Текст книги "Чужая осень (сборник)"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 51 страниц)

15

Раньше в этом санатории любили отдыхать всякие мелкие цековские шишки со своими многочисленными кодлами. Пляж был надежно огорожен сеткой, а чтобы, не дай Бог, кто-то не потревожил отдыха передового отрада прогрессивного человечества или его отпрысков, равно как и прислугу, любовниц и даже жен с тещами, в море пристально шарилась своими биноклями одновременно загорающая охрана. И стоило какому-то купальщику с близлежащего пляжа появиться в их поле зрения, так у него вообще пропадала охота лезть в воду в этом сезоне. А когда один спортсмен-любитель чересчур увлекся и не заметил, куда он крутит педали водного велосипеда, так этот вид услуг для граждан вообще исчез с пляжей.

Зато теперь в санатории пусто. Цековские деятели разбежались по новоявленным фирмам, грея вместо партбилетов на груди блокноты с номерами телефонов нужных людей, и отдыхать им пока некогда. Идет время первоначального накопления капитала, только идиот захочет расслабиться хотя бы на месяц. А санаторий готов принимать всех трудящихся без разбора, вот что значит демократия. Правда, стоимость услуг здесь такова, что услышь о них – Рокфеллер бы поперхнулся. Не потому, что сильно дорого, а от того, что у каждого товара – своя цена. И качество отечественных услуг таково, что платить за них нужно тем, кому они предоставляются. Прогорает санаторий, раньше шару на уровне «чего изволите» устраивал, а теперь требует от наших измордованных новациями трудящихся такие суммы, которые они смогут намолотить, если только бросят свою производственную деятельность и отправятся по турецким базарам.

Лично меня устраивает, что из всех отдыхающих прогуливается возле спокойного, не по-осеннему притихшего моря Марина, а в махровых, основательно потертых шезлонгах, мы мирно беседуем с Николаем Федоровичем Карпиным, озабоченные единой целью: как бы поскорее, а главное – раз и навсегда взять да искоренить в Южноморске преступность. Карпин мне нравится. Честное, открытое, немного мягкое лицо, а главное – никогда не был в обойме южноморцев, во все времена находящихся при власти. Сколько себя помню, жизнедеятельность Южноморска обеспечивали одни и те же люди, словно не способен этот город родить новых руководителей. Времена изменились, ну и что? Командовала партия – и они несли в массы идеи коммунизма, потом поддерживали перестройку и бредовые идеи хозрасчета при социализме с человеческим лицом. Теперь – строители обновленного государства. Случись завтра высадка инопланетян и быстрый захват ими города, так эти деятели тут же станут верноподданными какой-то там Альфы-Центавры и начнут рассказывать людям, что новое счастье свалилось к ним с неба прямо на головы.

Карпин мне нравится еще и юным по сравнению с ними возрастом, а также отсутствием опыта вылизывания вышестоящих задниц. А главное, я, как и он, действительно хочу, чтобы люди спокойно ходили по улицам вечернего города. Потому что, в конце концов, я люблю Южноморск и его спокойствие – основа финансовой выгоды очень многих людей, в том числе и собственной.

Карпин реалист, он одинаково хорошо понимает, что фонарь на улице может заменить милиционера и только благодаря его непримиримой борьбе с правонарушениями набираются очки в борьбе за кресло мэра. Парень совмещает приятное с полезным. И я буду помогать ему.

– Для того, чтобы успешно решать задачи вашей команды, – продолжаю высказывать свои соображения, – нужна не только финансовая поддержка. Конечно, мы готовы финансировать телекомпанию «Стиль», а также «Независимость» и «Нашу газету». Не слишком явно. Скажем, хорошая оплата за постоянную рекламу фирм, спонсорская помощь и так далее. Но для того, чтобы развить успех, нужны решительные действия, а вот тут-то… – я намеренно сделал паузу и посмотрел на собеседника.

– Вас что-то смущает? – нарочито нейтрально сказал Карпин, потому что основным оратором в нашей беседе был все-таки я.

– Давайте говорить откровенно. Людям, за чьи голоса вы боретесь, сейчас непросто. Те, кто нанял себе телохранителей, вряд ли побегут к избирательным урнам. А если такое и случится – то им есть за кого голосовать. Скажем, за верного коммуниста-ленинца, пардон, за райкомовца, то есть райисполкомовца…

Губы Карпина искривила презрительная гримаса, однако поколебать положение Пенчука она вряд ли сможет.

– Так вот, эти люди не очень переживают, если кто-то где-то украл миллион. Сейчас все воруют в меру своих возможностей и должностных положений. Но вот то, что грабят их квартиры или бьют на улицах кастетами по головам перед тем, как раздеть, вот это людям очень не нравится. И они страшно волнуются, когда в лифтах насилуют школьниц или в крайнем случае, просто вырывают сережки из ушей. Могу еще развивать тему: чего не нравится людям, которых принято именовать простыми. Деньги снимают многие проблемы, но гораздо больше их способна разрешить моя команда. Мы не можем заставить ментов работать, как положено. И никто этого сделать не может. Но провести совместные мероприятия по очистке городских улиц – это нам по силам. Кроме того, было бы неплохо разгромить ряд банд, разбомбить притоны, приструнить наркоманов – квартирные кражи, это, в основном, их рук дело. Конечно, все это потребует не только средств, но и привлечения большого числа хороших парней. Чтобы вы не подумали: какая-то команда хочет взять власть в городе в свои руки, я готов работать параллельно с вашими людьми из милиции, прокуратуры и госбезопасности.

– Интересное предложение, – протянул Карпин. – Но чего же вы захотите взамен?

– Я бизнесмен. Поэтому хочу, чтобы люди спокойно жили и работали, заодно покупая мои товары. Чтобы они не боялись бывать вечерами в кабаках и на танцплощадках. В конце концов я южноморец. Единственное мое условие вполне естественно – режим наибольшего благоприятствования фирмы после того, как вы станете мэром города.

– Но вы требуете очень многого. Согласиться с вашим планом, даже таким, лишь в общих чертах, означает, грубо говоря, – выдать лицензии на насилия, быть может, на убийства. Ведь в конце концов все это незаконно…

– А законно брать с людей налоги на содержание той же милиции, хотя все средства массовой информации визжат – она не способна защитить граждан? Мне подготовили любопытную справку: не надеясь на милицию, владельцы угнанных автомобилей обращаются по телевидению с просьбами о возвращении машин за СКВ непосредственно к угонщикам. К этому я могу добавить еще очень многое. Но главное – в другом. В период войн и смут волки плодятся чересчур сильно. Ваша так называемая лицензия на убийства может снизить их поголовье. Люди отдадут вам свои голоса только тогда, когда увидят: борьба с преступностью ведется по-настоящему. Интересно, если была бы возможность спросить у них: чьи действия они предпочтут – мои или ваши, как думаете, чтобы они выбрали?

Карпину очень хотелось улыбнуться, прореагировав на такой простой вопрос, но он снова предпочел нейтральный тон.

– Что касается вашего предложения по поддержке средств массовой информации, я не против. А насчет всего остального, мне нужно подумать.

Хотя Карпин строил из себя вполне самостоятельного человека, я уже знал, на кого он тянет одеяло. В конце концов, напрасно что ли Рябов рассказывал о своей бессоннице? Не напрасно. И больше того – не даром.

Как ты думаешь, Сережа, – спросил я Рябова, когда вновь очутился в своем офисе. – Он согласится?

– А куда ему деваться? – заметил Сережа. – Что, я зря спал всего два часа? Два часа в сутки. На столе в моем кабинете. Бока болят. Пусть только не согласится. Мы ему устроим здесь новую Чикагу.

– Сережа, Сережа, – мягко замечаю я, качая головой, – кипятиться – это же моя привилегия. Что с тобой?

– Не выспался, – откровенно признался Сережа и, немного помолчав, добавил: – Может он и не согласится. Но хозяин его знает, что делать. Так что здесь я спокоен.

– А в остальном? – спросил я, прикуривая от зажигалки-пистолета.

Рябов поморщился и ответил моей любимой фразой:

– Не волнуйся, все там будем.

Вот за что я ценю Сережу, так за самоотверженный труд и умение поднять настроение собеседнику.

16

Студент не высказывал особого сожаления по поводу своего творческого отпуска, а Саша привык к тому, что в минуты тяжелых испытаний он находится рядом с моим экспертом, заменяя ему повара, горничную и бронированную дверь одновременно. Я давно отказался от мысли требовать от Студента покончить с допотопными методами работы, до сих пор состоящих на вооружении наших музейщиков. Однако, прибегать к помощи компьютера старомодный Студент напрочь отказывается и по-прежнему возится со своими рукописными каталогами, получая, по-видимому, огромное удовольствие от рыскания по многочисленным полкам стеллажа с бесчисленными папками. Я очень дорожил Студентом еще и потому, что случись с ним какая-то неприятность, этот архив не разобрать и за несколько лет, пусть даже займутся им профессиональные искусствоведы и криминалисты.

Так что с компьютером вовсю работает Саша, стремясь покончить с вертолетно-танковой атакой братского кубинского народа, озверело выскакивающего на экран, чтобы осчастливить еще какую-то страну приобщением к построению коммунизма. Мне бы его заботы, воевать в собственной стране куда тяжелее, чем с агрессором, тем более, компьютерным. Я вздохнул от такой мысли и повернулся к Студенту, сидящему на огромной пачке книг:

– Тебе что-то удалось выяснить?

Студент неопределенно промычал. У каждого из нас свои привычки и Студент не любит выдавать информацию частями. Как, например, о собрании Франца Кенингса или панагии. Единственной панагии, хранящейся у Велигурова. Я наугад выбрал ее из длинного списка, стоившего жизни человеку Вышегородского, и Студент привел в ход свою громоздкую машину, дававшую сбои в исключительных случаях. И теперь я знаю, что лежит в квартире Велигурова, находящийся сейчас под двойным контролем, эта панагия, принадлежавшая отцу Филарету, вся из золота, украшенная христопразом, бирюзой, эмалью и резьбой по камню с рельефным изображением Христа, декорированная накладными гирляндами из цветного золота и узором из вьющихся стеблей синей эмали по гравировке.

Настоящее произведение искусства, стоившее отцу Филарету жизни. И грохнули священника не какие-то безвестные уркаганы, а лично боец за светлое будущее советского народа Василий Антипыч Велигуров. Не как-нибудь грохнул, а по приговору Особого совещания, потому что еще товарищ Дзержинский говорил: у чекиста должна быть холодная голова, горячее сердце и липкие, пардон, чистые руки. А значит, отправился отец Филарет в мир иной не безвинной жертвой, а самым настоящим преступником. Кто знает, может, Игорь Бойко со своим «Факелом» и реабилитирует его посмертно, но от этого отцу Филарету ни тепло, ни холодно, и вряд ли Василий Васильевич Велигуров добровольно захочет расстаться с панагией из папашиного наследства. Как, впрочем, и с теми произведениями искусства, которые он насобирал лично. У меня, к сожалению, нет времени ждать, пока Студент переработает этот огромный список. Время поджимает, не дает возможности быстро узнать – сколько народа перемолотили папа с сыном, для того чтобы набить свой загашник, сколько судеб исковеркали ради бриллиантов для диктатуры пролетариата.

– Хотя бы что-нибудь, Студент, – чуть ли не прошу моего главного эксперта.

– Очень много произведений искусства, принадлежавших ранее знаменитым дворянским родам, – наконец-то снизошел к моему вопросу Студент. – В частности, мне уже удалось выяснить, что, например, одна из табакерок в золотой оправе принадлежала Алексею Голицыну. Работа конца XVIII века, судя по рукописной классификации, если, конечно, можно ей доверять. На крышке – рисунок, заимствованный из картины Удри – Лебедь и Борзая. Картина эта была выставлена в Салоне в 1740 году. К слову сказать, это была популярная тема в то время. Табакерка была моделирована из фарфора в Ненсене в 1752 году и вырезана из полудрагоценного камня на основании берлинской табакерки. Та находится в коллекции Роберта Лемана. А где находится эта?

– Не отвлекайся, Студент. Сколько раз тебе говорить: лишние знания не способствуют отменному самочувствию. Ты что, забыл, как проверял эту истину на собственном опыте?

Студенту явно были неприятны воспоминания о ночи, когда мое появление в этой же квартире было для него куда важнее явления Христа народу. Тогда Чен сумел только оглушить Студента, да и то после оплеухи, нанесенной рукой, свободно пробивавшей доски, мой эксперт две недели отлеживался. Прими я неправильное решение, Чен успел бы сжечь наш архив, а чтобы горящий вместе с ним Студент не испытывал особых страданий или, очухавшись, не разорался, собирался сенсей Чен взрезать ему горло украденным у Рябова ножом «Барракуда».

Эти воспоминания у Студента почему-то восторга не вызвали и, чтобы мне не пришлось повышать тон, он продолжал:

– Согласно официальным данным табакерка поступила в 1920 году в Воронежский музей пролетарского искусства. Через пять лет этот один из многочисленных так называемых революционных музеев был закрыт и табакерка поступила в «Антиквариат».

О дальнейшей судьбе табакерки Студент вряд ли что-нибудь знает. В то время «Антиквариат» перемалывал произведения искусства тоннами. Скорее всего, эта замечательная организация подхарчила табакеркой товарища Велигурова, чтобы он не забывал заботиться о ее нуждах или просто закрывал глаза на чересчур умелые действия своих поднадзорных. А самого Алексея Голицына еще в восемнадцатом году пролетарский меч правосудия отучил от вредного пристрастия к табаку. Вряд ли его наследники могут рассчитывать на свои дворцы или эту небольшую табакерку, несмотря на демократические перемены в стране.

Саша не без сожаления оторвался от расстрела диверсантов, залетевших в какую-то недоразвитую страну прямо с острова так называемой Свободы, и на прощание я заметил:

– Из квартиры Студента не выпускать. И ты, кстати, тоже не высовывайся.

– Я уже сказал жене, что уезжаю в командировку. Надолго, – ответил Саша.

– Как сын? – глава фирмы постоянно должен показывать своим людям, что он в курсе всех их проблем.

– На будущий год в школу пойдет, – улыбнулся обычно мрачный Саша.

А ведь я спас не только Студента, но и Сашиного сына. В Советском Союзе не нашлось лекарства, способного сохранить жизнь пацану. Но в отличие от Министерства здравоохранения я действовал самым должным образом – и ребенок жив-здоров, и Саша в любую секунду готов положить за меня голову. Впрочем, ребенок здесь не причем, но, помня о моем поступке, Саша старается работать от души, а не просто за деньги. Кстати, о деньгах.

– Саша, не переживай, твой аванс и зарплату жене занесут сегодня же.

Врубив первую скорость, я почему-то подумал о человеке, работавшем на Вышегородского. В конце концов только благодаря ему смогу унаследовать собрание Велигурова, хотя я прекрасно понимаю – кровь того, неизвестного мне человека, вряд ли будет последней, покрывающей эту огромную груду произведений искусства, ради которой мне приходится ставить и собственную голову. Хотя, как отметил Рябов, самолюбие тоже чего-то стоит.

Из недр бардачка раздалось соловьиное пение. Я достал радиотелефон и Рябов тут же вдохновил меня на дальнейшие размышления:

– Вчера была среда, – напомнил мне о сегодняшнем дне недели Рябов. – Попытка «наезда» на кабак. Ночью подожгли дверь квартиры Дюка. Он наотрез отказывается идти на работу.

– Поставь ему такую же дверь, как в салонах, – командую я, – как ты думаешь, наш разговор прослушивается?

– Я знаю, – подчеркнул Рябов, – что его не пишут.

– А мою дверь еще никто не использует для нужд пионерских костров? – спокойный тон должен заставить Рябова уверовать в то, что я невозмутим. Они не столь наивны, чтобы штурмовать дом, который крепость, но испорченные колеса машины пенсионера Головченко бьют и по моему карману. «Аргус» или «Ромашка» не ведут боевых действий по-настоящему, видимо, такой задачи перед ними не ставили. Да и наивно было бы предполагать этим аргусовским мальчикам, что даже при поддержке конторы у них не уйдет много крови, вполне возможно собственной. Потому что пешки-бойцы служат лишь оттяжкой времени жизни королей.

Они просто и незатейливо бьют меня по карману – магазин закрыт, кабак тоже вряд ли будет полным, если в нем начнутся постоянные разборки, а без Дюка салоны не дадут и половины предполагавшегося дохода. Я понимаю, на что рассчитывает любезный Петр Петрович, перекрывая денежный кислород моим точкам. Только я не стану дергаться, хотя и несу миллионные убытки. И не откажусь от наследства Леонарда, даже если бы оно стоило три копейки. Я буду ждать. Я умею ждать – это достоинство, которое нарабатывается годами. И «Аргус» не дождется, чтобы я раньше времени ушел из глухой защиты, опрометчиво подставляя себя. Потому что я знаю, кто его хозяин. Он привык к кабинетным играм, а в других – больше опыта у меня, шутка ли, почти двадцать лет. Генеральный директор фирмы «Аргус» даже не понимает, какую контрибуцию придется платить в случае моей победы. А на другое я и не рассчитываю. Двадцать лет постоянной борьбы и ни одного поражения – это тоже что-нибудь значит.

Поэтому сегодня мы будем отдыхать. Представляю, как полезут глаза на лоб у обычно невозмутимого Рябова. Однако, никто не имеет права даже допустить мысли, что генерального директора «Козерога» озаботит какой-то «наезд».

– Сережа, сегодня мы отдыхаем. Где тренировка драчунов?

– Спортзал медицинского института. Но давай сначала…

– Нет, Сережа, я недавно уже был отличником огневой подготовки. Сауна там действует?

– Конечно, – чуть ли не обижается Рябов за возможности нашего студенчества. Хотя вряд ли эти будущие хирурги даже подозревают о существовании сауны в своей альма-матер.

17

В спортзалы я всегда прихожу, будто на свидание с юностью. Я бегу вокруг огромного, залитого искусственным светом зала, срезая углы у стен, и краем глаза замечаю, что пол кое-где уже покрыт дробными капельками пота. Самый лучший отдых – дать как следует копоти постепенно привыкающим к спокойной жизни ногам, проверить – не забилась ли с годами дыхалка, почувствовать – не слишком ли затупилась реакция. Конечно, будь я одним из новоявленных фирмачей, строящих свой отдых по старым обкомовским меркам, сейчас бы все было по-другому. Как у них, даже если отдыхают в спортзале? Вылезли бы они, все как один, с теннисными ракетками, в белых шортах под шаровидными мозолями, попыхтели бы минут двадцать и – сауну. Ну, а сауна без выпивки и баб – этого они не понимают. Может быть потому, что среди новоявленных нэпманов слишком много тех, кто прежде, чем дорваться до такого отдыха за счет государства, аккуратно снимали с себя спецовки прорабов коммунистической стройки.

У меня за плечами двадцатилетний опыт их сегодняшних методов работы. Только в былые годы эти деятели порой подводили людей под расстрел за то, чем теперь сами занялись. Хотя какое там занялись. Тогда цеховики, так называемые, исключительно производством занимались. Да еще каким и в каких условиях. А потом их постепенно выбили. Одних расстреляли, других посадили, третьи уехали, у четвертых на всю жизнь охота к делу пропала – стоит ли удивляться, что три четверти новоявленных фирм работают только на уровне случайной информации. Узнают, что в Урюпинске днем с огнем ищут ситец, перехватят его партию где-то в Больших Свистунах – и пошли переговоры типа «…плюс пятнадцать процентов наличными». И как быстро все эти деятели, которые призывали народ ставить общественное выше личного, выучились говорить ключевую фразу «Без учета моих интересов». А вот наладить производство, даже самое выгодное, это не свою пайку драть.

Впервые с совковой системой бизнеса я столкнулся, когда делал рыло директора «Козерога». Позвонил какой-то штымп из малого предприятия «Купи-продай», предложил шесть «Рафиков» за двадцать миллионов. Как каждый уважающий себя бизнесмен, я тут же включился в работу, напряг факс и отправил информацию: пять «Рафиков» за двадцать миллионов, А тот деятель, к которому она попала, тут же вызвонил своего партнера из Белоруссии и заявил, что готов сделать ему четыре «Рафика» за те же двадцать миллионов. На этом напряженному труду нескольких фирм пришел конец, потому что белорусский фирмач ответил: успокойся, это мои «Рафики», и цена двадцать миллионов за десять машин.

Вот на таком уровне и трудятся наши бывшие вождики, мелочь пузатая, не попавшая в новую обойму в отличие от крутой номенклатуры. Или, в крайнем случае, открывают совместный «шоп» и торгуют всяким дерьмом по ценам «ниже рыночных», хотя такой цены в природе не существует. И хорошо, что у них мозга не хватает производством заниматься, потому что это не «всего десять процентов за услуги», тут государство наше родное со своими законами замечательными даже такого волка, как я, за полгода до сумы доведет.

С такими мыслями я полирую адидасовскими подошвами пол спортзала и они помогают мне не сосредотачивать внимания на рвущемся из груди сердце, добирающего оборотов перед включением второго дыхания.

А за спиной мерно дышит в затылок разменявший пятый десяток Рябов, вот что значит пить изредка и морщиться при запахе лучшего в мире табака. Нет, как ни крути, непохожи мы с Рябовым на своих коллег-фирмачей, тех сделать такую разминку под дулом пистолета не заставишь.

– Серега, давай пацана, пока я теплый, – командую Рябову и сбрасываю насквозь промокшую футболку «Рибок», которую пижоны носят с таким видом, будто это смокинг. В зал просочились двадцатилетние детишки; это им помогает отрабатывать удары финансовая помощь банка «Надежда». Тренирует ребят Сережа Авдюшенко, боец, каких мало. Хотя внешне о нем этого не скажешь: тонкое, по-настоящему интеллигентное лицо в очках и фигура явно не качка. Только руки выдают, вернее костяшки пальцев, покрытые громадными мозолями. Обычно о таких ребятах я полуиронично отзываюсь: «Мозоли от того, что передвигаются на четвереньках. Ничего, скоро в людей превратятся», но Авдюшенко в этот пример не вписывается. Он умница, настоящий фирмач, наладил книжное производство и утирает нос горящим синим порохом государственным издательствам. И в охране его совместное предприятие не нуждается – лучшие бойцы города из самых разных бригад, идут в его бесплатную, прошу заметить, школу. Тренирует их Сережа жестко, дрессирует беспощадно – условия, максимально приближенные к боевым. Порой после тренировки кое-кого на носилках выносят, но только полный контакт в боях позволяет его парням держать удары и в настоящих схватках.

Хотя Сереже не двадцать лет, но он постоянно участвует в этих тренировочных боях и мне как-то пришлось увидеть один из таких поединков. Авдюшенко пропустил удар палкой, другого, не сомневаюсь, уже бы в больницу поволокли, но Серега, оттолкнувшись чуть ли не лопатками от пола, вскочил на ноги, не обращая внимания на заливавшую один глаз кровь, и страшным ударом правой руки пробил защиту соперника. Палка треснула, ощетинилась десятками мелких щепок и ребро ладони второй руки нашло цель. Парня этого потом водой отливали, а Серега до врача самостоятельно дотопал. В общем, у такого человека слабовольные не тренируются. Что сейчас меня устраивает.

Парню, которого выставил Рябов, лет двадцать, не больше. У меня уже нет его гибкости и дают знать о себе прожитые годы. Но есть опыт; когда на этого мальчика только делали смету, я уже начинал. Тогда еще телохранителем Вени Горбунова. Уже потом Вениамин был вынужден подчиняться мне, а когда попробовал проявить большую самостоятельность, сделав ошибочные выводы, это стоило Горбунову жизни. В нашем деле очень редко не приходится платить самой дорогой ценой за неверную оценку конкретной ситуации.

Так что кое-какой опыт есть. Мальчик еще шел на меня, а я уже знал, что он первым начнет атаку. Молодость, я бы сам так поступил на его месте: ложная угроза рукой и тут же удар ногой. Только вот не учел мальчик, что перед ним левша, так что заблокировал я его ногу, мгновенно провернулся и послал локоть в солнечное сплетение. Однако, до цели рука не дошла, потому что успел пацан использовать мою спину, как трамплин, оттолкнувшись стопой и мягко перекатившись через плечо, тут же стал в стойку, чуть склонившись к опорной правой.

– Не жалей старичка, сынок, – добродушно пробормотал я перед атакой.

Он отбил ее легко, даже вроде бы с какой-то ленцой. Да, переоценил я себя, бой после хорошей разминки, оказывается, уже не для моего преклонного возраста. Силу пока сохраняю, но дыхалка – ни к черту. Вот тут-то бы и прекратить, но, как отметил Рябов, слишком дорого мне обходится самолюбие. Так что навязал я мальчику открытый бой, практически без защиты, и повелся он на него, потому что молодость еще не знает, как ноют в дождливую погоду старые травмы, а мир принадлежит тебе вовсе не целиком. И когда только защитный шлем спас меня от хорошего нокаута, я все-таки пропустил удар в и без того перебитый в четырех местах нос, но сумел, перед полетом в стенку, ударить ногой в очень интимное место противника, да так, что бандаж ему явно пригодился. Нанеси кто-нибудь из нас роковой удар на долю секунды раньше и он бы стал победителем схватки. А так вполне боевая ничья. Зал плыл перед глазами, я увидел бросившегося ко мне Рябова, противника, медленно встающего на четвереньки, успел облокотиться на стенку и скомандовать:

– Сережа, как там насчет кофе…

И только потом колени дрогнули, я мягко съехал по стене, вытянул ноги, смотрел, как парень начал прыгать на корточках. Это после такого удара, школа Авдюшенко, действительно, дорогого стоит и не зря таких парней содержит «Надежда».

– Ты настоящий боец, сынок, – похвалил я пацана.

Тот нагло осклабился сквозь боль, но все-таки сумел выдавить из себя:

– Спасибо, дорогой папа.

Он имеет право на эту наглость. Когда ему стукнет столько, сколько мне сейчас, это будет все еще великолепный боец. А я в те годы смогу драться только с террористами, выскакивающими из недр компьютера.

– Может тебе вместо кофе бодяги заварить? – заботливо спросил Рябов, когда я приходил в себя перед душем. – И не вздумай сидеть в парилке больше пяти минут. Слава Богу, синяков почти нет. На морде, правда.

У меня хватило сил и на душ, и на парную, а бассейна в этом институте нет, сэкономили гады, так что пришлось возвращаться в душевую и тихонько поскуливать под напором ледяной воды.

Марина раскрыла огромную сумку и быстро собрала на стол, что директор «Среды» послал. А посылать он умеет. Только вот после такой тренировки еще и желудок нагружать мне явно не хочется. Бахнул я залпом полстакана коньяка, подумал, что за сауна, даже фужеров нет, и закусил половинкой лимона. Привычка еще со времен спорта осталась, я имею ввиду лимон. Тогда, между боями, схватил цитрусовый, сожрал по-быстрому и чувствуешь, как возвращаются силы. Это называлось «бросить в кровь», будто желудок и вовсе не при чем.

Марина чуть насмешливо посмотрела в мою сторону, заботливо протянула зажженную сигарету и спросила у Рябова:

– Сережа, а правда он сейчас особенно красив…

– Ага, – тут же согласился Рябов, – так может пару студенточек организовать?

Марина исполнила на себе вид абсолютного безразличия, а я радостно выдавил:

– Молодец, Серега. Мне сейчас только клевой телки и не хватает.

Сережа понял, что на сегодня наше приложение к сауне отменяется и поэтому выдал недовольное соображение:

– У тебя появились другие удовольствия?

Марина обрадовалась, что посторонним девушкам явно не повезло и тут же стала поддерживать сторону не генерального, а коммерческого директора:

– Я знаю, есть такие мужчины, его бьют, а он кончает.

Вот что значит фамильярничать с подчиненными. Сейчас эта парочка разойдется, потому что Рябов остался без свежей бабы, а Марина уже перестала надеяться, что он ее когда-нибудь трахнет.

– Марина, такие мужики называются рябомазохисты. Так что ты немного ошиблась. Вот Костя, твой любовничек, как раз из этой породы. Сколько его мы ни колошматили, а он упорно стоит на своем. Может, оттого он и тебя до сих пор не это самое. Съела?

Конечно, Марина бы предпочла самостоятельно лежать в гробу, чем в постели с Костей, до того она его любит, но зачем так показывать свое возмущение? Она всплеснула руками и по небольшой комнате поплыл звон. Марина не успела открыть рот, как я ткнул пальцем на открывающуюся за ее спиной дверь и спросил:

– Это что, намек? Константин, ты легок на помине.

Рябов посмотрел на него и недовольно пробурчал:

– Какой намек, мы из него еще не всю дурь выбили.

– Заходи, Костя, – ласковым голосом чуть ли не пропел я, и начальник отдела снабжения ринулся вперед.

– Стой, придурок, – заорал Рябов, – куда ты в обуви лезешь?

Константин посмотрел на меня, я согласно кивнул головой, так что пришлось ему расстаться со своими высокими ковбойскими сапожками. Константин подошел поближе и вместо того, чтобы высказаться по поводу своего появления, стал что-то невнятно мямлить, уставившись своими голубыми глазами на лиловые сосочки Марины, рвущиеся к свободе сквозь многочисленные украшения. Константин в своем амплуа, видно проголодался после тех легендарных консервов, а что касается меня, то порой самому хочется снять с Марины трусики. Но только для того, чтобы увидеть, чего она навешивает под ними. И тут произошло неожиданное – мечта моя сбылась. Марина, перехватив пламенный взор начальника отдела снабжения, повернулась к нему спиной, спустила плавки, под которыми к моему великому разочарованию не оказалось ни единой побрякушки и заявила:

– Посмотри еще сюда…

Рябов довольно расхохотался, а Костя, сглотнув слюну, скользнул жадным взглядом по ее бедрам и тут же заявил:

– Почему-то все старые бабы ко мне пристают. Я из-за этого пришел, извиняюсь, конечно, но дело срочное.

Константин сделал вид, будто в комнате, кроме меня, никого нет и высыпал из замшевого мешочка на стол целую горсть старинного металла.

Зная методы работы начальника отдела снабжения, я понял, что какая-то из многочисленных его бабанек решила расстаться со своим антиквариатом, чтобы регулярнее покупать хлеб и помочь студенту Косте, наконец-то, догрызть гранит науки. Или приперлась какая-то пенсионерка в музей, в салоны и комки они почему-то не ходят, боятся, что частники надурят, а с музеями у Константина связи куда крепче интимных. Да и нет у музейщиков денег для приобретения стоящих экспонатов. Вот и приходится Константину помогать за наличный расчет поддерживать жизненный уровень бабанек, что лично я всецело одобряю.