Текст книги "Жизнь и смерть генерала Корнилова"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Невдалеке, прилипнув боком к горному склону, висело пушистое белое облако. Оно замерло – не двигалось ни в одну, ни в другую сторону. Корнилов перевернулся на спину, вгляделся в небо. Небо было рябым, с белёсым налётом, тревожным, как где-то в России. Подумал о том, что Таисия Владимировна тоже, возможно, в эту минуту смотрит в небо, находясь у себя дома. Рот у генерала шевельнулся печально, узкие чёрные глаза сжались в щёлки.

Было горько. Сердце, только что успокоившееся, затихшее, вновь забилось громко, отозвалось болью в горле. Как ей сейчас живётся одной в России?

При мысли о жене, о доме в усталом теле и силы появились, и дыхание сделалось ровнее. Корнилов рывком поднялся с земли.

Не дождавшись Мрняка, он двинулся дальше.

Через два часа он шагал по узкой нарядной улочке небольшого ухоженного села. Дома на улочке стояли как на подбор – игрушечные, побелённые раствором мела, крыши были высокие, черепичные, – этакие рисованные строения из сказок братьев Гримм. Улочка была пустынна – ни людей, ни собак, ни всадников. Может, тут и солдат нет? Это очень устраивало Корнилова.

Ружьё, которое он намеревался засунуть где-нибудь под камень и навсегда распрощаться с ним, Корнилов всё-таки не бросил, решил пока тащить – все солдаты, встреченные им, имели при себе ружья, отсутствие оружия могло вызвать подозрение, и Корнилов смирился с ненужной ржавой тяжестью, отдавливающей ему плечо.

Он неспешно двигался по улочке, вглядываясь в чистые, радужно посверкивавшие в проступившем солнце окна, в крашенные свежей краской металлические ворота, за которыми белели собачьи будки, сработанные одним мастером по одному чертежу, – все будки были заселены, но ни из одной не выглянула собачья морда – одуревшие от летнего тепла псы дружно дрыхли прямо в будках, не высовываясь наружу; в некоторых дворах, кажущихся игрушечными, сохли перины.

В этом селе обязательно должна была быть харчевня, в неё Корнилов и шёл.

Харчевня обозначилась за несколько домов сочным духом жареного мяса, пахучих приправ, острого мадьярского соуса и свежего сыра; этот запах, присущий всем харчевням Европы, потом долго сопровождал Корнилова в его скитаниях, снился по ночам, когда он спал под навесом обросших мхом каменьев либо в кустах, терзаемый комарьём, а желудок, ссохшийся от голода, пробивала острая боль, она будила его, но в следующее мгновение он засыпал вновь, и тогда во сне перед ним возникала еда, много еды, она стояла на бесчисленных столах, исходила вкусным паром, один её вид мог запросто лишить сознания, но стоило Корнилову прикоснуться к какой-нибудь тарелке, как тарелка тут же исчезала, стремительно растворялась в воздухе, оставался только дух еды, дразнящий, острый, вышибающий слюну.

На этот дух Корнилов сейчас и шёл.

Корчма была расположена на краю села, за ней начинался сизый ломаный лес, населённый крикливыми жирными воронами. Неприятная птица ворона, всю дорогу сопровождает солдат на войне.

Над дубовой, добротно сколоченной дверью корчмы болтался газовый фонарь, помещённый в кованую клетку, к двери была прикручена железная ворона, выкрашенная в бронзовый цвет. Корнилов бросил взгляд по сторонам и, не останавливаясь, вошёл в корчму.

Напрасно он надеялся, что в игрушечном селении этом не будет солдат – в прокуренном, с плавающими в воздухе серыми прядями дыма помещении сидели солдаты. Шесть человек. Они заняли два стола, стоявшие рядом, пили пиво, заедали его хорошо прожаренными шпикачками, хлебом и свежим луком.

Увидев Корнилова, солдаты дружно загоготали:

– Во, ещё один фронтовик явился! Из наших! Также успешно воюет...

Корнилов на мгновение остановился, хотел было развернуться и уйти, но уходить было поздно, он понимающе улыбнулся собравшимся и прошёл к отдельному круглому столику, стоящему у окна.

Через несколько минут в корчму вошли ещё трое солдат с ружьями, уселись за стол, находившийся рядом со столом Корнилова. Судя по нашивкам, это были сапёры.

Сапёры вели себя не столь шумно, как их товарищи, успевшие хватить по паре больших глиняных кружек пива. Пиво здешнее было крепким.

Один из сапёров достал из кармана куцего хлопчатобумажного мундира газету, развернул её. Корнилов невольно покосился и увидел на газетной полосе снимок. Снимок был знакомый. Корнилов не сразу понял, что изображён на нём он сам – слишком молодым было лицо, чётко отпечатавшееся на желтоватой газетной бумаге. Корнилов ощутил, как вдоль хребта у него поползла холодная капелька пота. Ощущение было противное.

К его столу подошёл долговязый малый в белом халате, с длинным красным носом. Глянув на помятую солдатскую форму Корнилова, он хмуро поинтересовался:

   – А у господина есть чем заплатить за обед?

Корнилов на выдержал, раздвинул губы в усмешке:

   – Есть.

   – В таком разе что угодно? – прежним хмурым тоном спросил долговязый.

Корнилов заказал то, что ели солдаты – две порции горячих, с лопающимися пузырями масла, прожаренных до хрустящей коричневы шпикачек, пару лепёшек с луком и большую кружку пива – ему не хотелось выделяться из общей массы солдат. Долговязый встряхнул полотенце, повешенное на руку и отправился на кухню.

Сапёр, читавший газету, проговорил недовольно:

   – Вот так-так! Мы на фронте, рискуя жизнью, захватываем в плен русских генералов, а эти недотёпы их выпускают, будто имеют дело с мухами, а не с генералами.

Двое других сапёров заинтересованно подняли головы:

   – Что случилось, Петер?

   – Из резервного госпиталя сбежал русский генерал Корнилов, – сапёр щёлкнул пальцем по газетному листу.

   – И что, до сих пор не поймали?

   – Нет.

Лицо у Корнилова закаменело, внутри всё напряглось, он с равнодушным видом повернул голову к сапёрам, посмотрел на них.

Встретился с ответным взглядом, щекастый с носом-пуговкой сапёр поправил на плече кителя мятый погон и подмигнул Корнилову:

   – А тебе, дед, русский генерал не попадался в здешних горах?

Корнилов, усмехнувшись про себя – он обладал хорошей выдержкой, – отрицательно покачал головой.

   – Найн! – голос его, наполненный старческой трескучестью, был твёрд.

   – За поимку генерала назначена хорошая цена, – сапёр вновь звонко щёлкнул ногтем по газетной странице, – очень неплохо было бы положить эти деньги в свой кошелёк.

   – Каким образом? – спросил у сапёра его товарищ.

   – Очень простым. Совершить прочёсывание здешних гор. Генерал сам и попадётся.

   – Попадётся ли? – усомнился его товарищ.

   – А куда он денется? Он идёт сюда, к румынской границе, гор не знает – обязательно заплутает...

   – Эта работа не по мне, – заявил третий сапёр, дотоле молчавший, – пусть этим занимаются жандармы.

Шпикачки оказались такими аппетитными, что Корнилов заказал ещё одну порцию, а когда рассчитывался, попросил официанта:

   – Заверните мне в бумагу пару лепёшек. Возьму с собой.

   – У нас очень хорошие лепёшки, – осклабился официант. Он был доволен чаевыми, которые ему оставил этот старый, одетый в помятый китель солдат – видать, только что из госпиталя. И как он в нём не разглядел щедрого клиента, легко расстающегося с деньгами? По лицу официанта пробежала досадливая тень, он с достоинством положил деньги в карман и исчез на кухне.

А сапёры, сидевшие за соседним столом, продолжали обсуждать свои действия – как бы им изловчиться да поймать генерала Корнилова...

   – Видать, важная шишка, этот генерал, – проговорил сапёр, державший в руках газету. – Вначале за него давали тысячу крон, сейчас – десять тысяч...

«Десять тысяч австрийских крон – сумма неплохая не только для бедного человека, но и для богатого», – не замедлил отметить Корнилов про себя, усмехнулся едва приметно.

Не торопясь, смакуя каждый кусок, прислушиваясь к разговору сапёров, он доел шпикачки, допил пиво, поднялся и вышел из корчмы.

Мрняку не повезло. Дома, к которым он направился за едой, оказались хутором. Хутор был совершенно безлюдным, картинным, тихим, словно вырезанным из некой книжки и помещённым сюда, в горную зелень. Даже лёгкие белые курчавые дымы, поднимающиеся из высоких цинковых труб, делавшие дома похожими на морские корабли, и те были словно вырезаны из бумаги.

Мрняк сглотнул голодную слюну, скопившуюся во рту, кадык гулко бултыхнулся, нырнул вверх, потом опустился, и Мрняк, поправив на себе одежду, – прежде чем войти в хутор, он в кустах переоделся в штатское платье, в мятый, с полежалостями костюм и такие же брюки, – направился к крайнему дому, в котором была призывно приоткрыта входная дверь.

Стукнул в дверь костяшками пальцев один раз, другой и, не услышав ответа, заглянул внутрь.

   – Вам кого? – раздался у него за спиной скрипучий, недовольный голос, то ли женский, то ли мужской – не понять.

Повернувшись, Мрняк увидел старую сгорбленную женщину, опиравшуюся на суковатую, до лакового блеска вытертую палку.

   – Не продали бы вы, матушка, мне немного еды? – заискивающим, каким-то противным голосом попросил Мрняк.

   – Какой еды конкретно? Сырая картошка тебе ведь не нужна?

   – Не нужна.

   – Тогда чего? Сыра?

   – Сыр – это хорошо.

   – У меня есть только овечий сыр.

   – Овечий сыр – это более чем хорошо. – Мрняк вновь сглотнул голодную слюну, стремительно натёкшую ему в рот, кадык снова подпрыгнул с гулким булькающим звуком и опустился вниз.

   – Могу ещё продать немного солонины и чёрного хлеба.

   – Буду премного благодарен, – прежним противным, заискивающим голосом произнёс Мрняк и поклонился женщине.

Та ещё раз смерила его с головы до ног взглядом и ушла.

Минут через десять она вынесла ему небольшой холщовый мешок с завязанной горловиной, в котором находился кругляш сыра весом чуть больше килограмма, килограмм вяленой говядины и полкаравая хлеба, протянула Мрняку.

   – Семьдесят пять крон!

Мрняк поморщился – цена была завышенная, но делать было нечего, он отсчитал старухе деньги.

Он собрался было по тропке нырнуть в лес и направиться к поджидавшему его генералу, но на тропке неожиданно появились двое дюжих мужиков с ружьями и перекрыли ему дорогу. Мрняк ощутил, как во рту у него сделалось сухо, глаза предательски заслезились: ему стало жаль себя. Произнёс дрогнувшим, незнакомым голосом:

   – Что-то произошло?

   – Произошло, – проговорил один из мужиков недобрым тоном, приподнял в руке ружьё. – Ты кто такой будешь? Чего здесь делаешь?

   – Вот, – Мрняк покосился на мешок с едой, – солонины с сыром купил, пообедать на пеньке собираюсь.

   – Здесь – пограничная зона...

   – И что, в пограничной зоне уже нельзя пообедать? – удивлённо, с иронией произнёс Мрняк. – Как же вы питаетесь?

   – Как надо, так и питаемся, – рявкнул второй мужик. – А ты приготовь свои документы!

   – Но вы же не полицейские, чтобы проверять меня?

   – Полицейские, ещё какие полицейские. – Из-за дома вышел третий человек, прилично одетый – в городском костюме, при галстуке, – вытащил из кармана удостоверение.

У Мрняка сделалось сухо не только во рту, но и в желудке.

Мужчина в городском костюме поднёс удостоверение к его глазам:

   – Сотрудник пограничной стражи. Предъявите ваши документы!

Нехотя опустив руку в карман, Мрняк достал оттуда отпускное свидетельство на имя Иштвана Немета.

Офицер пограничной стражи, молодой, лощёный, с ровным пробором, отставил в сторону ногу:

   – Ваши документы оформлены не по правилам, я вынужден вас задержать.

Брови у Мрняка подпрыгнули сами по себе.

   – За что?

   – Я же объяснил: документы оформлены не по правилам. Вам придётся пройти со мной в полицейский участок.

В кармане у Мрняка лежал револьвер, можно было бы сделать попытку отбиться, отстреляться, уйти в лес, но Мрняк побоялся это сделать. Во-первых, офицер мог оказаться ловчее и выстрелить раньше, во-вторых, не ведомо, кто ещё мог находиться поблизости – вдруг за стеною дома притаились человек двадцать стражников, от их ружей уйти не удастся. Мрняк услышал взрыд, родившийся в его собственной груди. В-третьих, если он воспользуется револьвером, то его по законам военной поры могут расстрелять. Здесь же, прямо на этой тропке.

   – Пошли разбираться, – оказал Мрняку офицер.

Первым двинулся мужик с ружьём наперевес, следом – Мрняк с офицером, замыкающим – также мужик с ружьём. Когда миновали хутор, недалеко в кустах раздался выстрел. Следом ещё один. Офицер настороженно вытянул голову, но конвоир, шедший первым, успокоил его:

   – Это Ласло на фазанов охотится. К обеду обещал пару принести...

Полицейский участок располагался в обыкновенной деревенской избе, пахнущей помоями и жжёной известью. В участке их встретил офицер с красным носом и густыми стариковскими бровями. Он окинул Мрняка с головы до ног пронзительным взглядом и прорычал:

   – Попался, голубчик!

Выдвинув ящик стола, офицер выдернул из него длинноствольный тяжёлый револьвер, щёлкнул курком и наставил на Мрняка:

   – А ну, раздевайся!

   – К-как раздеваться? – дрогнувшим голосом спросил Мрняк.

   – А так! Снимай пиджак, снимай штаны...

   – Зачем?

   – Много будешь спрашивать – муниципальным судьёй заделаешься. А муниципальным судьёй тебе быть не дано. – Полицейский захохотал, показав крупные лошадиные зубы, ткнул в Мрняка револьвером. – Где твой напарник?

   – Нет у меня никакого напарника, – поморщившись, ответил Мрняк.

   – Врёшь! – напористо проговорил полицейский, снова ткнул в Мрняка револьвером. – С тобой шёл беглый русский генерал. Куда ты дел генерала?

   – Не было со мной никакого генерала! – В следующую секунду Мрняк согнулся от сокрушительного удара – полицейский огрел его кулаком по шее.

   – Ты почему не выполняешь приказ и не раздеваешься? Снимай пиджак!

Мрняк, постанывая, начал раздеваться. Он не мог понять, откуда здесь, в этой затрюханной глуши, в царстве кислого овечьего сыра и печей с длинными трубами, стало известно о побеге генерала Корнилова?

Полицейский, не выпуская из руки оружия, ловко перехватил пиджак Мрняка, стволом револьвера поддел складку на подкладке и с треском отодрал гладкую лёгкую ткань от верха, потом перекинул револьвер пограничному офицеру и начал проверять швы пиджака.

   – Чисто, – произнёс он через несколько минут с разочарованием, рявкнул на Мрняка: – Снимай штаны!

В штанах тоже ничего не нашлось. Лицо полицейского сделалось обескураженным.

   – Странно, странно, – пробормотал он. – Ничего нет. А должно быть. – Выпрямился с жёстким костяным хрустом, швырнул штаны Мрняку. – Одевайся, овца бесполая!

Мрняк поспешно натянул штаны на себя, поднял с пола пиджак.

   – Где генерал? – подступил к Мрняку пограничный стражник.

   – Не знаю, – выдавил из себя Мрняк, в следующий миг удар, нанесённый ему по затылку, заставил Мрняка согнуться, он зашипел от боли, покрутил головой, приходя в себя, и ответил твёрдо: – Не знаю никакого генерала.

   – Знаешь! Фамилия его Корнилов. Где генерал Корнилов?

Мрняк упрямо повторил «Не знаю», и очередной удар не заставил себя ждать. Мрняк застонал. Наконец, уже лёжа на полу, он произнёс:

   – Хорошо, я покажу вам, где расстался с генералом.

Из полицейского участка вышли впятером: начальник околотка с длинноствольным револьвером в руке, Мрняк и пограничный офицер с двумя стражниками.

Мрняк несколько часов водил эту группу по окрестным лесам и горам, показал несколько мест, не имеющих никакого отношения ни к нему, ни к Корнилову, и вообще постарался сделать всё, чтобы сбить ищеек со следа.

Корнилов успел за это время уйти.

Лепёшки, которые Корнилов купил в селе, в корчме, кончились на удивление быстро. Ночевал Корнилов в выворотнях под обнажившимися корнями упавших деревьев, старался разложить у ног неяркий костёр, по дороге собирал грибы, жарил их, насадив на прутья, однажды на него выскочил из чащи огромный тугобокий марал с крупными ветвистыми рогами, остановился, с изумлением глядя на человека. Его и марала разделяла лишь небольшая полянка. Можно было бы попытаться убить животное – в желудке у Корнилова всё спеклось от голода, от боли, от того, что генерал уже несколько дней не ел ничего путного, а грибы и ягоды не утоляли голод, лишь забивали на некоторое время, но потом голод возникал вновь, и от него начинала кружиться голова, но марал был слишком красив и так доверчив, что Корнилов решил не трогать его.

– Иди, – сказал Корнилов тихо, – иди отсюда... От греха подальше.

Марал понял человека. Развернулся и бесшумным, осторожным шагом – под копытами не хрустнул ни один сучок – удалился в чащу. Корнилов обессиленно опустился на пень. Вытянул усталые, гудящие от напряжения и боли ноги.

Уже трое суток он шёл по лесу, взбирался на густо поросшие деревьями горы и спускался с них, перепрыгивал через ручьи и вброд, по осклизлым камням переходил реки, снова забирался на очередною, кудрявую от зелени гору, там, встав на наиболее высокую точку, камень или пень, вглядывался в пространство – не мелькнёт ли где среди нескончаемой зелени красная крыша кирхи или яркий бок побелённого извёсткой дома.

Трое суток – и ни одной деревни по пути, а значит, ни одного куска хлеба. Предположение Мрняка, сделанное ещё в Карансебеше, что через тридцать часов они будут в Румынии, – граница под боком, – не сбылось.

Корнилов знал, он нюхом своим солдатским чувствовал – австрийцы ищут его, они до сих пор не потеряли надежды поймать беглеца. Кстати, именно в эти дни газета «Pester Lloid» сообщила следующее: «Вчера вечером патруль заметил на берегу Дуная в г. Коморне подозрительного человека в штатском. При попытке задержать неизвестный бросился в реку и утонул. Сегодня труп извлечён из воды, в нём узнан бежавший из плена русский генерал Корнилов, который и похоронен на Коморнском кладбище».

Писали о Корнилове часто – и мадьяры, и австрийцы, и немцы, писали, собственно, одно и то же, мол, Корнилов пойман и расстрелян, труп его закопан там-то. А живой Корнилов меж тем всё продолжал упрямо двигаться на восток, к своим, пробирался через лесные завалы и карабкался на скользкие глиняные кручи, по брёвнам, по камням переходил реки, голодал, но от цели своей не отступал – шёл вперёд, ориентируясь по солнцу, по приметам, – он знал много примет, которые помогали определять, где юг, а где север...

Погода испортилась. Наступил август – месяц предосенний, в горах было много туманов, они выползали из ущелий, похожие на гигантские ворохи тяжёлой сырой ваты... Утром и вечером шёл дождь, противный, как зубная боль, мелкий, как пыль, – холодная влага проникала всюду, кажется, хлюпала внутри, где-то около сердца.

Одежда промокала насквозь, ландштурмистская шинель делалась грузной, пропитывалась дождём настолько, что из неё можно было выжать целые ручьи воды. Сил становилось всё меньше и меньше.

Однажды утром Корнилов проснулся от странного ощущения, будто на него кто-то смотрит. Взгляд был пристальным, изучающим. Может быть, на него смотрел и не человек вовсе, а зверь. Несколько секунд Корнилов лежал неподвижно, с закрытыми глазами, потом открыл их и рывком поднялся на ноги.

Перед громоздким, похожим на старую чёрную копну выворотнем, под которым ночевал Корнилов, стоял человек в чабанском одеянии, с топорцом в руке – топорик был насажен на длинное, расписанное потускневшими красками древко.

   – Ты кто? – спросил у Корнилова чабан.

Язык был немного знаком Корнилову – генерал сообразил, что на его ночёвку набрёл румын либо гуцул, – многие слова были понятны, они имели славянские корни. Тяжесть, натёкшая в руки Корнилову, приготовившегося к драке, ослабла, он неожиданно улыбнулся чабану.

Тот улыбнулся ответно.

Корнилов махнул в сторону недалёкой сырой горы, окутанной туманным поясом.

   – Туда иду. Домой.

   – Домой... – эхом повторил за ним чабан, слово это прозвучало грустно, словно чабан понял, о чём думает этот усталый худой человек.

   – Домой...

Десять минут назад Корнилов действительно видел во сне свой дом, Таисию Владимировну, склонившуюся над пяльцами – она никак не хотела оставлять этого девичьего увлечения, хотя муж много раз говорил ей:

   – Бросай своё занятие, ни к чему тебе, Тата, ломать глаза!

Таисия Владимировна в ответ улыбалась тихо и кротко. У Корнилова от таких улыбок на душе всегда делалось светлее, и если ему угрожали беды, они обязательно отступали...

   – Да, домой, – подтвердил Корнилов.

   – Русский? – спросил чабан.

   – Русский, – не стал скрывать Корнилов.

Чабан сделал рукой приглашающий жест:

   – Пошли со мной!

В колыбе, чабанском доме, сколоченном из неошкуренных досок (судя по всему, доски были обычной отбраковкой, на здешних лесопилках эту обрезь по дешёвке продавали сотнями километров), пахло кислым молоком, горелым жиром и ещё чем-то – похоже, сухими травами.

Чабан ткнул рукой в топчан, застеленный несколькими овечьими шкурами:

   – Садись, русский!

Корнилов сел, вытянул ноги, огляделся.

   – Здесь можешь чувствовать себя в полной безопасности, – сказал ему чабан. – Жандармы сюда не заходят. Боятся. Последний раз были лет двенадцать назад. Но тогда колыбы этой ещё не было. – Чабан усмехнулся.

Место для колыбы было выбрано удачное – рядом с горы со звоном падал чистый горный ручей, в небольшой запруде, которая была видна через открытую дверь, плавало несколько проворных рыбёх – форель или хариусы, высокое зелёное дерево широким пологом, будто зонтом, прикрывало колыбу сверху.

Небольшое оконце было завешено рогожей, чабан сдёрнул её с гвоздей, и в помещении сделалось светло.

   – Ты русский – голодный, – утвердительно произнёс чабан. – Посиди немного, я тебе приготовлю еду.

На стене, как раз напротив оконца, висело две иконы – Николы Чудотворца и Почаевской Божьей Матери. Корнилов почувствовал, как у него неожиданно сделались влажными глаза, в висках потеплело.

Он опустился перед иконами на колени, перекрестился.

   – Молю тебя, святое Провидение, не оставь русский народ без помощи, выведи его на путь истины и вечной жизни, чтобы он поборол всё зло и с чистым сердцем совершил свои дела по приказу дедов и чтобы единой душой, единым словом и единой мыслью шёл к своей заветной цели.

Корнилов перекрестился и поднялся на ноги. Подивился тому, что молитва у него будто бы сама по себе родилась, вот ведь как слова сложились складно, одно к одному. Чабан за стенкой гулко ухал топорцом, располовинивая небольшие сухие поленья. Корнилов повесил свою сырую, пахнущую прелью шинель на гвоздь, подумал, что она хоть немного просохнет в тепле колыбы. А если хозяин ещё затопит печку...

Усталость навалилась на него, словно и не было ночного отдыха под выворотнем, не было зыбкого прозрачного сна. Он сомкнул глаза и на несколько минут забылся. Едва прозрачная темень наползла на него, как он опять увидел Таисию Владимировну. Её лицо находилось совсем рядом с его лицом, Корнилов немо шевельнул губами, потянулся к жене и в то же мгновение проснулся.

Чабан продолжал громыхать топорцом за стенкой колыбы, через несколько минут он внёс в дом несколько крупных поленьев, положил на пол у печки, потом внёс целую охапку поленьев помельче.

   – Отец, откуда у тебя эти иконы? – спросил Корнилов.

   – Они у меня давно, – сказал чабан. – Ещё отец, царствие ему небесное, принёс эти иконы из Почаева. Он ходил туда молиться.

   – А сам ты какой веры?

Чабан улыбнулся неожиданно грустно:

   – Русской. – Он быстро, очень ловко растопил печку, отёр тыльной стороной ладони взмокший лоб. – Только мадьяры нашу веру не любят и измываются над ней.

Растопив печку, чабан достал из маленькой кладовки, приделанной к колыбе, кусок холодной жареной баранины. Корнилов почувствовал, как голод стиснул ему горло. Чабан выложил баранину на стол, на плоскую, со следами порезов дощечку, придвинул еду Корнилову. Потом положил рядом полкруга будзы – сыра и большую круглую буханку кукурузного хлеба.

   – Ешь, русский! – сказал он.

Корнилов, едва сдерживая себя – на еду хотелось накинуться и рвать её руками, – начал есть. Запоздало наклонил голову в благодарном поклоне.

   – Ты грамотный? – спросил его чабан.

   – Грамотный.

   – Скажи, кто кого осилит, русские немцев со всеми их приспешниками – с австрийцами, мадьярами и так далее, или, наоборот, немцы русских, а?

Корнилов отложил в сторону кусок баранины – после таких вопросов в горло не полезет не только мясо...

   – Это одному Богу и известно, – сказал он.

   – Охо-хо. – Чабан по-стариковски сгорбился, хотя был ещё не стар, кости у него простуженно заскрипели. – Дай Бог твоему народу удачи, – пробормотал он, – сил для победы... Если вы не свернёте шею этому чёрту, то кто же тогда свернёт? Охо-хо! – Чабан посмотрел на Корнилова, разжевал какую-то крупинку, попавшую на зубы. – Ты женат?

   – Женат. У меня дочка и сын, – Корнилов ощутил, как у него дрогнули губы, выдали его внутреннее состояние, – с женою в России остались.

Чабан сочувственно покачал головой.

   – Да-а... Тебе их, надо полагать, сильно не хватает.

   – А ты как думаешь, отец? – Голос у Корнилова невольно дрогнул.

   – Давно находишься в пути?

   – Больше недели.

   – Ты отдохни здесь, задержись. – Чабан показал на топчан. – Тут тебя никто не найдёт, не тронет. Я, ежели что, покараулю. А если кто-то из незваных гостей покажется, я тебя очень надёжно спрячу. У меня есть несколько укромных мест. Никто не найдёт.

Корнилов согласно кивнул. Он чувствовал, как его пробивал озноб, так обычно бывает, когда человек собирается серьёзно, надолго заболеть. Чабан произнёс ещё что-то, Корнилов слов не разобрал, уловил только интонацию и вновь согласно кивнул.

Через десять минут он спал – слишком уж выдохся за прошедшую неделю. Сон под корягами, под елями, в сырости, на холоде, под звук дождя – это не сон. Только сейчас Корнилов, отойдя немного в тепле чабанской избушки, убаюканный гудением печки, весёлым щёлканьем поленьев, спал по-настоящему – безмятежно, будто ребёнок, шевелил во сне губами и улыбался.

Чабан долго сидел около Корнилова, потом вышел на улицу, зорко глянул в конец тёмной, проложенной среди камней и травы тропки – не появится ли кто там, но тропка была пустынна, пропитана водой – между камнями плескались целые озера, другой дороги к колыбе не было, и чабан, успокоенный, присел на сосновый чурбак. Закурил трубку, упёрся руками в колени, пробормотал горестно:

   – Охо-хо!

Он просидел так часа четыре, караулил своего гостя, и все четыре часа Корнилов спал не просыпаясь.

Когда Корнилов проснулся, то невольно поморщился от боли, в ушах стоял звон – он ощущал себя так, как человек, который должен был заболеть, но не заболел, – с ломотой наружу выходила набившаяся в его тело хворь... Чабан подал ему воду в ковше – налита по самый край.

   – Выпей, русский, вода ягодная, – сказал он. – Полегчает.

Корнилов выпил, отёр рукою рот.

   – Спасибо. Мне пора идти дальше.

   – Отдохни ещё немного.

   – Не могу. Спасибо. Меня там... – Корнилов махнул рукой в сторону кудрявой задымлённой горы, к которой прилипло плотное серое облако, под завязку напитанное водой, далеко за этой горой находилась Россия. – Меня там ждут.

   – Понимаю. – Чабан наклонил голову, вид его сделался печальным. Он сгорбился, закряхтел, словно на него навалилась непомерная тяжесть, и вышел из колыбы.

Через несколько минут вернулся, держа в руке холщовый мешок, под самое горло набитый едой. Протянул мешок Корнилову:

   – Держи, русский! Тут – баранина, варёная кукуруза, брынза. И-и – пойдём, я тебя выведу на нужную тропу.

   – Спасибо, – растроганно поблагодарил чабана Корнилов. – Может быть, мне когда-нибудь удастся отплатить вам тем же – таким же добром.

   – Мир тесен, – философски заметил чабан, подхватил топорец, служивший ему одновременно и посохом, накинул на плечи дзюбенку и ткнул перед собою рукой: – Вперёд!

Размокшая земля чавкала под ногами, от кустов поднимался пар, тяжёлые, набрякшие водой стебли коровяка нависали над тропой, чабан аккуратно отводил их рукой в сторону, давал возможность пройти Корнилову.

Они опустились в затуманенную сырую долину, на дне которой плескалась, журчала задиристо, прыгала с камня на камень небольшая речушка.

   – Здесь водится хорошая форель. – Чабан ткнул топорцом в воду.

Едва поднялись на соседнюю гору, как туман неожиданно расползся, как гнилая ткань, и выглянуло солнце, яркое, безмятежное, по-летнему горячее, словно на дворе хозяйничал не август, печальный предосенний месяц, полный-хмари и дождей, а всё ещё стояло лето, – каждая балка, каждый прутик заиграли, заискрились, засветились яркими цветами.

Чабан одобрительно качнул головой. Через пару часов он попрощался с Корниловым:

   – Эта тропка приведёт тебя на Карпаты. А вера на Карпатах кругом – русская... – Чабан перекрестил своего спутника: – Иди!

Попался Корнилов через два дня после встречи с чабаном.

Дожди шли не переставая, одежда на Корнилове от того, что не просыхала, начала плесневеть. Продукты, выданные чабаном на дорогу, подходили к концу, хотелось пить.

Воды, конечно, было полно в замутнённых, взбесившихся от дождей ручьях, но пить эту воду было нельзя – слишком грязная, да и к ручьям нельзя было спускаться – берега крутые, скользкие, если даже по ним спустишься, то потом наверх не поднимешься.

Корнилов подошёл к Ужу – вздувшейся, в клочьях пены реке, одолеть которую можно было только по мосту. О том, чтобы переправляться где-нибудь в другом месте, даже думать было нельзя – вода свивалась в стремительные глубокие воронки, грохотала, подмывала с корнями деревья и волокла их вниз, – мирный чистый Уж было не узнать. Река взбесилась.

Мост охраняли мадьярские посты: один с одной стороны моста, второй – с другой. На обоих постах, обложенные мешками с песком, стояли пулемёты, мрачно задирали в воздух стволы. Надо было рисковать, иначе на противоположный берег не перебраться. Корнилов поправил на себе шинель, складки загнал под ремень, выровнял их, поудобнее приладил к плечам ранец и по скользкой тропке заспешил к мосту. Ни дать ни взять фронтовик, отпущенный после ранения домой.

Остановившись у первого поста, он произнёс спокойно, недрогнувшим голосом:

   – Момент, я сейчас достану документы, – расстегнул шинель, чтобы забраться внутрь, но белобрысый веснушатый солдат, сидевший на бруствере, сложенном из мешков, милостиво махнул рукой: – Проходи!

То же самое сделал и солдат, стоявший на часах на противоположной стороне моста, – разрешающе махнул рукой, Корнилов в ответ кивнул и застегнул шинель.

Вдруг сзади послышался резкий сорочий вскрик:

   – Эй!

Корнилов не сразу понял, что это обращается к нему – ну будто бы к неодушевлённому предмету, а неодушевлённым предметом Корнилов никогда не был, – поэтому он на оклик не обернулся и спокойно двинулся дальше.

   – Эй, стой! Кому сказали!