Текст книги "Башни человеческих душ (СИ)"

Автор книги: Валерий Сук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

7

Профессор проснулся примерно в восемь утра, почувствовав в душе невыразимую печаль. Оставшаяся часть ночи прошла для него без сновидений. Он быстро умылся, сбрил щетину и отправился на кухню за завтраком. Содержимое его холодильника можно было описать словом – «мышь повесилась», кроме бутылки молока, нескольких яиц, куска ветчины и сыра там больше ничего не было. Он наспех сколотил себе из этого омлет и запил его кофе. Ему необходимо было успеть на скорый поезд в девять сорок пять, следовавший в Фэллод. Его пара начиналась в два часа двадцать минут дня, а до города было как минимум три часа езды.

Не теряя времени даром, он собрал в портфель свои лекции и облачился в костюм. Выходя из дома, его взгляд снова уткнулся в ужасное чучело его соседа Крауса, который жил в доме напротив. Краус был достаточно крепким мужчиной с лысой головой, которому было чуть за шестьдесят. Несмотря на почтенный возраст, он обладал недюжинной силой и прошел как минимум три войны, уйдя в отставку в звании капитана. У него не было жены или детей, по крайне мерее он никому никогда о них не рассказывал, жил один, получал ветеранскую пенсию, всегда тщательно ухаживал за своим огородом и клумбами, проверяя их каждый день. Но сам был крайне необщителен, всегда избегал людей и соседей. В магазин ходил не чаще чем раз в неделю. Редко отвечал на приветствие, чаще всего просто махал кому-нибудь рукой или делал короткий кивок головой.

Его странное чучело появилось примерно несколько месяцев назад: это была скульптура, сделанная из терна и сухих виноградных лоз. В деревне её сразу стали называть «Плетеный человек». Правая рука чучела была согнута в локте, куда Краус поместил позолоченную трубу, а на лицо плетеной головы надел желтую маску с выемками у глаз и рта.

Многие жители на улице много раз просили убрать странную скульптуру с лужайки у дома или хотя бы перенести её на задний двор, так как она изрядно пугала детей, да и взрослых тоже, особенно по ночам, но Краус не желал их слушать. Группа протестующих даже написала петицию бургомистру, но так как хозяин «плетеного человека» не нарушил никаких законов, он ничего не мог сделать. С ним проводил беседу и профессор, стараясь использовать свои познания в психологии, чтобы воздействовать на этого человека, но вскоре понял, что у Крауса не все в порядке с головой, что могло служить следствием продолжительного участия в военных конфликтах. Он был потенциальным клиентом для больницы профессора, но пока не причинил никому вреда, и с ним ничего не могли поделать.

Стараясь не смотреть на страшное чучело, профессор быстро закрыл дверь и поспешил к железнодорожному вокзалу, который находился примерно в пятнадцати минутах езды от его дома. Ему удалось заскочить в отъезжающий трамвай и спокойно добраться до места. В кассе он купил билеты в два конца, после чего уселся в купе уже прибывшего поезда. Отправление началось без задержки, и Карл Фитцрой смог ненадолго расслабиться и спокойно подумать. К счастью, поезд шел полупустым и в купе он сидел один.

Мимо начали мелькать засеянные поля, крестьянские хижины и зеленые луга, простиравшиеся до самого горизонта. Кое-где виднелись поросшие лесом холмы и изгибы реки Эрл. Пару раз они переправились через навесные мосты, и скоро, убаюканный мерным покачиванием вагона и стуком колес, профессор задремал, все еще сжимая в руках листы с предстоящей лекцией. Его разбудил проводник, когда поезд уже подъезжал к Фэллоду.

Профессор благополучно покинул вагон, взял такси у вокзала и назвал адрес корпуса, где должен был читать лекцию. Автомобиль плавно катился по асфальтированным улицам, а Карл Фитцрой разглядывал все еще сонными глазами вырастающие дома и строения.

Фэллод изначально задумывался как крупный промышленный город, поэтому был хорошо спланирован. При начале строительства здесь насчитывалось около десяти крупных промышленных заводов и фабрик, число которых возросло до ста пяти на сегодняшний день. В совокупности все городские предприятия давали работу почти двухсот пятидесяти тысячам человек, включая женщин. Население города всегда колебалось на уровне в четыреста тысяч человек. Здесь были широкие улицы, где было развито двухсторонние движения; дома были многоэтажными, маленьких особняков или домиков практически не наблюдалось. Впервые попав сюда, человеку могло показаться, что перед ним выросли каменные блоки из труб и заводов. Это впечатление создавалось потому, что здесь практически не было деревьев и зеленых газонов, а оставшуюся флору вмещали в себя лишь несколько парков. Развитие производства способствовало строительству трех крупных университетов по подготовке кадров с хорошей научно-исследовательской базой, а после участившихся случаев травматизма здесь появился и медицинский университет, который считался одним из лучших в стране.

Лично профессору не нравился этот город, он считал его невероятно грязным и не приветливым, по улицам всегда сновали грубые и недовольные лица рабочих. Особенно сильно разрывалось его сердце при виде загрязненных вод реки Эрл, по которой день и ночь ходили грузовые пароходы, и куда недобросовестные предприниматели сливали отходы производства. Проезжая мимо воды, можно было заметить её черный цвет, словно туда вылили мазута, а сидевшие на набережной рыбаки вызывали беспокойные мысли об их благоразумии, ибо не один уважающий себе человек не стал бы ловить здесь рыбу. Профессору, в который раз, захотелось взять огромный шланг и плотной струей чистой воды отмыть этот город, где воздух пропах копотью, а вместо облаков по небу проплывали тучи смога.

Он доехал до многоэтажного здания корпуса и, расплатившись с таксистом, поспешил на лекцию. Пара не вызвала у студентов большого энтузиазма и они просто скребли ручками по бумаге знания, которые были им не нужны. Лекция закончилась почти в четыре часа. Профессор успел заскочить за кафедру и смог поздороваться лишь с ассистентом – молодым парнем двадцати пяти лет, – который сообщил ему расписание зачетной недели и сессии. Дкотор Фитцрой тяжело вздохнул и покинул кафедру. Он, было, хотел зайти перекусить в буфет, который располагался на первом этаже, но тот уже был закрыт.

Выйдя из корпуса, профессор решил заглянуть в студенческое кафе «Кампус», которое располагалось неподалеку. Это было что-то вроде столовой, где продавали простую и недорогую еду, а самое главное можно было занять столик в углу зала, где никто не будет мешать. Ему повезло: в кафе почти никогда не было, лишь кое-где сидели небольшие группы студентов, которые оживленно общались. Профессор взял себе суп с лапшой, жареный картофель, отбивную, овощной салат, ватрушку и два стакана компота. Уже направляясь с подносом к выбранному столику, его кто-то окликнул. Он долго стоял, оглядываясь по сторонам, пока не заметил высокую фигуру мужчины, который махал ему рукой. Подойдя поближе, он увидел, что это его коллега, профессор Людвиг Шварц. Он осторожно поставил поднос на его стол и уселся напротив.

– Рад вас видеть доктор! – Приветствовал Шварц, – вы к нам по делу или просто в гости заехали?

– Просто ездить по гостям уже не для меня, дорогой Людвиг. Я ведь все еще читаю лекции в университете.

– В самом деле? Я думал, что вы рассчитались после…

– Как умерла моя жена. – Хмуро подсказал профессор.

– Да. После этого.

– Ты, безусловно, прав, но после того, как я взял себя в руки, то подумал, что у меня кроме работы и так ничего практически не осталось. Поэтому еще в январе я восстановился, правда, теперь мне урезали часы лекций, выделив только два дня – понедельник и вторник. К слову, я не особо их виню, ведь на мне еще висит работа в «Двух башнях».

– Неужели у вас появились пациенты? Последний раз, дай бог мне памяти, когда мы с вами разговаривали, вы сказали мне, что клиника пришла в запустение.

– Верно, но все течет, все меняется. Вот позавчера ко мне доставили троицу пациентов. Все бывшие солдаты с ярко выраженным посттравматическим синдромом.

– Да, в последние время к нам возвращаются с новой войны не только физические, но и душевые калеки. Если бы эти глупцы знали, на какую участь они себя обрекают, то вряд ли бы так просто отправились на фронт.

– И не говори, ведь помимо рук и ног они теряют там свою душу, а наша задача – найти её и вернуть на место, да так, чтобы после этого не было никаких последствий для самого пациента.

Шварц кивнул и сделал пару глотков кофе.

– Я рад слышать, что вам, наконец, не придется скучать. Слишком тяжело видеть, как такие хорошие лечебницы как «Две башни» простаивают и разрушаются из-за недостатка финансирования.

– Я думаю, что правительство в скором времени восстановит все закрытые психбольницы, когда поток неуравновешенных солдат хлынет на их улицы. Подумай только: ни работы, ни жизни. Многие из них умеют только одно – убивать. Они привыкли все брать без спросу и разрешения, дабы выжить. Кто научить их жить по правилам?

– Вы, безусловно, правы, профессор. А что ваши новые пациенты?

Профессор Фитцрой проживал кусок отбивной и сделал глоток компота.

– Все весьма туманно, дорогой Людвиг. Имена их не известны, номер части, роты или название подразделения тоже. Их нашел в безумном состоянии военный патруль недалеко от дороги на Пельт. И да, все были полуголыми. Вот и все, что мы знаем.

– Я бы сказал, что это очень странно.

– Вот и я так думаю. Что-то здесь не чисто. Вдобавок двое из них вообще не говорят, а третий издает какие-то непонятные звуки. Скорее всего, у него нарушились речевые функции…. Проклятье!

– Что такое?

– Да ведь я пообещал ему принести сегодня листы бумаги и карандаш. Он нацарапал мне слово «помощь» на кровати, вот я и решил обеспечить его письменными принадлежностями. Пусть хоть напишет то, что не может сказать.

– Скажите профессор, вы где-то остановились?

– Мне выделили комнату в общежитии, я всегда останавливаюсь там.

– А как на счет того, чтобы переночевать у меня? Не отказывайтесь, моя жена и дети уехали в деревню к её родителям на летние каникулы, поэтому квартира полностью в нашем распоряжении. Это лучше, чем проводить ночь в компании шумных студентов, которые предпочитают ночью не спать, а заниматься всякими сомнительными делами.

– Охотно принимаю ваше предложение!

8

Людвиг Шварц жил в просторной трехкомнатной квартире почти в центре города, окна которой выходили на круглую площадь с фонтаном. Комнаты были обставлены просто, но с большим вкусом, исполненные в светлых тонах. В вестибюле располагался телефонный аппарат, откуда профессор сделал звонок в «Две башни» и после долго соединения, наконец-то, услышал голос Готфрида.

– Лечебница для душевнобольных «Две башни». – Донеслось по другую сторону провода.

– Готфрид, это профессор Фитцрой, добрый вечер.

– Добрый, доктор.

– Не мог ли ты быть так любезен и позвать к аппарату Августа? Он ведь еще не отправился домой?

– Да, конечно, он сейчас как раз проводит дневной осмотр. Сейчас его позову.

Последовала долгая пауза, во время которой Людвиг чем-то занимался на кухне.

– Да, профессор. – Раздался бодрый голос Августа. – Я вас слушаю?

– Дорогой Август, я совсем забыл об одном очень важном деле, которое никак нельзя отложить назавтра. Не мог ли ты передать бумагу и карандаш нашему пациенту из третей палаты? А то ведь я обещал сам ему занести утром, только вот забыл, что мне следует отправиться на лекции в университет.

– Не переживайте, профессор. Я все сделал еще утром, помня про наш разговор накануне.

– В самом деле? – В голосе Карла Фитцроя звучало неподдельное удивление. – Ну что ж, я очень тебе благодарен, что ты так серьезно относишься к нашему делу. И, конечно же, я должен спросить: есть ли успехи?

– Да, кое-что есть. – Сердце профессор забилось в радостном предвкушении. – Правда не знаю, обрадует ли это вас или огорчит.

– Что там? – Профессор испытывал дикое любопытство.

– Сказать по правде, какие-то каракули. Нечто вроде рисунка.

– Рисунка? А больше никаких слов, букв или чего-то похоже на это?

– К сожалению, нет. Весьма непонятные фрагменты, которые похоже на какую-то эмблему. – Август немного помедлил. – Да, скорее всего символ или эмблема, может быть знак. Я вот сейчас смотрю на него и ничего понять не могу. Возможно, когда вы вернетесь, то поможете с этим разобраться.

– Да, конечно! А что другие пациенты? Никаких изменений?

– Нет, все по-старому. Радует только то, что все они хорошо справляются с поданной едой. Не приходиться делать эти принудительные кормления, как раньше бывало.

– Ну, хоть что-то хорошее. Благодарю тебя, Август. До встречи в среду.

– Приятного вечера, профессор. Жду с нетерпением.

Карл Фитцрой повесил трубку и проследовал в гостиную, где его уже ждал Людвиг. Шварц предложил доктору сеть в мягкое кресло, после чего вытащил из бара бутылку бренди, и протянул ему стакан. На небольшом полированном столике темно-коричневого цвета стояла тарелка с нарезанным лимоном и коробка шоколадных конфет. Профессор уселся поудобней, отпил немного обжигающей жидкости и внимательно рассмотрел Людвига. С момента их последний встречи этот человек стал намного взрослее, и уже выглядел солидным мужчиной, хотя ему было всего тридцать пять. Каштановые волосы все также были аккуратно подстрижены и уложены на бок с левой стороны. Выражение карих глаз показалось ему несколько суровым, чем раньше, ну а в остальном: правильный нос, слегка расширявшийся у ноздрей, аккуратно выбритое лицо и бакенбарды остались на своем месте. Он был одет в серый пиджак в черную клетку, черно-белый шелковый галстук под которым виднелась светлая рубашка, черные брюки и слегка изношенные лакированные туфли.

Профессор знал Людвига Шварца уже десять лет. Он был самым молодым человеком, который удостоился почетного звания «профессор» в двадцать пять лет. Шварц был талантливым учеником доктора Зофа – основоположника теории психотерапии. Он значительно развил идеи своего учителя, разработав на её основе комплекс методов по лечению психических расстройств без физического вмешательства. К несчастью, сам профессор Зоф подвергался жесткой критики со стороны ученых, докторов и некоторых политических деятелей, так как его идеи были слишком новыми и слишком революционными для тех дней. Это, в конечном итоге, свело его в могилу раньше срока; он умер, когда ему было всего шестьдесят три. Профессор Фитцрой познакомился с Зофом в медицинском университете на одной из конференций; он был одним из немногих, кто разделял его взгляды. Почти тогда же Зоф представил ему своего талантливого ученика Шварца, с которым они обсуждали многие новаторские идеи в психологии, медицине и социологии. После смерти Зофа, связь между ними стала еще более тесной.

– Итак, профессор, мы, кажется, говорили с вами по поводу ваших новых пациентов, обсуждали программу лечения?

– Совершенно верно. Что вы можете посоветовать?

– Первое, что предстоит сделать – это заставить их заговорить. Ваш метод адаптации к новому месту может в значительной степени этому поспособствовать. Также вам необходимо задавать им вопросы, которые просто рефлекторно заставят человека дать на них ответ. Это должно быть нечто такое, чего они не смогут выразить жестами или кивком головы. К сожалению, насильно к ним в рот не влезешь, а потому вам придется запастись терпением и подождать, пока их к вам степень доверия достигнет необходимого уровня, тогда они сами захотят начать разговор. Если же вам удастся их разговорить, то постарайтесь найти отправную точку, от которой следует отталкиваться, чтобы узнать причины, которые ввели их в это состояние. Конечно, придется вытащить наружу много неприятных деталей, воспоминания о которых может снова замкнуть человека, поэтому вы попытайтесь заменить их негативные эмоции на более позитивные. К слову, скажите, что война уже закончена, им больше не придется воевать, убивать и так далее. Расскажите им, как прекрасно жить под мирным небом, где не рвутся снаряды и не слышно пулеметной стрельбы. Постепенно они начнут избавлять свое сознание от образов, которые их держат. Помогите им понять, что призраки их подсознания остаются только в их голове. Скорейшему выздоровлению также могут способствовать прогулки на свежем воздухе в хорошую погоду. Дайте им пройтись по живописным ландшафтам, покажите других людей, занятых повседневными обязанностями. Если в этом будет наблюдаться прогресс, то после можете попробовать «сублимацию» – перенаправьте их внутренние напряжение на какую-нибудь работу. Пусть подстригут газон, вымоют посуду на кухне или подметут пол, – любое дело пойдет им на пользу. Самое главное – поборите их внутреннюю регрессию, пусть их поведение адаптируется к обычной жизни, где не нужно каждый день думать о том, что тебя могут убить, где стуки и хлопки не означают разрыв или выстрел. Конечно, не стоит забывать и о медикаментах, любые успокоительные только помогут их скорейшему выздоровлению. К сожалению, я не знаком с пациентами лично и не знаю специфики каждого, потому мои предложения – общие, я не могу гарантировать, что все это сработает с конкретным человеком.

– В любом случае, спасибо за консультацию. Я и сам подумывал о чем-то подобном, но не помешает выслушать мнение и другого специалиста в этой отрасли, ведь мне никогда не приходилась лечить такие запущенные случаи посттравматического расстройства, предыдущие мои пациенты хотя бы могли говорить.

– Как говорится «все когда-то бывает впервые», но вы должны расценивать этот случай, как подарок судьбы – ведь редко приходится работать со стоящим материалом. Это лечение может послужить хорошей базой для новой научной статьи по этой теме. Уверен, что её хорошо примут более революционные психиатры. – Шварц немного помедлил, а потом все же решился спросить: – а вы сами профессор? Как вы себя чувствуете после пережитого?

Профессор Фитцрой был не удивлен вопросом, учитывая то, что говорил с таким же врачом, но решил, что лучше облегчить душу знающему человеку, чем доверять её бармену из дешевого паба где-нибудь в городе.

– Ты знаешь, меня на протяжении многих лет беспокоит один и тот же сон: призрак полковника Отто Винзеля, которого мне пришлось, буквально говоря, приводить в божеский вид. Все бы ничего, если бы это был не вражеский командир, и если бы он был не мертв, и если бы в случае моей ошибки мне не прострели бы голову. Я уже отчаялся побороть эти плохие воспоминания. Парадокс, не правда ли? Врач-психиатр не может помочь сам себе. Эти кошмары начали мне сниться сразу после первой войны за золотые шахты, потом на какой-то период отступили, и вот опять после смерти жены, призрак полковника снова напомнил о себе.

– Разве вы сами участвовали в боевых действиях?

– А я разве не рассказывал, что на заре своей карьеры работал полевым хирургом и вытаскивал солдат с поля боя?

– По крайне мере вы никогда не говорили об этом мне.

– Я уже плохо помню, кому что рассказывал и почему-то думал, что ты знаешь мою историю. Ты уверен, что хочешь услышать её с самого начала?

– Ну, вечер только начался, у нас есть бутылка бренди, жена не вернется в ближайшие две недели… Я весь во внимании.

– Хорошо. – Профессор прочистил горло и отхлебнул бренди. – Все началось в далеком тысяча восемьсот пятьдесят пятом году, когда все неожиданно узнали, что у четы Фитцроев родился мальчик…

Глава 2.

1

Прежде всего, начну свой рассказ с того, почему рождение мальчика оказалось таким неожиданным для моих родителей. Дело было в том, что по всем внешним признакам должна была родиться девочка; об этом говорили врачи, знакомые и даже местный священник. Но вот, в теплый майский день, на свет появился человек, который уж никак по основному половому признаку не мог быть девочкой. Конечно, радость от рождения ребенка была ничуть не меньшей, – ведь я был первенцем у своих родителей, и единственной их проблемой стала забота о том, что делать с кучей одежды красного и розового цвета, которую они купили и которую им дарили друзья и родственники. Моя мать, конечно, слегка разочаровалась еще и потому, что хотела себе помощницу, которую научила бы готовить и ухаживать за садом, а вот отец, напротив, еще больше обрадовался, подумав о тех вещах, которые он смог бы делать вместе с сыном. Но как бы там ни было, сразу после выписки моей матери из роддома в городе Бург и переезду в родную деревню Ларн, которая располагалась от города в добрых пятидесяти километрах, в доме закатили пир по случаю рождения ребенка. Соседи и друзья тоже были удивлены, но позже все свыклись с тем, что у четы Фитцроев родился мальчик. К моему большому счастью, я не помню того времени, когда меня рядили в женские платья, так как у моих родителей не было лишних средств, чтобы приобрести другую одежду. Что уж и говорить, жили мы поистине бедно.

Для начала стоит упомянуть, что представляла собой деревушка Ларн: это было маленькое селение почти у самого берега Изумрудного моря, где жили одни рыбаки, сельский учитель и врач. У нас не было нормальной школы, приличной больницы или здания почты; что уж говорить, если даже полицейский участок располагался в строении, больше похожем на сарай, а староста жил в доме чуть больше обычного барака. В общем, если бы здесь не ловили рыбу, и не продавали её в крупные города, то деревушка не просуществовала бы столь долго. У нас было всего две улицы, население никогда не превышало тысячи человек, а обойти деревню, можно было за добрых сорок минут. В целом, дыра была еще та.

Мой отец, как ни странно, был не рыбаком, а кузнецом. В моей голове навсегда запечатлелась его черная густая борода, липкие от пота волосы, нос с горбинкой и натруженные огромные руки, которые, казалось, могли удержать на себе небосвод. Он работал в поте лица от рассвета до позднего вечера, но за его тяжкий труд здесь платили немного; иногда он создавал собственные кованые изделия и продавал торговцам, которые заглядывали в нашу глушь. Мать я запомнил хрупкой женщиной с усталым лицом и светлым голубыми глазами, локонами пшеничных волос, выбившимися из-под чепца, гладкой кожей на руках и запахом травы и душистого мыла, который исходил от её тела; так может пахнуть только мама. День и ночь она заботилась о доме, ухаживала за садом и огородом, взвалив на себя даже сложную мужскую работу. Мое ранее детство я помню очень плохо, но, в основном, в нем везде сквозила нищета: от дыр в крыше до поношенной одежды с десятком заплат. Иногда мы выходили с отцом в море на арендованной лодке и подолгу сидели над молочной гладью, слушая лишь тишину и слабое подрагивание поплавка. В удачные дни мы приносили домой несколько рыбин, которые шли на уху или жарились на открытом огне, но чаще наша лодка оказывалась пуста.

Как и большая часть местных детей, я ходил в сельскую школу – длинное одноэтажное здание из досок, выкрашенное в песочный цвет. Местный сельский учитель был сварливым старикашкой лет под семьдесят с маленькими крысиными глазками и острой бородкой. Помню, он всегда больше кричал, чем объяснял, при этом обильно брызгая слюной на ближайших учеников. Но не будем на этом подробно останавливаться, в общем, когда я окончил положенный школьный курс и получил аттестат зрелости, серьезно стал вопрос о моей дальнейшей карьере. Признаюсь, что тогда мне хотелось стать художником, и я даже делал кое-какие наброски в своем альбоме, но мой отец и слушать об этом ничего не хотел.

«Кого может прокормить ремесло художника?! – восклицал он. – Правильно – никого! Оно также бесполезно, как писательство или тому подобная чепуха, которой забивают себе голову молодые люди! Ну, уж нет! Мой сын получит достойную профессию и прославит своего отца».

Конечно, поначалу я пытался ему возражать, но потом и сам подумал, что на этом поприще у меня будет мало надежды на успех. Да и к тому же мой отец никак не хотел, чтобы его сын влачил нищенское существование и постоянно нуждался в деньгах. Ситуация особенно обострилась, когда моя мать родила второго ребенка, – мою сестру Бриджит. Мне тогда было восемь лет. Времена, скажу я, настали уж совсем безрадостные, и все чаще мне приходилось засыпать на голодный желудок. Отец и мать работали как могли, из-за чего старость на них навалилась гораздо раньше, чем того хотелось бы. А потому, после окончания моего среднего образования, отец решил пристроить меня к местному врачу, доктору Шульцу. Это был приземистый человек с внушительным брюшком, который мало что вообще знал о медицине. В основном вся его работа заключалась в измерении температуры и прописывании особенного травяного лекарства собственного приготовления, которое по его словам, излечивало от всех болезней.

Он с большим удовольствием принял меня в свои ученики и взвалил всю сложную работу: я часто навещал больных пациентов, пускал кровь, делал примочки, вскрывал гнойники и тому подобное. В особенно тяжелых случаях, когда универсальное лекарство не помогало и знания доктора Шульца себя исчерпывали, мы укладывали пациента на повозку и везли его за десять километров в более крупную деревню Энти, где находилась приличная сельская больница и небольшой штат докторов. В один из таких случаев, меня заприметил там главный врач Шмидт, у которого молодой юноша, живо интересовавшийся медициной, вызвал неподдельный интерес. Он предложил мне пару дней поработать у него, чтобы почувствовать, как это находиться в настоящей больнице. Я быстро согласился и попросил Шульца передать родителям, что задержусь на несколько дней в этой деревне.

Шмидт был высокими мужчиной с лысиной на макушке и черными бакенбардами; его темные, точно смола, глаза выражали серьезность и решительность – такой человек всегда щепетильно относился к своей работе и не терпел разгильдяйства. Проведя эти несколько дней на попечении доктора Шмидта, я почувствовал, что медицина – это действительно то, чем я бы предпочел заниматься всю жизнь. В отличие от Шульца, он знал историю болезни каждого своего пациента, прописывал им специальные лекарства и назначал режим лечения; он также был неплохим хирургом и показывал мне, как правильно ампутировать пальцы и конечности, вырезать аппендицит и накладывать аккуратные швы. К тому же, в его частной библиотеке было множество научных книг, которые он разрешал мне читать в свободное время. Стоит сказать, что тогда я узнал много нового о врачевании и мой кругозор на эту область знаний значительно расширился. А потому, вскоре я сообщил родителям, что уезжаю работать в Энти по предложению доктора Шмидта и смогу приезжать к ним только на выходных. Мать расплакалась и долго не выпускала меня из объятий, и даже у отца, сурового кузнеца, бога огня и стали, выступили слезы, которые он мимоходом стряхнул. Его взгляд я запомнил на всю жизнь; взгляд отца, который гордиться своим сыном.

Я упаковал свои пожитки и несколько комплектов одежды, и вот так – с одним чемоданом, отправился навстречу своей судьбе.

Шмидт поселил меня в помещении для сотрудников, недалеко от больницы. Это было серое здание с несколькими комнатами, где располагалась кровать, тумбочка, стул и комод для белья. Возможно, кто-то скажет, что это не густо, но тогда это жилье мне показалось очень даже приличным, учитывая то, что своей комнаты у меня не было. Меня официально зачислили в штат больницы, и я получал небольшое жалование, которого вполне хватало на жизнь, а потому не было нужды просить деньги у родителей. Каждую неделю я писал письма домой, но ответы приходили не так часто. В основном, это объяснялось занятостью отца и матери, а не их желанием забыть про «птенца, который выпорхнул из гнезда».

За год, проведенный в больнице Шмидта, я почерпнул бесценный запас знаний и приобрел хорошую практику. Уже через три месяца я начал самостоятельно вправлять вывихнутые руки и ноги, а через шесть – провел первую операцию по ампутации конечности у плотника, на руку которого упало несколько тяжелых досок. Видя мой большой потенциал и желания работать, доктор Шмидт начал говорить со мной о перспективе получить достойное медицинское образование и отправится в университет. Я и мечтать не мог о высшем образовании, учитывая то, что мои родители умели только читать и писать. Я, конечно, осторожно согласился на его предложение, но подобная роскошь была мне не по карману. На что доктор лишь отмахнулся и сказал, что с его рекомендательным письмом меня возьмут в медицинский университет Бурга на государственный бюджет. У него был там знакомый декан на хирургическом факультете, а он сам поможет мне подготовиться к вступительным экзаменам.

– Ну, что скажешь? – громко произнес он. – Будешь готов грызть гранит науки?

– Я думаю, сэр, вы знаете мой ответ.

2

Профессор остановился на секунду, допив остатки бренди в стакане, после чего отправил в рот одну из шоколадных конфет с кремовой начинкой. Доктор Шварц съел кусочек лимона и поморщился от появившейся во рту кислинки. Он принял стакан от профессора, плеснув туда новую порцию бренди. Немного прочистив горло, Карл Фитцрой слегка смущенно заметил:

– Я, наверное, слегка отклонился от темы.

– Нисколько! – парировал Шварц. – Люблю, когда истории рассказывают с самого начала, причем ваша, профессор – весьма достойна внимания. Иногда, чтобы решить проблему, надо изучить её досконально.

– Совершенно с вами согласен, правда, все эти воспоминания о моей молодости, наводят на меня некоторую грусть, если учесть то, что лучшие мои годы остались далеко позади.

– Я склонен считать, что лучшие годы ожидают человека в старости, когда можно отдохнуть от дел насущных и заняться чем-то действительно полезным, не думаю при этом о том, сколько еще предстоит сделать в жизни. – Шварц отхлебнул бренди. – К тому же с годами приходит мудрость и способность взглянуть на все свои ошибки с более высокой колокольни опыта, чтобы не совершать их в дальнейшем.

– Так может говорить только человек, который не познал все недостатки старости: отсутствие былого прилива сил, потеря радости от простых мелочей, одиночество и болячки, которые хотят свести тебя в могилу. Но в чем-то я с вами согласен. Как мне кажется, у каждого периода жизни есть свои преимущества и недостатки, и наша задача состоит в том, чтобы извлечь максимальную пользу от текущих возможностей, чтобы потом не пришлось жалеть за прожитые годы.

– Думаю, что на эти темы можно спорить бесконечно, а потому давайте лучше вернемся к вашей истории, чтобы наиболее полно понять причину вашего душевного беспокойства. Итак, мы, кажется, остановились на вашем поступлении в университет?

– Да, как я уже говорил, доктор Шмидт предложил мне получить высшее образование…