Текст книги "Чужая осень (сборник)"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 51 страниц)

– Я, конечно, свинья, – нахожу точное определение своей особе, – но хоть с опозданием поздравляю тебя с днем рождения и, как водится, желаю творческих успехов в личной жизни.

Пока Роман рассматривает мой скромный сувенир, интересуюсь, над чем он сейчас трудится. Так и есть, заказная работа. У мольберта лежит пачка фотографий, а вдоль стен стоят набросанные углем физиономии. Понятно, колхозный заказ; полтинник за единицу, двадцать портретов – штука в кармане. Если, конечно, заказчику понравится. Сравниваю фотографии с бессмертными полотнами и понимаю, что заказчик будет доволен. Дубов убирает ненужные подлинной красоте бородавки, разглаживает морщины, делает лица более значительными, вот хотя бы этот селянин. Ну, кажется, ничего запоминающегося в лице нет, а Роман изобразил его таким, что, ни дать ни взять, – Македонский да и только, сейчас, кажется, отдаст приказ и его войска пойдут на завоевание Согдианы. И нечего винить Дубова в том, что вместо портретов он создает раскрашенные картинки, у нас вообще художники существуют за счет заказов, а значит, творчество уходит на второй план. Конечно, есть категория художников, живущих за счет творческой деятельности, но их по пальцам пересчитать можно, даже не разуваясь. О фотографах и говорить нечего: известные всему миру мастера живут на зарплату штатной единицы музея или института, одним творчеством сыт не будешь, да и платят за него мало до обидного, если вообще платят.

– Ну, как дела? – оторвал меня от этих размышлений Дубов.

– Как у всех: чувство юмора уступает чувству долга, а встречные планы опережают производственные.

– Ты по-прежнему не изменяешь своему призванию?

– Видишь ли, Рома, наградил тебя всевышний талантом, и деваться уже некуда. А нам что терять, кроме чувства собственного достоинства, да и то оно пропало в какой-то очереди за копчеными сосисками.

– Вот люди, все вам мало, живи и радуйся, что солнце светит, птички поют, а вы все ноете и ноете, как будто умирать к вечеру.

– То-то ты от радости халтуру лепишь.

– Я приобщаю людей к прекрасному. Им, понимаешь, все равно, кто напишет портрет, – я или какой-то Эль-Греко, о котором они и не слышали. Более того, мои портреты понравятся больше, потому что правда – это то, что люди хотят услышать и увидеть. Другая им не нужна. И за нее они платят, кстати, не так уж и дорого. Я беру за портрет в десять раз меньше, чем Соколовский, а удовольствия натуре столько же.

Не стал я распространяться, что не только потрафляет Рома вкусам людей, не испорченных культурой, но и щедро потчует при этом суррогатом, который выдает за истинное искусство, а попросил его:

– Ты сегодня со мной не прогуляешься?

– Надолго?

– Минут на двадцать.

– Сейчас идем?

– Нет, ты работай, а я посижу.

– Тогда вари кофе, чтоб я руки не мыл.

И пока я заваривал напиток в турке, окованной настоящим серебром, пил густую черную жидкость, не чувствуя ее вкуса, прокрутил еще раз в памяти события, связанные с портретом работы Тропинина, и, анализируя все подробности, склеивая обрывки фраз в единое целое, наконец-то понял, почему Горбунов благословил Толика на подвиг ратный и, главное, кто предупредил Веню, что я догадываюсь о том, что он и есть то самое второе неизвестное лицо, установить которое не могло следствие.

Ай да Шелест, ай да сукин сын! Впрочем, какой он сукин сын, сын профессора – уважаемый человек. И знал он все с самого начала, только играл наверняка, подставил Веню как бы ненароком, а потом намекнул ему, что я подхожу слишком близко к цели, и со всеми сохранил прекрасные отношения, талейранчик маленький. Вдобавок еще и наварил на мне, а может и на Веньке. И чист со всех сторон, как ангел божий. Подомнет меня Веня – и Игорю хорошо, выиграю я – Шелест тоже не в накладе. Потом будет ясно, с кем иметь дело, а кого потерять в прожитом отрезке жизни.

И хотя понимал я, что делать этого нельзя, захотелось выложить перед Венькой орден святого Андрея и сказать, что все остальное лежит на квартире Шелеста. Представляю, какой бы порядок навело в его антиквариате Венькино воинство! Да и Игорь потом не на «Волге» разъезжал бы, а в лучшем случае в «Запорожце» с ручным управлением. Только делать этого никак нельзя, потому что, в конце концов, Шелест отвертится при помощи своего приятеля Федорчука, а значит, резко увеличатся мои шансы побывать на выступлении духового оркестра, который я так и не услышу. И это еще в лучшем случае. А в худшем будет как с тем парнем, о котором я читал листовку возле отделения милиции под заголовком: «Помогите найти человека». Этот лесник всего-навсего пять лет назад пошел в свой лес и до сих пор оттуда не вышел. Поэтому его ищут в нашем городе, хотя отсюда до ближайшего леса трое суток степью добираться нужно. И есть у этого парня столько же шансов найтись, сколько у меня стать министром здравоохранения.

Минутная стрелка уперлась в цифру десять на светящемся циферблате, часовая прилипла к единице, когда я громко постучал в убежище Горбунова. Открыл дверь один из его мальчиков с очень приятной внешностью и я еще раз почувствовал всю серьезность предстоящей беседы.

– Подождите меня здесь, через час выйду.

Роман понимающе кивнул головой и растворился в ночи. Ждать он, конечно, не будет, уговора такого не было, но впечатление эта фраза должна произвести.

В подвале было все по-прежнему. Разве что поменялся состав присутствующих. Два телохранителя Горбунова играли в нарды в углу комнаты, третий закрывал дверь, на кушетке умостилась Марина и еще какая-то баба с почти свежим номером «Плейбоя» – не теряют времени девушки, повышают свою языковую квалификацию, а за большим резным столом в вышитом золотом халате восседал с лупой в руке Горбунов, словно шах посреди гарема, только евнуха не хватает для полного счастья. Вполне возможно, что он из меня его попытается сделать, и согласия при этом не спросит.

– Какие люди без конвоя, – развел руками Веня, откладывая эмальку. – Старые друзья встречаются вновь. Ты оставил своих мальчиков за порогом, большим человеком стал, раньше сам за порогом оставался, а теперь…

– Меняются времена, меняются обстоятельства.

– Ты сменил место работы?

– Да, перешел массажистом в женскую сборную по волейболу, – я не собирался смягчать тон предстоящего разговора, однако после этих слов девки зыркнули на меня из своего угла, что стало немного смешно – и эти туда же, видно, Веня совсем заработался.

– И какие обстоятельства заставили тебя в который раз переменить профессию? – полюбопытствовал Горбунов, хотя, по всему видно, ему уже начала надоедать предварительная часть разговора.

– Судьба играет человеком, даже если он не играет в преферанс – так, по-моему, говорил один наш общий знакомый. А обстоятельства – всего лишь посланники судьбы.

– Знакомый тот, по-моему, уже умер.

– По-моему, тоже. Но перед смертью просил меня передать тебе привет.

А мальчики его не зря свой хлеб едят. После этих слов зары перестали кататься по доске.

– Я слушаю, – гордо сказал Веня таким тоном, будто в его гарем явился гонец с важным сообщением.

– Он сказал, что раскаивается и хочет вернуть тебе все, что мы так тщательно, но напрасно искали.

Веня на мгновение задумывается, а вдруг я блефую, потом решает, что, видимо, здорово испугала меня возможность предстоящей расправы и приполз я сюда с неоценимыми сведениями, чтобы мой бывший хозяин простил меня и забыл обо всем.

Я толкнул вперед вешалку и Вене снова ничего не остается, как идти за мной. Мальчики спешат за ним следом, но Горбунов останавливает их.

Медленно опускаюсь в старинное кресло, оставляя в поле зрения неплотно прикрытую дверь.

– Так что же он просил передать?

– Не нужно спешить. Ты ведь знаешь, что я ищу Тропинина. Интересно, где он может быть?

– Тропинин здесь. Ты все-таки не ответил на мой вопрос.

– Не спеши, отвечу. Он точно у тебя, ты не успел переправить его в Баку или?..

– А какое тебе дело до этого? – не выдерживает Вениамин, ставя в который раз меня на место. – Может, я перед тобой отчитываться должен? Ты вспомни, каким я тебя подобрал…

– Помню, ты многое для меня сделал. Но понимаешь, меня как гражданина с высоким сознанием волнует судьба уникального произведения искусства. Нельзя допустить, чтобы навсегда ушло от нас бесценное наследие прошлого.

Веня смотрит на меня, как на полоумного и потом с яростью шипит:

– И давно тебя стали волновать такие вопросы? Раньше ты их почему-то не задавал…

– Я прозрел.

– Понятно, сперва наелся деньгами до отвала, теперь и прозреть можно. Но, к твоему сведению, я спасаю произведения искусства. Там они будут в полной сохранности, в отличие от нашего поганого города.

Вот тебе раз. Я думал, что Веня, наладивший контрабанду похищенного, зарабатывает таким образом на пропитание целой ораве мародеров во главе со своей драгоценной персоной, а он заботится, оказывается, о произведениях искусства.

– Посмотри на эти иконы, – продолжал Горбунов, – если бы не я, они бы давно погибли, рассыпались в прах. Это я нашел, отреставрировал их, подарил им вторую жизнь. А такие, как ты, граждане с высоким сознанием делали все, чтобы уничтожить их. Это они взрывали памятники Бородино и снимали это варварство на кинохронику, сбивали кормушки для коров из работ древних мастеров. В нашем городе стоял памятник Екатерине, произведение искусства, каких мало, сломали, и установили на его месте то, что памятником язык не повернется назвать. В Питере точно такой памятник не тронули, а у нас сломали в два счета. А сейчас граждане завопили – бесценные произведения искусства. Причем стали они бесценными только тогда, когда запахло от них валютой, а раньше это был религиозный опиум. И я на эту валюту имею права больше, чем все, потому что я уберег множество работ в то время, когда их уничтожали.

– А разве я тебе не помогал в этом? – горячо поддерживаю Горбунова. – Вспомни, сколько произведений древнерусской живописи мы спасли из церквей, из квартир несведущих старушек, после смерти которых эти иконы скорее всего обратились бы в прах, родственники выкинули бы их гнить на помойку. Но к Ярошенко ты отправил людей уже без меня.

– А что Ярошенко, она все равно помирала. Пока была жива – вещи жили, а померла – и они расползлись бы, как тараканы, и многие бы исчезли навсегда. Мало ли ты знаешь примеров, когда после смерти коллекционера все, на что уходила его жизнь, исчезало бесследно?

Все-таки хорошо, что Веню всегда можно увести в сторону от разговора, дать возможность полюбоваться собой хоть бы в театре одного зрителя, а потом, когда возникнет необходимость, развернуть его светлым ликом к факту. Пусть высказывается…

– И если я спасаю произведения искусства, пусть даже таким путем, то все равно делаю святое дело, – продолжал Веня, расхаживая по комнате, – я знаю, что они там не пропадут, раз за них деньги плачены, и, в конце концов, какая разница, где находится произведение искусства. Главное, им наслаждаются, оно живет, а не валяется, в лучшем случае, в запасниках какого-то областного музеишки – в Сызрани или Саратове, где во всем городе не найдется и сотни людей, чтобы по-настоящему оценить непреходящее значение произведения искусства, понять его суть. В конце концов, продали знаменитую «Венеру перед зеркалом», чтобы тракторный завод построить, а сегодня за эту «Венеру» можно десятки таких заводов на корню закупить. Да только ли «Венеру»? Я, между прочим, произведения такого масштаба за границу не переправляю, а…

– Себе оставляешь… – продолжил я, чтобы напомнить о своем присутствии. Веня посмотрел на меня внимательно и закрыл рот. Ну как тут развивать мысль о своей благородной миссии в этом мире, когда указательный палец правой руки собеседника прижат к губам, а аналогичный палец другой руки лежит на дуге курка немного громоздкого пистолета «Люгер», направленного в твой живот. Его Веня не раз видел в моих руках. Только он думает, что это пистолет, а я знаю, что это зажигалка. Когда-то это действительно было боевое оружие, но пришло время уходить из-под Вениного крыла, и я понял, что, кроме неприятностей, обладание пистолетом ничего не может принести: в конце концов, у меня руки есть. Продавать его было глупо, еще хуже, чем хранить без дела, поэтому дал я «люгер» Славке Капону, присовокупив к нему две десятки, и через неделю он вернул мне пистолет, переделанный в зажигалку. Только вот Вене я об этом не сказал. В конце концов, если не договоримся, на всю эту компанию «дубинки» хватит.

– А теперь слушай, Веня, внимательно. Я отсюда все равно уйду, положу вас всех и уйду. На улице ждут меня, так что, в крайнем случае, подкрепление обеспечено. Все тебя, понятное дело, не интересуют, поэтому поговорим о тебе лично. Тебя я положу первым, а главное ведь тебя даже искать никто не будет. Ты же человек, нигде не числящийся. Обратись в горсправку: как найти гражданина Горбунова, – не ответят. Ты миф, Веня, а мифы развеиваются, оставляя следы только в человеческой памяти, но не на страницах официальных документов.

– А их куда денешь? – спросил Веня, кивнул на дверь-вешалку.

– Куда они денутся, ты уже не узнаешь. Поэтому хочешь – договоримся мирно, не хочешь – отправляйся к Павке, он тебе поведает, куда подевалась коллекция орденов. Вместо меня.

– Стрелять ты, конечно, не будешь. Не скрою, очень хочется узнать, где мои вещи. Но откуда я знаю, что ты меня не обманешь?

– Ты этого действительно не знаешь, но зато ты знаешь, что я всегда говорю только правду. Правда – это мое состояние души. Вот ври все с три короба, и тебе все обязательно поверят, но говори людям правду, и они будут уверены, что их обманывают. К тому же, во лжи легко запутаться, а в нашем деле – это проигрыш. Договариваемся так: я получаю Тропинина и немного денег, а ты – человека, которому Павка оставил на хранение твои ордена. Только сразу предупреждаю, сведения двухлетней давности. Так что думай.

С этими словами прячу зажигалку в карман куртки, но так, чтобы Веня видел: ствол и через плотный материал смотрит в его сторону. Хотя понимаю, что мы, в конце концов, договоримся.

– Олег, – обращается к прикрытой двери Веня, – принеси коньяк.

Коньяк приносит Марина.

– Мальчики, вы скоро? – задает она свой традиционный вопрос.

– Пошла вон, – рычит Веня и Марина исчезает, не успев обидеться.

Сейчас начнется самое главное. Хотя мы оба большие специалисты в области искусства, но деловая хватка у нас не в пример разного рода критикам и художникам.

– Понимаешь, – начал Веня, наливая коньяк в высокие стаканы с надписью «Феррари» на цветных наклейках, – Тропинин уже обещан, деньги получены, я его должен отдать.

– Думаю, что мои сведения стоят дороже Тропинина.

– Конечно, но я не могу расплачиваться уже проданным товаром. Возьми бабки за наколку – и все дела.

– Мне нужен Тропинин. Чтобы не пострадала моя репутация, она тоже чего-то стоит.

– Портрет ты не получишь по-любому. Хватит того, что я тебе предлагаю мирно забыть то, что ты позволил себе засунуть нос не в свое дело и вдобавок – деньги.

– Меня это не устраивает. Послушай, Веня, давай так. Ты все-таки даешь мне портрет, я отдаю его своему клиенту…

– А я плачу неустойку вместо того, чтобы дать тебе деньги?

– Нет, но я думаю, что твои дармоеды легко принесут сюда этот портрет через пару дней.

– Вариант неинтересен тем, что хватит портрету плавать. И так о нем знают все, кому ни лень.

– А кому он нужен? В городе живопись двадцать человек берет, о том, что портрет принадлежал Ярошенко, из них трое-четверо знают, милиция о той краже давным-давно забыла, да и не интересуют ее картинки, она со спекуляцией сражается, и весьма успешно. Чем больше сидит – тем лучше работа. Так что – дело дохлое. Тем более, кто там понимает: Тропинин – не Тропинин, что он один портреты писал?

– Сколько ты хочешь за человека?

– Десять кусков и портрет, разумеется.

– Да, аппетит у тебя не то, что прежде, потолстеть не боишься?

– Нет, я благодаря тебе в боях местного значения участвую, без зубов остаюсь. А знаешь, как дорого вставные зубы стоят?

– Ну, это ты с Толика получи. Его идея.

– А ты поддержал.

– А чего я должен тебя жалеть? Ты же не на меня работаешь, больше того, сбежал отсюда в свое время…

– А ты бы хотел, чтобы я и дальше руками работал. Слава Богу, и у меня голова есть.

– Если б была – десять штук не просил бы. Может, твой человек подох давно или все это продал кому…

– Разве ты не знаешь, что бывает с тем, кто не сохраняет порученное? Ведь ему хорошо заплачено.

– Кто же с него получит? Уж не Павка дохлый?

– Можно подумать, ты забыл об Агидарове. Его срок через четыре года кончается. А вдруг амнистий подоспеет? И раньше тебя он к тому человеку подойдет. Агидаров с Павкой в одной доле плавал. И прошу я так мало, потому что человек тот железный, менты его не раскололи. Больше того, даже не пытались.

– Все равно, риск есть. Да и цены на ордена упали. Бери две штуки и хватит.

– Знаешь, сколько мне обошлась эта наколка? Две с половиной! Это тебе еще одно доказательство, что я всегда говорю правду. Можешь спросить у своего стукача Шелеста.

– А что, Игорь знал об этом деле? – подтверждает мое предположение Веня.

Конечно, очень хочется сделать Игорю ответную подлость, но сдерживаюсь, потому что он мне еще пригодится.

– Нет, он не знает о деле. Только о наколке.

– Тогда штуку ты заработал. Не больше. И выход отсюда на улицу. А это немало.

– Ты забыл о Тропинине.

– Это само собой разумеется. Но мои мальчики к твоему клиенту не пойдут.

– Штука есть штука, но я еще не согласился. А кто туда пойдет – мне все едино, твои дела. Ордена твои дороже десятка Тропининых.

– Получи полторы – и все. Ты меня знаешь. Слово.

– Слово. Кстати, пути к моему клиенту известны твоему Толику, он все равно уезжать собрался, пусть вернет тебе полотно – и в путь-дорогу. Ты же его не будешь задерживать?

– Я еще подумаю.

– Думай, но поскорее. А то он ведь дурак, еще раз может попытаться меня чему-то научить.

– Не волнуйся.

– Тогда возьми ключ от его хаты, он там к батарее привязанный, наверное, проголодался.

Веня, не таясь, достает из укромного места трубку холста, девять пачек трехрублевок и одну десятирублевую. Вот что значит иметь дело с человеком, который говорит только правду: полное доверие.

– У меня к тебе еще одно предложение, – говорит Веня, – возвращайся ко мне. Такие дела предстоят, а мои орлы головой работать не могут.

– Я счастлив, что ты, наконец-то, признал мои умственные способности, только извини, я к тебе не вернусь. В нашем деле колхоз – могила, как говорится, рано или поздно на тебя тоже выйдут.

– Чтоб у тебя язык отсох, подонок неблагодарный. Выметайся отсюда, пока я добрый.

– Раз ты такой добрый, проводи меня до дверей. Я и сам спешу, а то мои ребята там нервничают.

– Ну, конечно, твои ребята… Ты всегда умел намешать правду с ложью, поэтому блефуешь правдоподобно. Сам понимаешь, что благополучно уходишь отсюда не благодаря собственной смелости и пистолетику вшивому, а потому, что есть у тебя главный козырь, который ты так и не вытащил.

– Интересно, какой же?

– Ну да, ты же смелый человек. Даже в этой ситуации не можешь не потешить свое тщеславие, хотя бы при помощи хлопушки. Держал ее в руке и сам себя уговаривал: дескать, вот, как я запугал Веньку, я самый умный, самый смелый, я все рассчитал, и никуда он не денется, все будет, как я хочу. Сплошное «я» у тебя на первом месте. А на самом деле, как думаешь, уж настолько ты значительная фигура, чтобы передо мной вытворять такие постановки? Это ты перед своими дурачками вроде Кима ходи тузом, для меня ты был шестеркой и пока ею остаешься.

– А ты значит туз? А не знаешь, что шестерка туза ухлопать может?

– Туза может ухлопать козырная шестерка. А тебя бы я об стенку размазал, если бы не одно обстоятельство, которое, в конечном счете, и позволит тебе выйти отсюда на улицу в первозданном виде. Только, наверно, у тебя и сейчас духу не хватит признаться, хотя бы самому себе, что я прав. Ведь, в конечном итоге, именно благодаря мне ты держишься так независимо.

– Спасибо, Веня, за все, что ты для меня сделал. Буду помирать – не забуду твоей отеческой заботы.

– Можешь не скалить зубы. Это я, как видно, напрасно, дал тебе блестящую рекомендацию, когда твоя внешность так понравилась Леонарду. И ты понимаешь, что из-за тебя мне с ним ссориться не хочется, потому что очень скоро вы станете родственниками. У тебя хватит ума совершить такую сделку, не всю же жизнь тебе плыть, как дерьму по течению.

– Спасибо, Веня, еще раз. Ты же только обо мне заботился, когда посылал к Леонарду, не о себе. Какая забота о ближнем! А я понимаю, что просто хотел ты иметь человека в кругу Леонарда, который будет многим обязан Горбунову. Тебя-то, даже если бы ты очень хотел, слишком близко к этому кругу старик никогда не допустит. Выгодная сделка. Только Леонард не настолько глуп, чтобы сразу же посвящать меня в свои дела – это тебе очередное доказательство, что я всегда говорю правду. Ты выплыл на поверхность сравнительно недавно, а Леонард – это огромное дело целой эпохи, и не тебе тягаться со стариком. Как мне это ни прискорбно, но признаюсь, догадывался – если бы со мной случилось что-то серьезное, Леонард Павлович тебе бы этого не простил. Правда, приятно чувствовать себя нужным человеком? Кстати, хотел пригласить тебя свидетелем на свадьбу, но ведь там паспорт у тебя потребуют, так что от этой идеи пришлось отказаться.

– И, все-таки, мне кажется, ты не собираешься играть в его команде. За последние годы твое самомнение выросло до небес. Не боишься мордой о грешную землю удариться?

– Еще как боюсь. Особенно если упаду прямо на твою голову.

– Можешь выпендриваться сколько влезет, но суть твоя от этого не изменится. Впрочем, к нашему делу твои личные качества пока отношения не имеют. Итак?

Называю имя человека и мгновенно выскальзываю из мастерской, в которой оставил километровый комок нервов, с легкостью вдыхаю свежий ночной воздух. Вроде бы все? Если бы…