Текст книги "Восточные славяне в VI-XIII вв."

Автор книги: Валентин Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

В VI–VII вв. и в южных районах восточнославянского расселения сохранились еще такие крупные патриархальные семейные коллективы. Об этом говорят и курганы с большим числом захоронений, и гнездовой характер расположения поселений. Исследователь славянских древностей в Молдавии И.А. Рафалович полагает, что на существование патриархальных общин у славян середины и третьей четверти I тысячелетия н. э. указывают и малые размеры поселений, и их планировка, и единичность производственных комплексов (Рафалович И.А., 1972, с. 229–231).

В целом третью четверть I тысячелетия н. э. нужно считать переходным этапом от семейной общины к территориальной.

И.И. Ляпушкин, обобщая результаты исследований памятников роменской культуры, пришел к заключению, что в жилищах на этих поселениях жило по четыре-шесть человек, т. е. малая семья. Бытовой и хозяйственный инвентарь и запасы продовольствия, обнаруженные в этих жилищах, свидетельствуют о том, что этот небольшой коллектив вел индивидуальную хозяйственную деятельность. Следы коллективного хозяйствования, что могло бы говорить о существовании патриархальной общины, среди материалов роменской культуры не наблюдаются (Ляпушкин И.И., 1958а, с. 224–226).

Если обратиться к материалам других восточнославянских поселений, синхронных роменским, то нигде каких-либо следов большой патриархальной общины мы уже не обнаружим. Исследование жилищ и находок в них как в южной, так и в северной частях восточнославянской территории свидетельствует о том, что главной социальной организацией славян была малая семья и территориальная община.

Материалы могильников подтверждают этот тезис. В VIII–IX вв. на смену коллективным погребальным усыпальницам всюду приходят небольшие по размерам курганы с индивидуальными (семейными) захоронениями.

Трудно ответить на вопрос, когда и как происходил у славян распад большесемейной общины. Возникновение в VI–VII вв. таких поселений, как городища Зимно, Пастырское, или ремесленных центров, подобных Григоровскому, показывает, что патриархальная семья в ряде мест восточнославянского ареала начала распадаться уже в третьей четверти I тысячелетия н. э.

Однако погребальные памятники неоспоримо свидетельствуют о переживании большесемейной общины в восточнославянской среде вплоть до VIII–IX вв. Очевидно, нужно допустить, что накануне формирования классового общества у восточных славян сложилось несколько форм общественных организаций. Наряду с малыми семьями, входившими в территориальную общину, в ряде мест существовали большие семейные коллективы, ведущие хозяйственную деятельность общими усилиями. В северной полосе Восточной Европы распад таких коллективов был задержан условиями жизни, связанными с переселениями, необходимостью осваивать лес под пашню и т. п.

Повесть временных лет сообщает о родовых группировках у восточных славян в VIII–IX вв. и называет их термином «род»: «Полем [полянам] же жившемъ особе и володеющемъ роды своими, иже и до сее братье бяху поляне, и живяху кождо съ своимъ родомъ и на своихъ местехъ, владеюще кождо родомъ своимъ» (ПВЛ, I, с. 12). Эта социальная организация у восточных славян упоминается летописью и в других рассказах о событиях VIII–IX вв., в частности об усобице «родов» у словен новгородских, «роде князя Вятка», «роде» Кия и его братьев, плативших дань хазарам, и т. п. Однако анализ этого термина показывает, что за ним скрывается не хозяйственная, производственная единица, а общественная форма, связанная родством и браком и выполняющая в основном административные функции (Щапов Я.Н., 1972, с. 181–186). Таким образом, это были общественные единицы, выполняющие те же функции, что и соседские (территориальные) общины.

Сельская община постепенно становилась основной социальной организацией восточнославянского общества. Она объединяла людей не на основе родственных отношений, а по территориально-хозяйственному принципу, хотя в ее состав, очевидно, входили прежде всего близкие родственники.

Значительную роль в жизни и деятельности членов территориальной общины играет развивающаяся частная собственность на землю, орудия производства и бытовой инвентарь и продукты потребления. Развитие частной собственности, естественно, способствовало возникновению экономического неравенства.

Долгое время в общине сохраняется еще коллективная собственность на землю. На первых порах пахотная земля подвергалась периодическим переделам, а со временем была поделена навсегда. В общинном пользовании остались сенокосы, луга и лесные угодья.

Возникновение экономического неравенства на материалах исследованных археологами поселений выявить невозможно. Кажется, нет отчетливых следов имущественной дифференциации славянского общества и в могильных памятниках VI–VIII вв. Однако это обусловлено прежде всего славянским погребальным ритуалом (у славян-язычников не принято было класть в могилу вещевой инвентарь), а не отсутствием неравенства в славянском обществе.

Византийские авторы вполне определенно говорят о рабах в составе славянского общества. Об этом пишут Маврикий, Менандр, Прокопий и другие. В VI–IX вв. рабство у славян имело источником преимущественно захват пленных и носило патриархальный характер. Прокопий Кесарийский, в частности, сообщает, что сначала славяне уничтожали жителей в земле врагов, а «теперь же они… стали некоторых из попадавшихся им брать в плен, и поэтому все уходили домой, уводя с собой многие десятки тысяч пленных» (Прокопий из Кесарии, с. 366). В то же время «находящихся у них в плену они не держат в рабстве, как прочие племена, в течение неограниченного времени, – пишет Маврикий, – но ограничивая (срок рабства) определенным временем, предлагают им на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси или остаться там (где они находятся) на положении свободных и друзей» (Мишулин А.В., 1941, с. 253).

Сведения о применении рабов немногочисленны. Очевидно, в земледельческом труде у восточных славян рабы не использовались. В основном это были слуги, иногда рабыни-наложницы.

Таким образом, рабовладельческой формации у восточных славян не было. В эпоху разложения первобытно-общинного строя существовал лишь рабовладельческий уклад, не ставший основой экономической жизни общества, но способствовавший выделению и усилению знати.

О том, что какая-то часть славянского населения выделилась в экономическом отношении из остальной массы, ярко свидетельствуют клады, сосредоточенные преимущественно в южных районах восточнославянского ареала. Эти клады оставлены не рядовыми членами общества, они принадлежали знати.

Возникновению экономического неравенства в славянском обществе способствовали и развитие межплеменного обмена, и торговые связи с кочевыми соседями, Византией и Хазарией, и военные столкновения.

Славянам VI–IX вв. была известна социальная категория племенной знати. Так, у хорутанских славян выделялся знатный род, возглавляемый в середине VIII в. Борутом. Из этого рода выбирали князя, которого утверждало после установления государственной власти вече, а до этого, очевидно, – племенное собрание.

Византийские источники VI–VII вв. неоднократно называют славянских племенных вождей-предводителей (лат. rex). Из описаний походов славян на Византию известны и некоторые имена таких вождей – Ардагаст, Мусокий, Пирагаст. Маврикий сообщает, что обычно у славян было по нескольку таких предводителей и между ними иногда не было согласия.

К более раннему времени относится известно готского историка Иордана о знати в антском обществе – о князе Боже с сыновьями и семьюдесятью старейшинами, стоявшими во главе антов (Иордан, с. 115).

О племенной знати в славянском обществе, кроме кладов, косвенно свидетельствуют и другие археологические материалы. Так, городище Хотомель – один из ранних укрепленных пунктов на Волыни – выделяется среди синхронных рядовых поселений находками предметов вооружения и серебряных украшений. Очевидно, здесь наряду с рядовыми жителями жили воины, участвовавшие в военных подходах. А основано оно было, судя по названию, происходящему от типично славянского двучленного антропонима, племенным князем, возможно предводителем дружины. По-видимому, предводителем одной из группировок кривичей основан был на рубеже VII и VIII вв. и Изборск, названный его именем.

Основным элементом военной организации славян VI–VIII вв. было ополчение. В случае нападения неприятеля всякий мужчина, способный носить оружие, становился воином и участвовал в сражениях. Очевидно, с таким всеобщим ополчением столкнулись солдаты византийского императора Маврикия, воевавшие со славянами за Дунаем. Маврикий сетовал на «непобедимое мужество» и «несметное множество» славян.

Однако в дальних военных походах принимали участие скорее всего лишь те, у кого было оружие. Характеризуя славянское войско, Маврикий пишет: «Каждый вооружен двумя небольшими копьями, некоторые имеют также щиты, прочные, но трудно переносимые (с места на место). Они пользуются также деревянными луками и небольшими стрелами, намоченными особым для стрел ядом, сильно действующим». И далее: «Сражаться со своими врагами они любят в местах, поросших густым лесом, в теснинах, на обрывах; с выгодой для себя пользуются (засадами), внезапными атаками, хитростями, и днем и ночью изобретая много (разнообразных) способов. Опытны они также и в переправе через реки, превосходя в этом отношении всех людей» (Мишулин А.В., 1941, с. 253, 254). Автор первой половины VI в. Иоанн Эфесский относительно славян заметил: «Они научились вести войну лучше, чем римляне» (Мишулин А.В., 1941, с. 252).

Вряд ли в VI–VIII вв. были славянские дружины, находившиеся постоянно под кровлей своего военачальника и получавшие от него полное содержание. Очевидно, в племенную эпоху дружины набирались для одного военного похода или набега и расформировывались по завершению задуманных действий. Только сравнительно небольшое число дружинников находилось при племенном князе постоянно.

Рассматриваемая эпоха была периодом, когда рост производительных сил позволял содержать и обеспечивать оружием и конями за счет общинных средств все больше и больше воинов-дружинников. Воины, испытавшие сладость вольготной жизни и сражений, не стремились возвратиться к тяжелому труду земледельца и скотовода, что было выгодно и формирующейся знати. Постепенно в племенном славянском обществе группируются постоянные дружины, усиливается дружинно-княжеское сословие.

Верховная власть у славян VI–VIII вв. принадлежала племенным собраниям. Прокопий Кесарийский сообщает: «Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве (демократии), и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим» (Прокопий из Кесарии, с. 297). Значительной властью в собрании обладала, конечно, племенная знать, причем роль ее постепенно увеличивалась. Это была так называемая эпоха военной демократии.

В русских летописях содержится небольшая информация о племенных собраниях, называемых, по-видимому, вечами. В Повести временных лет сообщается: «Сдумаша поляне и вдаша от дыма меч» (ПВЛ, I, с. 17). Под 945 г. имеется запись о том, что древляне «сдумавше с князем своим Малом» (ПСРЛ, I, с. 54, 55). Подобные собрания – веча – были и у западных славян.

На основе малых племен в это время создавались более или менее крупные объединения – союзы. Были среди них, конечно, и временные образования, но они не оставили никаких следов. Постоянные союзы племен переросли в племенные княжения полян, древлян и других групп славян. Они известны по Повести временных лет. Во главе их стояли князья, по-видимому, близкие к тем предводителям-рексам, о которых писали византийские историки. Однако и здесь верховная власть принадлежала народному собранию. Летописи сообщают, в частности, что не князь, а народ решал вопрос платить ли полянам дань Хазарскому каганату.

К этому периоду, возможно, относятся и первые полугосударственные образования восточных славян. Упоминание о них есть в Бертинских анналах, сообщающих о хакане народа Рос.

Развитие производительных сил, успехи земледелия и ремесла постепенно увеличивали объем прибавочного продукта как в целом, так и ту его часть, которая доставалась племенной верхушке, – князьям, военачальникам, дружине. Все это вело к переходу от первобытно-общинного к раннефеодальному строю.

Несколько позже возникают на Руси и феодальные замки (рис. 14).

Рис. 14. Феодальный замок-усадьба Воищина на Смоленщине (реконструкция Г.В. Борисевича).

Объединительные тенденции славян в IX в. выходят за пределы племенных княжений. Словене новгородские и кривичи вместе с финским племенем весью создают федерацию. Аналогичный процесс на базе племенного союза русов протекал и в Среднем Поднепровье. Здесь постепенно формируется единое государство восточных славян с центром в Киеве – древняя Русь.

Глава девятая
Дружинные курганы

Среди огромной массы древнерусских курганов, оставленных рядовым (в XI–XIII вв. – преимущественно сельским) населением, выделяются сравнительно немногочисленные погребальные насыпи русских дружинников. Они встречаются лишь в единичных могильниках, расположенных поблизости от древнейших русских городов или на торговых путях.

Наиболее известен из них Гнездовский могильный комплекс, расположенный на Днепре, недалеко от Смоленска. Это самое крупное скопление курганов древней Руси, включающее 10 могильников и насчитывающее около 3 тыс. насыпей. Его раскопками занимались многие исследователи. Наиболее крупные раскопки принадлежат М.Ф. Кусцинскому (Кусцинский М.Ф., 1881, с. 5), В.И. Сизову (Сизов В.И., 1902б), С.И. Сергееву (Спицын А.А., 1905б, с. 6–70), И.С. Абрамову (Спицын А.А., 1906б, с. 185–192) и Д.А. Авдусину (Авдусин Д.А., 1951, с. 72–81; 1952а, с. 93–104; 1952б, с. 311–367; 1957, с. 113–183; 1970, с. 236–286).

Краткая, но обстоятельная характеристика Гнездовских курганов выполнена В.А. Булкиным (Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С., 1978, с. 25–51).

Основная масса Гнездовских курганов не содержит оружия. Очевидно, погребенные в них люди не были дружинниками, т. е. представителями организованной силы феодализирующейся власти. В основном в Гнездовских могильниках хоронило умерших местное кривичское население, находившееся в разной степени зависимости от феодалов. Но Гнездово было кладбищем не рядовых сельских поселений, а торгово-ремесленного центра. Обычные Гнездовские курганы по форме неотличимы от остальных погребальных насыпей кривичского региона. Это круглые в плане, полусферические насыпи высотой от 0,4 до 1,8 м. Раскопками в них обнаружены остатки трупосожжений. Значительная часть насыпей содержала захоронения без вещей. Кремация умерших совершалась на стороне, а собранные с погребального костра остатки трупосожжения помещались вверху курганов. В этих насыпях встречаются и урновые захоронения. В качестве урн использовались обычные глиняные горшки – лепные, а в более позднее время – гончарные (табл. LXVII, 4, 7).

Очевидно, к этому типу погребальных насыпей принадлежат и пустые курганы, на долю которых из исследованных в Гнездове приходится более 35 %. В основаниях пустых курганов обычно фиксируется зольный слой, а в верхних горизонтах – вкрапления золы и углей, изредка – фрагменты керамики или отдельные вещи. Уже В.И. Сизов высказал предположение, что пустые курганы содержали в верхней части (на глубине до 20–25 см от вершины) остатки трупосожжения, которые оказались уничтоженными.

Другая часть Гнездовских курганов характеризуется иным погребальным обрядом. На площадке, выбранной для сооружения насыпи, устраивали костер и на него клали умершего, одетого в лучшие одежды и в сопровождении вещей, которые, по мнению его современников, могли ему пригодиться в загробном мире; утварь, орудия труда, предметы вооружения, пищу. После того как костер прогорал, кальцинированные кости собирали в глиняный горшок-урну, который ставили в центре кострища, а затем к урне сгребали и остатки костра. По завершении погребального ритуала насыпали курган. Землю при этом брали вокруг погребального кострища, отчего образовывались кольцевые ровики.

Среди Гнездовских курганов выделяются большие погребальные насыпи, которые отличаются от малых не только по величине, но и по характеру погребального обряда (Булкин В.А., 1975а, с. 134–156).

Таков, в частности, курган 7 из раскопок С.И. Сергеева (Булкин В.А., 1975б, с. 81–84). Насыпь его имела круглую в плане форму высотой 1,8 м и диаметром 27,5 м. Верх кургана – ровная площадка диаметром около 25,5 м. Склоны насыпи крутые, в основании был кольцевой ровик.

Первоначально на площадке, выбранной для сооружения кургана, была сделана подсыпка высотой 0,7–0,8 м. Грунт для нее брали вокруг основания, вследствие чего образовался кольцевой ровик, оконтуривавший погребальную площадку.

Кремация умерших была совершена в ладье, о чем свидетельствуют заклепки, на погребальной площадке. Размеры огнища 17×10,5 м. Судя по находкам, сожжены были мужчина и женщина. Здесь обнаружены топор, ледоходные шипы, конская упряжь, весы, гирька, ларец, бусы, нагрудная цепь, привески, овальная фибула, шиферное пряслице, гребень, оселки.

После того как погребальный костер прогорел, на месте кремации был зарезан баран, голову и конечности которого поместили в котел. Котел поставили на огнище и рядом с ним установили три глиняные урны с пережженными костями. В жертву была принесена еще какая-то птица и брошены разломанная железная гривна и фрагменты глиняных сосудов. По выполнении всей ритуальной церемонии была возведена насыпь с горизонтальной площадкой на вершине. Дата кургана – вторая половина X – начало XI в.

Близки по строению и погребальному ритуалу и другие большие курганы Гнездова. Один из крупнейших (курган 24-Оль. 1) раскапывали несколько исследователей: В.И. Сизов – в 1896 г., И.С. Абрамов – в 1905 г. и Д.А. Авдусин – в 1950 г. Его высота 7–8 м, диаметр основания 30–35 м. Сначала была сооружена подсыпка высотой 1–1,2 м. На ней и совершили кремацию. В пределах кострища найдены три глиняные урны и котел с остатками сожжения и кусками кольчуги. Около котла обнаружены кости птиц и барана.

Раскопки Гнездовских дружинных курганов дали большую коллекцию оружия. Найденные в них мечи длинные – около 1 м, имеют широкое лезвие с продольной ложбинкой посредине и закругленным концом. У массивных рукоятей – широкое перекрестие, а навершие образовано из двух частей: нижняя прямая; верхняя разделена на три-пять долей (табл. LXVIII, 10; LXX, 18). Навершие часто украшено золотом или серебром. Эти мечи получили название каролингских, распространены они по всей Европе. Основным центром изготовления их были мастерские на Рейне, о чем говорят клейма на лезвиях. Однако делали такие мечи и на Руси. Так, на лезвии меча, обнаруженного в Фощеватой на Полтавщине, имелось клеймо русского мастера: на одной стороне – надпись, выполненная инкрустированной проволокой: «коваль»; на другой – имя мастера: «Людоша» (Кирпичников А.Н., 1966в, с. 269–271).

Рис. 15. Некоторые вещи из Гнездовского клада 1868 г.

Распространенными наконечниками стрел были ромбовидные так называемого гнездовского типа (табл. LXX, 1). Наконечники копий чаще всего тоже ромбовидные, но есть и ланцетовидные (табл. LXVIII, 8). В X в. в древней Руси получают распространение кольчужные рубашки, шлемы. Они также найдены в Гнездовских дружинных курганах. Неоднократно встречены здесь боевые топоры с характерной полукруглой выемкой в нижней части лезвия. Часты ледоходные шипы (табл. LXX, 2–5), лодейные заклепки (табл. LXX, 19, 20).

Среди бытовых предметов имеются калачевидные кресала (табл. LXX, 6), пружинные ножницы (табл. LXVIII, 7), ножи, бритва, встречены гирьки и весы. Гирьки – 14-гранные или бочонковидные – сделаны из железа и покрыты тонкой бронзовой оболочкой. Специальными значками обозначен их вес. В Гнездовских и других дружинных курганах найдены складные весы с коромыслом. Верхняя часть коромысла таких весов изображена в табл. LXX, 17. Встречаются в курганах также арабские монеты – дирхемы.

Значительный интерес представляют разнообразные украшения. Среди височных украшений имеются проволочное кольцо средних размеров с завязанными концами и с надетыми бусинами (табл. LXVIII, 3) и небольшое проволочное кольцо с концом, завернутым в спираль (табл. LXX, 21). Довольно многочисленны бусы: стеклянные – преимущественно синего цвета, но известны и иной окраски; пастовые с различными узорами; сердоликовые призматические и многогранные (табл. LXX, 22, 23), а также металлические. Среди них известны сканые высокохудожественные (табл. LXVIII, 5, 12) и плетеные из серебряной канители (табл. LXX, 15, 16). Нагрудные украшения представлены лунницами и разнообразными привесками, в том числе со сканым узором. Серебряные художественные изделия, украшенные зернью, встречены неоднократно, а золотые очень редки. Интересна золотая бляха с изображением свернувшегося дракона.

В Гнездовских курганах найдены поясные пряжки и разнообразные бляшки, в том числе с орнаментом, выполненным в черневой технике. Узоры на них звездчатые, сердцевидные или в виде завитков.

Часть украшений из дружинных курганов принадлежит к скандинавским типам (Пушкина Т.А., 1972, с. 92–94). Таковы скорлупообразные фибулы овальной или круглой формы с рельефным орнаментом в скандинавском стиле (Дедюхина В.С., 1967, с. 191–206). Они были непременной деталью скандинавского женского костюма. При помощи скорлупообразных фибул закреплялись на груди бретели женской одежды, поэтому в скандинавских захоронениях обычно находят по две фибулы. В Гнездовском могильнике раскопано более двух десятков погребений со скорлупообразными фибулами. В 16 курганах встречено по одной фибуле, в остальных – по две, а в одном случае – четыре.

К скандинавским украшениям принадлежат также железные шейные гривны с топоровидными привесками, называемыми молоточками скандинавского бога Тора (табл. LXVIII, 11).

Некоторые курганы в Гнездове содержали привозные вещи. Из кургана 13, раскопанного Д.А. Авдусиным, происходит амфоровидный глиняный сосуд-корчага с процарапанной надписью: «гороуща» или «гороушна». Под этим словом понималась горькая пряность, скорее всего перец – одна из самых дорогих пряностей раннего средневековья. Эго – древнейшая русская надпись, датируемая серединой X в. (Авдусин Д.А., Тихомиров М.Н., 1950, с. 71–79). Надпись на корчаге, видимо, сделана торговцем, купившим в Киеве или, может быть, где-то в Средиземноморье ценную пряность.

К импортным изделиям принадлежат бронзовая лампочка в виде женской головы, сделанная в Иране, и поливное блюдо с изображением иранского божества Сэнмурва, известного на Руси под именем Симаргла. В некоторых курганах встречены поясные бляшки восточного происхождения. По-видимому, из Херсонеса привезен бронзовый энколпион.

По соседству с Гнездовским курганным могильником находится селище, выделяющееся среди синхронных поселений размерами. Его площадь превышает 15 га. На селище раскопками вскрыт участок, занятый остатками ремесленных мастерских и хозяйственных построек. Найдены шлаки, тигли, литейные формы и незаконченные изделия. В стороне от этого участка находилась жилая часть поселения с наземными жилищами.

С поселением связаны находки нескольких кладов – монетных и вещевых (Гущин А.С., 1936, с. 53–57, рис. 11–15, табл. I–IV; Корзухина Г.Ф., 1954, с. 87–89). Выделяется клад, найденный в 1868 г., который содержал большое количество серебряных украшений – шейных гривн, бус, привесок со скандинавским орнаментом, зерненых лунниц (рис. 15; табл. LXVIII, 1, 2, 4, 6, 9, 13, 14), а также скандинавские фибулы, дирхемы, капторгу и меч. Очевидно, он принадлежал богатому купцу.

Гнездовский комплекс памятников – курганы и поселения – датируется IX – началом XI в. Впрочем, поселения в Гнездове продолжали существовать и позднее. Датировка Гнездовских курганов IX – началом XI в. была предложена еще В.И. Сизовым и поддержана А.А. Спицыным (Сизов В.И., 1902б, с. 125; Спицын А.А., 1905б, с. 7). Первоначально такой хронологии придерживался и Д.А. Авдусин, но в последнее время он определяет время Гнездовских курганов более узко – X – началом XI в. (Авдусин Д.А., 1967, с. 21–25; 1972, с. 161–163). Однако имеются бесспорные материалы, позволяющие датировать наиболее ранние курганные насыпи этого могильника IX столетием (Булкин В.А., Назаренко В.А., 1971, с. 13–16). На селище при Большом Гнездовском могильнике встречены многочисленные фрагменты лепной керамики, которые не оставляют сомнений в том, что оно возникло не позже начала IX в. (Ляпушкин И.И., 1968а, с. 43, 44).

Интересна попытка хронологической периодизации Гнездовских курганов, содержащих датирующие вещи, которая предпринята В.А. Булкиным. К числу ранних (IX – начало X в.) принадлежат 6 % таких курганов, на долю второй стадии (середина X в.) приходится 57 %, к третьей стадии (последняя четверть X и самое начало XI в.) относятся 30 % насыпей. Последнюю, четвертую, стадию составляют курганы с трупоположениями – 7 % (конец X – первая половина XI в.).

О занятиях людей, живших в Гнездове и похороненных в курганах, говорят вещевые находки. По подсчетам В.И. Сизова, погребения с оружием в Гнездовском могильнике составляли примерно 10–12 %. Очевидно, сюда входят и захоронения профессиональных дружинников, и погребения людей, привлеченных к военным походам. Курганы привилегированной верхушки выделяются по специфическому погребальному обряду в больших насыпях. Это, очевидно, захоронения членов господствующей группы населения, стоявших во главе военных отрядов.

Часть курганов с оружием могла принадлежать и богатым купцам. О погребениях купцов в Гнездовском могильнике свидетельствуют находки складных весов для взвешивания серебра, весовых гирек, а также импортных изделий.

Среди обычных курганов, составляющих основную часть Гнездовских могильников, по находкам орудий труда (молотки, напильники, резцы, долота) выделяются насыпи с захоронениями ремесленников. Многие вещи, находимые в курганах, делались гнездовскими мастерами. Техника обработки железных изделий говорит об обособившемся кузнечном ремесле. Местные ювелиры делали многочисленные поясные бляшки, украшения и т. п. Здесь же в X в. развивается гончарное производство.

Таким образом, Гнездово является памятником одного из торгово-военных и ремесленных центров древней Руси IX – начала XI в. Его образование здесь далеко не случайно. На Днепре в Гнездове находился узел путей, расходящихся в разных направлениях: на юг – по Днепру, на север – через Ловать и Волхов к Ладоге и далее в Балтийское море (летописный путь «из варяг в греки»), а также на запад – по Западной Двине – и на восток, где вскоре начинался Волжский путь. По территории Гнездовского комплекса памятников течет р. Ольшанка, впадающая в Днепр. Это было начало пути из Днепра в Двину посредством системы волоков (Лебедев Г.С., Булкин В.А., Назаренко В.А., 1975, с. 166–170). Следовательно, Гнездово занимало выгодное географическое положение, являясь связующим звеном на торговых путях между странами Восточной, Северной и Западной Европы с Византией и Востоком.

Начало функционирования пути «из варяг в греки», связавшего Северную Европу с Причерноморьем и Восточным Средиземноморьем, относится к IX в. Уже в VIII в. в начале пути в низовьях Волхова (Ладога) и у его истоков (Рюриково городище) возникают протогородские поселения. К палачу IX в. относится и возникновение Гнездовского поселения. Интересно, что из десяти древнейших русских городов, названных в летописях в связи с событиями IX в., пять (Ладога, Новгород, Смоленск, Любеч и Киев) находились на Днепровско-Волховском пути. Византиец Константин Багрянородный в трактате об управлении империей называет города Немогардас (Новгород), Милиниска (Смоленск), Телюцы (Любеч), Вышеград (Вышгород), Витачев и Чернигога (Чернигов).

С X в. Днепровско-Волховский путь становится оживленной магистралью внутренней и международной торговли. Византийские товары и монеты этим путем достигают Северной Европы (юго-восточная Прибалтика, земли поморских славян, Фепно-Скандинавия). Наоборот, с севера на юг этим путем в древнерусские земли доставляются скандинавские вещи и продукция западноевропейских ремесленников. Для молодого древнерусского государства это был основной путь сообщения, который связывал северные земли с Киевским Поднепровьем и, таким образом, объединял все области восточнославянских племен. Одновременно этот путь стал торной тропой для славянских дружин и варяжских наемников, рвущихся за богатой добычей в Византию.

Не вызывает сомнения смешанный этнический состав населения Гнездова в IX–X вв. Уже В.И. Сизов утверждал, что население здесь было разноплеменным, но в нем преобладали кривичи. Об этом свидетельствуют и абсолютное тождество многих Гнездовских курганов с синхронными кривичскими погребальными насыпями Смоленского Поднепровья, и распространенность исключительно славянской глиняной посуды в курганах Гнездова. Смоленские кривичи, как отмечалось выше, сформировались в условиях взаимодействия расселившихся здесь славян с местным балтоязычным населением. Поэтому вполне объяснимы в некоторых Гнездовских курганах балтские культурные особенности. Не исключено, что среди курганных захоронений есть и собственно балтские, поскольку в IX–X вв. процесс славянизации местного населения еще не был завершен (Шмидт Е.А., 1970в, с. 102–108).

В составе гнездовского населения имелась еще третья этническая группировка – выходцы из Скандинавии. В конце XIX и в первой половине XX в. в научной литературе по вопросу о роли норманнов в истории древней Руси высказывались две противоположные точки зрения. Одна группа ученых – норманисты, в числе которых были такие крупные ученые, как Т. Арне и А.А. Спицын, утверждали, что Гнездовский могильник, как и подобные ему древнерусские кладбища со скандинавскими элементами, свидетельствуют о размещении на восточнославянской территории варяжских колонии. На этом основании делались выводы о сильном скандинавском воздействии на культуру и ремесленное производство, а также на развитие торговли и экономики древней Руси, и о создании норманнами самой русской государственности. Другая группа исследователей, в числе которых находилось большинство советских археологов, высказывала и пыталась обосновать антинорманистские взгляды.

В последние десятилетия дискуссия вокруг проблемы варягов в истории древней Руси приняла спокойный характер, поскольку археология накопила огромное число фактов для разрешения этой темы. Исследования Б.А. Рыбакова и его последователей в области древнерусского ремесла, научный анализ всех сторон многогранной культуры восточного славянства убедительно показали, что формирование и эволюция культуры, ремесла и экономики древней Руси обусловлены внутренним развитием общества и независимы от инфильтрации скандинавов в Восточную Европу.