Текст книги "Разбег"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Ему ничего не оставалось, как отправиться в прихожую и надеть кожанку.

X

На огромном дворе кавалерийского полка звонко запела труба, возвещая утреннюю побудку. Иргизов услышал ее на пустыре между городом и аулом. Тотчас он пришпорил скакуна и перевел его с шага в рысь.

Подъехав к ипподрому, Иргизов отворил ворота, направился к конюшне, где его поджидал Аман.

– Хай, Иван-джан, я думал ты совсем не приедешь. Сколько можно ждать?!

– Куда спешить-то? Полк твой только еще встает, а мы уже, считай, в пути, – Иргизов с седла подал Аману руку.

– Вах, Ваня, мне же надо к обеду вернуться. Сам знаешь, в четыре часа начнутся конные соревнования, – недовольно проговорил тот.

– Успеем, – Иргизов благодушно улыбнулся, подумав: «Быстро, однако, Аман усвоил военный порядок!» Вспомнил, как прошлым летом ходил в Совнарком к Атабаеву, просил, чтобы конюха Амана Каюмова и его сына приняли на службу в кавалерийский полк. Без особого труда убедил Иргизов председателя Совнаркома в том, что Аман мог бы стать незаменимым наставником молодых бойцов по части джигитовки, а сын его – хорошим командиром. Атабаев, выслушав Иргизова, подумал и позвонил в полк. Командир полка согласился не сразу, высказал по телефону какие-то свои сомнения, но все же согласился. И вот уже год, как Аман ходил в должности командира взвода – занимался с конниками на ипподроме, а сын его, Акмурад, учился в полковой школе.

Аман вывел из конюшни уже оседланного серого коня и вскочил в седло.

Выехав на проселок, а затем на Фирюзиискую дорогу, они пустили коней вскачь и вскоре были в Багире – небольшом селении, прилепившемся к предгорьям Копетдага. Утро только начиналось. Природа, смахивая с себя сонную одурь, будила все живое упоительным пением жаворонков, взлетающих в небо и вновь падающих наземь. В селении перекликались петухи. И белые струйки дыма от тамдыров поднимались в синеющую высь. На фоне пока еще мрачных горных хребтов черными купами выделялись карагачи. Но вот на востоке, за Полторацком, зарозовел горизонт. И оттого, как он быстро и жарко разгорался, Иргизову показалось, что там за горизонтом стоит неведомое существо и раздувает горячие угли зарева. Первые лучи солнца скользнули по вершинам гор, высветив клочья еще недотаявшего снега. Глазам стало больно от белизны: Иргизов зажмурился. И вот уже солнце сняло ночную тень с копетдатских склонов, и они стали темно-зелеными. У подножия гор четко высветились два огромных холма. К ним-то и устремили своих коней всадники.

Давно намеревался побывать на этих развалинах Иргизов, да все недосуг. Несколько раз проезжал мимо по дороге в Фирюзу, но так и не заехал.

Сейчас он оглядывал оба городища издали и думал: «Конечно же, они строились черт знает когда. Говорят, сам Македонский бывал здесь. И если верить запискам асхабадских любителей археологии, то тут была временная столица великого полководца. Непонятно только, почему на восточном городище не сохранилось стен, на западном есть. И даже дорога видна: она поднимается желтой полоской вверх к проему крепостных ворот».

– Ваня, давай в чайхану заедем, чайку попьем, – предложил Аман и показал рукой на небольшую мазанку. Около нее протекал широкий арык. Над арыком стояла огромная тахта, рядом куб и возле него возился туркмен, вероятно, чайханщик.

– На обратном пути, Аман, – не согласился Иргизов. – Я знаю, как ты пьешь. Пока три чайника не опорожнишь – не встанешь. Да и рановато еще. Смотри, чайханщик только разжигает огонь в титане.

Проехав мимо чайханы, всадники свернули на узкую разбитую колесами арб колею, которая вела к городищам. Возле восточного холма стояло несколько войлочных кибиток. Паслись верблюды.

– Чал попьем, Ваня?

– Потом, потом… Сначала посмотрим что там вверху! – заспешил Иргизов, пришпоривая скакуна.

– Ваня, ты поезжай, а я побуду здесь. Я никуда не уеду. – Аман соскочил с лошади и повел ее к кибиткам. Навстречу ему вышел белобородый старик.

Чтобы не показаться невежливым, Иргизов приостановил коня, крикнул старику: «Салам, яшули!», снял фуражку, помахал и направил скакуна к вершине холма.

Холм оказался не слишком высоким, причем вершины, как таковой, у него не было. Холм словно срезан, и огромное глиняное плато провисло вниз, придавая всему городищу вогнутый вид. Иргизов проехал метров пятьдесят и почувствовал, что земля под копытами скакуна не такая, как там, на равнине. Приглядевшись, он вдруг увидел очертания крепостных стен: они бурились над плато, оттого оно и выглядело вогнутым. По углам городища возвышались небольшие земляные наросты. «Может, сторожевые башни?» – подумал он. Оставив коня, боясь как бы не провалиться на этом зыбком городище, направился вглубь, осматривая древнюю, разрушенную временем и многочисленными воинами, крепость.

Он поднял с земли несколько черепков, осмотрел их, но не обнаружил в них ничего примечательного. Пройдя почти всю крепость с севера на юг, в сторону гор, он остановился у самой стены, увидев в земле дыру, в виде горловины. Осмотрев ее осторожно, Иргизов понял: это промоина. Под настом наслоившейся земли пустота, и, может быть, даже обширная пустота. Может быть, внизу подвал или еще что-то наподобие этого.

Время шло, а Иргизов бродил по городищу и не замечал ни минут, ни часов. Он испугался, когда услышал голос Амана:

– Э-гей. Ваня, ты что, клад что ли нашел?! Вот сумасшедший адам! Три часа уже жду тебя!

Иргизов направился к Аману.

– Неужели прошло три часа? – Он вынул из нагрудного кармана гимнастерки часы, щелкнул крышкой и сказал: – Ладно, поехали. Сейчас еще осмотрим второе городище.

– Не поеду на второе! – заартачился Аман. – Ты что! Тебе зачем эта ерунда?

– Ладно, на другом городище побываю в следующий раз, – неохотно согласился Иргизов, видя, что Аман, действительно, старину не любит – у него даже терпения не хватает смотреть на странное увлечение друга.

– Давай поедем искупаемся – и домой, – заговорил Аман, пуская коня по тропе вниз.

Когда выехали на равнину и взяли курс к Золотому ключу, Аман вовсе разочаровался:

– Странный ты человек, Ваня. Ты такой же, как мой Акмурад. Если что-нибудь вам нравится – вас силой не оттащишь. Зачем тебе старые города? Ты же красный командир. Тебе надо эскадрон, верно я говорю?

– Нет, Аман. Я, конечно, мог бы стать, при желании, хорошим командиром, но нет у меня на это большого желания. Понимаешь? Хочу подать рапорт и ехать учиться на археолога.

– Зачем, Ваня? – пришел в неистовство Аман. – Зачем тебе в земле копаться? Разве хуже на коне, с саблей? Все на тебя смотрят, все завидуют. Ты меня сагитировал на службу в кавалерийский полк, я тебя послушался, а теперь ты сам хочешь уйти! Выкини из головы свою археологию. Сейчас искупаемся, поедем лозу рубить. Разве плохо?

Они направились к западному городищу Нисы: вблизи оно оказалось куда внушительнее, чем издали. Отвесная стена по всему восточному фасу крепости, крутая широкая дорога вверх к воротам, и всюду под копытами коней черепки битой посуды.

– Аман, – умоляюще сказал Иргизов, – давай поднимемся в крепость. – Он остановил коня и, приложив руку к козырьку фуражки, стал смотреть на желтые, искореженные трещинами стены.

Аман нахмурился, выругался себе под нос, махнул рукой:

– Слушай, Иргизов, ты что сейчас говорил! Ты разве не хозяин своему слову?

– Аман, на полчаса, не больше!

– Какие полчаса! Ни одной минуты! Давай так, Ваня. – Аман принял решительный вид и посмотрел в сторону селения. – Я поеду в Багир и буду ждать тебя в чайхане. Ты лезь на развалины, потом поезжай – искупайся, и заедешь за мной.

– Ты все-таки хороший человек, Аман, – согласился Иргизов и направил коня вверх, к воротам Нисы. – Жди!

Дорога была широкой, а проем древних ворот с глинобитными столбами по бокам таких внушительных размеров, что он присвистнул: «Да, сюда, наверняка, когда-то въезжали целые армии!»

Но еще больше он удивился, когда въехал в крепость. Перед ним предстала сказочная картина. Тут и там громоздились стены разрушенных строений, узкие лазы, огромные дыры. Справа – возвышенность и обрыв в котловину. Иргизов слез с коня и принялся все тщательно осматривать и ощупывать. Сердце его горело и мысли в голове путались, словно он обнаружил несметные сокровища, и не знал – что теперь с ними делать. Он поднимал с земли синие глазурованные черепки, осматривал их, прятал в карман, и сам не заметил, как наполнил черепками карманы галифе. Он направился к скакуну, который мирно стоял в тени у столба бывших ворот, и высыпал черепки в переметную суму. Снова удалился в крепость, поднимаясь вверх, к обрыву и поражаясь гробовой тишине, какая царила на древнем городище. Это была жуткая тишина. Иргизов останавливался, прислушивался к окружающему, и слышал только звон в ушах. Вскоре он оказался в лабиринте разрушенных строений. Стены возвышались тут до плеча, образуя квадраты комнат. Степы их выкрашены в голубой и розовый тона. Интересно, какие полы? Иргизов принялся раскидывать носком сапога, затем руками завалы, но вскоре отказался от этой затеи. Все тут склеилось и сцементировалось временем. «Пропади все оно пропадом – завтра же подам рапорт и поеду учиться! – решил он бесповоротно. – Зинка не пропадет и без меня!»

Выбрался из развалин Иргизов лишь во второй половине дня. Было жарко и очень хотелось пить. «Куда теперь: на Золотой ключ или в чайхану? – подумал он и увидел, что его галифе и гимнастерка испачканы глиной. – Пожалуй, на Золотой ключ, там отряхнусь и смою с себя пыль».

Иргизов сел на коня, съехал с городища и поехал по равнине, сплошь покрытой зелеными травами и цветами. Надо обогнуть невысокий копетдагский отрог и, сразу за ним, Золотой ключ – любимейшее местечко отдыха горожан. На склоне отрога Иргизов увидел ромашки. «Ну, вот и для Зинки букет!» Слез с коня, нарвал цветов и так, с охапкой ромашек, подъехал к месту, откуда вытекал ключ. Не слезая с коня, осмотрелся, чтобы выбрать место для купания. Правее по ручью стояло несколько дилижансов и фаэтонов. Там же паслись распряженные лошади. По всему ручью, на обоих берегах загорали горожане. Иргизов решил, что и без него там тесно, и выехал к огромной впадине, откуда вытекал горный родник. Он еще не успел приглядеться, как услышал бойкий женский голос:

– Смотрите, смотрите: красный рыцарь на коне! Прямо, как в сказке!

Внизу у самого истока стояли женщины. Он дернул коня за уздечку, чтобы отъехать от склона, и опять услышал:

– Рыцарь, куда же вы?! Спускайтесь к нам сюда!

Бежать от женщин, конечно, не следовало. Иргизов тут же остановил коня, слез и зашагал к роднику. Женщины поджидали его, рассматривая с нескрываемым любопытством. Все три в белых кофточках, в юбках и босые: туфли в сторонке. Иргизов еще когда подходил к ним, успел отметить: красивые все три, как на подбор.

– Славной советской молодежи привет! – поднял он руку.

– Тоже мне, старик, – засмеялась одна. – Сам еще из комсомола, наверное, не вышел!

– Ну и язычок у тебя, Зоя, – сказала другая, с интересом разглядывая Иргизова. У нее был лукавый синий взгляд и очень приятная улыбка. «Блондинка, да еще с голубыми глазами: когда-то я мечтал о такой!» – подумал Иргизов и сказал:

– Познакомимся?

– Познакомимся, – охотно и так же с некоторым вызовом отозвалась она и подала руку.

– Иван Иргизов, – сказал он. – Красный рыцарь.

– Нина… Ручьева, – назвалась блондинка и добавила, чуточку смутившись: – Актриса русского драмтеатра.

– Ручьева?! – удивился он. – Та самая, которая в «Бешеных деньгах»?

– Та самая, – тепло улыбнулась девушка.

– И вы тоже актрисы? – спросил Иргизов, знакомясь с другими.

– Ну, разумеется, – отозвалась за всех Ручьева. – Что же тут особенного! Мы только что вернулись с гастролей. Наш театр сегодня на пикнике. Вон, видите желтый дилижанс? Это наш. А вы откуда взялись? На коне, с цветами, просто прелесть!

– Ох, простите, – спохватился Иргизов. – Возьмите, это вам! – Он подал Нине ромашки. Сделал это так неловко, забыв о двух других, и они сразу стали строже.

– Ну, что, Ручьева, пойдем, – сказала одна. – По-моему, наши уже собираются.

Нина то ли сделала вид, что не слышит, или в самом деле не слышала. Она стояла напротив Иргизова, смотрела ему прямо в глаза и улыбалась.

– Пошли, Сима, – сказала разочарованно третья.

Обе ушли, взяв туфли и шлепая босыми ногами по мокрой прибрежной траве. Иргизов проводил их взглядом, радуясь, что Нина Ручьева не спешит за ними.

– Между прочим, я недавно был в театре и потом думал о вас, – сказал Иргизов.

– Что же вы думали? То, что я красива? Или – играю хорошо?

– И то, и другое. Мне вы очень нравитесь.

– Очень приятно слышать от красного рыцаря столь обворожительный комплимент. Хотите выпить?

– Выпить? А где? Здесь же ничего такого нет.

– Но мы же приехали на пикник! – Она засмеялась и пошла к туфлям и сумке. – Идите сюда, Иван… Имя у вас деревенское. Кто вас так назвал? Вы же такой симпатичный.

– Зовите как все: Иргизов. Мне и самому так больше нравится.

– А что! Иргизов – очень звучно, – согласилась она. Вынув из сумки начатую бутылку коньяка и две рюмки, налила и подала Иргизову. – Закуски никакой нет, конфеты девчата слопали. Так что…

– За знакомство? – спросил он.

– За знакомство… – Она засмеялась. – Не знаю, может быть, я немножко пьяна… Мы уже выпили… Мне почему-то не хочется уходить.

Нина Ручьева выпила и чмокнула Иргизова в щеку:

– Это вместо закуски.

Он смутился, покраснел до корней волос и осмелел тут же:

– Нина, разрешите, я сниму гимнастерку и немножко освежусь? Я лазил по древним крепостям Нисы и, вот, видите.

– Конечно, конечно.

Он снял рубаху, обмылся до пояса и оделся снова. Актриса молча любовалась им.

– Ну, вот, теперь порядок, – сказал он, подойдя к ней.

– Интересно там, на Нисе?

– Еще как! – восхищенно воскликнул он. – Такое впечатление, будто все застыло и вот-вот оживет.

– Я тоже хотела бы побывать там, – просто сказала Нина. Он понял: нельзя быть с ней мальчишкой, иначе сразу разочаруется…

– Поедемте! – предложил он. – Вместе сядем на моего жеребца и поедем. А оттуда прямо в город!

– Иргизов, как это романтично! – воскликнула она. – Я сейчас.

Выйдя наверх, она помахала рукой и прокричала своим, чтобы ее не ждали: доберется домой сама.

Иргизов поднялся тоже. Взял за уздечку скакуна, подвел к ней.

– Жаль, что вы не наездница, – сказал, посмеиваясь. – А то бы вы сели в седло, а я сзади. В седле мягче.

– А иначе нельзя?

– Можно, но…

– Давайте, раз можно, – попросила Нина.

– Хорошо, только не смущайтесь.

Иргизов вскочил в седло, успокоил коня и протянул к актрисе руки. Нина подошла и тотчас оказалась в его объятиях. Он взял ее под мышки, поднял и посадил перед собой, обняв левой рукой, а правой держа уздечку. Прижавшись к плечу и упругой груди, он почувствовал, как горяча она. Сердце у него зашлось: теплая волна подступила к самому горлу, дышать стало нечем. Он шутливо еще крепче прижал актрису к себе. Испугался: думал возразит, обзовет ненормальным, но она ласково попросила:

– Не надо так сильно, ты меня задушишь…

Обнаглев, он припал к ее губам.

– Ах, Иргизов, что ты со мной делаешь… – Нина ослабла в его руках.

И сам он, дергая уздечку, не чувствовал под собой ни коня, ни седла, и не ведал – идет конь, скачет или топчется на месте. Сердце у Иргизова пылало. В голове звенела, нежная музыка. Конь вынес их на ту самую лужайку у горы, где Иргизов рвал ромашки. Он лишь успел подумать, что это то самое место, и, остановив коня, он вновь припал к губам женщины.

С трудом, кое-как она вырвалась из его рук и закатила ему пощечину.

– Ненормальный какой-то! А ну, прекрати!

Жаркое исступление опустошило Иргизова. Он свалился набок и, раскинув руки, зажмурился. Зеленые стебли высокой травы щекотали ему щеки. Усталым движением он смахнул с лица траву и, разогнувшись, сел.

– Будешь знать, как связываться с актрисами! – сказала она, смеясь.

Иргизов не отозвался, лишь вздохнул.

Нина встала, подошла к лошади, вынула из сумки бутылку с рюмками и вернулась. Неторопливо налила. Иргизов следил за каждым ее движением и с отчаяньем думал: «Порочная баба!» Он взял из ее рук наполненную рюмку без всякого желания и хотел уже поднести к губам, но актриса остановила его.

– Не спеши, выпьем на брудершафт.

Ловко, словно раньше этим только и занималась, она переплела его и свою руки, выпила и поцеловала.

– Все, Иргизов, – сказала твердо. – Поехали домой.

– А в крепость? – спросил он, поднимаясь.

– В крепость твою как-нибудь потом, – усмехнулась актриса. – Пойдем пешком.

Когда они пришли в Багир, солнце уже клонилось к горам. Зной ослабевал. На тахте в чайхане сидело множество туркмен – пили чай и ели шашлык.

– Посидим? – предложил Иргизов.

– Больше ничего не придумал? Ты уже совсем… Считаешь, что я… Ну, ладно, я побежала… Вон, как раз дилижанс в город идет.

Он поспешил за ней. Но она тут же села в карету и затерялась среди пассажиров.

Дилижанс выехал на проселок, затем на Фирюзинскую дорогу. Иргизов ехал следом. Возле города он отстал. Въехав в Полторацк, свернул налево и поскакал к кавалерийским конюшням, сдать конюхам скакуна.

Домой он вернулся в сумерках. Сестру дома не застал – это удивило его: «Может, тоже уже невестится?». Раздевшись, он лег на кровать и только что случившееся во всех деталях пробежало перед его глазами. Теперь, когда он расстался с Ниной так бестолково и холодно, им начала овладевать смутная тревога. Пока еще он не понимал, что их скоротечная, безумная встреча уже заронила в его душу зернышко любви. Он лежал и жалел, что не простился с ней, как надо. Иргизов не слышал, как вошла Зинка.

– Ого! – воскликнула она. – Он, оказывается, дома лежит. Мы его ищем по городу, а он дома. – Зинка в черной юбке, белой кофточке и красной косынке. Подстрижена модно.

– Зинуля, а ведь ты уже совсем взрослая, – сказал Иргизов. – На школьницу ты не похожа. Где ты была?

– Где и все, – отозвалась она. – Гуляла по городу. Сегодня же выходной. Все гуляют. А ты, разве целый день дома? Ты же утром уехал! Да и днем мы с Лилией Аркадьевной заходили к нам сюда, тебя не застали.

– С Лилией Аркадьевной? – Иргизов вздрогнул. Не спеша начал одеваться. – Зачем я ей понадобился?

– Но выходной же, Ваня! – воскликнула Зинка. – Лилия Аркадьевна хотела с тобой по городу походить.

– Она что, говорила тебе об этом?

– Нет. Но я и сама догадалась. Как встретила она меня, у нее даже глаза от радости заблестели. «Зиночка, – говорит, – а где Иргизов?» Я сказала, что ты уехал смотреть развалины. Она обиделась, говорит: «В такой-то день на развалины!» Правда, Вань, ты прямо помешался со своими древними крепостями.

– Больше ничего не говорила Лилия Аркадьевна?

– Особенно ничего не говорила. Просто мы с ней часов до трех вместе гуляли, а потом зашли к нам: думали, ты приехал, а тебя нет. А почему ты так долго? Да и бледный весь какой-то. Не заболел ли?

– Нет, ничего, Зина. Все нормально. Ты посиди, а я к одному товарищу загляну. Часа через два вернусь.

– Ужинал хоть? Нет! Я так и знала.

– Потом, Зиночка, когда приду.

Он вышел из дому и направился в сторону Крымской. Пересек улицу, вошел во двор. Во дворе полно народу: жильцы играют в лото.

– Здравствуйте! Здесь живет актриса Ручьева?

С ним поздоровались вразнобой, оглядывая с удивлением: командир Красной Армии? Старуха-армянка провела его в глубину двора и указала на дверь. Иргизов постучал. Никто не отозвался. Он постучал еще раз и толкнул плечом дверь. Она подалась с тихим скрипом. Иргизов вошел в сенцы, затем в комнату. Остановился у порога: темно, ничего не видно.

– Нина! – позвал негромко.

– Кто здесь? – испуганно вскрикнула она и кинулась к столу за спичками.

– Это я… Иргизов, – засмеялся он.

– Боже, Иргизов! Как ты меня нашел? – Нина зажгла лампу и подала ему стул. – Садись.

– Я пришел домой, – заговорил он, волнуясь, – и у меня возникло такое чувство, будто я навсегда потерял тебя. Два часа, пока не видел тебя, показались мне мукой. Я люблю тебя… Люблю…

– Не надо лгать, – сказала она, поправляя халат и прикрывая грудь. – Неужели ты думаешь, я такая глупенькая, и не понимаю – что между нами произошло? Случай бросил нас в объятия друг к другу. А еще точнее – хмель. Ты ведь и сам, пожалуй, раньше меня понял всю пошлость нашей встречи.

– Прости, Нина…

– За что прощать-то? – Она отошла к окну. – Ты ни в чем не виноват. Можешь идти спокойно. Не терзайся, забудь обо всем.

Иргизов не двинулся с места – лишь тяжко вздохнул и, облокотившись на стол, отвернулся. Смотрел на стену, на бархатный гобелен и чувствовал себя несчастнейшим человеком. Он думал, как же вернуть то прекрасное, то нежное, то несравненное ни с чем, что он испытал при встрече с ней! Неужели никогда не повторятся эти счастливые минуты? Она смотрела на него, видела, как менялось выражение его лица, какую неподдельную муку выражал его взгляд, как горько кривились губы, и поняла: он, действительно, влюблен в нее.

– Иргизов, милый, – сказала она дрогнувшим голосом. – Ну, зачем нам с тобой дурная слава? Я не могу стать любовницей. Я споткнулась в жизни, наделала глупостей, но я не лишена права на счастье.

Нина вышла в сенцы, и Иргизов слышал, как она возится с примусом, разжигая его. Затем она торопливо вернулась в комнату, бросила на ходу: «Извини, я быстренько сварю кофе», и вновь занялась в сенцах примусом. Он кивнул ей в знак согласия и взял с туалетного столика фотоальбом в бархатных корках. Раскрыв его, увидел большое фото: стройный подтянутый комбриг стоял, опершись рукой на тумбочку, и слегка улыбался. «Наверное, это ее бывший муж, – подумал Иргизов. – Он перевернул страницу и увидел этого же военного с женщиной в светлом платье. «Может быть, это ее отец и мать?» Нина внесла кофейник, распространяя на всю комнату пряный запах кофе.

– Нина, кто это? – спросил он.

Поставив на стол две чашки, она налила в них кофе и, садясь рядом, заглянула в альбом:

– Это мой отец. Погиб в двадцатом, в Крыму.

– Как? – вырвалось у него. – А я думал…

– Погиб мой отец, – печально повторила Нина. – Уехал туда, в штаб Фрунзе и, как рассказывают сослуживцы, погиб в первом же бою. А это мама, – пояснила она и, подумав, доверительно сказала: – Четыре года поплакала и вышла за другого. За одного бухгалтера. Я не смогла его терпеть. Слизняк какой-то. Что она в нем нашла? А сама она – прелесть. Когда я была маленькой, мама мне рассказывала множество сказок, но больше всего я любила сказку о принце и бедной девушке, которая все время ждала – когда же за ней приедет принц на коне? И вот, уже после революции, по-моему, в девятнадцатом, когда папина бригада стояла в Саратове, к нам домой стали приезжать конники. Наш дом стоял на откосе, над Волгой. Представь себе – появляется на бугре кавалерист, складывает ладони рупором и зовет: «Комбриг Ручьев, на вы-ы-ход!» Папа мгновенно выходит во двор и дает знак, что сейчас придет. А мама, бывало, говорит: «Дождешься, Ниночка, и за тобой вот так приедет твой принц». Как-то отец услышал эти мамины слова и поправил ее: «Тогда уж не принц, а красный рыцарь революции – это куда романтичнее!» Сегодня, когда ты появился на откосе у Золотого ключа, во мне все перевернулось. Увидев тебя, я подумала: «Это мой Красный рыцарь», и позвала. Может быть, это судьба? – Нина застенчиво улыбнулась, и Иргизов непроизвольно потянулся к ее руке, зажал в ладони и поднес к губам.

– Хорошо, если судьба, – сказал, не выпуская ее ладонь. – Я всю жизнь буду благодарить эту судьбу.

Нина еще раз улыбнулась, но уже грустно, словно жалея о чем-то, и проговорила со вздохом:

– Жаль, что эта судьба не пришла к нам два года назад. Два года назад я закончила театральное училище, пришла в театр и оказалась в липких руках пьяницы и бабника. Я думала, вместе с новой жизнью по-новому заживет и театр. Но я оказалась в такой обывательской богеме, в такой патриархальной обстановке, что не вынесла ее и ушла. Уехала сюда с подругой. А тут тоже осколки старого мира, а не современные артисты. Все понимают, что надо создавать театр нового типа, театр – на современном репертуаре, с новой системой: с системой Станиславского, – но только понимают. Дальше дело не движется. Сплошная буффонада, а не драма. Больше кривляний, чем души.

Нина говорила о своем наболевшем, говорила это впервые – до встречи с Иргизовым никому не жаловалась, не роптала на серятину театральной жизни. Это с его появлением она почувствовала крайнюю необходимость высказаться вот так, как говорила сейчас. Иргизову многое было непонятно. Он не знал, кто такой Станиславский, что за система у него, что такое репертуар, буффонада, и, слушая Нину, терялся, не в силах поддержать беседу.

– Нина, прости, – признался он. – Я ничего не смыслю в том, что ты мне говоришь, но мне очень интересно. Я ведь говорил тебе там, на ключе, что мы часто ходим коллективно на спектакли. В театре я и увидел тебя впервые.

– Дану, что ты! – успокоила она его. – Я все понимаю. Я говорю о самых несложных вещах. Просто тебе все это незнакомо. Я тоже, наверное, многое не пойму из твоей биографии. Расскажи о себе.

И он охотно, и тоже впервые в жизни, начал рассказывать о своем детстве и юности, о том, как стал красноармейцем и оказался в Каракумских песках.