Текст книги "Восточные славяне в VI-XIII вв."

Автор книги: Валентин Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

У населения, оставившего длинные курганы, господствовал обряд сожжения умерших. Кремация совершалась на стороне. Собранные с погребального костра остатки трупосожжения – кальцинированные кости в глиняной или берестяной урне или без нее, с переплавленными вещами или без инвентаря – помещались в различных местах валообразных насыпей (рис. 8).

Рис. 8. Урновое захоронение VI–VII вв. из длинного кургана близ д. Казиха.

В одном из курганов у д. Лаоссина исследованы остатки погребальной урны, сделанной из дерева. Можно выделить несколько способов захоронений:

а. Остатки трупосожжения помещены на материке или на подошвенной зольно-угольной прослойке. Различаются три типа таких захоронений: 1) кальцинированные кости рассыпаны на более или менее значительной площади; 2) остатки сожжения образуют небольшую кучку; 3) остатки сожжения помещены в небольшую ямку;

б. Остатки кремации помещены в насыпи на специально выровненной площадке, иногда покрытой тонким слоем глины. Типы захоронений те же. После захоронений производилась досыпка курганных насыпей;

в. Эту группу составляют захоронения вводные, помещенные в окончательно насыпанный курган. Здесь выделяются также три типа захоронений: 1) остатки трупосожжений ссыпаны в глубокие ямы сравнительно крупных размеров (до 1×0,9 м в поперечнике и до 1 м в глубину); 2) остатки кремации помещены в небольшие и неглубокие ямки, вырытые в верхних горизонтах насыпи; 3) кальцинированные кости, собранные с погребального костра, рассыпаны прямо на поверхности насыпи.

Все эти типы захоронений широко распространены. Часто в одной и той же валообразной насыпи сочетаются погребения различных типов. Наиболее распространены погребения, устроенные в ямках в готовой насыпи. Они составляют более 50 % всех исследованных захоронений. По-видимому, весьма часто сожженные косточки рассыпали на поверхности курганов. Однако такие захоронения в результате действия ветров, дождевых и талых вод подвергались разрушениям и смывам. Вероятно, поэтому такие захоронения открыты пока в небольшом количестве. В старых раскопках, когда на изучение слоев, заполнявших рвы вокруг курганов, не обращали внимания, размытые поверхностные захоронения оставались незамеченными. Возможно, что в так называемых пустых курганах, которые особенно часты в Псковской земле, погребения принадлежали к последнему типу.

Сожжения на месте курганных насыпей зафиксированы в небольшом количестве: Василевщина, Заозерье, Цурковка и Шугайлово на Смоленщине; Михайловское в верхней части Западнодвинского бассейна; Шихино в верховьях бассейна Волги.

Иногда в курганной насыпи на месте погребения (на материке или на специальных площадках выше основания) разжигали ритуальный костер, от которого остались угольный или угольно-пепельный слой и легкая прокаленность грунта. Остатки керамики в этих случаях помещались прямо на огнищах или в ямке, вырытой в остатках кострищ. Этот ритуал получил широкое распространение на Смоленщине, где остатки таких кострищ встречены в большей части исследованных длинных курганов.

Вне Смоленщины ритуальные кострища на месте погребений встречаются очень редко. Видимо, чаще ритуальные костры зажигали во рвах, окружающих длинные насыпи. Остатки таких костров исследованы В.В. Седовым при раскопках Грицковских и Казихинских курганов в верховьях Великой. В заполнениях ровиков открыто по нескольку углистых прослоек размерами от 0,5×0,7 до 1,1×1,8 м. Оказалось, что общее количество ритуальных кострищ во рву всегда превышает число захоронений в кургане. По-видимому, до нас дошли не все захоронения – часть из них, помещенная на поверхности курганов, была раздута ветрами или размыта. Угольные прослойки и линзы в заполнениях ровиков при длинных курганах в Новой Желче, Жеребятине, Ново-Жуковской и Светлых Вешках отметил К.В. Кудряшов. По-видимому, это следы аналогичных ритуальных кострищ. Поэтому можно предполагать, что ритуал разведения костров в курганных рвах был широко распространен. По своему смыслу и содержанию ритуальные костры, зажигаемые в момент захоронений, близки, если не тождественны, огнищам, открытым во рву Перынского святилища под Новгородом. Недаром оно по архитектуре напоминает строение славянских курганов (Седов В.В., 1953а, с. 92–103).

Число захоронений в длинных курганах колеблется от одного-двух до 22. Только 23,4 % исследованных захоронений помещены в глиняные урны или накрыты сосудами, опрокинутыми вверх дном. Наибольшая часть (от 33 до 52 %) урновых захоронений приходится на Полоцкое Подвинье и Смоленское Поднепровье. Зато в бассейнах Великой и Псковского озера доля урновых захоронений падает до 10–20 %.

Все глиняные сосуды изготовлены вручную. По форме они подразделяются на несколько типов. К первому принадлежат сосуды баночной или слабопрофилированной усеченно-конической формы (табл. XVII, 4, 15, 19). Они имеют красновато-желтую неровную поверхность с проступающими зернами дресвы и слюды и не орнаментированы. Наибольшее сходство эти сосуды обнаруживают с глиняными урнами из новгородских сопок. В сложении этого типа глиняных сосудов бесспорно воздействие местных керамических форм. Описываемая посуда находит аналогии в керамике прибалтийско-финских поселений, исследованных в верховьях Западной Двины и в бассейне Псковского озера, в том числе в юго-восточной Эстонии. Встречены эти урны в длинных курганах, расположенных исключительно в области расселения прибалтийско-финских племен.

Второй тип керамики длинных курганов составляют слабопрофилированные горшкообразные сосуды (табл. XVII, 11, 13, 16, 20). Они имеют усечено-коническое тулово, округлые плечики и несколько отогнутый, реже прямой венчик. Изготовлялись сосуды из красноватой глины со значительной примесью дресвы и песка. Размеры их различны: от крупных, высотой 35–40 см, до небольших, высотой 15–20 см. Орнаментация отсутствует. Эта керамика по формам и пропорциям имеет ближайшие аналогии среди славянской посуды пражского типа. Очевидно, она была принесена сюда славянами, выселившимися из основного региона славянского расселения в середине I тысячелетия н. э.

Все сосуды второго типа обнаружены исключительно в ареале древнейших длинных курганов и датируются VI–VII вв.

К третьему типу принадлежат профилированные горшкообразные сосуды небольших или средних размеров (табл. XVII, 1–3, 6–9). Бо́льшая часть их не орнаментирована. На Смоленщине в длинных курганах Слободы-Глушицы, Еловцев, Цурковки встречены глиняные урны с узором в виде наклонных гребенчатых вдавлений. Эта посуда по форме и технике изготовления очень близка, а иногда и тождественна керамике, происходящей из круглых курганов IX–X вв. Детальное сопоставление этих глиняных урн с керамикой круглых курганов и синхронных им поселений с несомненностью свидетельствует о том, что керамика длинных курганов непосредственно переходит в древнерусскую лепную керамику. С другой стороны, очевидно, что глиняная посуда третьего типа генетически восходит к керамике длинных курганов, отнесенной ко второму типу. Эволюция керамики здесь шла в том же направлении, что и в других областях расселения восточных славян.

В длинном кургане, исследованном в Янкевичах в Полоцком Подвинье, найден глиняный сосуд типа Тушемли-Банцеровщины. Единичные сосуды, напоминающие тушемлинские, встречены и в некоторых длинных курганах Псковского региона. Особняком стоит сосуд из погребения 16 кургана 1 д. Северик. Этот приземистый горшок имел выпуклое, почти ребристое тулово (табл. XVII, 18). Ближайшие аналогии ему известны среди материалов из сопок.

Вещевой инвентарь из длинных курганов в зависимости от распространения можно разделить на три группы. В первую группу входят предметы, встречаемые по всему ареалу рассматриваемых памятников. Сюда относятся прежде всего бусы из синего, зеленого, голубого, желтого стекла (зонные, 14-гранные, ребристые, шарообразные; табл. XVIII, 3, 15). Встречаются также глазчатые бусы (табл. XVIII, 2), пронизки и бисер. Значительное место в инвентаре длинных курганов принадлежит железным и бронзовым пряжкам – В-образным, удлиненно четырехугольным с закругленными углами и вогнутыми внутрь боковыми сторонами, четырехугольным, трапециевидным, овальным, кольцеобразным и подковообразным (табл. XVIII, 5, 6, 14, 18, 20; XIX, 18, 21–25, 29). Довольно часты разнообразные бляшки и другие металлические принадлежности поясного набора (табл. XVIII, 17, 19). Браслеты и перстни в длинных курганах немногочисленны и обычно фрагментарны. Это толстопроволочные браслеты с коническими утолщениями на концах, пластинчатые или пластинчатые с продольными выпуклыми ребрами, спиральные (табл. XVIII, 22; XIX, 26, 28). Перстни представлены четырьмя типами: 1) спиральные, 2) широкощитковые, 3) «усатые» и 4) ребристые. Изредка встречаются фибулы (табл. XVIII, 27).

Из бытовых вещей наиболее часто встречаются железные ножи, реже – железные шилья и глиняные пряслица. Единичными находками представлены железный серп, наконечник копья, долото, железный рыболовный крючок, бронзовая пинцетка, литейные формочки для отливки привесок, бляшек и бусин и глиняная льячка. Более распространены огнива двух типов – железные трубочки с несваренными концами и кварцитовые блоковидные, охваченные железным обручем с ушком для привешивания. В трех длинных курганах найдены железные удила, в двух – шпоры. Иногда в захоронениях длинных курганов встречаются обломки костяных предметов, в том числе орнаментированных рукояток.

К первой группе находок нужно отнести проволочные височные кольца (табл. XIX, 4, 5, 13), обнаруженные пока в единичных захоронениях.

Вторую группу находок из длинных курганов составляют предметы, встреченные исключительно в области прежнего расселения прибалтийских финнов. Таковы небольшие круглые выпуклые бронзовые украшения – так называемые бляшки-скорлупки (табл. XIX, 3, 10, 16) – и колпачкообразные бляшки с широкими закраинами и с припаянным стерженьком (табл. XIX, 14). Бляшки-скорлупки имеют аналогии в каменных могильниках эсто-ливских племен, где они датируются периодом от конца II до начала VI в.

Третью группу предметов из длинных курганов составляют находки, имеющие также локальное распространение. Они встречены только в длинных курганах, расположенных в области расселения балтов, т. е. на Смоленщине ив Полоцко-Витебском Подвинье. К числу таковых относятся предметы женского головного убора. Это элементы вайнаги – головного венчика латгальского облика – и височные кольца. От вайнаг сохранились орнаментированные бронзовые бляшки и бронзовые спиральные пронизки (табл. XVIII, 11, 23, 25). Височные кольца представлены двумя типами – проволочные кольца с заходящими пластинчатыми концами (табл. XVIII, 7) и кольца с пластинчатой расширенной нижней частью, к которой подвешивались трапециевидные привески (табл. XVIII, 9). Представляется несомненным, что и те и другие головные украшения проникли в культуру длинных курганов от местных балтов.

Только смоленско-полоцкую часть ареала длинных курганов характеризуют проволочные биэсовидные украшения (табл. XVIII, 12), полусферические бляхи (табл. XVIII, 13), металлические трапециевидные и грибовидные привески (табл. XVIII, 10, 12, 21, 24), костяные привески в виде птичек (табл. XVIII, 1). Все они имеют многочисленные аналогии в балтских древностях более западных территорий. Появление этих украшений в захоронениях длинных курганов Смоленской и Полоцкой земель может быть объяснено только тем, что местные балты приняли непосредственное участие в генезисе населения, оставившего длинные курганы.

Для определения начальной даты длинных курганов важны бляшки-скорлупки, блоковидные кресала, В-образные пряжки и бронзовый пинцет из кургана 16 в Линдора. Поскольку в прибалтийских древностях моложе VI в. бляшки-скорлупки уже не встречаются, их дату следует ограничить II–VI вв. (Шмидехельм М.Х., 1955, с. 74–90). Блоковидные кварцитовые кресала в памятниках юго-восточной Прибалтики были в употреблении преимущественно в VI–VII вв. (Moora H., 1938, s. 569–574; Kivikoski E., 1973, s. 39). Лишь единичные реликтовые находки подобных огнив обнаружены среди более поздних древностей. К числу ранних предметов вещевой коллекции длинных курганов принадлежат бронзовые пинцеты, имеющие аналогии в эстских каменных могильниках середины I тысячелетия н. э. (по V–VI вв. включительно). В-образные пряжки в прибалтийских древностях представлены широко и датируются VI–VII вв. (Седов В.В., 1974а, с. 34, 35).

На основе этих находок наиболее ранние захоронения в длинных курганах датируются VI–VII вв. Таковы могильники Северик (курган 1, погребение 16), Лезги (курган 6, погребения 1 и 2), Линдора (курган 16, погребение 1), Арнико (курган 9, погребение 1), Володи (курган 1, погребение 1), Светлые Вешки (курган 13, погребения 1–3), Полибино (курган 21, погребение 1), Липецы (курган 9, погребение 1), Михайловское (курган 3, погребение 1), Янкевичи (курган 1, погребение 2). В-образная пряжка из полибинского кургана по среднеевропейским аналогам может быть отнесена даже к V в.

Почти все эти курганы находятся в бассейне Псковского озера, т. е. в зоне наиболее плотного распространения длинных курганов и там, где известны наиболее крупные валообразные насыпи.

На Смоленщине и в Полоцкой земле длинные курганы распространяются позднее – только в VIII–IX вв. Выявить среди них более ранние захоронения не представляется возможным. В отличие от псковских длинных насыпей, в смоленско-полоцких часто встречаются вещевые находки. Как уже отмечалось, женский погребальный инвентарь этих курганов своеобразен и имеет аналогии в балтских древностях. Эти материалы и дают твердое основание для датировки смоленско-полоцких длинных курганов VIII–IX вв. (Шмидт Е.А., 1970а, с. 219–235).

Верхняя хронологическая граница захоронений в длинных курганах Псковского ареала совпадает со временем распространения обряда захоронений в круглых насыпях. Здесь, как и в других областях лесной зоны древней Руси, наиболее ранние круглые курганы с индивидуальными захоронениями относятся к IX в. Ни в одном из длинных курганов Псковской земли не встречены предметы X в. По-видимому, наиболее поздние захоронения в длинных курганах здесь совершены в VIII–IX вв.

К IX в. принадлежат и наиболее поздние захоронения длинных курганов Смоленской и Полоцкой земель. И только на окраинах или в глухих местах ареала длинных курганов встречаются отдельные захоронения, относящиеся к X в. Таковы погребения в одном из курганов Поречья, где найден дирхем X в., в Черневичском кургане 5, где вместе с лепными сосудами обнаружена гончарная урна, Шугайловский курган с находками гончарного кувшинчика и обломка шейной гривны с седловидным концом и курган на берегу оз. Череменецкое (урочище Боровское Купалище) с гончарным сосудом.

Таким образом, первые длинные курганы были сооружены в VI в. В VI–VII вв. ареал их ограничивался Псковской землей и смежными с ней областями, входящими в бассейн верхней Ловати.

Древности этого региона предшествующей поры принадлежат к культуре текстильной керамики, оставленной, что ныне представляется бесспорным, местным финно-угорским населением (Sedov V.V., 1980b, s. 429–438). Поселения первой половины I тысячелетия н. э. этой культуры (наряду с текстильной керамикой они содержат часто и штрихованную, что характерно для Прибалтийско-финского региона) исследовались в бассейне Великой (Тараканова С.А., 1956, с. 36, 37), Приильменье (Орлов С.Н., 1962, с. 42–45; 1967, с. 233–236; 1968, с. 160–164), верхнем течении Западной Двины (Станкевич Я.В., 1960, с. 7–151). Они свидетельствуют, что население в Новгородско-Псковской земле в это время было сравнительно малочисленным.

Труднее поддаются выявлению могильные памятники. Пока известны единичные каменные могильники – Солоницко и Подгощи в юго-западном Приильменье (Рерих Н.К., 1899а, с. 371, 372; Alexandrov V.V., Tallgren А.М., 1930, s. 100–108) и на Луге (Moora H., 1938, S. 18). Может быть, к этой же группе древностей принадлежат каменные вымостки, зафиксированные в прошлом столетии в нижнем течении Великой близ д. Ерусалимская (Псковские ведомости, 1879). Однако сейчас невозможно сказать, были ли каменные могильники в первой половине I тысячелетия н. э. характерны для прибалтийско-финского населения будущих Новгородской и Псковской земель или же это население хоронило умерших каким-то иным способом, недоступным археологическому изучению.

Какая-либо генетическая преемственность между прибалтийско-финской культурой текстильной керамики первой половины I тысячелетия н. э. и культурой псковских длинных курганов отсутствует. Это очевидно и по могильным древностям, и на основе пока еще плохо изученных поселений.

Многочисленные памятники второй половины I тысячелетия н. э., зафиксированные в Псковском регионе, свидетельствуют о значительном приливе сюда нового населения в середине этого тысячелетия.

По всей вероятности, сооружение валообразных насыпей явилось продолжением обряда захоронения остатков кремации в неглубоких ямках или на поверхности невысоких природных всхолмлений, может быть, удлиненной формы. Расселившись в новой местности, которая отличается равнинностью, пришлое население вынуждено было сооружать искусственные погребальные насыпи. На Псковщине в двух пунктах (Городище и Замошье) открыты захоронения того же облика, что и в длинных курганах, но в естественных валообразных насыпях. Исследования М.Э. Аун последних лет показали, что длинным курганам в юго-восточной Эстонии предшествовали погребальные площадки. Остатки трупосожжений, совершаемых на стороне, ссыпались в неглубокие ямки, вырытые на площадках. Площадки зафиксированы в структуре некоторых из раскопанных курганов, т. е. насыпи были сооружены непосредственно на погребальных площадках (Аун М.Э., 1980а).

Площадка, окруженная ровиком, в которой было восемь грунтовых ямок с остатками сожжения, исследована Е.Н. Носовым в могильнике культуры длинных курганов на берегу оз. Съезжее в Хвойнинском р-не Новгородской обл. (Носов Е.Н., 1980, с. 21, 22).

Ареал длинных курганов в целом охватывает три древнерусские земли – Псковскую, Смоленскую и Полоцкую. Все они, согласно сведениям летописей, были заселены кривичами – самой крупной этнографической единицей восточного славянства.

В этнографическом введении Повести временных лет указывается, что кривичи обитали «…на верхъ Волги, и на верхъ Двины и на верхъ Днепра, их же градъ есть Смоленскъ» (ПВЛ, I, с. 13). Тот же источник под 862 г. отмечает, что «перьвии насельници… въ Полотьски кривичи» (ПВЛ, I, с. 18), а полочане происходят от кривичей (ПВЛ, I, с. 13). В Ипатьевской летописи под 1140 и 1162 гг. (ПСРЛ, II, с. 15, 91) и в Воскресенской летописи под 1129 и 1162 г. (ПСРЛ, VII, с. 28, 76) полоцкие князья называются кривичскими. Из летописной легенды о призвании варягов очевидно, что Изборск стоял в старой кривичской земле (ПВЛ, I, с. 18), а в Архангелогородском летописце сохранилось прямое известие об Изборске как кривичском городе (Шахматов А.А., 1899, с. 336). Поэтому в научной литературе укоренилось мнение, что Псковская земля была частью кривичского ареала.

Утверждение Г.С. Лебедева, что кривичской принадлежности населения Псковской земли будто бы противоречат языковые материалы (Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С., 1978, с. 81–85), несправедливо. Как раз наоборот, языковые данные не разъединяют, а объединяют Псковскую землю со Смоленской и Полоцкой. Ныне псковские говоры относят к переходным, сложившимся в условиях тесного взаимодействия наречия, ставшего севернобелорусским, с северновеликорусским (Аванесов Р.И., 1949, с. 230–234). При этом языковые особенности, связывающие псковские говоры с говорами других кривичских земель, получили в Псковской земле самое последовательное распространение. Можно полагать, что в конце I и начале II тысячелетия отчетливого рубежа между псковскими и смоленско-полоцкими территориями еще не было. Формирование южной границы псковских говоров, т. е. пучка изоглосс, отделяющего их от севернобелорусского диалекта, специалистами датируется временем Великого княжества Литовского (Образование севернорусского наречия, с. 445–452).

О кривичской принадлежности славян Псковщины свидетельствует и то, что латыши до сих пор называют всех русских термином, производным от этнонима кривичи (krievs). Очевидно, латышские племена соседили с кривичами и этот этноним позднее распространили на все русское население. А ведь основная часть пограничья латышских племен со славянами соответствует рубежу между ареалом псковских длинных курганов и регионом латгальских древностей. Тесный контакт Полоцка с латышской территорией устанавливается лишь с XII в., когда племенное название кривичи вышло из употребления.

Совпадение территории распространения длинных курганов с летописным ареалом кривичей служит одним из аргументов в пользу кривичской принадлежности этих памятников. Еще более существенно, что длинные курганы и их культура обнаруживают полную генетическую преемственность с последующими достоверно кривичскими древностями. В пользу этого говорят и особенности строения длинных курганов, и все детали их погребальной обрядности, и керамические материалы. Детальное сопоставление валообразных (длинных) и полусферических курганов IX–X вв. кривичей выявляет полное единообразие в устройстве и в особенностях погребального ритуала. Большинство длинных курганов расположено в одних группах с достоверно кривичскими круглыми насыпями, т. е. они составляют единые кривичские могильники (Седов В.В., 1974а, с. 36–41).

Вместе с тем в длинных курганах присутствуют и неславянские элементы. Так, в южных районах их ареала, принадлежавших с глубокой древности балтоязычному населению, как уже говорилось, изредка встречаются горшки тушемлинско-банцеровского типа, а в женских захоронениях – предметы украшения восточнобалтского облика. Одно время Е.А. Шмидт на этом основании относил смоленско-полоцкие длинные курганы к памятникам балтов (Шмидт Е.А., 1963а, с. 113; 1969, с. 129–144). Однако позднее этот исследователь пересмотрел свою точку зрения и признал принадлежность этих памятников кривичам (Шмидт Е.А., 1971, с. 1067). Присутствие предметов балтского происхождения обусловлено тем, что кривичи второй половины I тысячелетия н. э. включали как собственно славянское население, так и местных балтов, находившихся в стадии ассимиляции.

В равной степени закономерны некоторые прибалтийско-финские особенности в длинных курганах Псковщины, поскольку кривичи в этом регионе формировались в условиях взаимодействия славянского населения с местным прибалтийско-финским. Археологические памятники, оставленные населением, смешанным в этническом отношении, обычно характеризуются элементами, свойственными культурам того и другого этноса.

Таким образом, длинные курганы с самого начала сочетают в себе славянские и местные прибалтийско-финские или балтские культурные особенности. А это значит, что кривичи как отдельная восточнославянская племенная группировка формировались в условиях взаимодействия славян, расселившихся в бассейнах Великой, Западной Двины и Днепра, с местным населением.

Некоторые эстонские археологи, подчеркивая наличие в псковских длинных курганах зольно-угольных прослоек и каменных конструкций, склонны считать эти памятники прибалтийско-финскими (Лаул С., 1971, с. 319–329; 1975, с. 378–384).

Мысль о неславянской принадлежности длинных курганов высказывали также М.И. Артамонов (Артамонов М.И., 1967, с. 65–68) и И.И. Ляпушкин (Ляпушкин И.И., 1966, с. 127–134; 1968б, с. 91–95). Доводы этих исследователей были рассмотрены и отвергнуты в монографии о длинных курганах (Седов В.В., 1974а, с. 36–41). Однако мнения о неславянстве этих памятников продолжают придерживаться некоторые исследователи. В книге «Археологические памятники древней Руси IX–XI вв.» длинные курганы Псковской земли рассматриваются в качестве погребальных сооружений дославянского финноязычного населения – чуди (Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С., 1978, с. 21–24).

Исследователи, приписывающие захоронения в псковских длинных курганах прибалтийско-финскому населению, не учитывают самого существенного обстоятельства – погребальный ритуал.

В настоящее время погребальный обряд славян второй половины I тысячелетия н. э. изучен обстоятельно и на весьма широкой территории Европы от Эльбы на западе до Поднепровья на востоке. В лесной зоне славянского расселения вплоть до X в. безраздельно господствовал обряд трупосожжения. В раннее время захоронения совершались в грунтовых могильниках, в VI–VII вв. зарождается и широко распространяется обычай сооружать курганные насыпи. В различных регионах славянского расселения курганы различаются некоторыми незначительными деталями строения, но погребальный обряд всюду однообразен (Zoll-Adamikowa H., 1975; Русанова И.П., 1976).

Кремация умерших совершалась, как правило, на стороне, вне курганов. Остатки трупосожжений (кальцинированные кости без пепла или с небольшим количеством золы), собранные с погребального костра, помещались в курганные насыпи индивидуально, т. е. для каждого захоронения рыли в насыпи или в ее основании ямку или устраивали небольшую площадку для помещения костей кучкой. Основная масса погребений безурновые и безынвентарные. Лишь в сравнительно немногих случаях остатки сожжения помещались в глиняные (реже берестяные) урны.

Наряду с лепной керамикой и домостроительством погребальный обряд является важнейшим этнографическим признаком славянской культуры третьей четверти I тысячелетия н. э. Именно по этим элементам славянские древности вычленяются исследователями среди синхронных иноэтничных – германских, фракийских, балтских, финских, тюркских и пр. Так, на основе деталей погребальной обрядности в Нижнем Подунавье славянские трупосожжения дифференцируются от фракийских, в бассейне Эльбы – от германских и т. п. даже в тех случаях, если они находятся в общих могильниках. Конечно, на территории Европы проживали и такие неславянские племенные группировки, у которых погребальная обрядность была близка славянской. В частности, к ним, как кажется, принадлежали некоторые племена днепровских балтов. Поэтому при этнической атрибуции погребальных памятников приходится привлекать керамический материал, а при наличии исследованных поселений – и элементы домостроительства.

Прибалтийско-финский похоронный ритуал I тысячелетия н. э. весьма существенно отличался от славянского. Могильники прибалтийско-финских племен, хорошо изученные на территории Эстонии, Латвии и Финляндии, характеризуются коллективным способом погребении. Различить индивидуальные захоронения здесь просто невозможно. Остатки кремации, совершенной на стороне, не помещались отдельными захоронениями, а рассыпались внутри оградок. В каждой из оградок каменных могильников таким образом разбрасывали по нескольку или по нескольку десятков погребений, которые невозможно расчленить. Захоронения в оградках совершались иногда в течение нескольких столетий. Невозможно распределить по погребениям и вещи, встречаемые при раскопках оградок прибалтийско-финских могильников (Шмидехельм М.Х., 1955; Selirand J., 1974).

Погребальный обряд, выявляемый по материалам всех исследованных до сих пор длинных и круглых курганов Псковской земли, не имеет ничего общего с прибалтийско-финским ритуалом. На основе обрядности все псковские курганы второй половины I тысячелетия н. э. должны быть отнесены к славянской культуре. В распоряжении археологов нет ни малейших оснований предполагать, что в Псковской земле до славянского расселения жили прибалтийско-финские племена, которые хоронили умерших не по прибалтийско-финскому, а по славянскому ритуалу.

Длинные и круглые курганы с трупосожжениями Псковской земли находятся в одном ряду с курганными памятниками других славянских регионов. Эволюция обрядности у псковских славян протекала идентично развитию погребального ритуала в других местах славянского расселения. Как и на Псковщине, в Припятском Полесье или в Повисленье ранние курганные насыпи были коллективными усыпальницами, содержащими по нескольку индивидуальных захоронений. Примерно в одно и то же время во всех этих регионах на смену курганам со многими погребениями приходят насыпи с одним-двумя трупосожжениями. Во всех этих регионах господствуют безурновые и безынвентарные захоронения. Процент захоронений с вещами примерно одинаков. Основное различие заключается лишь в том, что в Псковском регионе развился обычай наряду с распространенными в славянском мире полусферическими курганами сооружать длинные или удлиненные насыпи. Впрочем, удлиненные и овальные курганы встречаются и на коренных славянских землях, в частности в Повисленье.

Говоря о славянстве населения, оставившего псковские длинные курганы, необходимо, учитывая сложную этноисторическую обстановку того времени, допускать, что среди захоронений в этих насыпях были трупосожжения не только пришлых славян, но и местных прибалтийских финнов и, возможно, балтов. Дифференцировать их невозможно. Все захоронения имеют славянский облик, что, очевидно, обусловлено этнокультурным воздействием славян на местное финноязычное население.

Существенные выводы для изучения этнической структуры населения, хоронившего умерших в псковских длинных и синхронных с ними круглых курганах, может дать анализ керамического материала. Глиняная посуда из рассматриваемых памятников не дает повода для их прибалтийско-финской атрибуции. Среди керамического материала псковских длинных курганов имеются глиняные урны (Михайловское, Жеребятино, Володи), сопоставимые по всем признакам с достоверно славянской керамикой третьей четверти I тысячелетия н. э., называемой пражско-корчакской. На это уже обращали внимание археологи-слависты (Русанова И.П., 1976, с. 200).

Находки керамики пражско-корчакского облика в длинных курганах свидетельствуют, что среди захоронений этих памятников имеются несомненно славянские. Эти погребения принадлежат к ранней фазе культур длинных курганов. Отсюда следует, что славяне или были создателями этой культуры или составляли часть населения, создавшего ее.

Г.С. Лебедев явно ошибается, видя какие-то «серьезные изменения деструктивного характера» в материальной культуре населения северо-западных земель в VIII–IX вв. (Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С., 1978, с. 65). Погребальный ритуал, как уже отмечалось, вплоть до распространения обряда ингумации, т. е. до начала XI в., в Псковской земле не претерпел каких-либо существенных изменений. Металлические предметы, встречаемые в длинных курганах, – скорлупообразные бляшки, браслеты с расширяющимися концами, пинцеты, а также каменные блоковидные кресала выходят из употребления не одновременно, не деструктивно и, самое главное, не только в регионе псковских длинных курганов, но на всей широкой территории их бытования.