Текст книги "Жизнь и смерть генерала Корнилова"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Двадцатого июня в Пекине был убит германский посланник барон Кеттелер, следом – ещё один дипломат, секретарь японской дипмиссии.

Большинство дипломатов, находившихся в китайской столице – примерно двести человек, – поспешили укрыться в английском посольстве, как наиболее защищённом. Посольские кварталы забаррикадировались. Над крышами домов поплыл чёрный жирный дым.

Корнилов находился в это время в Ташкенте, в штабе округа, хлопотал о перевозе Таисии Владимировны и дочки в Кашгар. Разрешение на перевоз он получил, но почти одновременно пришли сообщения о том, что «боксёры» разрушили часть строящейся КВЖД – Китайско-Восточной железной дороги[14]14
  КВЖД – Китайская Восточная железная дорога (Китайская Чанчуньская железная дорога – КЧЖД) магистраль в северо-восточном Китае построена Россией в 1897-1903 гг. После Русско-японской войны южное направление отошло Японии. С 1924 г. КВЖД находилась в совместном управлении СССР и Китая; в 1935 г. продана властям Маньчжоу-Го. С августа 1945 г. в совместном управлении СССР и Китая. В 1952 г. права на КВЖД безвозмездно переданы правительству КНР.


[Закрыть], блокировали Порт-Артур и на лодках совершили нападение на Благовещенск – сотни джонок беспрепятственно перебрались через Амур, сильно обмелевший в жаркую летнюю пору, и появились на нашем берегу.

Китайцы размахивали винтовками и орали:

– Прочь с нашей земли!

От множества срочных телеграмм штаба Приамурского пограничного округа в Хабаровске дымились телеграфные аппараты. Николай Второй, человек мягкий, интеллигентный, не желал обострений и до поры до времени уходил от принятия резких, так называемых волевых решений, но когда «боксёры» высадились в Благовещенске, приказал направить в Китай несколько русских военных отрядов.

Командовать этими отрядами было поручено генералу Стесселю, будущему «герою» Порт-Артура[15]15
  «...Стесселю – будущему «герою» Порт-Артура» – Стессель Анатолий Михайлович (1848-1915) – генерал-лейтенант. В Русско-японскую войну начальник Квантунского укреплённого района. В конце апреля 1904 г., когда Порт-Артур был отрезан от русской армии, Стессель фактически уступил власть генералу Смирнову. 19 декабря Стессель, несмотря на то, что военные и съестные припасы не были израсходованы и крепость ещё могла сопротивляться, а его предложения о её сдаче были на военном совете большинством голосов отвергнуты, он вступил в переговоры с командованием японской армии и подписал капитуляцию. Войска были сданы в плен, оружие и припасы оказались у противника, правда, личное имущество генерала японцы ему позволили вывести. Некоторое время он имел ореол героя Порт-Артура, во Франции даже собирались пожертвования на поднесение ему почётной шпаги. Кстати, Стессель ещё в августе 1904 г. закрыл газету «Новый Край», чтобы помешать распространению сведений о действительном положении дел, запретив посещение батарей, фортов и позиций. После вскрытия всех обстоятельств произошедшего в Порт-Артуре Стессель был предан военному суду, приговорён им к смертной казни, но помилован царём.


[Закрыть], и полковнику Анисимову.

События развивались стремительно, медлить было нельзя – уже через сутки оба отряда ступили на китайскую землю в устье реки Пэйхе, в порту Таху.

Подоспели также воинские части, получившие экспедиционный статус, из Франции, Японии и Германии. Получился очень недурной железный кулак, о который могла разбиться любая «боксёрская» волна.

Корнилов поспешил в Кашгар – он должен был находиться там, а не в Ташкенте, и в случае чего – защитить консульство.

В одном он колебался до последней минуты – не мог решить, брать с собой жену и дочь или не брать, ведь в Кашгаре всё могло случиться, тем более там сейчас не было Бабушкина – тот так и не покидал своего поста в Сарыколе.

Надо заметить, что Таисия Владимировна, обычно мягкая, уступчивая, на этот раз проявила характер.

   – Лавр, я с тобой! – заявила она.

   – Не «я», а «мы», – осторожно поправил её Корнилов, – ты же не одна, а с Наташкой. Я беспокоюсь – всё ли будет в порядке? Особенно с Наташкой. Как перенесёт она дорогу – это раз, и как будет чувствовать себя в Кашгаре – два.

Было ещё и «три», что больше всего беспокоило Корнилова, но об этом капитан умолчал.

   – И дорогу перенесёт хорошо, и в Кашгаре будет чувствовать себя нормально, в этом я уверена, – сказала Таисия Владимировна.

В конце концов Корнилов, удивившись самому себе – ведь необдуманных поступков он обычно старался не совершать, но, видно, уж очень соскучился по жене, по семье, – махнул рукой и произнёс решительно:

   – Поехали!

Если в Пекине и Шаньдуне громили всё, что было некитайским, то в Кашгаре наоборот – начали громить всё китайское. Китайцев здесь считали захватчиками, неё попытки со стороны защитить их, навести порядок пресекались решительным рёвом толпы:

   – Иностранцы, не лезьте в наши дела! Китайцев – на деревья!

На деревьях болтались верёвочные петли. По вечерам на тёмных улицах Кашгара звучали выстрелы. В такой обстановке любой человек, очутись он в положении Корнилова, невольно начал бы жалеть, что привёз сюда жену и ребёнка, но капитан не жалел...

По русскому консульству несколько раз пальнули из винтовки – били издалека, пули вреда не причинили, – тем и ограничились, но неприятный осадок остался у всех, кто находился в здании. Петровский вызвал к себе Корнилова:

   – Что будем делать?

Капитан молча развернул перед консулом несколько листов бумаги с чертежами и лаконичными пояснениями.

   – Что это? – нелоумённо спросил Петровский.

   – План обороны консульства.

План этот предусматривал защиту всех русских, живущих в Кашгаре. Корнилов привёл в боевую готовность казаков, нёсших службу по охране консульства, – сабель набралось немного, всего полсотни, и это обстоятельство вызвало у Корнилова невольную озабоченность; поразмышляв пару дней, он отправил в Ташкент, в штаб округа нарочного с просьбой прислать в Кашгар ещё две сотни казаков с основательным боевым припасом.

Корнилова очень обеспокоило то обстоятельство, что многие обеспеченные кашгарцы вывозили свои семьи из города, отправляли их к родственникам в селения, а всё ценное, что имелось в домах, зарывали в землю. Это был плохой признак. Был и ещё один признак. В Кашгаре, на улицах, попрошайничали две тысячи «сукуров» – нищих, китайские власти разглядели в этой голи опасность и решили на ночь выпроваживать «сукуров» за ворота. Для этого пустили по нищим специальных счётчиков, которые переписали их.

Китайский генерал, командовавший разрозненными воинскими частями, расположенными в Кашгарии – это его офицеры играли с солдатами в карты на щелчки, – разразился руганью в адрес России и русского консульства, от которого в своей речи не оставил камня на камне. Корнилов, узнав об этом, лишь усмехнулся: он не был уверен в том, что китайская армия, все части, расквартированные в Кашгарии, собравшись в кулак, сумеют взять хотя бы консульство – скорее всего не возьмут. Тем не менее ругань этого плосколицего, ожиревшего от безделья чина заставила Корнилова на следующее же утро отправить в Ташкент бумагу, где он предложил подтянуть к границе сильный сводный отряд и «при первых же признаках смуты двинуть его для занятия Кашгара».

Терпеть сановную брань, делать испуганное лицо при первых хрипах этого жирного борова, приносить извинения и отступать было нельзя – иначе в глазах кашгарцев Россия упала бы враз, просто хлопнулась бы наземь. Корнилов предпочитал действовать разумно и жёстко.

Четырнадцатого августа 1900 года союзные отряды вошли в Пекин и сняли блокаду с посольского квартала. Восстание «боксёров» закончилось – вчерашние крикуны попрятались по щелям, будто тараканы.

Китай, допустивший несколько пренебрежительных, произнесённых на высоком уровне высказываний, в которых задевалась честь России, сконфуженно опустил голову – от имени маленького, ещё ничего не понимающего императора было заявлено, что китайцы готовы расстаться с Маньчжурией, лишь бы не гневалась северная соседка, но Россия легкомысленно отмахнулась от Маньчжурии – «Чужого нам не надо!» – и вывела отряды Стесселя и Анисимова из Пекина.

Жизнь вошла в нормальное русло.

Английский консул Дж. Макартни ознобно передёргивал плечами, когда проезжал мимо русского квартала и видел развевающееся над треугольным сломом арки ворот трёхцветное знамя, – у британца сразу начинали болеть зубы, а брови топорщились, будто щётки.

Макартни дошёл до того, что стал устраивать мелкие козни.

В один из засинённых январских вечеров 1901 года один русский таможенник, малый недалёкий, мордастый, стосковавшийся по кухаркам и здоровой деревенской жратве, вместе с тремя казаками, освободившимися от вахты у консульских ворот, решил пройтись по местным притонам и так называемым «опиумным павильонам».

Выпив местного вина, гуляки повели себя так, будто находились где-нибудь в Питере на Литейном проспекте или просаживали деньги в кабачках на задворках Финляндского вокзала, где любили собираться горластые железнодорожные работяги. С проститутками они пытались расплатиться снисходительным похлопыванием ладонями по ягодицам, за выпивку рассчитывались кулаками: чего стоит сунуть пудовый оковалок под нос какому-нибудь кабатчику? – да ничего не стоит, но после такой превентивной меры за зелье уже не надо было платить, более того, кабатчик был готов налить ещё, лишь бы осталась цела его мебель...

Об этом походе узнал британский консул, взбодрился необыкновенно, призвал на помощь «доверенных лиц» из числа местных, которые ели и пили из его рук.

Вскоре у ворот русского консульства собралась двухтысячная толпа, которая требовала, чтобы таможенник с напарниками заплатил за спиртное и извинился перед проститутками, а заодно рассчитался и за украшенное огромным фонарём лицо одного из кабатчиков. Корнилов выглянул за ворота.

Толпа волновалась, над головами возбуждённых людей взмётывались кулаки. Больше всего суетились «доверенные лица» консула Макартни, их капитан хорошо знал. Более того, знал, где они живут, сколько им Макартни платит за каждую провокацию и в какой валюте, кто из них нелегально переходил границу и бывал на территории Русского Туркестана и так далее.

Ругательства раздавались в толпе всё громче. Страсти накалялись. Один из осведомителей британского консула подхватил с земли камень и запустил его в русский флаг. В то же мгновение он был выдернут из толпы могучей рукой дежурного казачьего вахмистра.

   – Ах ты, тля подзаборная! – Вахмистр задохнулся от возмущения, с трудом одолел себя и гаркнул «доверенному лицу» прямо в физиономию: – За оскорбление русского флага будешь сидеть в зиндане! Гниль!

Вахмистр залепил обидчику русской государственности такую оплеуху, что тот болидом врезался в толпу и расчистил коридор не менее двадцати метров длиной, по дороге поднимая пыль и заваливая на землю людей.

Завязалась драка, в которой собравшиеся попытались атаковать часовых. Часовые незамедлительно передёрнули затворы и выставили перед собой стволы винтовок.

Еле-еле удалось разогнать беснующуюся толпу.

На следующий день, двадцать шестого января Петровский решил провести расследование, на которое специально, чтобы малость разрядить обстановку, приехал сам городской голова. И вновь перед воротами русского консульства образовалась двухтысячная толпа, вновь стали звучать угрозы в адрес русских.

   – Вы же прекрасно понимаете, господин консул, что это несерьёзно, – сказал городской голова Петровскому, – Россия – великая страна, к которой у нас относятся очень уважительно, а этот сброд – обычные червяки, выползшие из нор, и не больше.

   – Но кто-то же собрал этот сброд... Кому-то это нужно!

   – Я знаю, кому это нужно, – сказал голова. Глаза его влажно затуманились.

   – Кому? – спросил Петровский.

Городской голова на этот вопрос не ответил.

   – У меня иная задача, – сказал он, – найти тех, кто напал на ваших часовых, и хорошенько их вздуть. Чтобы другим было неповадно.

Эти люди были найдены и основательно выпороты на главной городской площади – вопли их были слышны даже в Сарыколе.

На этом волнения в Кашгаре закончились, однако отзвуки беспорядков ещё долго бранным эхом возникали то в одном месте, то в другом. Корнилов никогда не думал, даже предположить не мог, что прошедшие события повлияют на его отношения с милейшим Петровским. Но – повлияли!

В феврале 1901 года поручик Бабушкин взял четырёх казаков и отправился в Ташкурган, на пост, который уже несколько месяцев находился без присмотра. Макартни это не понравилось, и он опять призвал на помощь «доверенных лиц». Поскольку из его рук питались очень многие, то неожиданно брюзгливо выпятил нижнюю губу важный китайский чиновник, сидевший в Ташкургане, – он запретил русскому поручику появляться в столице Сарыкола, хотя оснований для этого не было никаких.

Более того – чиновник начал распространять слухи о том, что казаки скоро вообще заполонят весь Сарыкол и сделают его русским. Это никак не соответствовало истинному положению вещей.

Сарыкол заволновался. К русскому наблюдательному посту подтянулись неряшливо одетые, крикливые «сукуры» и люди, знакомые капитану Корнилову, – «доверенные лица» консула Макартни. Тьфу!

Петровский поехал к даотаю. Пост удалось сохранить, но вскоре после визита консула к даотаю состоялся непростой разговор в консульстве. Корнилов не поверил тому, что услышал от Петровского.

   – Лавр Георгиевич, пост надо ликвидировать, – неожиданно произнёс Петровский. – Лучше всего, если мы сделаем это сами, – в назидательном движении консул вздёрнул указательный палец, – иначе его просто-напросто сожгут.

   – Я придерживаюсь совершенно иной точки зрения, Николай Фёдорович, – твёрдым тоном проговорил Корнилов, – для России пост очень важен в военном отношении.

   – А в дипломатическом отношении совершенно не важен, – сказал Петровский, – поэтому отстаивать его я больше не буду.

Капитан невольно поморщился: к такой позиции генерального консула он не был готов. В голосе Петровского появились капризные начальственные нотки.

   – Количество русских офицеров, находящихся в Кашгарии, необходимо сократить, – произнёс он.

Корнилов отрицательно покачал головой. Проговорил тихо:

   – С этой точкой зрения я буду бороться.

Дружеские, очень тёплые отношения, ещё вчера связывавшие генерального консула и военного атташе, оказались очень непрочными, дружба расползлась, как старая материя – от цельного полотна остались одни обрывки.

Консул начал требовать, чтобы Корнилов знакомил его со всеми своими донесениями, отправляемыми в Россию дипломатической почтой, Корнилов отказался делать это наотрез.

   – Это сугубо военные записки, Николай Фёдорович, соображения чисто оборонительного характера... Уверяю вас – в них вы не найдёте ничего интересного.

   – Раз не хотите показывать мне свои записки так называемого оборонительного характера, – язвительно произнёс консул, – то потрудитесь снять с них дипломатический гриф.

На своих конвертах военный атташе ставил специальный штамп: «Состоящий при Императорском Российском Генеральном консульстве в Кашгаре Генерального штаба капитан Корнилов». Это делалось специально, чтобы пакеты Корнилова могли уходить в Ташкент и Санкт-Петербург без досмотра, дипломатической почтой.

   – Гриф этот поставлен не мною, Николай Фёдорович, и снимать его – не моя прерогатива, – сказал Корнилов.

   – В ваших же интересах будет, если я стану просматривать ваши сообщения, – упрямо набычился Петровский. Корнилов не мог понять, какая же муха укусила консула, но укус этот всё-таки был. – Ваш Бабушкин, например, поставляет вам много ложных сведений...

Корнилов вскинулся, как от удара. Тёмные глаза его сделались непроницаемо чёрными.

   – Откуда это известно?

   – Поэтому если я буду читать сообщения, то смогу уберечь вас от ошибок.

   – В последнее время поручик Бабушкин занимался опросом лиц, которые были рекомендованы вами, – Боты-бека, Толля-бай-бека, Мирзы Сулеймана... Сведения, поставляемые ими, всегда отличались правдивостью.

   – И у дорогой бадахшанской лисы шкура может оказаться с дыркой. Как говорят господа социалисты, всё течёт – всё изменяется... Сведениям, полученным вашим подчинённым поручиком Бабушкиным, я не верю. Извините меня, капитан.

По натуре своей Николай Фёдорович Петровский был человеком властным, не терпел возражений – даже умных, хотя сам считался умницей, но, видимо, где-то у консула происходило короткое замыкание, взгляд зашоривался, и Петровский делался невыносимым. В случае с Корниловым коса нашла на камень.

   – А я верю сведениям, которые поставляет поручик Бабушкин, – твёрдым голосом отчеканил Корнилов, подчеркнул специально: – Это раз. И два – учитывая, что земля здешняя буквально дымится под ногами, количество русских офицеров в Кашгарии должно быть не сокращено, а увеличено. Об этом я соответственно пошлю рапорт в штаб округа.

   – А я – в Санкт-Петербург, – запальчиво произнёс консул.

К этой поре Петровский прослужил в Кашгарии ни много ни мало шестнадцать с половиной лет, для дипломатов это срой огромный.

Точка зрения Корнилова была поддержана: вскоре в Кашгаре появился капитан Захарий Иванович Зайченко – человек вдумчивый, медлительный, способный быть буфером в любой стычке горячих голов и примирить их (дело дошло до того, что Корнилов и Петровский уже не встречались – находясь в двух шагах друг от друга, они теперь обменивались записками). Следом прибыл есаул Чернозубов, ставший впоследствии генерал-майором, затем с тройкой сопровождавших казаков прискакал поручик Фёдоров Дмитрий Яковлевич, за ним – поручик Ласточкин Владимир Гурьевич, также через несколько лет надевший генеральские погоны; число служивых офицеров в российском консульстве увеличивалось, и это свидетельствовало о том, что точка зрения Корнилова взяла верх, но... Как всегда бывает в таких случаях, появляется некое сюжетное «но», этакая ложка дёгтя в бочке мёда...

Из штаба округа Корнилов получил обидное служебное послание, в котором ему строго предписывалось «улучшить сбор и проверку сведений о Кашгарии». Это был больной щелчок. Правда, получен он был не в открытой схватке, а в подковёрном ползании по пыли...

Нетерпимый к разного рода интригам, Корнилов написал рапорт об отзыве его из Кашгарии.

Англичане, надо полагать, вложили немалую лепту и распрю между генеральным консулом и военным агентом, сделали всё, чтобы конфликт был раздут до размеров хорошего костра. С Корнилова они не спускали глаз ни днём ни ночью.

Макартни докладывал в Лондон, что Корнилов «активно занимается составлением карт и сбором статистических данных о доходах, обрабатываемых землях и воинских контингентах в каждом из округов Кашгарии», также «усиленно занимается изучением языка индустани и проводит много времени за чтением индийских газет».

Командующий войсками Туркестанского округа генерал-лейтенант Иванов имел по поводу Корнилова и его деятельности свою точку зрения и отправил начальнику Главного штаба сообщение о том, что успешную работу Корнилова надо обязательно продолжить, и предложил оставить капитана и его офицеров в Кашгарии.

Корнилов же твёрдо стоял на своём и в июне 1901 года отправил в штаб округа следующую телеграмму: «Прошу не отказать уведомить распоряжением рапорту моему четвёртого апреля № 52 и ходатайства отчисления».

Текст, конечно, звучит несколько странно для современного уха, но ничего странного в нём нет, скорее, наоборот – Корнилов настаивал на своём отзыве из Кашгарии, работать с Петровским он больше не мог.

Когда ссорятся два великих человека, это совсем не бывает похоже на ссору Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем.

...Надев халат, кыргызскую шапку, неприметный Корнилов вышел на берег Тумени через потайную калитку в саду. Постукивая палкой по земле, он миновал английское консульство – его не узнали, стражник-китаец в замызганном сером халате даже пообещал спустить собак, если бродяжка появится здесь ещё раз. А «бродяжка» углубился в тёмный, недобро затихший квартал.

Корнилов прощался с Кашгаром – городом, который успел полюбить. Что-то цепкое, печальное стискивало ему горло, он протестующе тряс головой и, постукивая палкой, шёл дальше. Именно из Кашгара он привёз в Россию привычку ходить с палкой – причём старался выбирать для неё дерево потяжелее, поосновательней, чтобы при ударе палка не расщепилась и не разлетелась на мелкие части.

Вряд ли когда ещё ему удастся побывать в Кашгарии. Уголки рта у Корнилова дёрнулись и замерли – он умел брать себя в руки.

Телеграмма, отправленная в Ташкент, решила его судьбу – апрельский рапорт капитана был подписан. Военным агентом в Кашгарии был назначен Зайченко, Кириллова сменил Казанович[16]16
  Казанович Борис Ильич (1871-1943) – генерал-майор, начальник штаба и командующий 6-й Сибирской стрелковой дивизии. В Добровольческой армии с декабря 1917 г. Участник Ледяного похода. Командовал партизанским полком, затем – начальник 1-й дивизии, командир 1-го армейского корпуса. В октябре 1919 г. – начале 1920 г. – командующий войсками Закаспийской области, начальник Сводной пехотной дивизии в десанте на Кубань. Эмигрировал в Югославию.


[Закрыть] – тот самый Казанович, который станет генерал-лейтенантом и в 1918 году вместе с Корниловым будет участником Ледяного похода и командовать одной из колонн отступающей Белой армии.

Что же касается поручика Бабушкина, то он уже находился в Ташкенте, где, подвыпив, наставлял друзей-офицеров:

   – Никогда не имейте дела с дипломатами! Страшные это люди.

В Ташкенте, в штабе округа, Корнилова ждал первый орден – Святого Станислава III степени – награда за кашгарскую командировку.

Командующий округом Иванов вызвал к себе Корнилова, несколько секунд стоял напротив него, рассматривал молча – взгляд выпуклых глаз генерала ничего, кроме усталости, не выражал, – потом произнёс:

   – Я поздравляю вас с производством в подполковники.

Корнилов вытянулся, хотел произнести принятые в таких случаях благодарственные слова, но Иванов лёгким движением руки остановил его:

   – Вам положен отпуск, это я прекрасно понимаю, но вместо отпуска вынужден послать вас на рекогносцировку пограничной полосы в Персию. Надо разметить границу от Мешеда до Нусратабада, а также уточнить пути, ведущие из Персии к Герату и Сабзевару. Есть некоторые сложности, Лавр Георгиевич. – Генерал с хрустом помял пальцы, подошёл к окну, за которым мерно постукивали каблуками сапог, сходясь и расходясь, двое часовых. – Персы крайне негативно относятся к появлению на своей земле офицеров в чужой форме.

Это было знакомо Корнилову, он кивнул. В своё время генерал Скобелев вообще запретил появляться своим подчинённым на территории Персии в военной форме. И когда его близкий друг полковник Гродеков нарушил это правило, разъярённый Скобелев чуть не содрал с него погоны.

   – Я являюсь членом Русского географического общества, ваше высокопревосходительство, – спокойно произнёс Корнилов, – могу отправиться в Персию в этом качестве.

   – Скорее всего, так и придётся сделать.

В начале ноября Корнилов в сопровождении двух казаков Первого Кавказского полка Кубанского казачьего войска выехал в Асхабад. Оттуда группа Корнилова направилась к границе, пересекла её и углубилась в горы Копетдага. Пошёл плотный, холодный, зимний дождь.

Встречали члена Императорского географического общества и его спутников по-разному. Помогало знание языка. Во всяком случае, до оружия дело ни разу не дошло.

Труднее всего пришлось в Сеистане, где сидели англичане и ощущали себя хозяевами.

Англичане возводили в Сеистане железную дорогу, имевшую военное значение, и это беспокоило русских.

Имелось на персидской карте пятно, совершенно белое, ничем не заполненное, которое очень интересовало Корнилова: Белуджистан. Соваться туда было опасно – могли убить, но сведения о Белуджистане собрать надо было обязательно.

Помогли купцы, которые беспрепятственно ходили в Белуджистан и обратно, они рассказали Корнилову много ценного.

Удалось подполковнику изучить строящуюся англичанами дорогу основательно, и в очередном своём сообщении начальству он писал: «На всём 875-вёрстном протяжении пути до Нусретабада, главного города в Сеистане, устроено 30 станций с помещениями для путешественников, проходящих караванов, почтарей и милиционеров, набранных из местных белуджей для охраны караванов в пути. Почти на всех станциях устроены укреплённые рабаты в виде небольших, азиатского вида фортов, которые, служа убежищем для караванов, представляют готовые этапы на случай, если бы Нушкинской дорогой пришлось воспользоваться для передвижения войск. На некоторых из станций устроены склады продовольственных запасов, фуража и английских товаров для продажи караванам и белуджам, кочевья которых стали появляться близ станций». Однако Корнилов нашёл в «чугунке» много слабых мест. «Путь колёсный, – написал он, – но вследствие недостаточного снабжения водой, годной для питья, и полного отсутствия местных продовольственных средств он пригоден только для продвижения небольших конных партий, движение сколько-нибудь значительного отряда будет сопряжено с весьма тяжёлыми, почти непреодолимыми трудностями».

Вернулся Корнилов в Ташкент весной, когда в горах размыло дороги, холодное небо поголубело, погорячело, в нём появились не только тёплые краски, но и караваны птиц, уходящих домой, на север.