Текст книги "Чужая осень (сборник)"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 51 страниц)

– Успокойся, дорогой, – капитулирует Сабина, которая не умеет долго сердиться на своего любимого.

– Ага, успокойся, ты сперва всю душу вымотаешь, а теперь успокойся, Что ты со мной делаешь, Сабина, зачем мучаешь? – внезапным шепотом перехожу к финалу. Видимо, придется, несмотря на усталость, спать в объятиях моей любимой.

Телефонный звонок прерывает размышления о неприятных последствиях этого разговора. Сабина берет трубку и тут же подносит аппарат ко мне.

– Тебя просит Сережа, – с долей вины в голосе говорит жена.

Рябов информирует меня, что через несколько минут мне нужно быть внизу, а я специально нажимаю на кнопку, усиливающую звук в мембране, чтобы чутко слушающая Сабина убедилась – звонит Сережа, а не мерещащиеся ей девицы.

– Вот так, Сабина, мне пора. И даю тебе честное слово, что к сукам я не отправлюсь.

Сабина молча целует меня в знак примирения, и я на удивление легко переношу этот знак супружеской благодарности и всепрощения.

Рябов сидел за рулем своей машины, прорезая желтым пучком противотуманных фар редко падающий снежок. Я, не задавая вопросов, сажусь рядом, и Сережа включает скорость.

– Сережа, я действительно устал, – честно предупреждаю тонко чувствующего меня человека.

– Поэтому я везу тебя к Свете, – невозмутимо отвечает мой спаситель, рассчитавший все варианты встречи с Сабиной и подтвердивший мое алиби в ее глазах. – Жди меня там. Костя будет в девять у тебя.

– В восемь, Сережа, – делаю поправку во времени. – Потому что клиент придет в салон в десять.

Со Светой я познакомился два года назад таким банальным образом, что даже стало немного смешно. Тогда тоже была зима, и ехал я куда-то поздно вечером по одному из тысяч неотложных дел, как вдруг все они мгновенно ушли на задний план – я увидел Олю, единственную женщину, которую когда-то любил. Фонарь бросал нервный тусклый свет на ее лицо, и руки автоматически свернули машину к краю тротуара. Я выскочил, пробежал несколько метров, схватил ее за руки, и понял, что ошибся.

– Извините, пожалуйста, – пробормотал я, не выпуская рук девушки, – извините…

Она почему-то не удивилась столь бесцеремонному обращению и мягко улыбнулась.

– Может быть вы, наконец, отпустите меня?

Я виновато опустил руки, такое со мной бывает крайне редко; откуда взялась эта растерянность перед очередным ударом жизни, которая подразнила меня некогда потерянной навсегда женщиной. И тут же услышал сзади хриплый голос:

– Эй ты, козел вонючий, чего пристал к нашей чувихе?

Их было трое, три шакала, обычно тихо-мирно держащихся днем и преображающихся вечерней порой, вылазящих на улицу в поисках дешевых приключений. Я понимал, какой спектакль сейчас разыграется, и уже вернулся в свое обычное состояние, готовность к борьбе всегда стояла на первом месте в характере, и никакие обстоятельства меня уже не смущали, даже то, что я остался совершенно один против трех потенциальных противников. Впрочем, противников, сказано чересчур громко, вино не только придавало им храбрости, но и туманило головы; главное, постараться не ввязываться в откровенную драку, чтобы исключить любую случайность, и постараться положить их до того, как они попытаются полезть в карманы за чем-то острым.

Девушка попыталась ускорить шаг, но воинственная тройка перекрыла ей дорогу.

– Пошли с нами, капитально отдохнем, – предложил ей один из них, бестактно хватая за плечо. – А ты, баран, беги, пока я с тебя шашлык не сварил.

Самым лучшим вариантом было бы последовать этому совету, рисковать собой я просто не имею права. И если бы девушка эта не была похожа на Олю…

– Простите, я плохо вас понял, – обратился я к на диво приятному собеседнику. – Повторите, пожалуйста, что вы сказали.

Тот победоносно расправил грудь: все ясно, перед ним вшивая интеллигенция, которую ему подобные ненавидят инстинктивно, и поиграться с таким козлом, умеющим только носить галстук и читать газеты – одно удовольствие.

– Я сказал тебе, тупоголовый, – добродушно улыбался этот тип, не отпуская девушки, – чтобы ты канал, свободный, как Бангладеш. Понял ты…

Удар в нос имеет то преимущество, что получивший его в течение некоторого времени не может понять, что с ним происходит. Мой кулак только отрывался от ноздрей одного из искателей приключений, а нога уже летела в пах второго, мгновенно бросившегося вперед. Все остальное было очень просто: я подпрыгнул, плотно опустился ступнями на его позвоночник, схватил третьего за уши, нагло торчащие по сторонам кепки, ударил его лбом в лицо и быстро отправил головой в очень кстати находившуюся рядом стенку дома. Потом грубо схватил оцепеневшую девушку за руку, поцеловал ногой по почкам пытающегося подняться клиента под первым номером и уже на бегу прохрипел: «В машину!»

– Вы со всеми людьми так общаетесь? – иронически спросила меня девушка, когда мы очутились вдалеке от места невольной разминки.

– Эти ребята привыкли к тому, что кулак поднимает самосознание. Я им доказал, что он может его опустить.

– Вы философ?

– Отчасти, как все мы. Как вас зовут?

– Света, – коротко ответила она и попросила: – Выпустите меня, пожалуйста.

– Я отвезу вас домой, Света.

Она очень напоминала Олю и не только чертами лица, но даже интонациями в голосе, я тянулся к ней инстинктивно, словно к огромному подарку судьбы, пославшей в утешение эту девочку за столько лет, потерянных для самого себя. Я понимал, что нравлюсь ей, и делал все, чтобы понравиться больше. Что ценят женщины в мужчинах: ум, чувство юмора, независимость и, конечно же, финансовые возможности. Внешность при этом остается на втором плане, но и с этим у меня все в порядке – между шимпанзе и моей особой если и наблюдается родственная связь, то весьма отдаленная. Но только через два месяца непрерывных ухаживаний в ущерб некоторым делам я остался у Светы на ночь. Рябов, узнав о ночном приключении, в категорической форме потребовал: если я куда-то отправляюсь один, то оружие при себе держать просто обязан, и потребовал, чтобы я дал честное слово – в одиночку без пистолета никуда. Даже к Свете. И с тех пор, все равно не доверяя мне, он с огромной заботой окружил меня кольцом своих ребят, которые разве что не спали со мной в одной постели.

Случай подарил мне Свету, но, откровенно говоря, я где-то в глубине души рад, что, наверняка, больше никогда не встречу Олю. Она навсегда уехала из нашего города вместе с мужем. Так что мне не придется видеть, как под напором прожитых лет белеют ее золотистые волосы, тускнеют синие глаза, становится дряблой кожа. Она навсегда останется в моей памяти молодой. Как Света.

Я тихо постучал в ее дверь, уже в который раз удивляясь искусству Сережи предвидеть всякие мелочи: звонка из-за соседней двери не услышишь, а вот постучи кто-нибудь и сразу замаячит в двери напротив любопытствующий глаз.

– Тебя давно не было, – сказала Света, открывая дверь. И все: ни идиотских истерик Сабины, ни тщательного контроля за моим временем Рябова, я очутился здесь, в этой крохотной однокомнатной «хрущебе» и могу хоть немного стать обычным человеком, без ежедневной суеты и вечной спешки вслед уходящим событиям. Тепло ее тела обволакивало, я рухнул на диван, потянув к себе Свету. Она поняла меня до конца, мягко отстранилась и набросила сверху махровую простыню.

– Тебе нужно отдохнуть, – усмехнулась она, – по крайней мере, в первую очередь. Ты полежи, а я пока почитаю.

– Почитай вслух, – попросил я и удобно откинулся на пoдушку. Света села рядом на низенький стульчик, включила торшер, чуть отодвинула его, чтобы электричество не беспокоило моих глаз и взяла в руки книгу. Сквозь навалившуюся на меня тяжесть, пригнувшую веки к глазам, и охватившее тело приятное оцепенение, все дальше и дальше уходил ее голос: «Это будет время, когда распространится беззаконие, сыновья подымут руку на родителей, жена злоумыслит на мужа, муж поставит жену перед судьями, господа станут бесчеловечны к подданным, подданные – непослушны господам, не будет больше уважения к старшим, незрелые юноши потребуют власти, работа превратится в бесполезную докуку, и повсюду раздадутся песни во славу греха, во славу порока и совершенного попрания приличий. После этого изнасилования, измены, лихая божба, противоприродное распутство покатятся по свету, как грязный вал, и злые умыслы, и ворожба, и наведение порчи, и предсказательство; и возникнут на небе летающие тела, и закишат среди доброверных христиан лжепророки, лжеапостолы, растлители, двуличники, волхвователи, насильники, ненасыти, клятвопреступники и поддельщики, пастыри перекинутся волками, священнослужители начнут лгать, отшельники возжелают мира вещей, бедные не пойдут на помощь начальникам, владыки пребудут без милосердия, праведники засвидетельствуют несправедливость. Во всех городах будут толчки землетрясения, чумное поветрие захватит любые страны, ветряные бури приподымут землю, пашни заразятся, море изрыгнет черновидные соки, новые небывалые чуда появятся на луне, звезды переменят свое обыкновенное кружение, другие звезды, незнаемые, взбороздят небо, летом падет снег, жгучий зной разразится в зиму. И настанут времена скончания и скончание времен…»

Я открыл глаза и бросил полусонный взгляд на светящийся циферблат «Сейко» – без четверти семь. Через час с четвертью Костя должен быть у меня, и покатится пробный шар сквозь таможню и границу, через океан, в далекую Америку. Пора вставать. Я нежно целую спящую рядом Свету, она крепко прижимается ко мне и перед тем, как снять с нее ночную сорочку, я еще раз, проконтролировав время, понимаю, что обязан успеть на свидание с собственной шестеркой: как говорит Глебов, точность – это вежливость королей.

Рябов кофейничал, сидя за рулем своей машины, ни слова не говоря, плеснул во вторую чашку остро пахнущий «мокко», щедро делясь со мной.

– Первый раз за много дней, как следует выспался, – честно признаюсь Рябову.

– Мне сегодня не удалось вообще, – замечает Сережа. – Стукач наш пропал.

– Куда это? – наивный вопрос должен доказать Рябову, что я еще не пришел в себя.

– Нет трупа, нет преступления, – тяжело улыбнулся Сережа, повернул ключ в замке зажигания и заработавшее сердце машины тихим гулом напомнило о том, что время короткого счастья осталось в прошлом.

10

– Константин, – командую я, бросая на стол картонную папку с золотистым тиснением, – отправляйся на морской вокзал. Сдашь в салон эти офорты, каждый по десять рублей. И тут же забудь об этом, как и о дороге в «Солнышко».

Для генеральной репетиции я выбрал четыре работы Геккера и Бармидера. Известные художники, зарекомендовавшие себя самобытными мастерами не только в родной стране, сейчас усиленно заинтересовали «Интурист». Эта контора брала на комиссию их работы, вывешивала их в тех местах, куда советские граждане и не мечтают попасть, потому что вопреки расхожему мнению все лучшее у нас принадлежит не детям, а иностранцам.

Офорты и гравюры «Интурист» продает по сто двадцать долларов, щедро отдавая авторам из них ровно по шестьдесят рублей. Я тоже торгую картинами, но чтобы на глазах у хозяев полотен заниматься таким откровенным эксплуататорством, до такой наглости еще не дошел. Я всегда плачу людям с запроса, и поэтому их вещи становятся моей собственностью, и что делать с ними дальше – решать приходится самому. Брокер – одна из самых уважаемых профессий в мире, жаль только, что трудовой книжки у меня нет, а то бы обязательно ее туда вписал.

Официально такой деятельностью у нас заниматься нельзя, и поэтому гораздо выгоднее закупать жратву за валюту, нежели дать возможность заработать рубли посреднику на все равно сгниющем в поле продукте. Ну и ладно, лично мне продуктов хватает, равно как и всем, кто на меня трудится, а об остальных пусть их профсоюзы тревожатся.

При вывозе из страны офорты и гравюры облагаются хорошей пошлиной – вариант для проверки самый подходящий. Костя отдаст эти работы по десятке, на них будет установлена двадцатипроцентная надбавка, и если все пойдет, как задумано, всего за восемь рублей произведения современного искусства покинут родные берега.

– Константин, – ласково смотрю прямо в его кукольные глазенки, – ты мне на прощание ничего сказать не хочешь? Значит, не хочешь. Я, по-моему, тебе уже говорил, чтобы ты прекращал баловаться. И не нужно делать удивленный вид, ты товаришься по средам, а реклама в точке появилась именно в этот день. Кроме того, вряд ли кто-то из клиентов станет делать подобные надписи, кроме тебя.

Об очередном художестве Константина я узнал совершенно случайно. О нем мне поведал один знакомый работник прокуратуры на трибуне стадиона. Откровенно говоря, во время холодрыги мне этот футбол нужен, как ласты горнолыжнику, но что поделаешь в ситуации, когда долг платежом красен. Приходится платить и свободным временем. Костя приобретал продукты в точке «Торгмортранса» по средам. У меня уже катастрофически не хватало времени заниматься еще и этим, поэтому я смело поручил столь ответственное дело Косте и он по средам занимал свое место в очереди. Это только несведущие люди думают, что раз спецобслуживание, так очереди никакой. У нас без очередей прожить и даже умереть просто невозможно, поэтому дружно выстраиваются перед дверью торговой точки работники прокуратуры, милиции, пароходские шишки – и никакого галдежа типа «больше кило в руки не давать!» – все чинно, спокойно. Стоит Костя, мается, а на двери табличка висит: «по вторникам продукты получают только ветераны КПСС пароходства». Вот и решил пацан сделать нашей партии самую лучшую рекламу, взял ручку, зашел за дверь и дописал внизу: «Вступайте в ряды КПСС». И кого, спрашивается, дурачок, агитировал, там, кроме него, все давным-давно усвоили, куда им выгоднее всего вступать. Когда дверь прикрыли и все увидели эту надпись, табличку просто сняли. На том дело кончилось. Вот что значит веяние времени. Еще несколько лет назад, небось, сразу бы в КГБ вызвали, а сейчас никто такой рекламой вплотную не заинтересовался, несмотря на то, что в очереди за продуктами стояли и парни из этой конторы.

– Константин, тебе уже пора остепениться, – делаю я справедливое замечание, словно забыв, что в его возрасте вытворял и не такое. – Ты уже взрослый человек и должен понять, что основное для профессионала – это не привлекать внимания. Беги отсюда, пока Сережа не приехал, если он узнает о том, что ты в порядке трудовой индивидуальной деятельности занимаешься рекламой…

Костя мгновенно понял, как оценит Рябов его творческие потуги и без второго слова вылетел на улицу. В добрый путь, мальчик. Пройдет еще месяц, и если все будет, как задумано, можно назначать встречу своему столичному так называемому шефу. Интересно, ради чего он не рискует использовать собственные каналы?

11

– Все было хорошо, – поведал мне через пять недель Котя, – не страна, а сказка, – добавил он таким тоном, словно сам побывал в Соединенных Штатах.

– Слушай, Котя, а безработные там по-прежнему недоедают? Так пусть напишут нам, приедем и доедим.

– Не делай из себя ненормального, – почему-то серьезно ответил Котя, – о том, что их безработные живут лучше наших инженеров, мы знали еще тогда, когда по телевизору каждый день намекали, что кроме бездомных и убогих другого населения там нет. Самое интересное другое; меня поразили не магазины и прочая мишпуха, а то, что я час стоял на улице и мимо не проехало двух одинаковых машин. Тебе еще что-то сказать?

– Нет, не надо, я же пришел к тебе послушать за разные машины в каменных джунглях капитала, у меня других забот не хватает.

– Я же тебе уже сказал, что все было хорошо. Правда, единственное, что его спросили на границе, так это есть ли произведения искусства. Он честно, как маме родной, ответил, есть, в чемодане лежат. «Дорогие?» – спросили. «Нет», – ответил, – «по десять рублей, подарки, в салоне брал». Так они даже смотреть не стали. Кстати, за эти картинки он «Хитачи» взял.

– Видишь, какой я добрый, ты б своему корешу вряд ли видик просто так подарил.

– Хорошим людям ничего не жалко, я недавно одному видик вместе с телевизором подарил, и не переживаю.

– Слушай, а все уже обнаглели до крайности. Никто не хочет бабки брать, только подарки.

– А зачем им деньги, ты же не настоящие бабки, а деревяшки норовишь людям дать, а что на них можно купить, кроме болячек?

– Да, твой подарок жирнее моего.

– Это тебе не пару картинок в чемодане волочить. Мне тут для одной канадской фирмы нужно сделать два миллиона болванок под ключи, так что даже такой презент не проходит больше, чем просто аванс.

– Понимаю, Котя, такой гембель не всякий выдержит. Но, как говорил незабвенный Никита Сергеевич, за работу, товарищи. Мне хочется сделать тебе подарок. Это прелестный пейзаж Ланга, получишь его по себестоимости.

– Ты же знаешь, что в отличие от наших пациентов, мне не нравится, когда чем-то отдаривают. А твоего Ланга тоже в сороковых, роковых, на тот свет отправили или он сбежал в Америку? В последнее время ты стал поставлять только такую публику.

– Не будь мнительным, этот художник умер еще в прошлом веке.

– Умер-шмумер, лишь бы был здоров. Что стоит этот Ланг?

– Если ты такой мнительный, он тебе обойдется всего в годовую заботу об одном покойнике, – намекаю, что последний бизнес Коти для меня не тайна.

Что оставляют люди, навсегда покидающие эту страну, где им выпало огромное счастье появиться на свет? Километровые очереди, запущенный быт, необходимость взяток чиновникам и работникам самого ненавязчивого в мире сервиса, а также другие преимущества социалистического образа жизни. Может им и обидно расставаться с постоянной борьбой за существование от стафилококка в роддоме до поисков концов по поводу места на кладбище, но что делать, человек живет всего один раз и вполне может желать, чтобы эта жизнь резко отличалась от существования животных. Но кроме всех прелестей, по которым они явно скучать не будут, здесь остается их память и могилы родных. Может, живя в Южноморске, они годами не показывались на этих самых могилах, но уезжая, чтобы больше никогда к ним не вернуться, многие хотят быть уверенными в том, что места упокоения их предков будут находиться в надлежащем состоянии. Всего за триста долларов в год Котя воплощает эти мечты в жизнь, а главное – деньги на его счет переводятся не просто так, люди уверены – все будет в лучшем виде. Не зря гостевики так охотно заглядывают на давным-давно закрытое Южноморское кладбище со старинными фамильными склепами. Уже дома, в Америке, ФРГ, Канаде, Израиле да мало ли еще куда судьба регулярно забрасывает южноморцев, они несомненно делятся личными впечатлениями с котиными клиентами, что вероятно не просто служит хорошей рекламой его работы, но и расширяет круг людей, стремящихся воспользоваться его услугами.

Перед тем, как расстаться, я еще раз удивился Котиной изобретательности. Мне тоже приходилось открывать дочерние предприятия, не забывая об истине: дважды в одну реку войти нельзя – и следы остаются, и ноги промочить можно. Вот поэтому остается только продолжать заниматься собственным бизнесом и с сожалением констатировать, как проплывают мимо великолепные возможности полностью реализовать свои творческие способности.

12

– Петр Иванович, у нас все готово, – доложил я через неделю давнему компаньону Вышегородского, с удовольствием следя за тем, как он пытается дотянуться кончиками пальцев к носкам штиблет. Ишь ты, зарядку он делает, в долгожители лезет. Ну, конечно, сперва наел пузо, понабирался гастритов и холециститов, а теперь о физкультуре вспомнил. Опоздал, все хорошо делать вовремя. Брал бы с меня пример, и не нужно было бы столько пыхтеть во время единственной попытки прикоснуться к собственной ноге.

– Возраст, – оторвал лицо бурякового цвета от живота, начинающегося с солнечного сплетения, шеф, и попытался оправдаться, – но в твои годы я был хоть куда.

– Вы и сейчас хоть куда, – без всякой лести говорю ему, потому что такому человеку дорога открыта куда угодно, хоть в крематорий. И в такой обстановке он не может не корчить из себя большого начальника, привык, наверное, даже когда храпит, вырывающиеся из гнилого нутра звуки напоминают марш энтузиастов «руководствуясь историческими решениями…»

– Какой именно товар предстоит перекидывать? – специально интересуюсь чуть быстрее, чем следовало бы из-за того, что эти показательные фантазии на физкультурные темы мне порядком надоели.

– Не следует быть слишком любопытным, – с отеческими назиданиями в просевшем голосе поведал мне Петр Иванович, подправляя пояс адидасовских штанов на круглом, как у древнеиндийского божества, пузке. – В твоем салоне уже продаются модели старинных парусников, заключенные в бутылки?

– Продаются они плохо, – делаю вид, что понимаю буквально слова собеседника, – все-таки дороговато, сто пятьдесят рублей.

– Ну и хорошо, – заключил он, надевая спортивную кофту, – тебе передадут точно такую же модель. Однако, должен заметить, что твой вариант не устраивает только концовкой. Поэтому сувенир приобретает иностранец – турист, но учти, стоянка его судна в Южноморске всего один день, ровно через месяц.

Петр Иванович довольно похлопал себя по скрывшемуся из вида животу и внезапно с нотками самокритичности дал понять, что беседа подошла к концу:

– Как говорит твой тесть, холм над могилой павшего героя. Передай ему большой привет.

– Непременно, – пообещал я, вспомнив об имеющихся в моих архивах фотографиях, которые были добыты втайне от Вышегородского. Когда имеешь дело с типами, олицетворяющими ум, честь и совесть нашей эпохи, в запасе всегда должно быть нечто, позволяющее держать их за кадык. А на фотографиях Петр Иванович наглядно доказывал, что холм герою не помеха, и в числе павших он пока не значится.

– Спасибо, Петр Иванович, – вежливо ответил я, и с неподдельным уважением пожал его властную длань, – непременно передам.

Ночь неожиданно быстро опустилась на столицу, после сумерек каким-то особенным ослепительным блеском зажглись фонари и глаза девочек у гостиницы «Метеорит». Я с трудом протиснулся сквозь толпу командировочных фарцовщиков, не ответил шустро подскочившему мимо безразличного милиционера сутенеру и остановился у громадной двери. Швейцар оттренированным движением распахнул ее, и я небрежным жестом сунул ему в карман мелочь.

– Здравия желаю, товарищ майор! – приветствую трудовой энтузиазм работника коммунального хозяйства, и у того по старинке расправляются плечи, выгибается колесом грудь. В этой гостинице я живу всего третий день, но от прочих постояльцев не стремлюсь хоть как-то отличиться. Делаю вид, что являюсь туда навеселе, предварительно плеснув в рот для правдоподобности рюмку-другую, и щедрой рукой скармливаю швейцарам, коридорным, горничным по случаю размененные деньги. Понятно, что среди них добрая половина стукачей, и не приходится сильно надеяться, что информаторы пропустят мимо мою скромную особу только из-за копеечных подачек. Но эта манера поведения не должна вызвать и тени подозрений, приехал из провинции в столицу веселый гость, судя по всему – моряк, и ведет себя соответственно. Можно было бы и на хату какую-то упасть, но к ним сейчас внимание более острое, чем к гостиницам.

– Хорошо погуляли? – ласково осведомляется швейцар, смахивая с плеча моей кожаной пятисотдолларовой куртки невидимую ворсинку.

– Все тип-топ, чиф. Это еще не шторм, – отвечаю отставнику и не спеша иду к лифту. Что и говорить, походка у моряков вразвалочку, нетвердый шаг скрывает – будь здоров.

Чтобы выглядеть совсем уж убедительно, вчера привел к себе в номер девку и пил с ней до глубокого вечера, а ровно без четверти одиннадцать в дверь раздался тихий стук и всезнающая коридорная поведала мне, что посторонним в номере после одиннадцати находиться нельзя. Спрашивается, за что люди платят деньги этому хозяйству? Однако вслух я не стал распространяться об одном из многих идиотских правил, существующих для того, чтобы отравлять жизнь людям, нарочито небрежным жестом стал размахивать перед носом коридорной пятидесятирублевкой, при этом выясняя: а нельзя ли моей даме немного задержаться?

Гостиничный работник смотрела на купюру глазами индейца, увидевшего бусы в руке капитана Кука, но тут на мое счастье в дверной проем влезла еще чья-то голова, и эта затея безуспешно провалилась. Я вызвал своей даме такси, несмотря на то, что она явно не стремилась покинуть номер, наградил ее полтинником, от которого отказалась коридорная, и с удовольствием лег спать.

По-видимому, слух о моей щедрости распространился по этажу еще ночью, потому что поздним утром явившаяся прибраться в номера горничная, между делом, задала вопрос: не скучаю ли я в столице? Допив из горлышка «Арарат» я, пытаясь выглядеть трезвым, заявил, что скучаю и тут же получил предложение прямым текстом. Что должен отвечать мужчина, если женщина спрашивает: «Хочешь меня?». Настоящий мужчина должен всем своим видом отвечать положительно. Но когда я увидел телосложение горничной, тут же откупорил вторую бутылку, вылакал залпом добрую половину, и рухнув в постель, пробормотал: не хочу, тут же сделав вид, что уснул. Больше эта горничная в моем номере не показывалась, а сегодня утром вместо нее явилась другая, получившая десятку за отличную уборку. Слава аллаху, хоть она не приставала, у вчерашней хоть морда была ничего, а эта – страшнее атомной войны и ее последствий вместе взятых.

В конце концов я в столицу не развлекаться приехал, хотя тысяч десять-пятнадцать бухгалтерия на счет расходов отнесет. Ничего, только постепенно можно приучить Вышегородского к мысли: большие накладные расходы в нашем деле не неизбежность, а необходимость. Надо же совесть иметь, вон капиталист какой-то при десяти процентах навара от радости до потолка прыгает в своем обществе повальной эксплуатации. Но в чем, как говорит Петр Иванович, наши социалистические ценности? Только в том, что в государстве рабочих и крестьян такие номера не проходят; пятьсот, тысяча процентов навара на этих самых рабочих и крестьянах – понятно, а главное – привычно, десятилетиями обкатано. Вот и Вышегородский до сих пор старается копировать формулу государственного предпринимательства: меньше чем за сто процентов, нет, не дохода – прибыли и пальцем не пошевелит, но времена меняются, дорожают накладные расходы. Если завтра очередная сделка даст нам только пятьдесят процентов, то, боюсь, кондрашка его хватит. А не дай Бог узнает на том свете, что гробокопателям теперь двести пятьдесят вместо прошлогодних ста пятидесяти давать нужно, того гляди – из могилы выскочит, сдачи потребует. Если, конечно, я благодаря его урокам на похоронах и могильной плите не сэкономлю: вот зарою дедушку по пояс в землю, покрашу серебрином и пусть стоит сам себе обелиском. Это будет истинно в духе сверхэкономии Вышегородского, к которой он так привык, что даже унитаз «голубой тюльпан» кажется ему излишним расточительством.

Точно выполняя инструкции Рябова, убеждаюсь, что во время моего отсутствия в номере никто не ошивался, и через каких-то десять минут покидаю его.

Протопав в бар гостиницы, я с большим трудом взгромоздился на одноногое сооружение у стойки, и подозвал бармена.

– Коньяк, – ткнул пальцем в одну из многочисленных бутылок за спиной парня в белоснежной накрахмаленной рубахе с коричневой почему-то бабочкой и неуверенно поднял два пальца вверх. Выпив двойную дозу отвратительного пойла непонятного разлива, окончательно пьянею и выхожу на свежий воздух мимо услужливо распахнувшего дверь швейцара. Пошатываясь, не торопясь бреду полквартала, но затем выравниваю походку: вдруг подойдет какой-то сверхбдительный страж порядка, запах от меня не хуже чем от начальника ОТК коньячного завода, а тут еще продолжают действовать дефективные меры борьбы с алкоголизмом. Может быть, столичный вытрезвитель для кого-то и достопримечательность, однако здесь немало других не менее мемориальных мест. Тщательное наблюдение за витринами магазинов, заменяющих отчасти зеркала, окончательно успокаивает, и поэтому я останавливаю первую попавшуюся машину.

– Вам куда? – спрашивает довольно молодой, но уже изрядно порыхлевший водитель.

– В аэропорт, – совершенно трезвым голосом произношу первые пришедшие на ум слова и плюхаюсь на переднее сидение.

Помотавшись полчаса по городу, молодой человек, наконец-то, раскрыл рот:

– Только в самых общих чертах, детали пока неизвестны. Это какое-то старинное, очень дорогое украшение со множеством бриллиантов. Подробности попытаюсь выяснить.

– Действуйте решительнее, времени остается не так уж много, – прошу молодого человека, сочиняющего для своего хозяина доклады на душещипательные темы, и оставляю на заднем сидении небольшой плотный пакет. Как там поется в песне, если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера? Так оно и есть.