Текст книги "Чужая осень (сборник)"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 51 страниц)

45

Я давно знаю о способности Рябова преподносить сюрпризы. Но в связи с его страшной усталостью, не ожидал такой быстроты. Сережа загадочно улыбался, что было для него, в общем-то, не свойственно. По всему видно, этой ночью он забрался так далеко, что камоловская секретарша не смогла его достать.

– Судя по твоему виду, Сережа, эта ночь прошла без эксцессов.

– День хороший. А между нами, я спал всего два часа. На заднем сидении машины. Но зато спал. И еще на стуле кемарил, пока сведения тебе искали.

– Нашли?

– У них ничего не пропадает. Значит, так. Городецкий был переведен в Москву через полгода после того случая на таможне. И больше того, известно, что за него ходатайствовал лично Велигуров.

Стало быть, крест – это плата Городецкого за продвижение по службе. Как и Джафаров, уничтоженный американской мафией. За ушедшие годы методы их работы мало изменились, разве что вряд ли тогда Джафарова с Гарибовым по ту сторону океана встречали люди с фамилиями Петров и Сидоров. Эти сведения пополнят уже имеющиеся в трех экземплярах данные.

– Сережа, думаю, такая информация не вызвала бы у тебя радости на лице при полном утомлении организма.

– Так самое главное не это. Есть информация – у Игнатенко какие-то неприятности. Подробности пока неизвестны.

– И больше того, не нужны, – подчеркнул я. – У нас свои проблемы.

– Так вот, знаешь, как Городецкий решил отблагодарить Велигурова? Он снял охрану. Двое его людей уже выкатываются за границу в служебную командировку.

– Выстрелы в прошлое… – пробормотал я.

– Какое там прошлое? Городецкий охрану снял. Я – нет. И заловили ребята, правда, без моей санкции, одного человека. Даром что ли Воха раньше в спецназе служил? Я, правда, отругал, на всякий случай. Но все равно, он молодец. Кажется, мне пора зама брать. По коммерческой работе.

– Подумаем. И чем же Воха отличился? Баранаускаса прихватил?

– Баранаускас из Москвы смылся. Наверняка, Игнатенко его послал концы рубить. Может, они вместе с Городецким когти рвать будут, – доверительно высказал свои соображения Сережа.

– А Велигурова они с собой не прихватят? – с наивным видом полюбопытствовал я.

– Велигуров… Как ты говоришь – это их прошлое. Ребята наблюдать за его домом продолжали, контакты фиксировали. Когда Городецкий охрану снял, Воха сразу… Словом, шел к Велигурову человек Городецкого. Он постоянно генералу продукты таскал. Видишь, как у нас о ветеранах труда заботятся. А сейчас, почему-то, с пустыми руками перся. И Воха решился действовать сам. Со мной у него связи не было. Да и неудобно из их архива командовать. В общем, Воха расколол его. Да и шприц о многом говорит. Кто бы удивился, если бы у старичка инфаркт случился? Этот деятель сейчас на даче под конвоем. Так что его за Камоловым уже отправлять?

– По-моему, ты от радости опять стал плохо соображать. Первое: чтобы он был жив-здоров. Второе, запись о его деятельности уже сделали, собственное признание?

– Воха это признание даже у мумии выколотит. У него такие методы. Без бензодрила, народным способом.

– Велигурова – под усиленную охрану. Петька Петрович не без внимания?

– Обижаешь, с двух сторон. Партнеры все-таки. Лишнее говоришь.

– Мне на твоих партнеров… Возьми материалы и прижимай Велигурова. В конце концов, главной задачей было купить его коллекцию. Теперь, думаю, нашему ветерану не до нее. Так что пора убеждать старичка, Рябов. Кроме того, мне для личного архива необходимы показания этого продуктового снабженца.

– Хоть сейчас, – расщедрился Сережа и тут же напомнил о разговоре в моем доме. – А когда начнут сдавать нервы у Велигурова?

– Велигуров сейчас уже больше интересует твоих друзей с погонами, чем меня. Так что, думаю, определи его в свой дачный зоопарк.

– Дача – место временное, – не согласился Сережа. – Я эту пару в тюрьме размещу.

– Рановато, Сережа.

– Я не так сказал. На территории тюрьмы – казармы «Сокола». У меня с их руководством контакты не хуже, чем с Вершигорой. Во дают, пацаны жизнью рискуют, а они им веселее места не нашли. Ничего, я им комфорт обеспечил – и телевизоры, центр музыкальный, кассеты. А то из всех развлечений у пацанов только черно-белый «Крым» допотопный стоял. И, если что, вряд ли кто-то будет тюрьму штурмовать.

– Вот это ты загибаешь, Сережа. Просто, скажи, неохота, чтобы на твоей даче всякое дерьмо валялось.

– И это тоже. Но береженого Бог бережет. Я так понял, что ты их сдашь в конце концов. Пусть к месту привыкают.

С Рябовым пока я полностью согласен. Даже если Велигуров и его связник начнут «петь», угрозы для фирмы они не представляют. Так что пусть Сережа в конце операции порадует своих партнеров живыми уликами и копиями материалов. В конце концов, у меня двойная страховка, нельзя допустить, чтобы следствие превратилось в такой же анекдот, как по делу легендарного ГКЧП. Во всяком случае, после моего сюрприза, его при большом желании на тормозах не спустят все наши новоявленные президенты, вместе взятые. Хотя у них сегодня такого желания нет, иди знай, что завтра будет. И пусть первоначально двойная страховка планировалась в связи с поведением Петра Петровича, надобности по этому поводу в ней уже нет. Зато мне нужна уверенность в завтрашнем дне.

Однако, у Рябова и без того проблем хватает, чтобы лишний раз ставить его в известность о всех планах. Поэтому я чуть небрежно роняю:

– Баранаускас нужен мне в живом виде. Без твоих самостоятельных решений. Если твои ребята его вычислят, просто выясни, зачем он притаскался сюда. Он гусь тертый. Да и с генералом отставным поаккуратнее. А то он палить еще начнет до того, как сделка состоится.

– Ну и что? Нет трупа – нет преступления, а образцов его подписи у нас…

– Сережа, вряд ли твои партнеры обрадуются такому сообщению. Им Велигуров нужен. Баранаускаса и связника Петькиного маловато.

– А сам Городецкий?

– Мне еще с ним пообщаться нужно.

– Даже не думай, – трясет своим пальчиком-дубинкой перед моим носом Сережа. – Камыши забыть не можешь?

– Нет, Сережа, это ты забываешься. Городецкий, в отличие от своей банды, о нас слишком много знает. Так что пусть уходит за кордон, до конца жизни, денег там у него навалом. А здесь, начни он свою шкуру спасать, нам такую рекламу сделает…

– Так все равно, чтобы он про нас не говорил, с этим никто…

– Береженого Бог бережет, – напоминаю Рябову его же присказку.

– Тогда почему ты его отпускаешь? Пусть летит за Камоловым.

– Петр Петрович – не эта шестерка, думаешь, его так же легко убрать? И так весь город гудит, что в Южноморске легче подорваться в собственной машине, чем на мине во время фронтовой атаки. Кроме того, финансовые вопросы – это исключительно моя прерогатива. Ты уже убедился, как отработал свой грех и наши потери в связи с консервацией «точек» Камолов. Теперь – очередь Петра Петровича.

– Камолов, да… Четыре миллиона, – с уважением смотрит на меня Рябов. Что касается денежных операций, Сережа со мной никогда не спорит. Так что, насчет Петра Петровича, я, кажется, его убедил. Пойдем дальше.

– Говоря с Велигуровым о приобретении его коллекции, можешь обещать ему что хочешь. Василий Васильевич то же самое делал, прежде, чем подследственным пулю в затылок пускать. Но не вздумай экономить, мы люди честные. Можешь платить даже в свободно конвертируемой валюте. Я оцениваю его коллекцию плюс личный архив в миллион долларов. Минус расходы по вине клиента. В конце концов наводить порядок в городе мы начали из-за его некорректного поведения. Так что уже полмиллиона.

– Четыреста тысяч, – подчеркнул Рябов. – Аппаратура для поднятия боевого духа «Сокола». И аренда вертолета. И двадцать пять тысяч семье вертолетчика.

Я с уважением посмотрел на Рябова. Волей-неволей, он начал перенимать мои методы работы. Тем более, что ему легко быть добрым за чужой счет.

– Ты такой щедрый, Сережа, – раз в жизни позволяю себе похвалить Рябова. Однако, эти слова почему-то особого восторга у него не вызвали, слишком хорошо меня знает.

– А что? Хоть вертолетчик себя сдал, но семья его причем?

– Стареешь, Сережа, убийство Фотографа вспомнил. Хорошо, какие еще затраты?

– Заработная плата, премиальные, оплата этих, как они, стукачей в общем, им тоже нужно подбросить. А съемка в течение трех месяцев генерала в отставке…

– У меня тоже съемка была. Довольно дорогая. Это кино сегодня столько стоит. Но дешевле, чем генеральские погоны. Ты об этой своей затее помнишь?

Рябов качнул головой и добавил:

– Боеприпас прикупить тоже нужно. Потратились. И на развитие производства выделить. На личные нужды уже было? Значит, премия.

– Ну так сколько же, Сережа?

– Тысяч триста пятьдесят, минимум.

– Ничего не забыл?

– Вроде бы нет.

– У меня еще расходы были, вспомнил. Значит, штуку Косте, чтобы он главного инженера кормил. И еще Константину же – ящик «Гри Пала» вкусного по поводу травмы на производстве, подарки сотрудникам к годовщине революции, нет, это за мой счет… Содержание артиста до ста двадцати лет. Да, бумага для факса, она же бешеных денег стоит. И доллар я Гарику был вынужден дать, чтобы рэкет не мешал. Нет! Стой, доллар я у него забрал, но еще Саша машину угнал, хозяину потом заплатили…

Я вынул из кармана калькулятор и подбил итог затрат фирмы по вине Велигурова. Все правильно, не рыпался бы – дешевле стоило. Даже если не иметь в виду дальнейшую судьбу всей его компании.

– Значит шестьсот плюс триста пятьдесят, плюс сорок восемь. Тут еще остается. Рябов, мы не переплачиваем?

Все-таки до чего хорошо мы изучили друг друга. Сережа посмотрел в сторону Марины, медленно прогуливающейся за моей спиной, и пробормотал:

– Еще две тысячи баксов.

– Вот теперь дебет сошелся с кредитом. Так что с Велигуровым мы по нулям.

Есть в нашей профессии еще один плюс. Мы всегда стараемся восстановить историческую справедливость. И в конце концов, я ведь не спросил у Марины, куда она дела две штуки. А ее многочисленные украшения, необходимые для производственных нужд, догадываюсь, стоят недешево.

46

Способность мгновенно анализировать события вырабатывалась долго, главным образом, при помощи синяков и шишек. Сперва я даже удивился: отчего это придавил газ, как только гаишник, поравнявшись с окошком машины, небрежно бросил руку к виску.

Учитывая, что Рябов задействовал на свои операции всех людей, а от помощи подчиненных Вершигоры я отказался в категорической форме, Марина приклеилась ко мне так плотно, что волей-неволей нужно готовиться к очередному скандалу в семействе, которое я бы благородным не рискнул назвать при всем моем желании. Потому что я жлоб. Именно так охарактеризовала меня любящая супруга, когда через три дня после свадьбы я впервые послал ее. И послал хорошо. Однако, с тех самых пор Сабина не обзывает меня жлобом, а я выбираю в разговоре с ней более нейтральный тон.

Жлоб – наше слово, южноморское. Давным-давно, сразу после того, как русский штык померился силой с турецким ятаганом, на месте татарской крепости, принадлежавшей хану Чубею, началось строительство нового города – Южноморска. Вместе с Южноморском Россия получила выход к теплому морю, однако опыта строительства портов по мировым меркам не имела. Англия в те далекие годы по праву считалась владычицей морей, в устройстве гаваней ей не было равных. Вот и выписали в Южноморск английских специалистов, ставших прорабами нового порта. Подгоняли англичане наших мужиков на своем родном языке одним коротким словом «джоб», то есть – работай. А мужики, не долго думая, стали именовать друг друга производным выражением – жлоб. Потом это понятие потеряло первоначальное значение, но я имею полное право считать себя жлобом. В том числе – и работягой.

Тогда, после моего филологического пояснения, Сабина сходу врубилась, что назвать меня жлобом – это комплимент сделать. Тем более, святое слово «работа» служит для меня дежурным оправданием даже после посещения подшефной школы. Это Рябов придумал, когда мода на подшефных возродилась. Подъезжал к средней школе после уроков: старшеклассницы домой спешат, а он стодолларовой бумажкой им маячки кидает. Обязательно какая-то из школьниц тут же заинтересованность проявит. А Сережа ее запросто спрашивает: «Хочешь, я стану твоим спонсором?» Еще бы не хотеть; хотя по заскокам нашего Уголовного кодекса – они дети неразумные, но даже семиклассницы прекрасно понимают, что за сто долларов их родители несколько месяцев на работе потом обливаются.

Я тоже пробовал быть спонсором несколько раз, но вскоре это занятие наскучило. Потому что, сейчас такое время, когда все стоит денег. Это в школе девушкам еще на шару учиться позволяют, но какого дьявола я должен преподаванием бесплатно заниматься? Тем более, что ученицы безграмотные еще и на оплату своего времени нагло намекали.

Пока Марина дремала, доверчиво прислонив голову к моему бицепсу, я думал о семейных последствиях наших прогулок и собственном жлобстве в связи с ними. Мы ехали за город. А зачем, скажите, во время рабочего дня директор с секретаршей за город отправляются? Очень просто, чтобы в специализированной мастерской по ремонту автомобилей проверить состояние тормозных колодок. Хотя Сабина, узнай об этой экскурсии, снова подумает о чем-то другом. Пусть я с Мариной любовью никогда не занимался, жена почему-то все время об этом намекает. Зато о школьницах или их мамах, а также прочих девушках – ни слова. Марина для нее – просто кость в горле. Хорошо бы было, если б она ею подавилась.

Машину, конечно, можно и в городе ремонтировать. Но там условия плохие. Мучайся, переминайся с ноги на ногу, даже присесть негде, пока мастер с твоим авто управится. Не говоря уже о том, сколько времени нужно ждать, пока дойдет до тебя очередь.

А за городом – тишина и благодать; вместо авторемонтной пыли можно подышать незагазованным воздухом на лоне природы. За столиком, с чашечкой кофе. Тем более, что механик мой сам позвонил по телефону, мол, приезжайте, пожалуйста, лишний раз доказывая, что сервис и у нас иногда хоть на какой-то высоте бывает.

Колеса уверенно пожирали километры дороги, трасса была почти пустой и тем не менее вдруг вынырнул на обочину мент и начал махать своей полосатой палкой, одновременно засовывая свисток в рот. Гаишников я не боюсь, хотя в отличие от Рябова постоянно превышаю скорость. Иногда менты журят меня за это, говорят, что ездить нужно помедленнее. А я им честно отвечаю: если бы мне хотелось помедленнее, на трамвае бы катил. И тут же показываю спецпропуск, после чего менты уже не протестуют по поводу моего безразличия к показаниям собственного спидометра и их радара.

Так что, пока я погасил скорость, остановил машину, мент сзади метров на сто оказался. Он немного постоял на месте, привык, наверное, что по его желанию водитель вылетает из-за руля с нездешней силой и бежит к нему навстречу, сжимая в руках документы. Хрен им, согласно правилам дорожного движения из машины я выходить не обязан, а если я эти правила нарушаю в одностороннем порядке, так у меня спецпропуск есть. Или менты думают, что только им позволено ездить под запрещающие знаки, предварительно хлебнув водки?

Так что пришлось гаишнику идти в мою сторону. Он поравнялся с опущенным стеклом, отдал честь и произнес всего одно слово «Здравствуйте…», как я, неожиданно для самого себя, резко врубил первую скорость и, придавив педаль газа, выскочил на трассу.

Только когда проснувшаяся от броска машины Марина безмолвно посмотрела на меня, а рука почему-то переключила рычаг управления коробкой передач со второй скорости на четвертую, минуя третью, я понял, отчего так перенервничал. Тем более, что в зеркало заднего обзора было видно, как к гаишнику подскочил невесть откуда взявшийся «Жигули», даже отдаленно не напоминающий служебную машину. Мент вскочил в «Жигули» и машина тут же стала набирать ход.

– Что случилось? – спросила Марина. – Отчего такая спешка?

– Из-за кокарды, – ответил я. – Полгода, как ментам поменяли кокарды. А у этого почему-то старого образца.

Марина спокойно повернулась назад и в ее руке я заметил пистолет «Колибри». Все ясно, рябовский подарок, чуть больше спичечного коробка, оружие, конечно, но с ним не из машины отстреливаться, а с пяти метров по курицам палить. Потому что попасть из этого пистолетика с большего расстояния без проблем можно разве что в слона. Зря Марина с Костей не трахнулась, нам сейчас больше его «Магнум», слонобой этот, подошел бы.

– Марина, нам будет весело, – сквозь зубы бросил я, максимально выжимая из «Волги» все, на что способна машина согласно техническим характеристикам. Однако «Жигули» не отставали, у них, видимо, как и на моей машине, движок форсированный.

– Кто это? – спросила Марина, развернувшись спиной к лобовому стеклу.

– Наверняка, все те же, – пробормотал я. – Бог любит троицу, а меня почему-то невзлюбил Петр Петрович. Я всегда считал, что на родной земле КГБ работает топорно.

– Так КГБ уже нет, – заметили Марина, не отрывая взгляда от заднего стекла.

– Это точно. А все, кто в нем рук не покладал, обрадовались такому раскладу. И на Луну улетели в…

Договорить я не успел. Марина резко пригнула мою голову вниз и сквозь шум ветра, врывающегося в салон через открытое стекло двери, громкое урчание двигателя, я хорошо услышал, как в эти звуки уверенно вплелись короткие автоматные очереди.

– Из двух окон бьют… – крикнула Марина, опуская стекло со своей стороны.

– Даже не пытайся, – поднял голову я, копируя рябовские интонации, – из твоего пистолета только покончить с собой можно. Хорошо, что они стреляют, как я.

В этом время заднее стекло с хрустом и грохотом обрушилось в салон.

– Кажется, ты их перехвалил, – чуть ли не весело заметила Марина.

– Одно радует, не лобовое полетело, иначе насморк можно поймать, – заявил я, входя в поворот, не сбрасывая скорости.

– Обними меня, Марина, хотя это непросто.

Марине пришлось повозиться, пока она наконец извлекла из кобуры «маузер». Будь я правшой, ей только стоило бы протянуть руку, расстегнуть кнопку кобуры и тут же получить возможность послать немного отстающим «Жигулям» пламенный привет через разбитое заднее стекло. Но я левша. Протиснувшаяся между моей грудной клеткой и рулем девушка до того бурно елозила грудью по коленям, что я чуть было не отвлекся.

– Вечно с тобой в какие-то неприятности попадаешь, – пробурчал я. – Уж лучше бы я тебя трахал, чем они пулями по машине.

Марина спокойно перевела рычажок пистолета и пустила экономную очередь. Одна из вылетевших гильз «Маузера» больно щелкнула меня по носу.

– Выберемся – трахнемся, – встала на защиту своего женского достоинства Марина.

– При условии, если ты в блонду переродишься. Марина, у нас фора – минута, не больше. Уже темнеть начинает. Я немного приторможу. Рискнешь выпрыгнуть?

– Не рискну, – сказала Марина и снова выстрелила, – ты что-то путаешь. Я отвечаю за тебя, а не наоборот.

– Правильно. Им не ты нужна. Даже если заметят, что… Словом, останавливаться не будут. Но ты успеешь подмогу вызвать. И все. Это – приказ.

Далеко впереди показалось несколько машин, идущих навстречу с приличной скоростью.

– Приготовься, Марина. Сейчас вся твоя бижутерия против автоматов не играет. Но, на всякий случай, сунь в мой карман свой бенгальский огонь с браслета.

Впереди двигалась груженая бревнами дрымбалка, на которую уже лет двадцать раззевают рты мартены. Я резко выскочил на полосу встречного движения, одна из пуль, выпущенных сзади, черкнула по дверце. Каким-то чудом я сумел вырвать у двигателя дополнительные обороты, разминулся с машиной на встречной полосе, обогнал грузовик. Хотя уже смеркалось, отсутствие заднего стекла дало то преимущество, что я во время обгона отчетливо увидел: «Жигули» сунулись на встречную полосу, но тут же ушли вправо, потому что встречные машины были совсем близко.

Еще секунд десять форы, подумал я, и ушел на обочину. Трасса впереди была пуста. Немного сбросив скорость, я прикрылся с левой стороны грузовиком и, когда «Жигули» резко обошли его, начал одновременно тормозить при помощи педали и коробки передач, разворачивая машину в противоположную сторону.

– Давай! – заорал я так громко, что у Марины бы уже не хватило никаких душевных сил для возражений. Она приоткрыла дверь, кубарем выкатилась на обочину и перед тем как набрать скорость я успеваю заметить: Марина, не выпрямляясь, бросилась в ближайшие кусты. Еще полминуты форы, подумал я, нащупав правой рукой «маузер», заботливо оставленный секретаршей на переднем сидении. Пока они развернутся, у меня есть время. И запасная обойма. Это еще двадцать патронов.

Хорошо, что у нас на трассах освещение двух видов: солнечное и лунное. Проехав несколько километров, я позволил себе роскошь еще раз притормозить, съехал на грунтовую дорогу, не переставая удивляться, как это погоня за мной не вступила в новую фазу и отчего «Волга» не выловила на обочине ни единого гвоздя. О подмоге, конечно, не мечтаю. Да и не нужна она мне. Если характер – это судьба, то другой мне не нужно. Мне нравится моя сегодняшняя работа еще и потому, что она часто позволяет возвращаться в молодость, вспоминать былые трудовые навыки, отточенные долгими тренировками. Хотя Рябов постоянно требует от меня более сдержанного поведения. Однажды даже высказался, мол, когда он рискует – это понятно, но весь смысл рябовской деятельности как раз состоит в том, чтобы меня от риска оградить. А я постоянно сам на опасности нарываюсь, чем сильно мешаю плодотворной сережиной работе. Сидел бы сейчас дома, как другие руководители моего уровня. Но это не по мне. И может быть до сих пор остаюсь живым только потому, что абсолютно не похож на них.

Фары преследующей машины, наконец, прорезали темноту, далеко впереди тускло светлеет шиферной крышей какой-то длинный барак. Самое время, подумал я, остановил машину, вырубил дальний свет, присел возле капота, сжимая в левой пистолет. У меня еще было время для того, чтобы отметить: с годами зрение в темноте совсем портится, нацепить по этому поводу очки на нос и переместиться к противоположному крылу от подъезжающих к «Волге» «Жигулей». Фары «Жигулей» осветили пустой салон моей машины и когда я услышал звук открывающихся дверей, не высовываясь, перебросил через капот Маринкино украшение, на всякий случай пригнув голову. Отблеск вспышки все-таки коснулся защищенных очками глаз; я тут же выкатился из-за капота и всадил в двух ослепленных противников одну общую очередь. Все-таки не зря Рябов давно понял: меня легче дрессировать в тире, чем заставить отказаться от старых привычек и природных наклонностей. Так что даже такой великий стрелок, как я, с нескольких метров не промахнулся. Но гордиться собой у меня просто не было времени: звонкий щелчок бойка дал знать, что патронов в магазине уже нет. И пока водитель с уцелевшим пассажиром не пришли в себя, я побежал с такой скоростью, которую никогда не развивал во время утренних пробежек.

Хотя прохладно, но с плащом пришлось расстаться. И пока мои замечательные очки не выхватили из темноты приближающиеся розовые фигуры, галстук улетает в сторону за плащом, а за ним и пиджак. Я постоянно оборачивался на ходу, и в пробежке этой были неудобства – туфли для нее не приспособлены, да и обойму менять стоя на месте гораздо легче. Так что пришлось затормозить, набрать полные легкие воздуха и задержать дыхание. И пока я медленно выпускал воздух, сквозь сложенные в трубочку губы, руки автоматически делали свое дело. Ну, мать – сыра земля, выручай. Жирные комья легко маскировали белую рубашку, и пот, стекающий с висков, помогал придавать лицу боевую окраску. А потом я упал навзничь, потерся спиной о землю с таким остервенением, будто мне спокойно не давали жить не подчиненные Петра Петровича, а внезапно приобретенные блохи. И своим боевым окрасом я уже как нельзя больше походил на Трэша, оберегающего сейчас покой в моем доме.

Я лежал на земле и спокойно ждал, когда приблизится погоня. Напрасно я, что ли, не просто освобождался от лишнего груза, но и оставлял по дороге маяки для преследователей? И когда сперва услышал хриплое дыхание, которое принес легкий ночной ветерок, а потом увидел благодаря чудесным очкам две приближающиеся фигуры с автоматами в руках, понял, что промахнуться не имею права. Даже если попаду в одного, второй тут же ответит огнем на вспышку моего выстрела. Стрелок я неважный, хотя двоих чуть ли не в упор положил, но чудеса не тиражируются. И пусть пистолет прекрасно работает в качестве автомата, инстинкт заставил меня все сделать, наперекор решению, принятому за доли секунды.

Привстав на колено, поддерживая правой кисть левой руки, я выпускаю очередь в одного из преследователей, тут же перекатываюсь в сторону, замечая, как бьют вверх фонтанчики земли, вспоротой автоматной очередью.

Больше выстрелов не последовало. И теперь мы поменялись местами: он бежал, а я, вместо того, чтобы улепетывать в противоположную сторону, почему-то бросился за ним. Может быть, Рябов прав, когда говорил: каждый человек творец своего счастья и несчастья, а мой характер когда-то определит печальный финал судьбы. И тем не менее, я уже не мог прекратить погони, хотя если руководишь другими людьми, прежде всего нужно проявлять требовательность к самому себе.

Он бежал к одиноко стоящему бараку, и было прекрасно видно, как противник, рванув на себя дверь, нырнул в убежище. Я выпустил пулю поздно; были отчетливо видны брызнувшие искры, когда она рикошетом скользнула по закрывающейся, металлической значит, двери. Под крышей барака были небольшие окошечки-бойницы, но ни открывать дверь, ни заниматься альпинизмом мне не хотелось. У противника автомат и, наверняка, сейчас он занял исходную позицию у задней глухой стены. Стоит только открыть дверь и мелькнуть на пороге, так даже при полной темноте в этом дверном проеме очертания фигуры представят из себя завидную мишень.

В бараке он спокойно может сидеть до утра. В конце концов, у него, наверняка в кармане служебное удостоверение, дающее право на ношение оружия, а я кроме импортного «маузера» и грязи на лице ничем похвастать не могу, появись здесь люди. Шуму мы наделали, даже для ночи с лихвой. Но почему я не могу удивить еще чем-то? Например, ходьбой босиком? Сбрасываю туфли и, затаив дыхание, на одних пальцах обхожу барак, максимально напрягая слух. Вот и он – сквозь неровно торчащие кирпичи и куски цемента доносится хриплое дыхание. «Маузер» – не гаубица, стену не пробьет. Моя левая рука скользит по штанине, щедро облепленной грязью, и из небольшой кобуры, прикрепленной к икре, достаю пистолет. Мешала мне во время пробежки эта дополнительная нагрузка на опорную левую, зато сейчас вполне может помочь решить проблему, никак не восстановящую свое хриплое дыхание. Видимо или он плохо тренирован, или возраст сказывается – все-таки соратник Петра Петровича.

Кроме этого пистолета в наследство от ликвидатора мне досталось пять «тяжелых» пуль. Шестая застряла в бронежилете Вохиного бойца и позволила ему продолжать жизненный путь благодаря выстрелу с более дальней дистанции, чем позволяла конструкторская выдумка. Но сейчас между мной и противником только кирпичная стенка. Не пресловутые полсотни метров, или максимальная дальность действия бесшумного пистолета, а сантиметров двадцать-тридцать. С такого расстояния его даже два бронежилета не спасут. Всего малость осталась: не промахнуться, стреляя на звук. В тире было проще. Промазал, стреляй еще раз.

Я набрал побольше воздуха в грудь, вычислил по дыханию противника, где находится его корпус, прижал пистолет к кирпичу и плавно надавил на спусковой крючок. Вот это машинка. Если бы не держал пистолет в руке, вряд ли бы услышал тихий щелчок затвора. Зато вопль из-за стены свидетельствовал об удачном выстреле. Крохотная аккуратная дырочка в кирпиче – и все, даже никаких трещин по краям. Я не стал любопытствовать насчет результата этого выстрела. Он и так ясен. Куда бы не попала пуля – противник обречен. Даже если на его теле маленькое входное пулевое отверстие, эта пуля делает такой выход, что лишний раз любопытствовать не хочется. Иногда мечется по организму, а зачастую выбивает из торса такой кусок плоти, что результат выстрела из грозного «Магнума» может показаться детской шалостью. Тем более, что тишину барака не тревожило даже дыхание.

Так что не стал я дожидаться, пока противник двинет предсмертную речугу «Умираю за…», а быстренько умотал назад, подобрав по дороге свой гардероб. И несмотря на то, что добрых полчаса я прекрасно обходился без него, после того, как оделся, мне почему-то стало так холодно, аж зубы застучали. Ночь все-таки, ноябрь на пороге.

И к машинам я идти не рискнул. Потому что не ночь это вовсе, а вечер, всего семь часов. Так что на звуки нашей беседы вполне могли прибежать люди из соседнего села. Поневоле можно радоваться, если они до машин доберутся – хоть какое-то развлечение селянам гарантировано. Будет им о чем друг другу несколько дней рассказывать, вместо традиционных пожеланий родному правительству, чтобы оно поскорее сгорело.

Идти в город, хотя он близко, в таком виде тоже нельзя. Потому что полями пробираться тяжко, а вдоль КП промаршировать – сходу заметут. Не станешь же ментов из двух пистолетов убеждать, что я себе такой импозантный вид придал исключительно благодаря требованиям безопасности на моем многопрофильном предприятии.

Так что придется добираться до трассы и терпеливо ждать, пока Марина не пришлет подмогу. Вот тогда-то на шоссе начнется некоторое оживление. А так ведь – темень, по которой не каждый рискует ездить. Я темноты не боюсь, полирую себе проселочной дорогой, тихо и спокойно уже долгое время в гордом одиночестве среди природы в почти первозданном виде. Тем удивительнее была лошадиная розовая морда, приближавшаяся к дороге откуда-то с поля.

Лошадь не гуляла сама по себе. Она была запряжена в телегу, где среди каких-то мешков в такт движению колес и копыт покачивался мужик, держа в руках вожжи. Если бы не они, этот деятель, наверняка бы, рухнул на дно телеги. Явный колхозник. Днем делает вид, что перепаривается, исполняя гимн труда на общественном поле, а ночью самолично тянет с него все, что, по его мнению, ему не доплатили. Дураки думают, что наше будущее – фермеры. Вот оно, наше будущее, такой перегар распространяет, что лошадь в сторону морду отворачивает. Ему ферма даром не нужна, там, во-первых, до седьмого пота вкалывать нужно, а во-вторых, самого себя обкрадывать как-то неинтересно. Но не воровать мужик уже не сможет. Даром, что ли, к этому советская власть семьдесят лет приучала.