Текст книги "Башни человеческих душ (СИ)"

Автор книги: Валерий Сук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

3

Мне пришлось провести недюжинное количество времени, чтобы как следует подготовиться к экзаменам. Практики мне было не занимать, я мог дать фору любому студенту на старших курсах, но вот моя теория изрядно хромала. Я знал, как делать то или иное действие, но не мог четко сформулировать свою мысль, чтобы её мог понять кто-нибудь еще. Поэтому, я зарылся с головой в учебники и тщательно изучал предполагаемые вопросы, которые могли быть на экзамене. Для меня это была трудная осень, усердная зима и волнительная весна – когда доктор Шмидт прибыл из Бурга, он сообщил, что вступительные экзамены ожидаются в первых числах мая, а потому нам следовало выдвинуться в путь в последнюю неделю апреля, чтобы успеть поселиться в общежитии и подготовить себя морально.

Я хорошо помню ту последнюю весну моей юности. В начале апреля доктор решил дать мне отдых и отпустил назад в родную деревню. Стоит сказать, что я не сообщал родителям о том, что поеду учиться в университет, решив сделать для них сюрприз.

Когда я, спустя почти год, въехал в родные пенаты, меня объял такой душевный подъем, что я готов был завоевать весь мир. Обняв свою подросшую сестру, мать и отца, я сообщил за ужином свою торжественную новость, отчего у моих родителей полились слезы радости почти одновременно; даже моя маленькая сестричка заплакала, поддавшись общему волнению. Я очень хорошо помню те дни в деревни, когда я гулял по узким улицам, вдыхал запах пыли, полевых трав и соленого моря. Помню последнюю рыбалку вместе с отцом, полную лодку окуней и форелей. Помню роскошный ужин, который подала моя мама, позвав всех близких соседей и друзей, чтобы отметить мой отъезд и вступление во взрослую жизнь. В тот же вечер, когда гости разошлись по домам, отец, стоя вместе со мной на крыльце нашего старого дома, подарил мне кованую черепашку, которая умещалась в ладонь; это было поистине произведение искусства, выполненное очень аккуратно и с точностью до мельчайших деталей. Его слова я помню как сейчас: «Пусть эта черепашка придаст тебе сил и мудрости во всех твоих начинаниях, а её панцирь защитит тебя от злых людей и невзгод, ибо в нем заключена сила пламени и стали». Я тогда сам разрыдался, как только может восемнадцатилетний мальчишка, которого тронули до глубины души. Эта неделя перед моим отъездом особенно хорошо въелась в мою память, хоть некоторые образы со временем становились все более расплывчатыми и ускользали в тумане других. Но оставим их и перейдем непосредственно к моему поступлению в медицинский университет.

До Бурга мы с доктором добирались почти два дня на повозке, запряженной двумя худенькими лошадками, отчего наше путешествие заняло гораздо больше времени, чем того хотелось бы. В общем, худо-бедно наша телега добралась до города, и тогда я впервые испытал глубочайший шок от того, что увидел: мощенные камнем улицы, высокие дома, газовые фонари, парки и площади с фонтами, церкви и соборы – лишь малая доля того, что готов был подарить мне Бург. Проезжая по заполненным улицам, где кишели людские потоки, я сперва испытал какой-то дискомфорт, после спокойной и размеренной деревенской жизни, но вскоре это буйство завлекло меня с головой, и я то и дело оглядывался по сторонам, открывая для себя другой, непознанный мир.

Когда мы подъехали к зданию университета, – а это было массивное строение с колоннами и барельефами известных докторов наук на фасаде, который был выкрашен в песочный цвет, – у меня захватило дух, а коленки подкосились, как только мы переступили порог этого святилища знаний, где сам воздух был пропитан книгами и наукой. Доктор Шмидт провел меня на второй этаж по мраморной лестнице с перилами в кабинет, где располагалась приемная комиссия. Там я подал необходимые документы и мне выдали билет, в котором значилось расписание трех вступительных экзаменов с номерами аудиторий и именами профессоров, которые их будут принимать.

После этого, мы поехали в общежитие, которое поразило меня менее чем университет, – это было простое трехэтажное здание из серого кирпича, где пахло хлоркой и тушеной капустой из буфета на первом этаже. Я поселился в комнате Шмидта, которая представляла собой узкое помещение с двумя кроватями, тумбочкой, шкафом и небольшим двухстворчатым окном.

Так как до моего первого экзамена оставалась почти неделя, доктор любезно согласился показать мне город. Мы побывали в университетской библиотеке, в парке с озером, на площади у городской ратуши, где стоял величественный фонтан из белого мрамора, а вечером зашли в уютное кафе с видом на ряды стройных кипарисов, обрамленные белым бордюром. Словом, времени зря не теряли.

Доктор Шмидт не особо беспокоился по поводу экзаменов, так как был уверен в моих знаниях, и действительно, когда пришло время, я все сдал на «отлично». После официального зачисления меня в ряды студентов Бургского императорского медицинского университета, мне выдали собственную комнату в общежитии, которую я делил с тремя другими студентами, которые, к слову, оказались хорошими ребятами. С ними я прекрасно проводил свой досуг на выходных. К сожалению, сразу после экзаменов доктор Шмидт уехал к себе в больницу, пожелав мне удачи в обретении новых знаний.

Не буду подробно останавливаться на своем обучении, скажу только, что все сессии я сдавал без особых проблем. К тому же, очень пригодилось мое мастерство художника, когда я делал рисунки костей скелета и внутренних органов. Так как я все же решился обучаться на хирурга, мне много времени приходилось проводить в морге, изучая внутренние строение трупов, а также органы, которые поражали болезни, еще неизвестные медицинской науке. Моей стипендии вполне хватало для проживания, хоть и позволить я себе мог немного; иногда я подрабатывал на ночном дежурстве в городской больнице, где мы проходили практику. Кое-какие скопленные деньги я отправлял родителям, вместе с письмами о своих успехах и своей тоске по родному дому.

Но моя вполне успешная полоса должна была когда-нибудь закончиться, и почти сразу после получения заветного диплома об окончании университета, ударила война!

Да, мне было страшно, как и всем, но поначалу никто не воспринимал новости с фронта слишком серьезно. Помню, тогда газеты озаглавили её «Войной за золотые шахты». А все началось с того, что в Северных горах нашли золото. Это страшное слово возымело свою ужасающую силу на умы простых граждан, которые вооружились кирками и лопатами, и отправлялись в опасное приключение, которое стоило им жизни. Многие из таких вот «искателей приключений» часто выходили за границы своей территории и, не стесняясь, выкапывали шахты на территории соседнего государства Пайп. То же самое делали жители Пайпа и на нашей территории. Вскоре обычные пересуды между жадными золотоискателями переросли в настоящую войну, где человеческая жизнь не стоила и грамма золота. Позже на границу начали стягивать войска «исключительно для поддержания мира и порядка», но по факту, лишь подливали масло в огонь. Первоначально правительство двух государств пыталось договориться поделить участки Северных гор, чтобы спокойно добывать вожделенные самородки, но тут встряли мелкие склоки по поводу того, кто первый обнаружил месторождения, и кто первый нарушил государственные границы.

В общем, так ни до чего и не договорившись, правительство обеих стран решило силой отхватить те куски пирога, которые по праву считали своими. Тогда белый снег гор впервые окрасился кровью. Но война, в своей разрушительности, пошла дальше и стала вестись по всей границе. Армия Пайпа была на тот момент намного больше и лучше оснащенной, чем наша, а потому, когда враг начал напирать уже вглубь нашей территории, император Густав I объявил всеобщую мобилизацию, для защиты страны и «золотых горшков тех, чья жадность вызвала эту войну».

Так как я был молодым человеком достаточно здоровым, благодаря отцу-кузнецу, а тем более призывного возраста, отсрочки от мобилизации я получить не мог. Но поскольку я имел медицинское образование, меня решили прикомандировать в качестве хирурга к сто первому пехотному полку Его Императорского величества.

Сменив белый халат на военное обмундирование, я, собрав свои пожитки и написав письмо домой, сел в поезд и отправился в самое долгое путешествие, которое только мог представить. Во внутреннем кармане моей серой шинели, у самого сердца, лежала папина черепашка…

4

Профессор перевел дух и полностью осушил стакан, закусив кислым лимоном. По телу уже разлилось приятное тепло, мысли начали понемногу путаться и ускользать от него. Он все еще думал про то, что сказал ему Август на счет этого весьма странного рисунка. Что же это могло быть? Карл Фитцрой понимал, что до среды его просто съест любопытство, но надо было запастись терпением и продолжить рассказ. Людвиг предложил налить еще, но профессор учтиво отказался, сказав, что лучше выпьет чашечку черного кофе с молоком. Шварц тут же поспешил на кухню ставить кофейник. Как отметил профессор, его уже самого изрядно пошатывало во все стороны: за время истории он успел опрокинуть четыре порции бренди. Часы, расположенные на стене слева, показывали, что уже скоро пробьет девять часов.

Людвиг вернулся с белой фарфоровой чашкой на блюдце, от которой исходил бодрящий аромат и любезно протянул её профессору. Сделав несколько глотков, доктор Фитцрой немного пришел в себя и снова сосредоточил поток своих мыслей, стараясь вспомнить наиболее опасный период своей юной жизни…

5

Надо сказать, что поезд для меня был тоже непривычным видом транспорта и ехал я на нем первый раз в жизни. Помню этот стук колес, который стихал только тогда, когда мы останавливались на какой-нибудь станции, где к нам присоединялись все новые солдаты. Мое купе недолго оставалось свободным, и вскоре ко мне прибыла троица молодых парней в форме и с винтовками наперевес. У одного из них был шрам в форме креста на правой щеке, и он тем самым буквально врезался в мою память. К несчастью, нам не довелось толком познакомиться и поболтать, так как на следующую ночь мы прибыли на место назначения нашего полка, а поезд покатил до конечной станции, откуда было совсем недалеко до линии фронта.

Не помню, как впотьмах я добрался до нашего расположения, зато утро встретило меня в деревянном бараке на жесткой койке с панцирной сеткой, которая скрипела от каждого поворота.

После подъема, нас построили на квадратной площади, где командир нашего полка, капитан Зауэр, проводил утренний осмотр. Это был молодой человек достаточно высокого роста, которому невероятно шел синего цвета мундир с аксельбантами, эполетами и золотыми пуговицами. У него был цепкий взгляд, тоненькие коричневые усики и гладковыбритое лицо. Спину он держал настолько прямо, что казалось, будто проглотил швабру.

Он сообщил нам, что полк выступает завтра на рассвете на северо-западный участок фронта, где оборона была наиболее слаба. Мне довелось смириться с этой новостью, хоть такое быстрое развитие событий значительно отразилось на моем сердце, которое неслось как табун лошадей по пустой дороге. Именно тогда я сам того не понимая попытался защитить свое сознание от предстоящих ужасов. Быстро вспомнив все то, что когда-то читал или слышал о войне и военных действиях, я сконструировал в своей голове череду событий, которые могут со мной произойти и мысленно с ними смирился. Конечно, мысли о смерти я попытался засунуть в самый дальний уголок своего сознания и запереть на крупный замок.

На нашей базе, которая оказалось достаточно большим лагерем из смеси палаток и бараков, окружал забор из бревен и часовые по периметру; там же я познакомился с первой прелестью солдатской жизни – отвратительной едой. Это была непонятная смесь из каши и кусков жира, которые указывались как «мясо». Я долго копался в своей тарелке, чем заслужил неодобрительные смешки тех, кто находился на таком довольствии значительно дольше. Но это были пустяки по сравнению с тем, что мне довелось пережить дальше.

Кое-как переспав бессонную ночь, мы выдвинулись в сторону фронта. Это были ровные колонны солдат, шедшие по двое и перемежавшиеся тележками с припасами и полевой артиллерией. Еще в лагере, тамошний хирург по фамилии Лар, выдал мне медицинскую сумку с инструментами, где красовался на черной коже белый крест, и в придачу десять коробок со шприцами, лекарствами, марлей, бинтами и тому подобным. Для всего этого мне пришлось просить у капитана отдельную телегу, на которой я и преодолел весь путь до линии фронта, пожалев свои ноги. Во время небольших привалов ко мне обращались солдаты с натоптышами и водянками на ногах; было также несколько человек, которых мучила жуткая диарея. Таким образом, моя работа началась еще до того, как мы прибыли до места назначения.

Хорошо помню тот момент, когда мы достигли наших позиций, – ни дать ни взять выжженная земля. Дым, стоны и смерть доносились за несколько километров от этого места, и тогда я впервые почувствовал этот странный запах горелого пепла, – так пахала война. На много миль вокруг голое поле, ни одного кустика или деревца, земля покрыта ранами воронок, со всех сторон разносилась жуткая канонада оружейного огня и артиллерийских залпов. Только от одной этой сцены человек мог лишиться рассудка.

На наши позиции мы смогли проникнуть только ночью, когда стихло взаимное противоборство. Меня буквально бросили в какой-то блиндаж, где пахло кровью и гнилой плотью. Оказалось, что это было что-то вроде лазарета для раненных солдат. Помещение было маленьким, не больше полутора метров в высоту и двух в ширину. По центру стоял сбитый деревянный стол, где призрак человека в белом халате и с пилкой в руке, ампутировал солдату зараженную гангреной ногу. Над столом висела керосиновая лампа, кое-где по углам стояли свечки в жестяных банках. В этом нависшем полумраке, буквально везде, насколько хватало взгляда, лежали люди, изнемогая от боли и приторного запаха крови.

Я застыл как в копаный на своем месте, покуда призрак в белом халате ловким движением руки не отбросил безжизненную ногу в кучу других ампутированных частей тела. Человек подошел ко мне и опустил марлевую повязку: на меня взирало безжизненное лицо с черными синяками под глазами, дошедшее до крайней степени изнеможения. Я четко мог различить каждую морщинку на этой уже немолодой коже, небритую щетину, грязные черные волосы, тронутые сединой, и крючковатый нос.

– Вы, наверное, новый полевой хирург? – промолвил человек, протягивая мне слабую руку, которую я быстро пожал. – Я доктор Маутнер. Добро пожаловать, хотя не знаю, уместны ли здесь эти слова.

Так состоялось мое знакомство с доктором Гербертом Маутнером, который находился на фронте почти целый год. Он быстро ввел меня в курс дела и рассказал, как здесь все устроено. Из его речи я уловил основную мысль – здесь на всем нужно экономить. Воду приносят редко и в небольших количествах, повязки и бинты стирают по нескольку раз, дозы лекарств сводят до минимума, так как в любой момент могут оборваться поставки. Рацион также был скуден, а про такие слова, как «сон» и «отдых» можно было забыть и больше не вспоминать. Доктор Маутнер также поведал мне, что для того, чтобы всему быстро научиться, мне понадобиться неделя, так как вскоре он уже должен был отправиться в тыл на заслуженный отдых.

Перспектива превратиться в нечто похожее на доктора Маутнера меня не радовала, но все же лучше было сидеть под землей и ампутировать конечности, чем стать тем, кому делают эти ампутации. Первые дни я перенес достаточно стойко, хотя по вечерам приходилось выбегать в траншею и извергать те скудные порции еды, которые нам выдавали. Доктор сам признался мне, что его поначалу тошнило почти каждый день утром и вечером, так что я еще хорошо перенес первое знакомство с войной. После того, как мне только удалось войти в ритм и привыкнуть к бесконечной канонаде над головой, Маутнер покинул меня, оставив возиться со всеми раненными в одиночку. И вот тогда я действительно почувствовал, что такое настоящий ад.

Я носился как проклятый от лежака к лежаку, мерил температуру, делал перевязки, давал лекарства, менял судна для естественных нужд. Единственным моим помощником был парень лет двадцати, которого звали Ульрих. Он носил мне чистую воду, свежие повязки и еду. В этом подземелье день слился с ночью, а запах смерти накрепко впитался в мою кожу и одежду. Многие не справлялись с осложнениями после операций, и порой мне приходилось выслушивать исповеди умирающих бойцов, которые в своем бреду принимали меня за священника.

Ко мне часто заглядывали и другие солдаты, чтобы попросить лекарство от дизентерии, цинги или лихорадки. Они же рассказывали мне новости о том, что творилось на поверхности: наши войска то развивали наступление, то отбивались от атак врага, но дальше этого дело не шло. Похоже, что у обеих сторон на этом участке не было достаточно сил, чтобы захватить вражеские позиции. Да и к тому же война, которую они вели, была новой для армий всего мира – развитие вооружения отбросило назад те времена, когда солдаты воевали строем на чистом поле, где все решала смелость в штыковой атаке или удачный заход кавалерии с флангов. Теперь же все предпочитали убивать друг друга из дальнобойной артиллерии, либо из винтовок, которые производили больше одного выстрела в минуту. Потому они и застряли, не зная как действовать в новых условиях боя, на которые подвиг их военный прогресс. А умирать просто так никому не хотелось, поэтому все старались ограничивать артиллерийскими дуэлями, которые только добавляли мне работы.

В короткие минуты отдыха, которые наступали глубокой ночью, я выходил на улицу, закуривал сигарету и смотрел на звездное небо, вдыхая воздух, который еще не успел испортить пороховой дым. Тогда я отдыхал не только телом, но и душой, пару раз придаваясь истерики и задыхаясь от потока чувств и слез, которые переполняли меня через край. Как врач, я понимал, что мне была необходима эмоциональная разрядка, иначе я бы просто сошел с ума.

Это можно было назвать чудом, но я действительно сумел адаптироваться к этому бешеному ритму жизни и смерти, водовороту какой-то ужасной стихии, которая истребляя на своем пути человеческие жизни. Больше меня не одолевала такая бешеная усталость, как было раньше. Я научился спать по четыре часа и при этом полностью восстанавливать затраченные силы. Как и предупреждал меня доктор Маутнер, в один прекрасный день прекратились поставки из-за нескольких взрывов на железной дороге, которые устроили вражеские диверсанты. Все самое необходимое спешно грузили в фургоны и повозки, но дело уже шло к осени, дороги были размыты от дождей и долгожданные караваны поставок все чаще задерживались в пути.

Но, как оказалось впоследствии, они нам уже и не понадобились, так как в один из последних теплых октябрьских дней, армия Пайпа решила нанести решающий удар, которому суждено было сокрушить нашу оборону…

6

Профессор остановился, на его лице появилась необычная гримаса боли.

– Не слишком приятные воспоминания? – спокойно спросил Людвиг.

– Каждый раз, когда дохожу до этого момента в своей истории, то становится не по себе. Должен отметить, что после этих событий меня начал преследовать этот кошмар.

– Понимаю, что вам будет не просто, но постарайтесь вспомнить все досконально. Чем больше мы говорим о проблеме, тем менее значительной она нам кажется.

– Метод, проверенный временем.

Профессор глубоко вздохнул, отправил в рот пару конфет, чтобы подсластить горечь воспоминаний, после чего продолжил повествование.

7

В общем, как я уже отмечал, мне доводилось работать день и ночь напролет, и дни слились для меня в один сплошной отрезок времени, где не было ничего кроме пота и крови. Как-то раз, в один погожих деньков в конце октября, когда небо больше напоминало чистый океан, в котором хочется раствориться, я, как обычно, занимался осмотром своих пациентов, проводя стандартный утренний обход. Ближе к полудню начались артобстрелы, правда их интенсивность, как мне показалось, значительно увеличилась. Сквозь толстый слой земли, я слышал крики и возгласы, разрывы снарядов и пулеметные очереди. Спустя десять минут ко мне хлынул поток раненных, и я оперативно взялся за работу. Активно работая скальпелем, перевязывая и обрабатывая раны, я и не заметил, как в один момент все стихло, лишь где-то наверху раздавался мерный топот сапог и эхо голосов. Мельком взглянув на свои ручные часы, я обнаружил, что уже почти пять часов вечера, и, решив, что очередное сражение, как всегда, закончилось безрезультатно, вышел из блиндажа вылить из тазика «красную» воду.

Покончив с этим делом, я заметил, что в окопах никого нет, лишь кое-где в проходах лежали трупы солдат, которые почему-то никто не убрал. Немного удивившись такой странной тишине, я начал пробираться через проходы к складу, где содержались бочки с питьевой водой. Не пройдя и десяти метров, на меня выскочила странная, озлобленная фигура солдата, который резко толкнул меня прикладом винтовки. Начальная растерянность сменилась глубоким шоком, когда я обнаружил, что это вовсе не солдат регулярной армии Ринийской империи; передо мной, ощетинившись, стоял боец из армии Пайпа. Я хорошо запомнил его жесткое круглое лицо, густые усы, пышущие ненавистью глаза и маленькие комочки грязи на щеках. Он быстро передернул затвор винтовки, и я уже был готов попрощаться с жизнью, если бы еще несколько солдат не подошли вовремя и не остановили его. Один из них что-то буркнул на своем языке и круглолицый убрал винтовку за плечо. После чего он поднял меня на ноги и с жутким акцентом произнес:

– Медик?

Слова покинули меня, а потому я лишь глупо кивнул.

– Хороший. Нам нужен твой помощь. Идти за мной.

Все на том же ступоре, я последовал за своим спасителем, слегка успокоившись от того, что меня уже не убьют. Мы долго пробирались сквозь лабиринты траншей, пока не очутились почти на другом конце наших позиций. Кругом царил полный разгром, – по-другому это назвать было нельзя. Всюду были разбросаны трупы солдат обеих армий, брошенные винтовки, уничтоженные пулеметы и пушки. Наконец, мы достигли одного из укрепленных блиндажей на третьей линии обороны, вокруг которого стояла толпа солдат. Я буквально почувствовал на себе их ненавидящие взгляды, после чего меня нагло впихнули в распахнувшуюся дверь. Помещение было полностью пустым, не считая деревянного стола прямо в центре, над которым свисала керосиновая лампа. В полумраке я не сразу различил, что в помещении находиться еще одни человек, в дальнем левом углу, куда не попадал свет. Подойдя поближе, меня пробила дрожь, а затем полностью захватило чувство удивления – это было хрупкая девушка в белом фартуке и косынкой на голове, вся перемазанная грязью. Большие голубые глаза были полны слез, локоны темных волос обрамляли мягкое, нежное лицо. Тонкие дрожащие пальцы были прижаты к губам; было видно, что она еле сдерживает рыдания.

Приведший меня солдат приказал встать рядом с ней, после чего что-то крикнул на своем языке на улицу и, спустя несколько минут, четыре человека внесли внутрь тело и положили его на стол, а потом поспешно вышли. Солдат снова обратился ко мне:

– Вы должны сделать так, чтобы мы могли провести прощальный церемония. Это наш командир, полковник Отто Винзель. Он повести войска в атаку, но его сразить вражеский снаряд. Вы должны помочь привести его тело в порядок, чтобы мы могли провезти его тело по улицам нашей столицы перед погребением.

Сперва я совершенно не понял, про что он говорит, а тем временем девушка громко вскрикнула и чуть не упала в обморок. Переместив свой взгляд на тело, я понял, что так её напугало: перед нами лежал человек без лица.

Мне удалось с трудом побороть подступившую к горлу тошноту и тут же не выбежать из блиндажа. Конечно, я много чего повидал за это время, но, в основном, ко мне приносили пациентов с увечьями, которые были еще живы, ну или на крайней случай находились на грани между жизнью и смертью. У моей «сестры по несчастью» снова начали подкашиваться ноги, и я почти машинально вытащил из кармана пузырек с нашатырным спиртом, который всегда носил с собой. Она быстро пришла в сознание и, казалось, немного успокоилась. Поддерживая ее за плечо, я все же рискнул задать солдату вопрос:

– А почему вы не можете провести полковника в закрытом гробу?

– Это наш традиция, – на удивление спокойно ответил он, – каждый человек должен увидеть своего героя, даже если он умереть.

Я лишь кивнул, и быстро прикинув, что можно сделать, попросил принести мне необходимые инструменты, тазик и несколько ведер с чистой водой. Солдат спокойно выслушал мои просьбы и вышел из блиндажа, оставив нас наедине.

Воспользовавшись моментом, я взял девушку за руку и, посмотрев прямо в глаза, решительно произнес:

– Успокойтесь, все будет в порядке. Основную работу сделаю я, а вы будете мне ассистировать. Запаситесь стойкостью и терпением, они нас просто так теперь не отпустят, но по крайне мерее не убьют, – уже хорошо. Пока что нам не нужно им перечить и выполнять все, что они говорят. Думаю, что нас вскоре освободят, ну или на худой конец – обменяют на кого-нибудь.

Она ничего не говорила, её лицо стало совсем бледным, а глаза потускнели. На секунду она отвела взгляд, а после едва слышно шепнула мне на ухо:

– Я сделаю все, чтобы помочь вам.

Когда все необходимое было готово, я принялся за работу. Все клетки моего организма были настолько напряжены, что казалось, будто бы это все сон, и вот сейчас меня кто-нибудь дернет за плечо, и я проснусь. К несчастью, все это происходило на самом деле, но благодаря какой-то неведомой силе, я смог сохранить рассудок и спокойно работать. Сначала я полностью раздел полковника, обнажив подтянутый торс и длинные ноги, которые были просто усеяны разного рода осколками – мелкими и большими. После чего принялся аккуратно извлекать пинцетом каждый из них, кое-где помогая себе скальпелем. Затем я очень ровно и аккуратно наложил на каждый глубокий разрез шов, протерев все тело спиртом и водой. Спустя пять часов напряженной работы, я дошел до самой важной части тела, – лица, совершенно не зная, что с ним делать. Собственно говоря, это было уже не лицо, а просто месиво из мяса, кожи и раздробленных костей черепа. Создавалось впечатление, что голову полковника кто-то на мгновение засунул в мясорубку, после чего её проволокли добрых сто километров по земле. Единственным верным вариантом мне тогда казалось сшить лоскуты кожи по бокам одним швом по центру. Я спросил об этом солдата, и он недолго думая, одобрил мою идею. На лицо у меня ушло почти три часа времени: я осторожно извлек раздробленные кости черепа, мясо и осколки, осторожно выбрав почти все содержимое, после чего начала натягивать кусочки кожи, но здесь меня постигла неудача. При натягивании, кожа просто разорвалась у меня в руках, и я никак не мог благополучно её зашить. Снова посоветовавшись с солдатом, мы решили, что будет лучше просто закрыть лицо куском белой материи, которое бы полностью скрывало увечье.

По окончании работы, мне принесли парадную форму и ботинки для покойного, которого также пришлось облачать в последний путь мне, после чего четверо солдат внесли грубо сбитый деревянный гроб, положили туда тело и удалились.

Напряжение в один момент схлынуло, подобно волне, и мой желудок решил наконец-то извергнуть из себя все, что там было. Я с трудом выбежал из блиндажа, держась за живот, чем сильно напугал стороживших меня солдат, на которых я чуть не выплеснул поток рвоты. За мной выбежала моя ассистентка, которая также стоически перенесла весь этот ужас, и также извергла содержимое своего желудка. Окружившие нас солдаты начали громко смеяться, отпуская какие-то шутки и неприличные жесты в отношении девушки, а потому я быстро завел её обратно в блиндаж.

Сидя на земле возле стола с лампой, мы оба долго молчали, пока мою ассистентку не стали сотрясать рыдания. Я осторожно попытался обнять её, но она резко бросилась в мои объятия и зарылась лицом в плечо, которое постепенно становилось мокрым от слез. Так мы просидели примерно час, пока не вернулся солдат, который меня спас, и не принес нам по тарелке супа и несколько кусочков хлеба.

– Вы хорошо поработать. – Произнес он с явным чувством облегчения. – Командование понравилось, как вы подготовить полковника в его последний путь, а потому оно сохранить ваши жизни. Девушку также никто не трогать. Я за этим лично проследить. Но есть одно условие. – Он остановился, закатив глаза вверх, явно переводя слова на наш язык, после чего продолжил: – Вы будете работать с нашими ранеными и оказывать им помощь. Это наше условия. Если откажетесь, то вас ждать смерть или лагерь для пленных. Лучше согласиться, так вы сможете сохранить ваш жизни.

– Конечно, мы принимаем ваши условия. – Промолвил я, тщательно выговаривая слова, чтобы их смысл дошел до солдата.

– Хорошо, правильно решение. Вы будете ночевать здесь, вам принести одеяла и ведро для нужд. Сегодня вы можете отдыхать.

Через полчаса нам принесли обещанные вещи, после чего мы стали устраиваться на ночлег. У меня были вопросы по поводу того, что произошло, да и вообще, как такая девушка могла оказаться в подобном месте, но она явно была не настроена на разговор, а я не стал её допытывать. Я погасил лампу и улегся на жестких досках, которые устилали пол и укрылся одеялом. Среди ночи меня разбудило непонятное движение, и я уже было испугался худшего, но оказалось, что это лишь девушка пододвинулась поближе ко мне, прислонившись плечом к моей спине. Я развернулся к ней и погладил её по плечу, после чего она отодвинула мою руку и прижалась к моей груди. В этот момент я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

8

– Вот это история, профессор! – искренне восхитился Людвиг, опустошив уже пятый стан. – Такое даже представить сложно, не то, что пережить!

– Да, многие сначала мне не верили, думали, что я это выдумал, чтобы объяснить причину появления своих снов.

– Ах, да! Я совершенно забыл, в чем состоит суть нашего разговора. Итак, кошмары начались после этого?

– Да, к сожалению, самый счастливый день моей жизни породил в моей голове призрака с зашитым лицом, который неустанно следует за мной все эти годы, и от которого мне, кажется, уже не избиваться.

– Вы упомянули, что это был самый счастливый день вашей жизни, но честно признаться, я так и не понял почему. Не уже ли все дело было в девушке? – Людвиг слегка хмыкнул, когда произнес последние слова.