Текст книги "Жизнь и смерть генерала Корнилова"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Разъезжая по лагерям, Корнилов старался запоминать, куда какая дорога ведёт, где стоят австрийские посты. Интересовало его и то, как мадьяры относятся к русским.

Жене своей он отправил – через Красный Крест – несколько писем, совсем, впрочем, не надеясь, что они дойдут до Таисии Владимировны, на этот счёт он даже сделал в конце писем специальные приписки... Ответа не получил.

Главное было, чтобы Таисия Владимировна знала, что он живой, стремится на родину, помнит и жену свою, и дом свой, всё это прочно сидит в нём. Ночами он часто просыпался, подходил к окну и долго смотрел на тёмный, угрюмый двор, словно ожидал кого-то, какого-то тайного знака или сигнала, но ни знака скрытого, ни сигнала не было, и Корнилов, опечаленный, с горько обвисшими усами, отходил от окна.

Через месяц Корнилов снова попал в город Кёсег, в резервный госпиталь, расположенный в дубовой роще, на невидимой границе Австрии и Венгрии, – два государства эти были слиты тогда в одно...

Стояло тихое лето, недалёкие горы таяли в горячем сизом мареве, в роще самозабвенно пели птицы. От пения их щемило душу, горло сжимала чья-то тугая лапа.

Корнилов пробовал избавиться от неё – бесполезно, на шею словно бы насадили металлический обруч.

Через три дня к Корнилову в госпитальный барак пришёл врач.

   – Вам, господин генерал, надо бы банки поставить, – послушав хрипы, возникшие в груди генерала, произнёс врач на чистом русском языке.

   – Вы русский? – спросил Корнилов.

   – Так точно! Полковой врач Гутковский.

Генерал вздохнул: в любом немецком лагере сейчас сидят русские.

   – Ну что ж, банки так банки, – покорно сказал Корнилов, хотя очень не любил разные медицинские процедуры – не потому не любил, что от них не было никакой пользы, по другой причине – ощущал себя беспомощным, особенно когда ставили банки, лёжа с голой спиной и задранной на шею рубахой. – Ставьте!

   – Организм у вас крепкий, господин генерал, – сказал Гутковский, – только ослаб после ранения. Организму нужна реабилитация.

   – Реабилитация... – Корнилов поморщился: он плохо относился и к разным словечкам, имеющим к России примерно такое же отношение, как Кёсег к Гималаям.

   – Да, восстановление организма, – подтвердил врач.

В госпитале работало несколько русских военнопленных. На подхвате у Гутковского, в частности, находился фельдшер Окского пехотного полка Серафим Цесарский, тёмные тесные палаты убирали Константин Мартьянов и Пётр Веселев – неунывающие люди, которые вечером под мандолину пели грустные песни про ямщика и его погибающую любовь, песни эти приходили послушать люди из всех бараков.

Гутковский снабжал их лекарствами, лечил, выдавал рецепты, занимался растирками, ставил банки и клизмы, заставлял стирать бинты... А вообще, русская речь в Кёсеге звучала в различных местах, не только в резервном госпитале, предназначенном для военнопленных.

Банки Гутковский поставил мастерски, Корнилов даже не почувствовал их, после двух сеансов ему сделалось легче, и Корнилов поблагодарил врача.

   – Спасибо, доктор. Напрасно я сомневался в силе банок.

   – Ещё пара сеансов – и вы можете говорить мне спасибо, ваше высокопревосходительство. Сейчас ещё рано.

Гутковский познакомил Корнилова и с чехом Францишеком Мрняком, который числился в госпитале работником на подхвате – он и судки из-под больных выносил, и полы мыл, и печи в больших гулких палатах топил, и с винтовкой в охране стоял – словом, был на все руки...

   – Я сочувствую России, господин генерал, – сказал Мрняк Корнилову, – и готов перейти на сторону русских.

   – Весьма похвально, – сухо отозвался Корнилов.

   – Наверное, потому меня и не посылают на фронт, – голос Мрняка сделался жалобным, – знают, что я перейду на сторону русских. – Мрняк показал чистые частые зубы. – Уважаю русских!

Гутковский, оглядевшись по сторонам – не слушает ли кто их, – сказал Корнилову:

   – Францишек – надёжный человек. Ему можно доверять.

Францишек Мрняк достал Корнилову старую, потёртую форму австрийского ландштурмиста[33]33
  Ландштурм – вспомогательные части в Пруссии, в Германии, которые в военное время формировались из военнообязанных запаса 3-й очереди. В ландштурм входило все мужское население от 17 до 45 лет, не состоявшее на действительной службе.


[Закрыть], а также затрёпанную, побывавшую в разных передрягах солдатскую книжку на имя рядового 83-го пехотного полка Штефана Латковича. Корнилов прекратил бриться, зарос и стал походить на безнадёжного, смирившегося со своей судьбой старика. Гутковский у знакомого мадьяра купил карту Карпат, отдал её Корнилову.

   – Карта хоть и не военная, но довольно приличная.

Бежать генералу непросто – он всё время находится на виду, за ним следят, если он долго не показывается – начинает суетиться охрана. Рядовых часто выводят на работу, генералы, как правило, сидят в крепости, если же генерала куда-то отправляют, то окружают плотным конвоем, который не даст сделать лишнего шага.

Корнилов твёрдо решил бежать. Уповая на Бога, на везение, на счастливую звезду, хотя и понимал: если его поймают, то, как пить дать, поставят к стенке. К беглецам и немцы и австрийцы относятся одинаково плохо, выкручивают руки, швыряют в ледяные карцеры, вышибают зубы.

Главное – оторваться от погони, обмануть тех, кто кинется следом, сделать бросок по железной дороге, потом отсидеться где-нибудь на чердаке среди пыльных, старых вещей два-три дня, выждать, когда уляжется суматоха, и зашагать на восток, к линии фронта, к границе.

Корнилов был мрачен. Часами вглядывался в небольшую карту, переданную ему Гутковским, в изгибы капризной Быстрицы, Днестра, в коричневые наплывы горных высот, теребил тёмную бородку, обильно проросшую на щеках. Впрочем, не везде она была тёмной, седины тоже хватало.

В один из душных июльских вечеров, когда за стенами госпиталя недобро гукал молодой филин – зловещая птица, – Корнилов перекрестился.

   – Пора!

Самое лучшее было покинуть госпиталь ночью, но Корнилов боялся это делать в темноте – можно заплутать, нужен хороший проводник, Мрняк же в проводники не годился, он знал эти места плохо, да потом ему надо обязательно возвратиться в госпиталь, иначе его повесят – в общем, Мрняк отпадал... Но сам Францишек решил по-другому.

В Кёсеге, в солдатском магазине, он купил два отпускных бланка, аккуратным писарским почерком заполнил их – один на имя Штефана Латковича, второй на имя Иштвана Немета, и в отсутствие главного врача госпиталя доктора Клейна поставил на них печати. Подпись Клейна подделал.

Подделал и другое – специальную приписку в углу отпускного бланка, обеспечивающую бесплатный проезд по железной дороге до Карансебеша. Карансебеш – пограничный мадьярский городок, находящийся рядом с Румынией. Корнилов наметил его отправной точкой для пешего броска на восток.

Приписку Мрняк сделал красными чернилами, лихим росчерком пера поставив подпись доктора Клейна, оглядел её и остался работой доволен.

В солдатском магазине Мрняк купил и другие, не менее нужные вещи – пару штатских костюмов, два ранца, бинокль, компас и карманный фонарь. Потёр руки. Понюхал их, ухмыльнулся:

   – Порохом пахнут.

Он принёс Корнилову также старое, нечищенное ружьё, передёрнул затвор, проверяя ствол, – канал ствола был ржавым, винтовкой этой давно не пользовались, и чех извинился перед генералом, – дал также обойму с позеленевшими патронами, украшенными крупными головками-пулями.

   – Это на всякий случай, господин генерал, – сказал Мрняк. – Мало ли что может случиться.

   – Действительно, мало ли что может случиться, – согласился с ним Корнилов, – побег есть побег. – Повторил эту фразу по-немецки.

Мрняк удивлённо приподнял брови:

   – О-о, господин генерал! – Похлопал в ладони. – Браво, браво!

Когда Корнилов натянул на себя куцый, тесноватый мундир ландштурмиста, потом надел шинель, Мрняк придирчиво осмотрел его. Протянул поношенную форменную кепку с маленькой пуговкой-кокардой.

   – Теперь примерьте это, господин генерал.

Корнилов натянул на голову кепку, Мрняк с придирчивым видом обошёл его кругом. Потом обошёл ещё раз.

   – Ну что, не очень-то я похож на ландштурмиста?

   – Нет, почему же. – Мрняк критически сощурил глаза. – Вполне, вполне...

Поскольку генерал – не рядовой, в окошко палаты Корнилова, оформленной по всем правилам тюремного искусства, всё время кто-нибудь заглядывал – то дежурный надзиратель, наряженный в давно не стиранный, с желтоватыми пятнами халат, то заведующий тюремным отделением, то фельдшер-австриец, очень вредный, недоверчивый, с собачьим лицом, то просто любопытствующий денди-офицер из штаба крохотного гарнизона, расположенного в Кёсеге, – очень хотелось этому хлыщу посмотреть на русского генерала. Из-за всего этого было решено, что перед побегом Корнилов скажется больным и уляжется в постель. В нужный момент, когда настанет пора уходить, его подменит Веселов либо Мартьянов, – накроется одеялом с головой и сделает вид, что спит.

   – Господин генерал, может быть, к ружью ещё патронов добавить, для комплекта? – спросил Мрняк.

   – Не надо. – Корнилов покачал головой. – Я не уверен, что из этой дубины вообще можно стрелять.

Мрняк засмеялся – шутка ему понравилась.

   – При желании, господин генерал, стрелять можно даже из пальца, – сказал он.

Францишек Мрняк, несмотря на то что по его шее может заплакать австрийская верёвка, решил всё-таки бежать с Корниловым. На прощание он написал письмо отцу, в котором хвастливо заявил, что собирается утечь на восток вместе с «одним русским генералом». Письмо Францишек перечитал несколько раз, сделался грустным, запечатал послание в конверт и положил в тумбочку. Когда будут уходить, он заберёт его и по дороге бросит в почтовый ящик.

Но то ли природная забывчивость была тому виной, то ли спешка, то ли ещё что-то произошло, но, покидая казарму, Мрняк забыл письмо в тумбочке. Фраза насчёт того, что он собирается бежать с «одним русским генералом», стала ключом ко всему происходящему.

Ясным утром Мрняк вошёл в каморку, где стояла кровать генерала, огляделся, словно за ним мог войти кто-то ещё. Вытащил из кармана часы.

   – Вы готовы, господин генерал?

   – Я всегда готов, – с нотками некого раздражения, – надоело ждать, – ответил Корнилов.

   – Сегодня – очень удачный день для побега, – сообщил Мрняк. – Доктор Клейн отбыл в Вену, половина охраны – в увольнении...

   – Я готов бежать хоть сейчас. Хоть сию минуту.

В каморку генерала заглянул Цесарский. Увидев ожившее лицо Корнилова, он всё понял.

   – Я сейчас, – поспешно пробормотал Цесарский, – я сейчас... Только приведу Веселова.

На улице продолжало ярко светить солнце, пели птицы. Дышалось легко. Неужели спёртый дух этой жалкой каморки скоро забудется и вообще всё останется позади? Корнилов почувствовал, как у него обрадованно дрогнуло лицо.

Во дворе госпиталя тем временем выстроилась группа пленных, через несколько минут она, подгоняемая горластым унтером-ландштурмистом, направилась к воротам.

   – Ать-два, ать-два! – по-русски командовал горластый ландштурмист.

Мрняк посмотрел на часы.

   – Нам пора, господин генерал.

Корнилов молча кивнул, вскинул на плечо тяжёлое ружьё.

Их никто не остановил – ни на выходе из самого здания, у двери, где дремал старый красноносый солдат с седыми, встопорщенными, будто метёлки, баками, – солдат приоткрыл глаз, увидел Мрняка и, успокоенно кивнув, вновь безмятежно, как ребёнок, засопел носом, – ни на воротах, когда беглецы покидали территорию госпиталя.

Город Кёсег был городом белых стен и красных черепичных крыш. В палисадниках, обнесённых проволочными оградами, цвели пионы и золотистые, схожие с круглыми резиновыми мячиками цветы с бархатными лепестками. На крохотных балкончиках висели перины обитателей города – июльское солнце прекрасно прожаривало их, выедало клопов и прочих вредных насекомых, которых местные жители боялись, как проказы.

В городе, едва ли не на всех улицах сразу, раздавались визгливые крики – это переругивалась прислуга.

Мрняк и Корнилов неспешным шагом одолели одну улицу, другую, третью и не заметили, как очутились на окраине Кёсега – весь город состоял всего из пяти или шести улиц. Корнилов угрюмо вглядывался в лица встречавшихся ему людей, ловил в их глазах то любопытство, то равнодушие, то сочувствие, то недоумение, не выдерживал, отводил взгляд в сторону.

Его спутник считал, что садиться на поезд в Кёсеге не стоит – опасно, Корнилов же возражал ему:

   – Чем раньше мы покинем Кёсег – тем лучше, чем дальше мы уедем – тем целее будем. Если не сядем в поезд – потеряем несколько дней.

   – Два-три дня, не больше, – пытался убедить генерала Мрняк.

Однако генерал был непреклонен. Они сели в поезд, идущий на юг, в сторону станции Сомбатхей.

На кёсегском вокзале Корнилов купил полдесятка свежих газет: важно было узнать, что происходит в мире, каково положение на Русском фронте, который тут звали Восточным, и главное – не вступила ли Румыния в войну? По предположениям Корнилова, Румыния должна была вот-вот вступить в войну, как только она это сделает, границу между Румынией и Австро-Венгрией мигом наводнят войска неприятеля, тогда и шагу не сделаешь без проверки, без предъявления пропусков и вопросов: куда идёте, господа, и кто вы такие?

Всё это важно было узнать из газет, вычитать между мелкими строчками официальных сообщений, обесцвеченных и обезличенных военной цензурой. Но как ни старается цензура, всё равно в материалах кое-что остаётся.

Перелистав несколько газет, Корнилов произнёс удовлетворённо:

   – Слава богу!

Мрняк приподнял брови:

   – Что-нибудь случилось, господин генерал?

Корнилов нахмурился.

   – У Штефана Латковича из восемьдесят третьего пехотного австрийского полка – совсем другое звание, – сказал он.

Мрняк смутился, хлопнул себя ладонью по лбу:

   – Извините!

В половине четвёртого дня они покинули поезд, идущий на юг, – сошли на станции Раб. Здесь надлежало пересесть на поезд, направляющийся в Будапешт.

До прихода этого поезда оставалось полтора часа, и Мрняк предложил:

   – На привокзальной площади есть хорошая пивнушка – пиво сюда привозят аж из самой Чехии. Предлагаю дёрнуть пару кружек.

Корнилов согласился.

Здесь, на воле, несмотря на то, что территория была вражеской, даже воздух пахнул по-другому, ощущения были иными, чем в крепости либо в тюремном лазарете, и дышалось тут по-иному. В пивной выбрали угол потемнее, сели за стол.

Пивная была забита солдатами. Многие из них, как и Мрняк с Корниловым, ожидали будапештского поезда. Слышались ядрёные словечки и выражения – их будто бы высыпали на стол из лукошка, щедро, без счета, – смех, полупьяные вопли.

В основном это были солдаты, которые возвращались из отпуска в свои части.

Официант принёс Корнилову с Мрняком две кружки пива, поставил на стол. Заесть пиво Корнилов предложил блюдом экзотическим – солёными свиными ушами. Мягкий хрящ был нарезан, как лапша, полосками, густо сдобрен солью и перцем. Закуска к пиву первоклассная.

   – Солёные свиные хрящи очень вкусно хрустят на зубах, – сказал Корнилов.

Спутник его прелести солёных свиных ушей не понимал, но поскольку за стол платил Корнилов, согласился с ним.

Едва пригубили пиво, как за спиной раздалось громкое:

   – Ба-ба-ба! Францишек!

Мрняк вздрогнул и втянул голову в плечи. Медленным движением, словно ожидая удара сзади, поставил кружку на стол, обернулся. Сзади стоял Алоис Домносил – сослуживец Мрняка по полку, такой же, как и Мрняк, рядовой – щекастый, упитанный, пышущий здоровьем, весёлый.

   – Ты же должен быть в Кёсеге, Францишек.

   – Должен быть, – кисло согласился Мрняк, – да только понадобилось срочно выехать в Будапешт к невесте.

   – И ты что? – голос Алоиса понизился до шёпота.

   – Удрал в самоволку. А что мне оставалось делать?

   – А если засекут?

   – Не засекут. Ты только не говори об этом никому.

Алоис понимающе приложил палец к губам.

   – Можешь быть спокоен, Францишек. Я сам не раз бывал в самоволках. – Он подмигнул Мрняку, потом перевёл взгляд на Корнилова. – Ты с товарищем?

   – Нет, я один, – поспешно произнёс Мрняк.

   – Тогда я сяду с тобой, – сказал Алоис. – Вы не будете против, если я посижу за вашим столиком?

Корнилов равнодушно кивнул: пожалуйста, мол.

   – А ты куда собрался, Алоис? – спросил Мрняк.

   – Да родителей надо навестить. Отпуск дали – отец совсем плохой. Вот-вот преставится.

   – Ну, для таких вещей наши командиры отпусков не жалеют.

   – Да. Дай Бог им здоровья, – согласился с Мрняком Алоис.

Официант принёс большую кружку чёрного пива для Алоиса. Тот сделал несколько крупных глотков, вздохнул облегчённо.

   – Когда идёт твой поезд? – спросил Мрняк.

   – Через час.

«Правильно поступил Францишек, сделав вид, что не знаком со мною, – отметил про себя Корнилов, – молодец, парень, сообразил... Иначе бы мне тоже пришлось болтать с этим разговорчивым Алоисом».

Через некоторое время Мрняк проводил своего словоохотливого товарища на поезд, вернувшись с вокзала, с облегчением стер пот со лба:

   – Фу-у! До печёнок достал. И как можно столько говорить? Болтает, болтает, болтает...

Корнилов сочувственно улыбнулся:

   – У языка костей нет. Почему бы и не поболтать.

Через полчаса они уже находились в вагоне – их поезд, постукивая колёсами на стыках, неспешно отошёл от перрона.

В вагоне Корнилов вновь развернул газеты...

Когда поезд заполз под гулкие своды вокзала в Будапеште, вкусно пыхнул угольным дымком и дал короткий прощальный гудок, в городе была уже ночь. Будапешт был затемнён, огни горели только в центре, по улицам ходили патрули.

Вокзал на ночь очищали от пассажиров. В основном это были бедолаги-транзитники, которым утром предстояло ехать дальше, а пока они остались без крыши над головой. Так же, как и Корнилов с Мрняком. В шесть часов утра им надлежало сесть в поезд, идущий в Карансебеш.

   – Что будем делать? – спросил Мрняк у генерала.

   – Документы у нас надёжные?

   – Надёжные документы нынче могут быть только у одного человека – у кайзера.

   – Два солдата, оставшиеся без ночлега, невольно привлекут внимание первого же патруля, – сказал Корнилов.

   – На вокзале должно быть помещение для таких бедолаг, как мы с вами, – сказал Мрняк, – пойду искать коменданта.

   – Идём вместе, – решительно произнёс Корнилов.

   – Зачем? Если уж завалюсь, то я один. Завалиться сразу вдвоём было бы глупо.

   – Глупо, – согласился Корнилов, – но постараемся не завалиться. Не думаю, чтобы наши две головы – две! – он поднял указательный палец, – были бы хуже, чем одна голова коменданта.

Им сопутствовала удача – самого коменданта на вокзале не оказалось, был только его помощник, лейтенант с аккуратными серебряными погонами на плечах. Глянув на Корнилова с Мрняком, он, ни слова не говоря, выписал им пропуск в солдатскую гостиницу, расположенную тут же, на вокзале.

   – В пять часов утра вас разбудят, – сказал он, – чтобы вы не опоздали на шестичасовой поезд.

Это очень устраивало беглецов. Да и поспать под надёжной солдатской охраной – в гостиницу вряд ли заявится патруль – тоже не мешало.

Народу в гостинице было немного – в основном те, кто возвращался в свои части после ранений, Мрняк и Корнилов разделись, аккуратно сложили у кроватей своё имущество и уснули.

Спали крепко, без сновидений, проснулись оба, разом, едва к их кровати подошёл замызганный, с длинным носом, на кончике которого висела простудная капля, солдатик.

Только солдатик хотел рявкнуть что было силы «Подъём!» и насладиться суматошным пробуждением людей, которым очень хочется спать, как заметил, что его подопечные уже не спят, лицо у солдатика вытянулось, вместо одной капли на кончике носа образовались две.

   – Иди-ка лучше, парень, умойся, – посоветовал солдатику Мрняк.

В открытую форточку доносились звуки рано проснувшегося города: гаркал грубым клаксоном автомобиль, привёзший на вокзал солдат, – похоже, бедолаги эти, которым надлежало стать пушечным мясом, отправлялись сразу на Русский фронт, в молотилку – дюжий мужик под окном ломом колол уголь для ресторанной печи, на площади громко переговаривались две лоточницы – по резким птичьим вскрикам их можно было понять, что они представляют две конкурирующие фирмы, проще говоря, соперничают друг с другом, обмен мнениями у лоточниц происходил на высоком дипломатическом уровне, одна из них явно имела шансы покинуть площадь с расквашенным носом.

   – Вперёд, тётки! – произнёс Мрняк громко на немецком языке – слишком уж беспардонными были лоточницы, – чем быстрее вы закончите свою баталию – тем будет лучше для города Будапешта.

Корнилов засмеялся.

Без десяти минут шесть беглецы уже сидели в поезде, друг против друга, и поглядывали в замызганное серое окно вагона, которое, наверное, не мыли с той поры, когда вагон покинул заводскую территорию.

Неожиданно движения у Мрняка сделались суетливыми, на лбу появился мелкий липкий пот. Корнилов заметил перемену в попутчике, спросил спокойно:

   – Что-то случилось?

Мрняк вместо ответа отрицательно помотал головой. Он вспомнил, что забыл в тумбочке письмо. Письмо, которое надо было отправить отцу.

   – Вот так дела-а... – протянул он, вспотев ещё больше.

   – Что случилось, Францишек? – повторил вопрос Корнилов.

Мрняк вновь не ответил, опять слепо помотал головой.

Так они доехали до Карансебеша. Карансебешский перрон был запружен полицией – полицейских набежало столько, что яблоку негде было упасть, Корнилов помрачнел – похоже, здесь происходила какая-то гигантская облава. Перевёл взгляд на Мрняка. Тот беззвучно пошевелил губами – слабый шёпот его едва был слышен:

   – Что будем делать?

   – Отступать некуда, – сказал Корнилов, поправил кепку на голове и первым направился к оцеплению. Хорошо, что в Будапеште, в солдатской гостинице он побрился – тщательно скрёб трофейной бритвой себе щёки, сбрил и свои усы...

Не знал он, как не знал и Мрняк, что ещё вчера вечером все комендатуры, находящиеся на территории Венгрии, получили следующую телеграмму: «Из Императорского и Королевского лазарета бежал сегодня утром Корнилов Лавр, военнопленный генерал, и, вероятно, будет пытаться прорваться в Румынию. Наружное описание: 45 лет, среднего роста, продолговатое худощавое лицо, коричневый цвет лица, плоский нос, большой рот, глаза, волосы, острая бородка – чёрные; говорит по-немецки, по-французски, по-русски. Вероятно, в штатском платье. Вместе с ним бежал Мрняк Франц, чех-денщик, голубые глаза, блондин, длинное лицо, пушистые усы. Его левая рука парализована ревматизмом, один из пальцев не действует. Говорит по-чешски и плохо – по-немецки. Этот, по всей вероятности, с помощью других, возможно, что при содействии русских военнопленных, подготовил побег, так как в оставленном письме он сообщает своему отцу, живущему в Требнице, что он за 20.000 крон вознаграждения помогает бежать одному генералу».

Письмо Мрняка, забытое в тумбочке, сыграло свою роль, ружьё, повешенное на гвоздь, выстрелило.

Корнилов первым подошёл к военному жандарму, проверявшему документы, и предъявил свои бумаги. Тот некоторое время вертел их в руках, вглядывался острыми голубыми глазами в лицо Корнилова и недовольно шевелил нижней губой, потом, не задав ни одного вопроса, вернул:

   – Проходи!

Жандармы искали беглецов в штатской одежде, не в военной, а Мрняк и Корнилов были одеты в австрийскую форму.

Следом проверку точно так же – у того же жандарма – прошёл и Мрняк – документы, которые он слепил буквально у себя на коленке, сработали на «пять».

Обогнав Корнилова, Мрняк стремительно пересёк площадь, завернул за угол, в кафе, где всех желающих бесплатно угощали свежими пышными булочками, но за кофе брали двойную плату – такова здесь была торговля, – азартно потёр руки:

   – Ха-ха!

Корнилов его восторга по поводу бесплатных булочек не разделял, да и человеком он был совершенно иного склада, чем Мрняк, но «гомо сапиенс» – существо такое, что легко приспосабливается ко всему. С волками воет по-волчьи, среди кротких овечек сам становится кротким, с дураками делается дураком, а с умными – умным. Очень любопытный, очень неожиданный организм создан природой – человек. Другого такого нет. Корнилов не ответил Мрняку, посмотрел на тяжёлое ружьё, которое держал в руках:

   – Опротивела эта фузея!

Через пятнадцать минут они уже находились на окраине Карасенбеша.

Мрняк ткнул рукой в сторону голубеющей в задымлённом солнечном пространстве горной гряды:

   – Нам туда. За этой грядой находится граница.

Корнилов промолчал – это знал и без Мрняка. Лицо у генерала было спокойным и одновременно сосредоточенно-усталым.

   – Вообще неплохо бы заглянуть в какой-нибудь трактир, – сказал он, – перекусить. И продуктами запастись.

   – Продуктами запасаться не надо, – категорично произнёс Мрняк. – Через тридцать часов мы будем в Румынии.

   – Дай Бог нашему теляти волка съесть.

   – Это что? – не понял Мрняк. – Шутка?

   – Это, Францишек, русская поговорка...

   – Русская поговорилка, – попробовал повторить за Корниловым Мрняк.

   – Не «поговорилка», а «поговорка». Не говори «гоп», пока через плетень не перепрыгнешь.

На этот раз Мрняк всё понял и повторил:

   – Через тридцать часов мы будем в Румынии. А трактир нам, господин генерал, очень скоро встретится по дороге. Там и перекусим.

   – Ладно, – согласился с ним Корнилов. – Судя по карте, сёла здесь расположены часто.

   – Европа перенаселена, – с неожиданной патетикой воскликнул Мрняк. – Людьми забиты чердаки и подвалы не только в городах, но и в приграничных сёлах, скоро народ будет селиться в канавах. Я подозреваю, войны выдуманы для того, чтобы среди людей не было перенасыщения, чтобы они не сидели друг у друга на плечах, свесив ноги...

Корнилов усмехнулся:

   – Любопытная теория.

Хоть и находилось всё в здешних местах рядом, хоть и были сёла расположены близко друг к другу, а всё-таки надо было зайти в трактир в Карансебеше, не пускаться в путь на пустой желудок. В горах стоит только один раз не поесть, как силы начинают очень быстро сходить на нет. Это Корнилов хорошо знал по Памиру.

Сделали один привал, потом – второй, за вторым – третий.

   – Знаете, почему в Карансебеше было так много полиции? – спросил Мрняк.

   – Почему?

Мрняк с шумом втянул в себя сквозь зубы воздух – он никак не мог решиться и признаться спутнику, – с шумом выдохнул:

   – Я оставил в казарме в тумбочке письмо, которое должен был отправить по почте отцу... Бедный отец! Они нашли это письмо, прочитали и на всю страну накинули полицейскую сеть.

Корнилов отнёсся к этому сообщению спокойно. Это тот прокол, который уже не поправить. А раз это так, то с ним надо мириться. Он вздохнул, будто ему сделалось больно, поднялся, подхватил ружьё и медленно двинулся по осыпающейся горной тропке дальше.

Мрняк, охая, поспешно засеменил следом.

   – Я, конечно, виноват, господин генерал, – он запнулся на ходу, – но...

   – Что «но»?

   – Они-то ищут людей в штатском, а мы одежду не меняли, мы – в военном. Но не это главное.

   – А что главное?

Мрняк сплюнул себе под ноги с виноватым видом, потом поддел носком сапога зазевавшегося зелёного жука, неосторожно выползшего на тропку.

   – Есть вещи, о которых я не подумал, господин генерал.

   – Какие же?

   – Немцы, узнав, что я помог бежать вам, расстреляют моего отца, всю семью... Они не жалеют даже детей.

Это была правда. Корнилов знал о таких случаях. Они шли по горной тропке, на которую выскакивали проворные ящерицы, стреляли чёрными глазами-бусинками в сторону двух усталых, вяло бредущих людей, стремительно исчезали.

   – И что делать в таком разе, Францишек?

   – Если бы я знал, – печально проговорил Мрняк.

   – Вам, Францишек, надо вернуться.

   – А если немцы уже дознались, что я помог вам бежать?

   – Вряд ли. Откуда?

   – Во-первых, из письма, во-вторых, у них есть очень толковые дознаватели.

Корнилов остановился, присел на камень, Мрняк сел на камень рядом, отёр рукой лоб, произнёс запаренно:

   – Правильно, надо малость перевести дыхание. – Потёр ладонью левую сторону груди, пожаловался: – Болит. Предчувствия давят.

   – Прекратите, Францишек, – резко произнёс Корнилов. – Не раскисайте. Раз дело так складывается, отправляйтесь-ка лучше в обратный путь. Чем раньше вы вернётесь в госпиталь, тем будет лучше. Постарайтесь встретиться с Гутковским.

   – Гутковскому в госпитале нет веры.

   – А мне показалось, что наоборот.

Мрняк махнул рукой, повесил голову.

   – Дай бог, чтобы немаки не нашли в тумбочке моё письмо. – Мрняк, кряхтя ушибленно, поднялся с камня. – А насчёт вернуться – не знаю. Боюсь, что будет хуже...

Минут через двадцать они увидели в гуще тёмных деревьев нарядные белые домики.

   – Деревня, – обрадовался Мрняк. – Здесь мы сможем разжиться продуктами.

На окраине деревни разделились: Мрняк пошёл добывать еду, Корнилов остался.

– Если меня долго не будет, оттянитесь по дороге вон туда, – Мрняк показал на вершину недалёкой горы. – Мало ли что, господин генерал... Около деревни лучше не находиться – опасно.

С этим Корнилов был согласен. Через несколько минут он остался один. Некоторое время ему были слышны усталые шаркающие шаги Мрняка, потом всё стихло. Корнилов подхватил винтовку, подержал её в руках, дивясь тяжести, неувёртливости чужого орудия – уж очень неловким было ружьё, подумал, что в случае стычки с патрулём он много из него не настреляет, а вот когда будет уходить от патруля, ружьё помешает ему здорово.

От тяжёлой ржавой дуры этой надо было освобождаться.

Он ждал Мрняка минут двадцать, прислушивался – не раздадутся ли шаги чеха в дали, но кроме шума листвы, подбиваемой ветром, да далёкого гомона птиц, доносившегося из деревьев, дугой опоясывающих горный кряж, ничего не было слышно. Что-то Францишек задерживается.

Корнилов решил повторить немецкие слова, которые заучил в последнее время. Слова легко, как птицы, вспархивали в мозгу, он с удовольствием произносил их, складывал вместе, добавлял прилагательные и глаголы, строил предложения.

Строение человека таково, что в пиковой ситуации, когда нужно, мозг его сам выдавит из глубины памяти на поверхность целые выражения, фразы, не говоря уже о словах. Слова появляются одно за другим, чистенькие, освобождённые от разного побочного мусора, готовые к «употреблению».

Неожиданно в деревне раздался гулкий выстрел. За ним, чуть погодя, – второй. Корнилов вскинулся. Было ясно, что Мрняк попал в передрягу. Двинуться сейчас к нему на выручку – значит влипнуть самому. Через несколько минут около одного из белых домиков Корнилов увидел вооружённых людей. Подхватив винтовку, генерал, пригибаясь, нырнул в кусты, потом по едва приметной боковой тропке двинулся к горе, на которую ему указал Мрняк. Через полчаса он был уже на её вершине. Сама макушка, будто лысина некого старца, была окаймлена редким полуоблезлым кустарником, словно здесь не так давно прошёл пожар и следы его ещё не успели зарасти. Сердце билось усиленно, болью отзывалось в горле – высота есть высота, глаза слезились: в них натёк едкий пот. Корнилов отошёл от тропки в сторону метров на пятьдесят, швырнул винтовку в траву и сам повалился рядом. Надо было ждать.