Текст книги "Жизнь и смерть генерала Корнилова"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

В том, что Лао будет известно обязательно, Корнилов был уверен. Оставив вместо себя расторопного поручика Красникова – не для командования боевыми действиями, а больше для связи, для координации, полковник отбыл в Пограничную – ожидался проезд по линии КВЖД большого чина из Министерства финансов, надо было сбагрить его на территорию России... Хоть и не любил такие мероприятия Корнилов, а делать было нечего.

Что же касается схватки с Янтайским Лао, то с этим разбойником и Косьменко наверняка справится. «Боевой мужик, надо подумать о представлении его к очередному чину», – рассуждал полковник, сидя в пустом купе вагона первого класса. Он пил вкусный чай по-китайски, заправленный душистыми местными цветками, и мрачно поглядывал в окно.

Мимо проползали невысокие кудрявые сопки, пятнистые от теней, отбрасываемых на землю круглыми тугими взболтками облаков, пади были сизыми от созревающей голубики и комарья; из малинника, подступившего к самой дороге – плети растения едва не улеглись на рельсы, – неожиданно высунулась круглоухая медвежья морда, зверь повёл длинным хрюком вдоль поезда, встретился взглядом с человеком и, ушибленно икнув, поспешил вновь нырнуть в малинник – против человека он не тянул.

Речки, серыми струями втягивающиеся под мосты, охраняемые специальными стрелками, спешенными казаками, были рябыми от несмети рыбы, в здешней воде нерестился лосось. Из зарослей лимонника на полотно выбегали бесстрашные фазаны, машинист новенького «микста», тянувшего состав, давал частые гудки, отпугивая глупых птиц... Богатая земля. Хозяина бы ей хорошего, да вот беда, что в Китае, что в России хорошие хозяева словно перевелись. Но такого же не может быть! Не может быть, чтобы в огромной стране – что в одной, что в другой, – не нашлось толковых людей.

Полковник поморщился, запустил руку под борт кителя, помял пальцами грудь – слева, где сердце. Ему показалось, что сердце утишило свой бег, исчезло – такие ощущения даже у бывалых людей вызывают страх, – он помял, пощипал кожу и снова стал смотреть в окно вагона. Картина проплывающих мимо пейзажей никогда не утомляет взгляд.

Несколько дней назад он получил письмо от Таисии Владимировны, в котором та сообщала, что папеньке стало лучше, скоро она соберёт ребятишек и отправится в дальнюю дорогу к мужу.

На лице Корнилова возникла тёплая, по-детски раскованная улыбка, продержалась недолго, через несколько секунд исчезла, и лицо полковника вновь приняло озабоченное выражение.

Падь, в которой братья Грибановы срубили себе из вековых деревьев дом, была широкой, круглой, её надвое рассекала светлая, чистая протока с холодной водой, в которой водилась не только нерка-красница с ленком, но и форель – рыба в здешних краях редкая; густая, сочная трава подступала к самому дому, её не успевали выедать коровы, за дровами тоже не надо было далеко ходить...

Впрочем, хозяйственный Викентий не ленился, он уже дважды ездил на станцию за углём и привозил оттуда хороший, лаково поблескивающий антрацит, горел этот уголь жарко – никакое дерево не могло с ним сравниться.

Братья были похожи друг на друга как две капли воды: оба высокие – почти под два метра, плечистые, ясноглазые, с коротко остриженными русыми бородками, с волосами, подвязанными, как у старых мастеровых людей, цветной верёвочкой, на редкость добродушные – братья Грибановы даже не умели ругаться матом. При случае лишь могли выругаться «чернаком» – к чёрту послать, – но Викентий боролся и с этим, произносил укоризненно, мягко: «Виталий!» – и брат его мигом умолкал, виновато прижимал ко рту пальцы.

Стражников они встретили как родных – всем приготовили топчаны в пристройке и велели ложиться отдыхать.

   – Этой ночью никаких нападений не будет, – объяснил гостям Викентий, – я точно знаю. А утром во всём разберёмся. Утро вечера мудренее. Ложитесь спать.

   – Вы уверены, что нападения не будет? – строгим тоном спросил прапорщик Косьменко.

   – Уверен.

Утро над падью занялось розовое, ласковое, с фазаньим клёкотом, раздающимся в густой траве, призывным рёвом грибановских бурёнок и криком двух петухов, соперничавших друг с другом – один петух никак не мог уступить другому куриный гарем, оба одинаково хорошо дрались, ходили потрёпанные, гологрудые, с ощипанными хвостами, но, несмотря на помятый вид, продолжали исправно обслуживать хохлаток. В розовом воздухе, в кустах сладкоголосо пели птицы.

Младший урядник Созинов вгляделся в небольшое оконце, врезанное в стену, зевнул завистливо:

   – Райское место! – похлопал ладонью по рту и добавил: – Не в пример посту номер четырнадцать.

За занавеску, в закуток, где ночевали стражники, просунулась голова Викентия:

   – Как насчёт свежего молока, господа мужики?

Созинов взбодрился:

   – Очень даже! – и поспешно спрыгнул с топчана на пол: – Спасибо, отец!

Викентий иронично посмотрел на него с высоты своего роста и хмыкнул:

   – Пожалуйста, сынок!

Был Викентий Грибанов не намного старше Созинова, года на четыре всего, а если судить по внешнему виду, то и того меньше.

   – Я тоже не откажусь от кружки парного, – на пол спрыгнул Подголов, гулко хлобыстнулся о доски голыми крепкими пятками.

   – Только чур, господа урядники, на улицу носа не казать, – предупредил Викентий, – иначе китайцы засекут.

Днём у Грибановых появился ещё один гость – китаец. Невысокий, ладно сложенный, хорошо говорящий по-русски. На плече он на манер стрелка петровского времени держал винтовку.

   – Лю Вэй! – обрадовались ему братья.

Китаец обнялся вначале с Викентием, потом с Виталием. Поставил винтовку в угол.

   – Однако я пригожусь вам сегодня, – тихо и спокойно, добродушным голосом проговорил Лю Вэй.

   – А как ты догадался, что может быть жарко? – Викентий сощурился, словно заглядывал в винтовочный прицел.

   – Один человек сказал... – не меняя спокойного тона, произнёс Лю Вэй. – Он знает.

   – Люди знают всё, – сказал Викентий, лицо у него приняло огорчённое выражение.

   – Всё знают только все. – Лю Вэй приподнялся, глянул в оконце, проверяя, широкий ли открывается обзор. – Я подумал, что вдвоём вам будет трудно сдерживать Янтайского Лао, вот и... – китаец покосился на свою винтовку. – В общем, я с вами. Мне очень надоели хунхузы.

   – Спасибо, Лю! – Викентий вновь обнялся с охотником.

   – Три ствола – это не два...

   – Три ствола – это сила, – подтвердил Викентий, довольный тем, что даже такой приметливый глазастый траппер[25]25
  Траппер – от англ. trapper – зверолов, охотник, ставящий капканы.


[Закрыть], как Лю Вэй, не заметил того, что в доме сейчас находилась команда из пятнадцати человек.

   – Во всяком случае, мы сумеем продержаться на полчаса больше, – сказал Лю Вэй, – а за это время может подоспеть помощь с русского пограничного поста, – он снова заглянул в оконце, нахмурился: – Через два часа будет сильный ливень.

   – С чего ты взял? Небосвод, как бутылочное стёклышко – блестит прозрачно.

   – Комары, – неопределённо ответил китаец.

Ровно через два часа воздух потяжелел, загустел, сделалось нечем дышать – воздух твёрдыми комками застревал в груди, забивал глотку, и хотя на чистое небо так ни одного облачка не наползло, весь свод от края до края, по косой, распорола яркая ветвистая молния, громыхнул гром. Сильный гром – людям показалось, что с дома сорвало крышу, но крыша находилась на месте.

Китаец пригнулся, вновь глянул в оконце и покачал головой.

   – Природа! – помедлив немного, высказался он.

По крыше с грохотом стебанул дождь, капли – тяжёлые, как пули, будто из свинца отлитые, готовы были насквозь прошибить прочную дранку, в окна дождь ударил так, с таким грохотом, что звук ударов слился в один сплошной гул, даже голосов не стало слышно – лишь мощный, сотрясающий весь дом гул.

Викентий также пригнулся, глянул в оконце. Азартно потёр руки:

   – Готовь, братуха, кадки под грузди.

   – Да, груздей будет много, – подтвердил Лю Вэй.

Грохот дождя оборвался – произошло это также внезапно, кате началось, и в наступившей тишине полоса воды оттянулась за сопки, небо к тому времени уже имело сумеречный цвет, было затянуто плотной тёмной плёнкой. Викентий глянул в окошко и, передёрнув плечами, будто от холода, повторил слова Лю Вэя:

   – Природа!

Конечно, природе здешней, климату только удивляться приходилось, но Викентий климатом был доволен. Зимой, например, в пади, где он поселился с братом, не было ни трескучих морозов, ни резких студёных ветров, как в столице КВЖД Харбине, на берегу Сунгари, а летом в пади жара не лютовала – климат в этой небольшой географической точке был смягчённым.

   – Лю, бражки хочешь? – неожиданно предложил Викентий.

Китаец отрицательно мотнул головой:

   – Не пью.

   – Ты же раньше пил, Лю...

   – Теперь перестал.

   – Силён, бобёр, – восхищённо произнёс Викентий.

Этой ночью банда Янтайского Лао также не явилась. Стражники сидели в засаде беззвучно, будто мёртвые, – ни кашля, ни чоха, ни шевеления, оживали они лишь во время еды да походов в нужник, который был сколочен прямо тут же, в пристройке: Лю Вэй уже понял, что он не один поспешил на подмогу к братьям Грибановым, но ничего Викентию, с которым дружил, не сказал.

Утром Косьменко, не таясь, не пригибаясь, прошёл к Викентию. У того сидел Лю Вэй, поставив винтовку между коленями, – опытный прапорщик мигом определил, что стрелок держит патрон в стволе.

Косьменко, поздоровавшись с китайцем, который в ответ церемонно поклонился, сел на табуретку напротив Викентия.

   – Ну что, друг любезный, будем делать? – спросил прапорщик.

Викентий вздохнул, приподнял плечо, потёрся о него щекой.

   – Разве у нас есть какой-то иной выход?

   – Выхода нет, – проговорил прапорщик, в голосе его послышались озабоченно-виноватые нотки. – Нету выхода. Хотя ребята у меня здорово застоялись – вторые сутки взаперти.

   – Остаётся только одно, Андрей Викторович, – терпеть. – Викентий назвал прапорщика по имени-отчеству, что делал редко. – Бог терпел и нам велел.

Викентий вообще мало кого величал по имени-отчеству, обращался так только к людям, которым верил безоговорочно.

Два члена комитета по снабжению Заамурского пограничного округа Корнилов и Пневский поняли, что своими силами с Сивицким и его окружением им не справиться: слишком уж всё повязано, хорошо смазано, свито в один узел, куда ни сунься – всюду приманка торчит, стоит только взяться за неё – и невинный человек тут же становится таким же замазанным, Корнилов и Пневский очень боялись этого, поразмышляв немного вечером за бутылкой смородиновой настойки, отправили депешу в Петербург, начальству. В депеше подробно рассказали о деятельности генерал-лейтенанта Сивицкого, скрывать ничего не стали.

Воз, однако, с места не сдвинулся, более того, при встречах с Корниловым Сивицкий ехидно посмеивался – значит, содержание письма двух полковников ему было известно, Сивицкий демонстративно подбивал кончик правого уса и, не здороваясь, проходил мимо.

   – А ведь эти червяки нас сожрут, Лавр Георгиевич, – сказал Пневский Корнилову.

   – Не верю. Не может быть, чтобы в Петербурге не было людей, которые не понимали того, что происходит.

Такие люди в Санкт-Петербурге были, но их точку зрения перекрывали другие, куда более сильные: за Сивицкого вступился временно исполняющий обязанности командующего Отдельным корпусом пограничной стражи Кононов.

Хоть и был Кононов «врио», а сил его хватило на то, чтобы защитить Сивицкого: бумагу, присланную Корниловым и Пневским, положили под сукно.

Корнилов отплюнулся, выругался матом и рванул крючки на тесном воротнике кителя:

   – Душно!

Неужели Пневский прав? На лице Корнилова напряжённо вздулись желваки, потом они опали. Глаза угасли.

   – Воры не унимаются, – произнёс он раздражённо при встрече с Пневским.

   – Значит, надо посылать в Санкт-Петербург следующую бумагу. Если и её положат под сукно, пошлём третью. Под лежачий камень, Лавр Георгиевич, вода не течёт.

С этим Корнилов был согласен. Настроение у него было паршивое. Такое паршивое, что он даже ощутил некую ноющую далёкую боль, очень противную – у него начали болеть зубы.

   – Хотел бы я повидаться с этим зловредным стариком один на один, – задумчиво произнёс Василий Созинов, лёжа на топчане. В зубах он держал прутик, грыз его.

   – Выплюнь ветку, – строгим тоном потребовал Егор, – что за привычка – всякую грязь в рот тащить...

   – Не скажи, брательник, – Василий ещё немного погрыз ветку и швырнул её к порогу, – китайцы ветками чистят себе зубы. Это специальное дерево, – он вытащил из кармана вторую ветку, – чистящее. И дух от него остаётся приятный.

   – Ты какого старика имеешь в виду? Янтайского Лао или кого-то ещё?

   – Лао. Пока я с этим гадом не поквитаюсь, других стариков для меня не существует.

   – Никто даже сказать точно не может, как он выглядит. Одни говорят – седой дохлый таракан, другие – мужик в соку, корове голову запросто может свернуть, третьи вообще называют молодым человеком... Не пойму, в общем. Каждый говорит своё.

   – Главное знать, что это – Янтайский Лао, а там глаз на задницу можно натянуть любому – и молодому, и старому. В отместку за Ванюшку.

Яркий диск уже опустился за сопки, но темнота пока не наступала – солнце продолжало светить из-за сопок, наполнять не только большое грибановское поместье, но и всю падь печальным вечерним теплом.

Днём к братьям приезжал почтмейстер, сопровождаемый двумя конными стражниками. В бричке у почтмейстера лежал большой парусиновый мешок, украшенный неряшливо застывшей сургучной печатью. В таких мешках возят деньги. Да и стражники могли сопровождать только деньги – не почтмейстера же!

Из усадьбы Грибановых почтмейстер уехал уже без приметного мешка. Это видели по меньшей мере полсотни китайцев – на станции прокладывали дополнительную ветку, шпалы для этой запасной ветки возили из здешнего леса, резали их и обрабатывали вонючей жидкостью прямо в тайге.

Полковник Корнилов действия своих подчинённых одобрил.

   – Я так полагаю – гулять Янтайскому Лао на свободе осталось совсем немного, – сказал он.

Наконец свет над сопками начал гаснуть, печальная тёплая лиловость уступила место серой синеве, в просторной избе братьев сделалось темно.

   – Может, запалим лучину? – предложил Викентий прапорщику Косьменко. – Лампу зажигать не будем, это слишком жирно, а лучину запалить в самый раз... А?

   – Не надо, – отрицательно качнул головой прапорщик. – Я в тайгу отправил разведку, подождём, когда она вернётся, что принесёт.

   – Да? – удивлённо произнёс Викентий, не заметивший, как ушли разведчики. Выходит, те обладали даром быть невидимыми и неслышимыми.

Разведчики вернулись через час, незамеченными проскользнули через заднюю дверь в дом и прошептали на ухо прапорщику Косьменко:

   – В лесу видели полтора десятка вооружённых китайцев.

   – Всё понятно, – молвил тот и отправился к Викентию.

   – Теперь можно зажигать лучину. И лампу можно.

Викентий повёл головой в сторону двери:

   – А эти ваши...

   – Уже вернулись.

Брови на лице Викентия подскочили удивлённым домиком.

   – Надо же! – проговорил он, поджал губы, недовольный собой: он, профессиональный охотник, должен всё видеть, всё слышать, всё знать, даже то, как мыши под землёй гоняют друг дружку, а он ничего не засек, не увидел, – коричневое лицо его покрылось тёмным румянцем.

   – Ну-ну, – произнёс он и замолчал уязвлённо.

Поспешно запалив две лампы, он повесил их на крюки в разных комнатах дома.

   – Этого пока достаточно, – сказал он.

Лю Вэй, сидевший неподвижно – не менял позу несколько часов, – вытянул голову, ноздри у него округлились.

   – Однако... – проговорил он настороженно, повёл головой в сторону, вновь замер.

   – Что «однако», Лю? – спросил Викентий.

   – Ждать осталось совсем немного, говорю.

   – Ты считаешь, нынешней ночью придут?

   – Обязательно придут.

Едва стемнело, как недалеко от дома, выйдя на опушку леса, коротко и голодно взвыл волк. Викентий молча перекрестился – не любил он волков. Другое дело тигры – благородные животные... К тиграм Викентий относился с уважением – случалось, сталкивался с ними нос к носу в тайге, столкнувшись, молитвенно поднимал руки:

   – Амба, извини, я нечаянно оказался на твоей тропе. Давай разойдёмся мирно.

И они расходились мирно – Викентий уступал дорогу, тигр величественно проходил мимо и растворялся в густотье деревьев.

И скотину тигры брали выборочно, лишнюю не трогали – не то что волки, которые, забравшись в загон, обязательно клали на землю всё стадо.

Вскоре в небесной выси прорезалась круглая яркая луна, осветила всё кругом мертвенным зелёным светом. От такого мертвенного колдовского света у людей даже мурашки по коже побежали.

Виталий, брат Викентия, крякнул в кулак:

   – Никого сегодня не будет, ошиблись вы, господа хорошие. Разбойники любят ночи тёмные, а тут вон – вышивать можно, всё видно.

Он отставил винтовку в угол, сел на скамейку и, свесив голову на грудь, задремал. Керосиновые лампы в доме погасили – ни к чему они.

Хунхузы пришли в два часа ночи. Их было так много, что, казалось, они заполонили всю падь – шли, как в атаку, волнами. Шли не таясь, неспешно, во весь рост. Косьменко невольно присвистнул:

   – Без подмоги не обойтись.

   – Пока подмога подоспеет, ваше благородие, нас уже не будет, – вставил Подголов, поцеловал винтовку в ложе. – Не подведи, ружьецо!

   – Встречаем дорогих гостей залпом, – предупредил Косьменко, – без моей команды не стрелять. После трёх залпов ты, Созинов, – он поискал глазами младшего урядника, – возьмёшь двух человек и переместишься к поленнице. Там – выгодная позиция.

   – Я возьму Егора, брата, ваше благородие... Этого достаточно. Мы вдвоём справимся.

   – Как знаешь, Созинов. Не подведи только. – Прапорщик повысил голос: – Приготовились...

Винтовочные дула воткнулись в окна. Прикрытые тенью крыши, они не были видны.

Хунхузам вообще ничего не было видно – они шли на лунный свет, навстречу потоку.

Тишина вызвездилась такая, что в ней было слышно, как гудит собственная кровь в жилах – люди, кажется, глохли от этого звука.

   – Пли! – разорвал прапорщик тишину резким вскриком.

Громыхнул залп, дом заволокло сизым вонючим дымом. Команда стражников дружно передёрнула затворы.

   – Пли! – вторично скомандовал Косьменко.

Вновь ударил залп. Если, первый залп ошеломил хунхузов, они остановились, послышались вопли тех, кого задели пули, то второй залп будто ветром повалил их на землю.

   – По лежачим целям, если видите их – пли! – в третий раз скомандовал прапорщик.

Третий залп был нестройным, жидким – не все видели цель.

   – Созинов, на выход! – напомнил прапорщик младшему уряднику.

Созинов беззвучно выметнулся из дома в сияющую ночь. Следом за ним дом покинул Егор.

Скатившись едва ли не кубарем с крыльца, Созинов распластался на земле, пополз к поленнице. Он слился с ночью, с землёй, с предметами, валявшимися во дворе, казалось, что он сам стал ночью, землёй, от его тела даже не было тени.

Следом за братом, ловкий, невидимый и неслышимый, пополз Егор.

Из окон вновь ударил залп – Косьменко смел целую шеренгу хунхузов, внезапно поднявшуюся из травы. Василий Созинов устроился под поленницей, в выемке, из которой открывался хороший обзор, стволом винтовки раздвинул несколько досок в заборе. Десятка полтора нападавших сумели уйти в тень, Косьменко их не видел.

Егор устроился рядом с братом – в пяти метрах всего – также выбрал неплохую позицию.

Над травой приподнялись сразу несколько человек – головы их были похожи на подсолнухи, эта схожесть невольно родила в младшем уряднике щемящее чувство, – люди тут же нырнули назад. Из окон дома опять ударил залп – прапорщик Косьменко засек «подсолнухи»; впрочем, он видел одни цели, братья Созиновы – совсем другие.

Василий открыл частую стрельбу – начал щёлкать хунхузов, как орехи, – клал пули в шевелящуюся траву, причём точно угадывал, как хунхуз в этой траве расположился, головой к дому или головой к лесу. Только короткое жёлтое пламя, почти незаметное в струящемся лунном свете, выхлёстывало из ствола винтовки... Несколько раз прозвучали ответные выстрелы, пули с визгом всаживались в дрова, от визга этого железный звон возникал в ушах, и только.

Иногда Созинов слышал выстрелы брата – более редкие, чем его, смазанные, словно наполовину растворившиеся в воздухе, приподнимал голову, стараясь в расщелины между поленьями рассмотреть Егора, но ничего не видел: едкий плотный дым заткнул все щели, как паклей.

А вот выстрелы стражников Созинов слышал хорошо – чёткие, словно каждый выстрел звучал сам по себе, хотя били кучей, без разрывов, стрельба смахивала на беспорядочную барабанную дробь, всякий стрелок в этом грохоте только внутреннюю команду и слышал.

Минут через десять Косьменко послал две группы к лесу, в каждой группе по три человека, – надо было отсечь банду от тайги и в этой пади положить полностью. Одну группу возглавил Подголов, другую – Ребров. Конечно, было бы лучше, если бы вторую группу возглавил младший урядник Созинов, но тот сидел в поленнице, вёл прицельную стрельбу, и прапорщик не стал его трогать, лишь качнул головой сожалеюще и скомандовал командирам групп:

   – Вперёд!

Стражники скрылись в лунной ночи. Странное дело – свет от луны был такой сильный, яркий, что можно было блоху на ладони разглядеть, увидеть, как она шевелит лапками и готовится перепрыгнуть на другую ладонь, а людей с винтовками не было видно – они выползали из дома, ныряли в траву и исчезали.

Косьменко скомандовал:

   – Прекратить огонь!

Выстрелы затихли. Братья Созиновы, лежавшие в поленнице, также перестали стрелять, словно услышали команду прапорщика.

В лунном свете плавали клубы дыма, похожие на облака. Слышались стоны раненых хунхузов.

   – Слава богу, остановили вал, – прапорщик перекрестился, – и кажись, потрепали разбойников здорово.

   – Однако да. – Лю Вэй, сидевший с винтовкой у окна, шевельнулся, произнёс своё коронное «однако» и умолк – чего слова впустую тратить!

В пади хлопнул одинокий выстрел, у самого уха Лю Вэя пропела свою опасную песню пуля, всадилась в печь, выколотив из кирпича красное, пахнущее гарью облачко.

   – Однако, – спокойно повторил Лю Вэй и спрятался за косяк окна, – кто-то очень хорошо пристрелялся...

Он достал из кармана круглое зеркальце, обрамленное мелкими ракушками, какое можно было купить в любой лавке на КВЖД, особенно популярны эти зеркальца были у пожилых, но не желающих сдаваться времени женщин, навёл его на падь, доверил один угол, затем другой – он исследовал местность сосредоточенно, детально, будто учёный, – нащупал нужную точку и проговорил удовлетворённо:

   – Однако!

Дохнув на зеркальце, протёр, глянул в него лукавым узким глазом, передёрнул затвор винтовки. Высунувшись в окно, он не целясь, навскидку, выстрелил.

В траве беззвучно вскинулся хунхуз, одетый в русскую солдатскую рубаху, поднялся на колени и, взмахнув руками, упал на спину.

Лю Вэй вновь спрятался за косяк окна.

   – Как у вас, у русских, говорят...

   – Бережёного Бог бережёт, – подсказал Косьменко.

   – Вот-вот.

Косьменко ждал сигнала, который должны были ему подать от леса Подголов и Ребров, – как только он получит сигналы, так поднимет стражников и пойдёт в атаку на банду.

В том, что хунхузы больше не будут атаковать дом братьев, Косьменко был уверен: Янтайский Лао не был дураком и наверняка после первого же солдатского залпа понял, в чём дело.

И Подголов, и Ребров пока молчали.

Хунхузы, залёгшие в высокой траве, начали отползать – то в одном месте показывался тощий зад, обтянутый старыми штанами, то в другом взмётывались над травой костистые чресла и тут же исчезали. Косьменко продолжал ждать.

Наконец на краю пади, справа, у самого леса, вспыхнул и погас рыжий огонёк, хорошо видимый в мертвенном, голубом свете луны – это подал сигнал Подголов, потом такой же тёплый огонёк загорелся слева, также на краю леса – это зажёг спичку и прикрыл её ладонями Ребров.

   – Всё, мужики, пошли с разбойниками на сближение, – скомандовал Косьменко. – Примкнуть штыки, если они у кого-то не примкнуты.

Стражники защёлкали штыками, натягивая их на стволы трёхлинеек.

   – На выход по одному! – просипел Косьменко неожиданно просевшим голосом и первым нырнул в дверь. – Поспешай!

В доме остался лишь один из братьев Грибановых, Виталий – спокойный, сосредоточенный, молчаливый; это Викентий мог говорить много, Виталий же большей частью молчал.

Лунное сияние, кажется, достигло силы прожекторного света, ярилось, от него шёл дым, струящиеся многослойные волны рождали нехорошее чувство; Виталий ощутил, как затылок сдавила непонятная боль, а в голове и в волосах забегали опасные мурашики с неприятными колючими ногами. От муравьиного бега волосы на голове делались жёсткими, как проволока, шевелились, становились дыбом. Сопротивляясь лунному свету, он потряс головой, подумал, что вот так, вероятно, и сходят с ума, для этого, оказывается, надо очень немного.

Неожиданно Виталий увидел, как из-за поленницы, за которой ещё десять минут назад лежали братья Созиновы, выбрался человек, наряженный, несмотря на тёплую ночь, в меховой лисий малахай и утеплённую куртку, воровато огляделся и, припадая на обе ноги так, чтобы шаг был беззвучным, двинулся к дому.

Виталий замер, словно опасался, что хунхуз увидит его, потом подхватил казачий карабин, стоявший в углу, и прижался к стене около двери. Отметил про себя, что хунхуз – смелый человек, раз решился пробраться в дом.

Вскоре хунхуз громыхнул в сенцах ведром и затих, ожидая, что на грохот кто-нибудь в доме среагирует, но Виталий даже не шевельнулся, – хунхуз выждал с минуту, понял, что в доме никого нет, и стал действовать смелее.

Наконец он добрался до двери, скребнул по ней ногтями, затих.

Виталий продолжал ждать – весь обратился в слух, сам сделался лунной тенью. Выждав ещё немного, хунхуз беззвучно отворил дверь и всунул в горницу голову. Виталий хотел огреть его прикладом карабина, но пожалел – проворно выкинул перед собой руку, ухватил хунхуза за твёрдое большое ухо и сделал резкий рывок вперёд, втягивая китайца в помещение.

Тот заорал от боли и по воздуху, раскрылатившись, будто большой воробей, влетел в комнату. Покатился кубарем по полу.

Виталий наступил на него ногой, приставил к голове ствол винтовки.

   – Кто таков?

   – Ламоза, не трогай меня, – моляще простонал китаец, – я не хунхуз.

   – Кто же ты?

   – Я – это я, – ответил китаец совершенно неожиданно, ответ прозвучал типично по-русски, только русский человек может так ответить.

   – Кто ты? – тем не менее спросил Виталий.

   – Человек.

   – Вор ты, разбойник. – Виталий не выдержал, выругался. Потом сдёрнул с гвоздя обрывок прочной верёвки, сплетённой из сизальского волокна, добываемого на юге Китая, в джунглях, связал хунхузу руки. Ткнул пальнём в пол. – Сядь! И сиди до тех пор, пока с тобою не разберутся.

Китаец ему понравился. Смышлёный, такой в хозяйстве, на работе во дворе может пригодиться. А им с братом в хозяйстве требовались помощники.

Со стороны леса, из курящейся лунной голубизны донёсся выстрел. За ним второй, потом – третий. Виталий настороженно вытянул голову.

   – Что это? – обеспокоенно завозился китаец. – А, ламоза?

Виталий не выдержал, хмыкнул насмешливо:

   – Ламоза!

   – Ага, – подтвердил китаец, – лосян. Значит – старый друг.

Виталий вновь хмыкнул:

   – Старый друг лучше новых двух.

   – Слушай, лосян, не сдавай меня стражникам, – неожиданно попросил китаец. – Прошу тебя.

   – Где так здорово научился русскому языку?

   – В Благовещенске. Я туда купцов из Мукдена сопровождал.

Виталий вспомнил толстых, неповоротливых людей в лисьих шубах, с сальными косичками, тощими прутиками, выпрастывающимися из-под малахаев, владельцев ценных обозов, идущих из Китая в Россию, и доброжелательно наклонил голову:

   – Знаю таких!

Вероятно, лисий малахай, гнездившийся на голове этого хунхуза на манер птичьего гнезда, был содран с какого-то купца.

   – Не сдавай меня стражникам, лосян, – продолжал канючить китаец, – я тебе пригожусь.

   – Если много будешь болтать – не пригодишься, – сказал Виталий.

Из несмети лунного света, из шевелящихся голубых клубов вновь ударило несколько выстрелов. Одна из пуль всадилась в крышу и застряла в дранке – был хорошо слышен её тупой удар, вторая пуля попала в угол рамы, на землю полетело расколовшееся стекло.

Схватка шла в лесу, а стреляли почему-то по дому.

Василий Созинов, когда надобность сидеть в поленнице отпала, увязался с группой Подголова – знал, как тот будет действовать, Иван Васильевич был командиром предсказуемым, в отличие от Реброва, – Егор хотел было уйти с Ребровым, но Василий остановил его:

   – За мной!

   – Надо же по-честному – разделиться поровну.

   – За мной!

   – Но... – попробовал воспротивиться Егор.

   – Здесь всё решает не количество, а качество. За мной!

Егор подчинился.

Около леса братья столкнулись сразу с тремя хунхузами. Те отходили кучкой, держась друг друга, подстраховываясь, Созинов, увидев это, хмыкнул – опытные жуки!

Он налетел на одного из хунхузов, ударил прикладом винтовки, отжимая его от остальных, Егор выстрелом в упор уложил второго – рыжего, похожего на камышового кота китайца; и наставил штык на третьего.

   – А ну, руки в гору!

Команда «Руки в гору!» была модной среди солдат пограничной стражи.

Китаец с ужасом глянул на своего товарища, лежавшего на земле, по дряблому свечному лицу у него пробежала тень, и он поспешно вскинул руки.

   – Молодец!

Егор вытащил из кармана бечёвку. Хорошо, по настоянию брата запасся этим добром заранее, ровно нарезанные куски крепкой верёвки оказались вон как нужны, иначе пришлось бы связывать ходю брючным ремешком. Задрав китайцу лытки назад, Созинов накинул ему на руки бечёвку, крепко стянул и соорудил три прочных узла – развязать их мог только он сам, остальным они были не по зубам, можно было разрубить узел, но развязать – ни в коем разе. Егор приказал хунхузу лечь на землю. Красноречиво ткнул в него стволом винтовки:

   – Жди меня!

А Василий Созинов тем временем допытывался у своего пленника:

   – Янтайский Лао был здесь? Участвовал в налёте?

   – Был, – признался хунхуз.

   – Где он сейчас?

   – Там! – хунхуз вздёрнул голову, засинел от натуги и показал подбородком на опушку леса.

   – Э-э-э! – будто подстёгнутый, взвился младший урядник. – Даёшь Янтайского Лао! – Он вскинул над головой винтовку, воинственно тряхнул ею. – Даёшь этого каторжника!

На него надвинулась полоса кустов, он проскочил сквозь заросли, как поезд через тоннель, только сбитое с листвы комарье противно запищало над головой, выпрыгнул на полянку, посреди которой лежал хунхуз – судя по тряпично вывернутой и неловко подогнутой под тело ноге – мёртвый, пронёсся над ним и снова врезался в полосу кустов.