все разговоры в его логове писались. И кто это так усиленно уговаривал Колотовкина пойти в бой с нами? Только зря ты считал Рябова недоумком, он тебя с другого конца вычислил, потому что, в отличие от меня, не располагал одним интересным фактом. И знаешь каким? Тем самым ножом, который Чен украл явно по твоей наколке в спортзале. Ты хотел косвенно и Рябова замазать, чтобы я совсем с катушек свихнулся. И людей ты убивал не потому, что… Ладно, Фотограф тебя зафиксировал, но Горбунов?

– Колотовкин приказал, – выдавил из себя Глебов, – мне ничего не оставалось делать…

– Глебов, ты запутался в собственном вранье. Если бы Колотовкину мешал Горбунов, он бы разделался с ним без твоего участия. Это ты, небось, нажужжал Витьке о том, что Горбунов становится опасным свидетелем, и предложил убрать его. На чем ты купил Чена, а главное когда – это детали. Основное то, что убирая Горбунова, ты решал сразу несколько задач. Ты всегда одновременно решаешь несколько задач, даже когда сенсей начал резать всех подряд, ты выигрывал время, и пока мы не знали, куда раньше броситься, ты спокойно продавал Витьке Вершигору, который был у них уже своим. Он только от меня узнал, что ты пустил товар по другому каналу. А потом ты продал Вышегородскому Колотовкина. По единственной причине. Но о ней чуть позже. А теперь поговорим об Айвазовском.

Глебов, несмотря на мое предупреждение, обхватил голову руками и тихо покачивался на стуле.

– Ты и здесь перестраховался, но несколько неуклюже. Откровенно говоря, действовать с подлинным размахом ты уже не мог, слишком разные интересы были у меня, Вершигоры и Колотовкина. Итак, Витьке нужно переправить наркоту, Вершигоре необходимо проследить весь путь, чтобы накрыть и поставщиков, и транзитников разом. Учитывая, что Вершигора работал под человека, вкладывающего деньги в искусство, он и предложил тебе использовать раму Айвазовского в качестве контейнера. Ты не знаешь почему? И я пока не знаю. Колотовкина ты на этом деле обыграл в два счета, предложив вывоз не только наркоты, но и произведений искусства. Одновременно пояснил ему, что в случае неудачи рыть начнут у нас, Витька же по твоему опять-таки совету начал вкладывать деньги в картины, его, кроме неразборчивого Горбунова, никто не знал. Потом ты одновременно подставляешь всех: капаешь таможне, что готовится вывоз наркотиков. Но, повторяю, ты не учел, что Рябов далеко не тот кретин, за которого ты всегда его имел. У меня кретины не работают. А теперь скажу, отчего ты продал Вышегородскому Колотовкина. Если бы начались разборы, твоя игра выплыла бы сразу. Леонард с Вершигорой, как говорится, вась-вась. Поэтому ты говоришь Вышегородскому, что Вершигора у Колотовкина и деду ничего не остается делать, как спасать его, хотя Леонарду на этого мента плевать. Но в конце концов хозяин Вершигоры рано или поздно поинтересовался бы: куда это пропал его человек, отчего вестей не подает. Тебе интересно узнать такую волнительную подробность? Не скрою, тебе здорово удалось стравить всех нас, и наблюдать – кто же выйдет победителем из бойни. Ты же у всех – свой парень.

Глебов поднял на меня полный ненависти взгляд и процедил сквозь зубы:

– Чушь порешь, меня вынудили обстоятельства так поступать, однако последствия не всегда предугадаешь.

– Нет, тебя взбесило другое. Почему ты, умный мужик, должен бегать в шестерках и стукачах у кого угодно. И ты решил стать свободным, по крайней мере от меня и Колотовкина. Ведь менты, по твоему разумению, должны были резко заняться победившей в нашем столкновении стороной, и кто бы им помог в этом деле лучше тебя? Выиграем мы и возникает вопрос о контрабанде произведений искусства. Проиграем – и ты участвуешь в разгроме наркобизнеса. Это еще одна причина, по которой ты выдал Вершигору, он бы молчать не стал, оставшись живым, в отличие от меня или Колотовкина. И пошли бы мы все на тот свет, а Глебову что, все у него остается: доброе имя, хорошая семья, да и денег ты у меня заработал столько, что внукам хватит. Колотовкин на тебе, наверняка, тоже не экономил. Знаешь, Глебов, ты поганка вонючая не потому, что обстоятельства тебя зажимали, а еще из-за того, что ты жил ради стука. Ты же не можешь не стучать, это твоя натура. Это смешно, но однажды ты настучал сам на себя.

– Хватит, что дальше?

– Не спеши, на тот свет успеешь. Зачем ты, успокаивая меня тогда вечером, ляпнул, что советовался с Леонардом? Я же говорил, что маленькая оплошность ведет к большим неприятностям.

Вот тогда-то дед тебя и раскусил, мы же не знали, что ты работаешь на Вершигору, хотя ты прикрылся сведениями, будто бы добытыми в случайном разговоре. А от ментовского стукача всего ожидать можно. Вспомни, как ты советовал в свое время убрать одного из экспедиторов, тебе не нужно было, чтобы менты заинтересовались «Солнышком» раньше времени. Иначе почему тебя так встревожило появление твоего коллеги по стуку, хотя, помнится, тогда я тебя успокоить хотел. И до того я свыкся с тем, что Глебов – отличный парень и все всегда хорошо обдумывает, что настоял-таки на твоем предложении. Как все-таки ты любишь подгаживать. Сенсей твой не просто картину хотел у Студента забрать, он почему-то и пожар там устраивал. И меня ты хотел побольнее укусить: если бы мы выиграли бой с Колотовкиным, а потом ушли от ментов, картотеке все равно конец. И Студенту тоже, не говоря уже о полотнах и прочей ерунде в сравнении с его жизнью. Сколько же человек ты убил, Глебов, ради чего?

– Предположим, ты сейчас начинаешь говорить то, чего и в природе не было.

– Тебе страшно, Глебов, очень страшно. Помнишь, как ты издевался надо мной. Говорить со мной тебе было страшно, потому что я все знаю. А я, наивный, принимал твои слова за дружескую шутку. Пусть теперь тебе будет страшно. Ты убил Фотографа, Веньку и трех его парней, ты убил Чена и хотел отправить на тот свет Студента и Дубова, ты убил Колотовкина…

– Что?

– А ты что думал? Радуйся, мечты твои сбылись. Все они на том свете. Но Вершигора жив и очень хочет с тобой пообщаться.

Вот теперь ему по-настоящему страшно. И если бы не Рябов, я давным-давно всадил бы с огромным удовольствием в эту тварь не только все девять зарядов пистолета, но и запасную обойму. Однако Сережа, как всегда, знает, что делает. И так долго говорил я с этой сволочью только потому, чтобы предложенный выход он принял как единственное спасение.

– Вершигора, наверняка, наградит тебя от всей души – аж представить больно. Сидеть, не дергаться! Забыл, что я могу с тремя такими, как ты, справиться голыми руками? Но главная твоя глупость – встреча с кассиром. Этот труп был твоей связью с Колотовкиным. Что, испугался инструктировать его по телефону? Или чувствовал цейтнот? Вышибала и притаскал к тебе Фотографа. Но ты в отличие от кассира парень наблюдательный… Мразь, чего тебе не хватало?

Я смотрел на Глебова и не узнавал его, передо мной сидел осунувшийся старик. Как-то сразу одутловатыми стали щеки, потухли глаза, дрожь бьет по пальцам, веко дергается. Такому до могилы всего два шага осталось. Но двух шагов Глебову слишком жирно, хватит и одного.

– Глебов, ты заслужил, чтобы тебя живьем зарыли. Но дети твои не виноваты и жена тоже. На столе лежит пистолет, в нем один патрон. Не вздумай баловаться, Рябов сейчас дежурит у твоего дома, и я не буду сильно протестовать, если он сделает с твоей семьей то, что хотел пристроить тебе. Не подходи к столу, пока я не выйду из комнаты. И учти, если через полчаса я не встречусь с Сережей…

За дверью было тихо. Скорее бы все это кончилось, мне надоело играть в войну, это не мой профиль. Пусть скорпион подохнет от собственного жала. В переднюю, где постоянно играла радиоточка, едва донесся хлопок «Макарова». Приоткрываю дверь и, убедившись, что Глебов навсегда освободил от себя эту землю, не спеша покидаю квартиру, тихо захлопнув дверь кончиками пальцев в светлой лайковой перчатке.

Пройдя всего один квартал, я был вынужден перейти на противоположную сторону улицы. Рябову не следует нарушать правила дорожного движения даже ночью, он ведь такой педантичный, а тут сплошная полоса на дороге.

Сережа посмотрел на меня и спросил:

– Слушай, а если бы он?… Ну, словом, его жена, дети…

– Не знаю, Сережа, – предельно откровенно говорю я. – Впрочем, он избавил нас от рассуждений на эту тему.

– Пидар, – выдал короткую эпитафию Александру Глебову Сережа, нарушая заповедь – о покойниках либо хорошее, либо совсем ничего. Что поделаешь, Сережа наверное уже привык, что о покойниках самые хорошие слова в последний раз говорят во время траурной церемонии. Зато потом… Особенно если фотографий и посвященные им некрологи появляются во всех газетах.