Текст книги "Чужая осень (сборник)"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 51 страниц)

13

– Леонард Павлович, я, конечно, не собираюсь перехватывать чужой товар, но для собственного душевного спокойствия хочется знать его происхождение. Вы всегда говорили, что риск мы должны свести до минимума, – обратился я к Вышегородскому спустя два дня, прикидываясь наивным.

Старик ухмыльнулся и напомнил мое наглое заявление:

– Тебе же все обещали доложить, так чего ты пришел ко мне?

– Леонард Павлович, я понимаю, что этот так называемый шеф просто выполняет специальный заказ по вашей наколке… Неужели бы мы не справились без него?

– И когда ты уже поумнеешь? – Не скажу, чтобы с большой охотой начинает свою нравственную проповедь Вышегородский. – Это его дела – и организация, и техническое исполнение. Ты получил приказ от него и подкопаться никто не сможет даже при самых непредвиденных и страшных последствиях. И в самом деле: салон твой комсомол открыл, к краже мы отношения не имеем.

– К какой еще краже? – расширяю глаза до предела. – Я же говорил, что с такими методами работы пора кончать.

– Поэтому кражу совершат наши коллеги, мальчик, пусть твоя совесть будет чиста. Я просто сказал, кто бы хотел получить там одну интересную вещь – и на этом мое участие заканчивается. А ты, – подчеркнул тесть, – на этом деле заработаешь всего лимон, хотя кто-то другой получил бы гораздо меньше. Ведь в этом деле я даже не посредник, просто так, сказал Петьке, между прочим, и ничего за это не получу. За отсутствие риска я платил всю жизнь. Даже по мелочам. Ведь это же не я сказал, чтобы ты постарался открыть целый культурный центр в нашем городе.

Да, с моим тестем разговаривать все равно что с одним из клиентов морга, лишнего никогда не скажет. Зато какой прозрачный намек, что на сей раз он не просто меня использует, но вдобавок и подставляет. Так, на всякий случай, по давней привычке. И при этом успокоил, что ничего не грозит.

– На вашем месте я бы просто потерял своего старого друга, – в отместку начинаю выдавать соображения, которые должны хотя бы ухудшить его настроение, – от такого ласкового всего ожидать можно.

Выцветшие глаза Вышегородского быстро начинают леденеть, но при этом он совершенно спокойным тоном заявляет:

– Будешь раздавать деловые советы кому-то другому. А друзей терять нельзя, особенно сейчас. Ты что, не видишь, как эта перестройка нам подгаживает. С одной стороны, вроде бы все очень здорово, с другой – страна начинает приближаться к состоянию анархии, а с третьей… Рвутся привычные связи, на горбуновскую линию с Баку уже трудно рассчитывать, в Ереване вообще непонятно что происходит. А Прибалтика? Ситуация может развиваться совершенно непредсказуемо, так еще ты будешь давать мне придурковатые советы.

– В народе говорят, что все это – работа мафии, – продолжаю гнуть выбранную линию поведения.

– Мафии, – медленно вскипает Вышегородский, – конечно, мафии. Той самой, которая теряет власть. Нам все это ни к чему, цеховики стонут, а эти искусственно подогревают атмосферу. Хорошо, что у нас еще все тихо и спокойно.

– Это точно, хотя расслоение населения уже проходит. Оптимисты изучают английский язык, пессимисты – украинский, а реалисты – автомат Калашникова.

– Ну, тогда тебе можно оставаться совершенно спокойным, английский ты знаешь, украинский, со словарем, – тоже, а насчет автомата я и говорить не хочу, это твое главное призвание.

Самое время пустить парфянскую стрелу, старичок сейчас начнет распространяться обо мне со всеми подробностями и сделает эту речь похожей на свой любимый цветок розу – красивый, но какие колючки.

– Леонард Павлович, я вам кассету привез, – одной фразой переключаю внимание Вышегородского. Свою страсть к видео дед тщательно скрывает, и поэтому я для него главный поставщик, которого можно ставить на свое место в более любезной форме.

– Что на этот раз? – любопытствует Вышегородский, и я еще раз поражаюсь, как незначительная, казалось бы, мелочь может изменять манеру поведения даже такого человека.

Достаю из «дипломата» кассету «Шарп» и поясняю:

– Купил в столице специально для вас, что там – не знаю, но меня уверяли, что все новое.

Я действительно не знаю, что именно записано на кассете, но то, что отечественные мультфильмы – это точно. Пусть старик взбесится, в крайнем случае скажу, что «Шарп» предназначался Гарику.

14

Операцию люди Петра Ивановича провели ювелирно. Ровно двадцать минут понадобилось им, чтобы извлечь необходимую вещь из квартиры известного коллекционера. Придя с работы, он заметил беспорядок в квартире и отсутствие, как ему казалось, в надежном тайнике самого дорогого экспоната. Тут же вызвав милицию, он поведал об исчезновении личного имущества в виде национального достояния. В то время, когда криминалисты только начинали колдовать над местом преступления, человек с товаром приземлился в Южноморске. Подменить сувенирную бутылку следующим утром для гражданина Косых, регулярно поставляющего свои поделки в салон клуб-студии «Солнышко», не составило особого труда из-за большого наплыва посетителей. Расхождений в весе сувениров практически не было, умелец почему-то всегда набивал полые макеты судов металлом. Спустя несколько часов Косых, предъявив билет и паспорт на фамилию Владимирова, вылетел в город Волгоград. Подлинный гражданин Косых еще четыре года назад заявил в милицию города Ашхабада об утере своего самого главного документа.

В тот же день два старинных парусника, картину и несколько предметов декоративно-прикладного искусства приобрел один из многочисленных иностранных туристов, заглянувший в салон вместе с женой и двумя дочерьми.

Я сидел в баре морвокзала и сквозь давно немытое стекло видел, как красавец лайнер покидает рейд гостеприимного залива. Вот и все завершилось, несколько дней можно отдыхать. Но разыскавший меня Рябов мгновенно разбил победоносное настроение – все только начиналось.

Луч фонарика выхватил из темноты прислоненные к стене рамы: склад клуб-студии «Солнышко» располагал музейными по размерам запасниками. Сережа быстро нашел выключатель и врубил дневное освещение. Меня всегда занимали односторонние названия: выключатель занимается и совершенно противоположными функциями, в каждом государстве есть только министр обороны, хотя кто-то начинает первым. Забавно звучит – министр нападения…

– Рябов, таинственная ночная экскурсия наверняка не имеет к нам прямого отношения. С этим заведением меня связывают только воспоминания, а они не вызывают чувства ностальгии.

– Тебе нравится эта картинка? – оставил без внимания нотацию Рябов, разворачивая лицом к стене какой-то дикий сюрр в громадной раме, к которой была приклеена мелованная бумажка с надписью «Утро».

– Обыкновенная дрянь. Ну и что?

– А что бы тебя насторожило?

– Рама чересчур массивная.

– Правильно мыслишь. Потому что в таком толстом дереве легко сделать тайник.

– Что там, Рябов?

– Что-то похожее на крахмал. Мы придали раме первоначальный вид.

– Это уже серьезнее. Как попала сюда бесподобная живопись?

– Нужно узнать у Дубова, – скорее спросил, нежели утвердительно ответил Рябов.

– Человека знает его вышибала, – заметил молчавший до сих пор Рыбкин папа и пояснил: – Он пустил его в салон без билета.

Интересное событие, кто-то пытается использовать мой собственный канал, прикрывая свою аферу произведением сомнительного искусства. Искусства… Версию обязательно нужно проверить.

– Папа, иди домой, – и когда человек Рябова оставил нас наедине, я быстро зашептал:

– Судя по всему, завтра эту дрянь переправлять не собираются, поэтому ночью привезешь сюда Антоновского, так, чтоб никто не видел. Мазня сделана на клеенке с корабликами, раздобыть такую труда не составит. За несколько часов он должен залепить точную копию, учитывая гвозди с подрамника. На следующее утро нашлешь ревизию в салон, чтобы им пока не до подвала было – и время выиграем, и краски высохнут как следует, и рама пылью покроется. Позвонишь Саше, он все сделает.

– Ты бы лучше сам, не люблю я этого пидара, – в который раз несправедливо обзывает Глебова ревнующий его ко мне Сережа.

– Это сделаешь ты, Сережа, и предупреди Антоновского, что он один в курсе дела; Рябов, я не могу подключать никого из наших, ты что не понимаешь, откуда ветер подул?

– А что делать с пакетиком?

– Вместо него пошлешь зубной порошок.

– А наркота?

– Можешь выбросить ее в море.

– Это опасно.

– Сережа, ты же не любишь наркоманов, и если мои предположения подтвердятся, главная опасность для нас совсем с другой стороны.

– Ты думаешь, что…

– Да, Сережа, и если это подтвердится, нас не просто используют, но и подставляют. Полотно немедленно к Студенту. Теперь о кассире-вышибале…

– Я уже сказал Фотографу, чтобы он фиксировал все его контакты.

– Связь с ним постоянная, через инвалида, дело серьезное.

– Ты начал говорить лишнее.

Сережа оттиснул на куске пластилина печать, придав контрольке первоначальное положение, ловко подделал корявое число на клочке бумаги, поставил на него еще одну печать, всунул бумажку в пасть замка и даже прошелся платком по его поверхности. Он, конечно, понимает, что вряд ли кто-то ежедневно снимает здесь отпечатки пальцев, но профессиональные привычки складываются годами.

Сняв малочисленную охрану, мы растворились в темной весенней ночи.

– Сережа, дома я, пожалуй, до завтра не высижу, нервы на пределе, аж дрожь по пальцам пробежала, – откровенно исповедываюсь я, гоня машину по пустынным улицам. – Мне нужно отдохнуть, – прошу Рябова, который укоризненно смотрит в мою сторону. – И задействовать кое-кого, чувствую, игра предстоит серьезная. Так что я буду у Светки.

Дома, конечно, появиться бы не мешало, но Рябов не хуже меня проинформирует Леонарда, и хотя какой-то умник сказал, что женщина была всегда последним пристанищем преступника, а не воина, чушь это. Инстинктивно чувствую, что впереди предстоит такая борьба, что Светка вполне может ожидать меня до того светлого дня, когда Фидель Кастро, выполняя давнюю клятву, сбреет свою бороду. Мне плевать, что кто-то занимается наркотиками, пусть это заботит компетентные органы, но использовать меня втихую… И если подтвердится предположение о подставе, они кровью отмоют свой номер.

Я бы сейчас отдал всю груду долларов, которую получил от столичного компаньона Вышегородского, чтобы остаться один на один с человеком, затеявшим такую опасную игру.

Не без удовлетворения отмечаю, как на тихий стук в Светкину дверь тут же прореагировал взгляд из-за соседней – наверное спят по очереди, вот работа непыльная – и успеваю выкурить сигарету, пока она спросонья возится с дверным замком.

– Я очень хочу спать, – честно предупредила меня она, прикрывая рукой рот. – Ты всегда приходишь так неожиданно.

– Ложись, Света, я пойду чего-нибудь перекушу.

В холодильнике лежал свежий кусок колбасы «Путь к гастриту», в свое время Света отказалась от продовольственных поставок, причем в такой форме, что я даже испугался. С такой же решимостью она отказывалась от дорогих подарков, поэтому я с нетерпением ждал праздников, не еженедельных Дня железнодорожника или Дня работников пищевой промышленности, а тех, что отмечены в календаре красным цветом, и брал маленький реванш. Она не хотела, чтобы нас связывали деньги. Эта девочка любила меня таким, какой я есть, не за что-то. А я? Я люблю в ней только Олю, и слава Богу, что она этого не чувствует, иначе Рябов снял бы свою охрану напротив. Насильно мил не будешь, горькая истина проверена собственным опытом.

Из-за дымки легкого тумана, среди ползущих в небо труб некогда курортного города, превращенного вопреки здравому смыслу в промышленный, появился край огненного шара, восток скрашивал небо розовым цветом, я подумал – день будет теплым, погасил очередную сигарету, внутренне приготовившись к очень нелегкому периоду собственной жизни.

– Надымил, – недовольно протянула Света, открывая форточку. – Я ухожу на работу.

– Зачем? – машинально спросил я, и тут же подумал, что отвык даже от мысли: где-то рядом живут тысячи и тысячи людей, которые ежедневно в одно и то же время идут навстречу заранее по часам расписанной жизни, возвращаются домой, и это мы, а не они, живем какой-то нереальной жизнью. Человек должен работать. Но только тогда, когда эта работа удовлетворяет его не только морально…

Света посмотрела на меня, как на маленького ребенка, и спросила:

– Когда, хотя бы примерно, ожидать твоего появления?

– Оставь ключ. Я сам открою тебе дверь.

– Я дам тебе запасной, когда речь идет о свободном времени, ты становишься мало предсказуемым.

Внизу затихли ее шаги, я подошел к соседней двери и непочтительно стукнул в нее ногой.

– Принесите пожрать и выпить, – нарочито грубым тоном командую в отличие от самого себя прекрасно выспавшемуся охраннику, протягивая ему несколько сторублевок.

Через час в дверь тихо постучали. За ней стояла большая хозяйственная сумка. Интересно, как все это раздобыл парнишка за столь короткий срок, подумал я, извлекая бутылку армянского коньяка, пару банок крабов, салями, копченое мясо, свежие помидоры. Ответ был найден очень быстро, на дне сумки лежал «ЗИГ-Зауэр» в плечевой кобуре и смятые сторублевки.

Парень не решился покинуть свой пост, не поставив в известность Рябова, а тот уже в который раз позаботился обо мне, намекнув о несдержанном слове – когда я остаюсь один, пистолет всегда должен быть со мной. Это Сережа намекает: вести сегодня меня не будут, что, кстати, предстоит свидание, о котором даже он не должен знать.

Пропетляв несколько кварталов, я убедился, что Рябов просто успокаивал меня: на почтительном расстоянии, стараясь оставаться незамеченными, меня пасли двое парней из числа тех, кому я популярно объяснял, как обращаться с ножом.

Ничего, мальчики, сейчас я вам устрою экскурсию по городу, часика на два, заодно и спланирую все свои последующие действия, а потом зайду позавтракать – из общественного места всегда легче оторваться от чересчур назойливых людей.

– Как всегда? – невозмутимым тоном спрашивает мэтр Аркадий, хотя не было меня в его кабаке уже год, он держится невозмутимо, без лишних вопросов, словно вчера расстались. Сейчас его задача облегчена до предела, не нужно снимать табличку со служебного столика, в двенадцать ресторан еще полупуст, поэтому мои конвоиры занимают столик на почтительном расстоянии.

– Да, Аркаша, от принудительной закуски до обязательной изжоги. И принеси пару пачек моих любимых сигарет.

– Твои любимые подорожали, – тихо объявляет о тайном повышении цен на швейцарском рынке метрдотель, – наши бывшие вояки толкают «Пэлл-Мэлл» уже по восемь рублей.

Пусть хоть по двадцать, подумал я, легкомысленно пообещавший любимой жене курить более легкие сигареты, не станешь же из-за такой мелочи изменять собственному слову.

Подымаюсь и неторопливой походкой направляюсь к туалету, пока на мгновение коридор остается мертвой зоной, выскакиваю на кухню и, петляя лабиринтами подсобных помещений, выбегаю во двор, пересекаю мостовую, залетаю на второй этаж парадного, бегу по длинному коридору, рву на себя дверь, сослужившую добрую службу не одному поколению «кукольников», спускаюсь во двор, выхожу на улицу возле пивного бара «Посейдон» и быстро вскакиваю на подножку подвернувшегося кстати троллейбуса. Несколько пересадок, звонок по телефону-автомату и такси уже везет меня по бывшему Английскому бульвару, на котором сегодня, судя по современному названию, живет исключительно пролетариат. Интересные квартиры строят для хозяев страны, по две на одной площадке, с линией гаражей у самого дома, который в нашем городе давным-давно окрестили Белым.

Константин Николаевич – моя давняя связь, и только в самых крайних случаях я прихожу к нему за информацией, по-прежнему расплачиваясь за нее тем, во что он давным-давно вкладывает деньги. И если Остап Бендер добился своего от Эллочки-людоедки при помощи чайного ситечка, то и мне грех пренебрегать подобным ходом. Тем более, если на ситечке для чая стоит клеймо «АА», принадлежавшее серебряных дел мастеру Алексею Афанасьеву, изделия которого пользовались определенной популярностью в восемнадцатом веке. Но не стоит думать, что если за ушедшее время люди разучились пользоваться серебряными ситечками, от этого они сильно упали в цене.

Поправляю галстук, придаю лицу абсолютно безразличный вид и подымаюсь вверх мимо бросивших на меня беглый взгляд дежурящих милиционеров в квартиру, кстати, захворавшего Константина Николаевича, где передняя куда больше комнаты, в которой живет Света.

15

Светы еще не было дома, поэтому я занялся изучением собственного «дипломата», невесть как появившегося возле дивана. Так и есть, полный набор для предстоящей работы, вдобавок обеспечивший душевное спокойствие моей любимой супруге; уверен, что этот чемоданчик Рябов собирал в ее присутствии. Радиотелефон, несколько внушительных пачек в банковских упаковках, метательные ножи с короткими рукоятками, две запасные обоймы, глушитель, «газовая дубинка» и еще кое-какие предметы, способные облегчить жизнь человека. Здесь есть даже два коротковолновых передатчика: чешский с радиусом действия на пятнадцать километров и более мощный южнокорейского производства, которыми местные спецслужбы не располагают. Последний, несмотря на больший радиус действия, гораздо миниатюрнее первого и наглядно доказывает, какой образ жизни более приемлем для человека: если корейцы с юга имеют абсолютно все и еще заботливо снабжают многие страны отменной продукцией, то их северные братья располагают лишь гениальным вождем и его бесценными советами. Что и говорить, упакован портфель довольно серьезно. Можно подумать, мне понадобится хотя бы половина этого добра, но Сережа справедливо считает: несколько лишних предметов лучше, чем хотя бы один недостающий.

Забросив «дипломат» под диван, жду Свету, нервно сбрасывая пепел в блюдце, потому что пепельницы в этом доме никогда не было, и волнуюсь, словно предстоит первое в жизни свидание с женщиной. Удивительно, но я с мальчишеским нетерпением жду ее, словно боясь, что Света так и не появится и вместо любовного свидания предстоит горечь разочарования, как бывало давным-давно. Хотя гораздо чаще они приходили, женщины, чьи имена и лица стирались из памяти: медлительные северянки, пылкие гагаузки, длинноногие полячки, сентиментальные немки, страстные украинки, большегрудые семитки, томительные гречанки, не говоря уже о тех, чью кровь Южноморск смешивал в разнообразный коктейль, создававшийся не одно столетие. Не потому ли в нашем городе столько талантливых мужчин и прекрасных женщин, что импульс к их появлению дала сама природа, создав из генетических кодов разных народов своеобразную человеческую породу. Много их было, женщин, любивших меня; выполняя свой интернациональный долг, пришлось переспать и с вьетнамкой, и с негритянкой, носившей такое имя, что я его и не смог выговорить.

А вот сейчас почему-то волнуюсь. Странно, оставаясь хладнокровным перед постоянной опасностью много лет подряд, я жду женщину, давно принадлежащую мне, словно единственное спасение. Наверное, в том и заложена мудрость природы мужчины. «Что опьяняет сильнее вина: женщины, лошади, власть и война». А в этом ряду женщина стоит на первом месте.

Наконец-то я ее дождался, теряя последние капли терпения, пока она принимала душ, и как только Света появилась в комнате, мгновенно отошли куда-то далеко все планы и заботы и не осталось ничего, кроме ее тела, золотившегося под неверным светом ночника, прохладной кожи, где нет ни единого миллиметра, по которому не прошли бы мои губы, не стало вечера, ни сменившей его ночи и куда-то насовсем исчезло утро. Соловьиная трель заставила размежить веки, я прошептал имя Оли, испуганно ощупал пустовавшее место рядом и, окончательно проснувшись, выдвинул антенну телефона.

Света давно на работе, на часах было двенадцать, я уходил, не зная твердо: навсегда или все-таки сумею вернуться. Поэтому перед тем как захлопнуть дверь, я осторожно положил ключи на письменный стол, тихо толкнул дверь и с какой-то непонятной радостью пошел навстречу собственному жизненному выбору.

Студент, по всему видать, тоже не спал нынешней ночью, но в отличие от меня утро не подарило ему короткой передышки. Дверь открыл Сережа и обычно невозмутимое лицо несло явную печать тревоги.

– Предположение подтвердилось, – чуть тише обычного сказал он, когда мы вошли в комнату и остановились на крохотном островке пола, свободного от книг.

Студент не обратил никакого внимания на мое появление, он с обезьяньей ловкостью рыскал по книжным полкам, и его горящий взгляд даже не намекал на усталость; незаменимый специалист приводил в ход всю свою гигантскую бухгалтерию, потому мы с Рябовым пока казались чем-то лишним у него под ногами: Сережа едва успел увернуться от какой-то массивной книжки, которую Студент яростно отшвырнул в сторону.

Я подошел к письменному столу, за которым Студент колдовал над доставленной ему картиной из подвала «Солнышка». Он успел расчистить ее, отделить от внутренней стороны холста клеенку; вместо хаотических линий, белых вытянутых лиц и черных многоточий на холсте оживало море, тяжелые пенистые валы накатывались на еще полностью нерасчищенный берег…

– Вы можете увидеть подпись на оборотной стороне холста, – оторвал меня от раздумий Студент, сжимавший с победоносным видом какую-то тетрадку.

Готически вытянутые буквы разделялись крохотным расстоянием, и только «а» и «з» были связаны непрерывающейся линией краски.

– Дату я еще не расчистил, – сказал Студент несколько возбужденным тоном, – но не ошибусь, если это 1861 год. Более ранние работы Айвазовский подписывал «Гай», кроме того, вот сведения об этой работе, есть даже репродукция «Берег моря», собственность А. В. Зайкова.

– Зайков умер много лет назад, – заметил я и спросил: – сколько тебе еще нужно времени, чтобы выяснить, кому сейчас принадлежит это полотно.

– Вам не хуже меня известно, что оно несколько раз переходило из рук в руки, – не замечал собственного хамства Студент с победоносным видом, – но через день-другой ответ будет найден.

– Сколько раз я говорил тебе, чтоб ты перестал возиться со своей бухгалтерией на уровне девятнадцатого века, уже двадцатый заканчивается, придурок, – взревел я на Студента, меняя свой обычный тон, – тебе зачем компьютер купили? Ройся теперь в своем мусорнике, не слазь с телефона, но чтобы через сутки я знал, кому принадлежала эта картина в прошлом году.

Студент, видя меня таким рассерженным впервые, с удивлением раскрыл рот.

– Заткни пасть, – продолжал я таким тоном, что Рябов был вынужден взять меня за руку, – и работай, – чуть мягче добавляю перед тем, как споткнуться о кучу книг и открыть дверь.

– Сережа, нужно организовать параллельный поиск, вся трудность в том, что Зайков был художником, а не коллекционером, у него, как и у каждого из рисующей братии, находились картины, иконы, но это, сам понимаешь, случайность, всерьез Зайков не собирал. Поэтому после его смерти все осталось без внимания. Если бы он собирал по-настоящему, я бы лучше Студента знал, к кому идти. А так даже не подозревал, что у Зайкова могла быть такая интересная вещь.

– Поэтому ты от злости на себя перекинулся на Студента, – невозмутимо покачал головой Сережа. – Сегодня же подключу к этому делу человека, но нужно спешить.

– Почему? – удивляюсь я.

– Как только он начнет действовать, это привлечет внимание. Студент тоже своей картотекой не обойдется. Значит, им все станет известно. Понятно, что кто-то из своих работает.

– Тогда нужно взять за койла Дубова, и пусть это видит его кассир. Он побежит и приведет нас куда следует.

– Оксана сказала, что Роман планирует летом интересное путешествие, говорил, скоро разбогатеет, – подтвердил Рябов справедливость нашей переигровки первоначального плана. – Жалко, что столько возились с «куклой». Ночь пропала.

– Не пропадет твой скорбный труд. Зато все чисто, сходится по документации. Предстоят события, после которых, возможно, там будут рыть вовсю. Так что перестраховка необходима. Кроме того, иногда, чтобы выиграть в драке, я специально давал возможность провести удар по собственному корпусу. Чтобы противник раскрылся. Фотограф работает?

– Он снимает клиентов на морвокзале.

– Сегодня его звездный час, Сережа. Мобилизуй всех ребят.

– У них как раз сейчас тренировка.

– Наступает время, когда деньги на нашего мастера должны окупиться полностью. И перестань шептать ему, чтобы он щадил меня, в спортзале я такой, как и все. Дубова приведешь ко мне на дачу. Там и разберемся. А Рыбкин папа…

– Подстрахует Фотографа, если нервы у кассира крепкие.

– Подвал прикрыт?

– Завтра там начнется ревизия. Кто-то намекнул комсомолу, что его обманывают. Дубов должен написать заявление?

– Просто подписать его. Пока не наступил горячий летний сезон, он обязан использовать отпуск. Он же директор, сам себе голова, и пламенные слова «не возражаю», кроме меня, поместить на его заявлении некому. Пусть никого не удивит, если он ненароком исчезнет.

От земли по-весеннему тянуло холодом, хотя почки на деревьях усиленно набухали. В доме было сыро, гораздо прохладнее, чем на улице, и я пожалел, что ограничился легкой курточкой. Раскрытые окна пустили в дом потоки начинающего прогреваться воздуха, я затопил печку и с удовольствием подумал, что Ромчик Дубов заслужил своим поведением такой теплый прием.

Перепуганный Дубов о чем-то несомненно подозревал, когда его приволокли сюда, в дом, где ему ни разу не приходилось бывать. И чтобы клиент побыстрее раскололся, его сперва следовало успокоить.

– Привет, Ромчик, – ласково спрашиваю его я, – говорят в отпуск собрался, может денег на дорогу одолжить в качестве аванса за очередного «Бегемота»? Как дела в твоем салоне неземной красоты произведений великого искусства?

Дубов молчал, но по излишнему напряжению могучего тела, настороженность и отчаяние не покидали его; Рома понимал, что сюда его привезли не для присвоения звания народного художника, и наверняка дорогой, зажатый моими ребятами с двух сторон, он перебрал все варианты, а теперь, видя, кто перед ним, нащупывал линию поведения.

– Ты еще не женился, Рома, А то ведь так хочется побывать на свадьбе. Давно я не гулял на свадьбе, пришли годы, когда мы чаще садимся за поминальный стол, чем за свадебный. Чего ты так хмуришься, я что когда-то чем-то тебя обижал? Ну скажи «здравствуй» своему приятелю, я тебе кофе сейчас заварю, а то все годы ты меня угощаешь, теперь моя очередь ответить на гостеприимство.

– Чего ты хочешь? – выдавил из себя Дубов.

– Ответь мне всего на один вопрос и уезжай в свой профсоюзный отпуск. Я понимаю, что даже не тебе доверили создавать очередного «Бегемота». Кто принес работу «Утро», которую ты не выставил в зале, а прямиком направил в свои запасники?

– Я его не знаю.

– Этому заявлению верится безоговорочно. Извини за неправильную постановку вопроса: кто направил к тебе этого человека?

– Не знаю. Позвонили по телефону, попросили.

– Кто же?

– Из комитета комсомола.

– Дубов, время дедушки Крылова ушло. Я не соловей. Или ты скажешь правду, или выйдешь отсюда вперед ногами. Со своей стороны я гарантирую тайну исповеди. Думай, голова, ты знаешь меня много лет, я всегда отвечал за свои слова.

Вместо того, чтобы подумать, Роман принял совершенно неправильное решение. Понятно, физически крепкий человек, немного знаком с боевым искусством, но не до такой же степени, чтобы в одиночку справится с пятью противниками. Дубов успел положить одного, страшным ударом пробил защиту второго, и на этом военные подвиги завершились: последним его коснулся Рябов, схвативший изрядно помятого Рому за его главную мужскую принадлежность левой и прямым в лицо отправивший Дубова на пол подумать о неправильно выбранной манере разговора.

– Ребята, вы плохо тренируетесь, – заметил я, не обращая никакого внимания на скребущего ногтями по ковру Рому, – если он сумел оказать сопротивление, то какого черта вы делаете в спортзале?

– Они оттуда не вылазят, – взял под защиту своих подопечных Сережа.

– Мы потом об этом с тобой поговорим, – мрачно пообещал я Рябову, – а пока вернемся к нашему другу. Привяжите его к креслу, наш гость явно хочет сбежать отсюда. И приведите его в чувство.

– Значит так, Рома, ты убедился в серьезности моих намерений, – ласково обращаюсь к приходящему в себя Дубову, – а потому говори правду. И не корчь из себя пламенного революционера, не поможет. Ты видимо начитался книжек, в которых они без стона переносили пытки в царских казематах, а потом в белогвардейских застенках. Но я напомню тебе, как эти несгибаемые борцы били хвостом по полу перед своими же сотоварищами через определенное время. А почему? Потому что те умели находить нужные средства в отличие от белобандитов. Пой, ласточка. У меня нет времени впрыскивать тебе пентатол или развязывать язык при помощи коктейля из аминалнатрия и бензодрила. Так что мы ограничимся народной медициной, способной вылечить любое упрямство.

Роман с ненавистью посмотрел на меня единственным уцелевшим глазом, выхаркнул темный густой кровяной комок, в котором белел передний зуб и отрицательно покачал головой.

– Сейчас он все скажет, – пообещал Сережа, – сюда уже везут его бабу.

– Это не благородно, друг мой, нельзя использовать женщину для такого низменного вымогательства, видишь Дубов уже согласен говорить.

Рома молчал, и только тогда, когда в комнату заволокли терпеливо дожидавшуюся своего выхода отчаянно упиравшуюся Оксану, его лицо выразило крайнюю степень отчаяния.

– Сейчас он все скажет, – еще раз пообещал Рябов, и приказал, – а ну положите ее на стол.

Оксана испуганно рванулась из рук моих ребят, но те уже вошли во вкус предстоящего спектакля, надеясь, что им удастся довести его до конца. Здесь, уверен, в качестве главного статиста мечтал выступить каждый из них.

– Ее будут трахать у тебя на глазах, – пообещал Рябов, – а потом положат в яму с известью.

Оксана дико закричала, как будто последнее ей действительно грозило, но один из парней ловко заклеил ей рот пластырем и завел обе руки над головой. Через мгновение колени девушки были разведены в сторону и Саша-борец, медленно потянув кольцо навахи с фирменным клеймом «Окапи», гадливо улыбнулся и ловким движением вспорол на Оксане колготки и трусики.

«Вот мерзавец, – подумал я, – такие колготы на толчке сто восемьдесят, снять не мог, что ли?».

– Не понадобятся тебе теперь они, – пояснил свое поведение молчаливый Саша, расстегивая штаны, – мы тебя в мешок завернем, – и, рванув на груди девушки блузку, сорвал лифчик.