Текст книги "Разбег"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

VI

Поезд приближался к Небит-Дагу. Было около девяти утра. Солнце уже поднялось над каракумскими просторами. Раскрашенные зеленью мая, они не казались скучными и неказистыми. Всюду – на такырах и в селевых промоинах, похожих на неглубокие овраги, буйствовали травы. Темной зеленью отдавали могучие кручи Большого Балхана. Юра стоял у окна и с интересом, словно впервые увидел, рассматривал равнину и горы. «Как оказывается легко меняются представления о самом обычном, стоит только побольше узнать о нем!» – думал он и вспоминал, как расстроенный Иргизов, что его попрекают историей, с упреком бросил: «Вы хоть Юрку не настраивайте на свой лад! А то живет парень, можно сказать, в волшебных местах – и знать не знает о них». Юра тогда спросил: «Что еще за места? Пески да каменные глыбы?» – «Да, пески и каменные глыбы! – согласился Иргизов. – Но поимей терпения, а я тебе расскажу о тех местах, в которых живешь».

Оказалось, кроме подземного мира, начиненного нефтью и газом – мира, которым грезил Юра, была у Балхан и богатейшая история. То, что Иргизов упомянул о древней пещере в Балханских горах и самой древнейшей цивилизации, сложившейся здесь – это так себе. А вот то, что всего лишь сто лет назад на месте буровых Юры Каюмова плескалось море – это уже интересно. Оказывается, тогда еще существовали Хивинский и Балханский заливы, гибель которым предрек русский ученый Карелин. Сто с лишним лет тому назад он подплыл почти вплотную к этим горам, на весельных катерах, поставил экспедиционный бриг на глубине, и с помощью проводника туркмена поднялся на вершину Большого Балхана. Тогда она называлась – Дигрем, теперь ее зовут по-новому – Арлан…

– Юра, прильнув к окну, с любопытством рассматривал темный отвесный склон горы и размышлял, каким же путем Карелин со своими людьми шел к вершине. Наверное есть самый короткий, но нелегкий путь, и длинный – менее опасный. Надо было расспросить об этом у Иргизова. Любопытно, что, поднявшись на вершину, Карелин оглядел всю прилегающую к горам местность в зрительную трубу и предопределил: «Хивинский залив фактически уже высох, а Балханскому до полного испарения осталось немного… Я думаю, друзья, – сказал он своим спутникам, – давно бы высох и залив Карабогазский, но щедрый Каспий неутомимо пополняет его водой». Юра сейчас целиком был согласен с предвидением русского ученого. Действительно, процесс обмеления продолжается и теперь. Остров Челекен – уже не остров, омываемый с четырех сторон морем – он уже омывается с трех сторон, и к нему можно подойти с суши. И Михайловский перевал – тоже интересное место. Оказывается, высокий гребень этого перевала еще в конце прошлого века был берегом так называемого Михайловского залива, названного в честь главнокомандующего Кавказского округа, великого князя Михаила. Здесь швартовались плоскодонные баржи, разгружая строительный материал для Закаспийской военной железной дороги. Здесь высаживались войска и отправлялись в глубь Туркмении… А самое местечко Нефте-Даг? Теперь уже не называют его так, а зовут просто – Вышка, в честь первой, давшей мощный фонтан нефти в 1932 году буровой вышки. Это ведь совсем недавно было. Юра тогда был студентом нефтяного института в Москве и вместе с другими студентами приезжал сюда на практику…

Юра вышел из вагона на маленькой станции Небит-Даг, окинул беглым взглядом низкий, серенький вокзал, перронишко, покрытый киром. Сейчас пока еще не слишком жарко, но через месяц-другой поплывет на солнце кир и начнут посыпать перрон каракумским песочком, которого и без того вокруг хватает. За станционным зданием возле войлочных кибиток, в которых селятся туркмены, казахи и приезжие нефтяники из Баку, наметены ветром целые барханы песка. Дорога к горам, где по генеральному плану застройки нового райцентра в скором времени встанут красивые дома со дворами, тоже засыпана песком. Поселковая служба быта – старый казах в черно-белой, как у суворовских солдат шапке-треуголке, и его жена, сухая, как высушенная тарашка, женщина лет сорока – только и слышно – шаркают лопатами и вениками, очищая колею.

В одном из домов разместилась контора «Туркмен-нефть». Солидности пока нет никакой, не сравнишь ее с ашхабадскими учреждениями. Но в темпом коридоре, где под ногами противно хрустит все тот же каракумский песочек, на дверях – вывески: плановый, материально-технический и прочие отделы. И кабинет начальника, честь по чести, с приемной комнатой и секретаршей. Начальника почти никогда не бывает на месте. Все дела по бурению и добыче нефти вершатся на Вышке и в ее окрестностях. И сегодня, конечно, его нет: после двух праздничных дней он выехал на промысел и буровые, взглянуть – все ли в порядке, не было ли ЧП, все ли инженеры и техники на месте? Не все, конечно. Вот и Юра Каюмов запаздывает. По строгому счету, надо было выехать из Ашхабада вечером Первого мая, а он прихватил еще денек.

Юра заглянул в кабинеты, перекинулся несколькими фразами с секретаршей и отправился на базу. Через час он уже сидел в кабине грузовика с шофером из КРБ – блатным парнем Костей-Барбосом.

От Кости попахивало перегаром, и Юра недовольно поморщился.

– Реагент на сто пятую завез? – спросил Юра.

– Порядок, начальник – какой может быть разговор! И реагент, и цемент, и всякую бяку еще до праздника перебросил. Но знаешь, начальник, хлопцы с той буровой бают, что напрасный труд – воткнулись на тысячу с лишним метров, а никаких признаков. Долота крошатся, а нефтью и не пахнет. Укатают тебя, товарищ Каюмов, за обман.

– Какой еще обман?! – обозлился Юра. – Ты болтай, да знай чего говоришь!

– Не знаю, какой там обман, но пустышку тянете: нет там на глубине никакой нефти. А если нет – значит, обман. Вы же – инженер КРБ, вы должны были знать, есть или нет.

– Ладно, кончай трепаться. Три года у нас работаешь, а ничего не усвоил. Только бы тебе пожрать да выпить.

– И к бабе заглянуть, – подсказал Костя-Барбос.

– Вот-вот. – Юра отвернулся и стал смотреть на железнодорожную колею.

«Черт возьми, – вновь подумал он, вспомнив Иргизова. – До вчерашнего дня я даже не знал, да и никогда не задумывался, кем и когда была построена эта железная дорога на Вышку. А тут, на этом песчано-солончаковом участке столько всякого было, что нарочно не придумаешь. Оказывается, еще в 1887 году протянули узкоколейку от станции Бала-Ишем до Нефте-Дага. Надо же! Еще в конце прошлого века катились вагончики и платформы по дороге Дековиля, и тянули их лошади. Кучера сидели на козлах, погоняли лошадей, а в вагонах и на платформах лежал всяческий материал и оборудование!»

Юре захотелось блеснуть своей эрудицией, а он вновь повернулся к шоферу.

– Слушай, Костя, тебе не кажется, что ты слишком увлекаешься не тем, чем надо? Водка у тебя на уме, женщины?

– А что еще, начальник, надо для простого пролетария? – шофёр скептически ухмыльнулся. – Книжки что ли прикажете читать?

– Книжки – в первую очередь. Но если, скажем, тебе лень читать, мог бы устно интересоваться. Ну вот хотя бы эта железнодорожная ветка! Как ты думаешь, когда ее протянули?

– Да говорят, когда двенадцатая и тринадцатая вышки фонтаны дали, – не очень уверенно отозвался шофер.

– В ту пору только реконструировали дорогу – так наверное. А существует она с прошлого века. Еще агенты Нобеля пытались тут открыть большую нефть. Потоптались, поковырялись на малой глубине и решили – дело бесперспективное. Стали добывать нефть колодезным способом из верхних пород, а потом, когда нефть там истощилась, перешли на добычу кира. Ну, сам знаешь, кир – не та нефть, в которой нуждается промышленность. Отвалили от Нефте-Дата агентики, поняв, что основные, промышленные запасы лежат глубоко в земле, и начали поговаривать о том, что надо сдать Нефте-Даг в концессию иностранцам. А тут – революция и гражданская воина. Туркестан тоже был охвачен огнем классовых битв и сражений. В двадцатом, когда наши красные полки взяли Казанджик, Айдын и Бала-Ишем, пришла телеграмма от Ленина насчет Нефте-Дага и Челекена. Время было сложное. Бакинские промыслы держала в руках контрреволюция, а Москва, Петроград и другие города России очень нуждались в нефти. Заводы, фабрики, электростанции, сам знаешь, без нефти работать не могут. Двинулись наши на Челекен и сюда, к нынешней Вышке. Вот по этой дороге скакали эскадроны и тянули за собой гаубицы. После трехчасового обстрела Нефте-Дага белогвардейцы бежали…

– А дальше что? – заинтересовался парень.

– А дальше, как говорится, новая страница. Сначала мы добывали кир, а потом появились в советской науке крупные ученые. Ферсман приехал – серу в Заунгузье открыл. Губкин наведался на Нефте-Даг – обследовал нефтеносные площади, сказал авторитетно: есть на глубине в кровле красноцвета и ниже залегающих пластов большая нефть. Некоторые специалисты с ним не согласились. Спор зашел. В споре, как говорится, рождается истина, но не только. На горячих углях ученого спора решили погреть руки враги Советской власти. Вновь пошли толки о концессиях, началась бесхозяйственность. Кое-кого прижали к ногтю, и не только здесь у нас, но и на железной дороге, в Гаурдаке, на Ташаузском хлопкоочистительном заводе. Ну, а что касается глубинной нефти, то так… Двенадцатая скважина за декаду выбросила тридцать тысяч тонн нефти, а через год – тринадцатая – семь тысяч тонн в сутки…

– Вообще-то, конечно, солидно, – согласился Костя.

– А ты говоришь – водка да бабы, – вновь поддел его Юра.

– Так ведь, одно другому не метает, товарищ начальник!

– Мешает, Костя, еще как мешает. Нельзя на жизнь смотреть по-обывательски. Жизнь состоит не только из мяса, водки и поцелуев. Жизнь это, прежде всего, совокупность всех нравственных ценностей, которые на протяжении многих тысячелетий выработало и продолжает вырабатывать человечество. Нельзя, скажем, глубоко понять день сегодняшний, не зная, о чем заботилось и во имя чего страдало человечество тысячу лет назад. Но когда ты знаешь, что еще тысячу лет назад люди боролись за свободу и счастье, то ты начинаешь понимать, что, добившись сегодня свободы и счастья, несешь ты на своей совести все чаяния твоих предков. В тебе течет кровь сотен поколений, мечтавших завоевать такую жизнь, какую мы завоевали. Так цени же эту новую жизнь, ибо не только тебе пользоваться ее благами, но и надо, чтобы получили ее от тебя в наследство твои потомки… Если, дорогой Костя, ты вот такими мерками будешь измерять ценности жизни, ты поймешь – жрать сверх меры – это гнусно, водку пить – тоже гнусно. Смотреть на женщину, как на объект удовлетворения, это уж совсем.

– Ну так они же сами того требуют? – с обидой возразил Барбос – Они же тоже живые существа, как я понимаю!

– Ай, ладно, надоел ты. – Юра отвернулся и вновь стал смотреть на песчаную равнину, изъеденную соляными такырами. «Действительно, – подумал он. – Если видеть только то, что видит глаз – с ума сойти можно. Хорошо, что человек видит сквозь время, сквозь землю, сквозь мироздание вселенной…» Юра стал думать о Губкине: действительно, он видел сквозь землю. Разумеется, он строил свои гипотезы на основе научных данных. Но в институте на его лекциях Юра всегда ощущал потребность заглянуть глубже и дальше изведанного. Карты земных разломов, нефтеносных структур, казалось, говорили студенту – вот твоя область, вот тут и дерзай. Но начинал говорить Иван Михайлович Губкин – заведующий кафедрой геологии и нефтяных месторождений, типичный русак, каких рождает и выводит в люди русская деревня, – смелый, но не навязчивый, всегда оставляющий место для сомнений своим молодым коллегам, – у Юры сразу возникали проблемы. В тридцать третьем, когда выдала мощнейший фонтан тринадцатая буровая и съехалась компетентная комиссия на прием нового нефтяного месторождения, Иван Михайлович, объезжая с Кайгысызом Атабаевым оконтуренный район, на одной из вышек взял горсть песка и стал его нюхать. Кайгысыз усмехнулся: «Наслаждаетесь запахом своей грандиозной победы?» Губкин стесненно ответил: «Да ну какая победа! Завоеван всего лишь один рубеж. Основное направление наступления – только открывается». И он указал рукой в сторону Каспия… Юра и еще несколько студентов Московского нефтяного института сопровождали своего учителя, были с ним все время рядом. И тогда, когда он был с Кайгысызом, тоже стояли чуть сзади и слышали их разговор. Губкин, высыпав из ладони песок, обернулся и, увидев своих учеников, азартно выпалил: «Вот, Константин Сергеевич, на кого вам надо опираться… на молодую смену инженеров. Эти орлы не подведут!»

Однако прошли годы, прежде чем была выявлена промышленная нефтеносность верхних горизонтов красно-цветной толщи. В 1938 году, когда Юра приехал в Нефте-Даг с дипломом инженера и приступил к самостоятельной работе в КРБ, добыча нефти все еще базировалась в основном на Центральном участке. И только теперь, по прошествии еще полутора лет, шло интенсивное освоение новых нефтеносных площадей. Между Каспием и Нефте-Дагом, а попросту – Вышкой – трудилось в поте лица одиннадцать геолого-поисковых партий, руководили которыми, в основном, молодые специалисты, выпускники вузов Москвы и Баку.

Бакинцев с 1933-го памятного года, когда дала мощный фонтан тринадцатая буровая, вообще понаехало много. Буровые мастера, вышкомонтажники, просто рабочие – они поселились в новом строящемся на железнодорожной станции, возле Большого Балхана, городе Небит-Даге, на Вышке. А теперь их обжитые туркменские кибитки перекочевали в сторону Каспия, за новыми буровыми. Этим участком руководил Юра Каюмов…

Два часа езды по солончакам и вязким движущимся пескам, и вот, наконец, Вышка – рабочий поселок нефтяников, в центре которого на возвышенности, на знаменитой нефтяной горе, на месте тринадцатой, беспрестанно отвешивает поклоны, или словно клюет зерно огромная сказочная птица, станок-качалка. Влево и вправо от нее еще несколько таких станков, но в основном – кибитки, бараки и деревянные складные домики, обмазанные цементом или обшитые толстенными матами. КРБ – несколько таких домиков, поставленных друг к другу вплотную и соединенных ходами. Рядом черная войлочная кибитка – жилье Юры Каюмова.

– Ну что, Костя, зайдем ко мне – отдохнем малость? – предложил Юра, вылезая из кабины.

– Ну что вы, начальник, – уныло протянул Барбос. – Я лучше к своим товарищам зайду.

– Ладно, давай. Сейчас оглядимся, да наверное придется ехать на сто пятую, так что будь готов.

Войдя в кибитку, Юра поставил чемоданчик на кошму, снял с себя белую шелковую рубашку и чесучевые брюки. Парусиновые туфли сунул под раскладную кровать. Из тумбочки достал спецовку, но прежде чем вновь одеться, лег на кровать и, блаженно зажмурясь, раскинул руки. Тут же спохватился. Мать положила в чемодан вареную курицу, завернув ее в мокрое полотенце, чтобы не протухла. Юра достал курицу. Есть не стал – пока не хотелось. Зацепил из бачка воды в кружку, полил на сверток, обернул как следует газетой и закопал под кошму в холодный песок. Этой премудрости его научил старик-туркмен Еламан-ага. Можно было бы «закопать» и копченую колбасу, но Юра вспомнил о лаборантах. Присовокупив к трем колбасным коляскам три шоколадных плитки и три пачки чая, Юра завернул все это в другую газету, умылся, оделся и отправился в КРБ.

Лаборатория была пуста. Столы припорошены песком. В других кабинетах слышались голоса и стрекотала пишущая машинка. Юра зашел к телефонистке.

– Здравствуй, Лена. Что на сто пятой?

Девушка огорченно вздохнула:

– Ах, Юрий Ратхович, ну что вы так – сразу о деле? Вы же из столицы. Людей видели, улицы первомайские.

– Все превосходно. Вот привез вам всем – держите. Тут колбаса и шоколад.

– А духи? – Глаза девушки испуганно расширились. – Купили?

– А как же! – спохватился он и вновь подался в кибитку – возвратился с тремя флаконами и тремя коробочками пудры.

Лена внимательно оглядела подарки, сказала, что девчатам они понравятся, и подала сводку о буровых. Сведения обычные. На сто пятой предполагалось к третьему мая выйти на нефть, но скорость проходки за последнюю неделю снизилась. Юра недовольно бросил сводку на стол.

– И это называется предмайская стахановская вахта!

– Ну так многие же уезжали в Небит-Даг, на концерт. Утром с поездом только вернулись, – пояснила Лена.

– А лаборантки где?

– Тоже с поезда – сейчас придут.

– Ладно, я буду на сто пятой. Звоните мне туда, если что-то срочное.

Он вышел из конторы, спустился в низину, где стояла автомашина Кости-Барбоса, залез в кабину и нажал на клаксон.

Минут через десять грузовик уже пробирался сквозь барханы по свежей колее в сторону моря. Вся низина была заставлена буровыми вышками. Эти нефтеносные площади обещали богатую прибавку к общему дебиту.

VII

В августе жара достигла своего апогея. Над прикаспийской равниной, над песками и солончаками дрожало сизое марево. Солнце палило сверху, но оно не было столь чувствительно, как горячий, одуряющий воздух, толчками исходящий от раскаленной земли. С утра еще было более или менее терпимо, но к девяти – босой ногой на песок не ступишь, и с открытой головой не подашься в путь-дорогу. Днем в поселке жизнь замирала, но на буровых шла также размеренно, как зимой и весной. Суетились на площадках буровых люди: закачивали в скважины глинистый раствор, наращивали колонну обсадных и бурильных труб. Тракторы с прицепами тянули длинные желонки, буксуя на неровностях пустыни. Вечером выезжал на трассу и бежал от одной буровой к другой синий автобус, доставляя смену и увозя буровиков, закончивших трудовой день, в поселок.

В сумерках жизнь на Вышке приходила в движение. Шумно было в рабочей столовой, в тесном магазине, на станции, куда стекались толпы, чтобы сесть в вагоны и выехать в Небит-Даг. Но даже в этой суровой обстановке нефтяники находили для себя развлечения. После ужина рабочие за столом под тусклой лампочкой играли в карты и домино. Дотемна взлетал мяч на волейбольной площадке. Юра Каюмов – член комитета комсомола, ответственный за спортивную работу, был всегда среди молодежи. При непосредственном содействии отца, ему удалось получить для местной низовой организации Осоавиахима несколько малокалиберных винтовок. Стрелковые соревнования устраивались каждый выходной, и участвовали в них, как говорится, и стар, и млад.

В середине августа начало поступать новое оборудование для буровых. Тогда же прибыли из Баку молодые специалисты-нефтяники. Среди них высокая гибкая девушка, с черными кудряшками и большими удивленными глазами – Таня Русланова. На блузке у Тани красовался альпинистский значок. Знакомясь с новичками, Юра подал девушке руку.

– Для красоты – или в самом деле занимались альпинизмом?

– В самом деле, – ответила она, заглянула ему в глаза с дерзким вызовом. – А вы что – тоже альпинист?

– Нет, не довелось. Спросил из любопытства – мне никогда не приходилось встречаться с альпинистами, хотя горы рядом.

– Горы? – недоверчиво усмехнулась Таня и посмотрела в ту сторону, где в сумерках тонули Большие Балханы. – Вы имеете в виду ту синюю гору? Но это же – насмешка для альпинистов! – Таня засмеялась и, видя, что Юра не шутит с ней, торопливо согласилась. – Впрочем, товарищ инженер, может быть вы и правы. Для новичков это подходящая гора. Много у вас в секции альпинистов?

– Да что вы, Таня! Нет ни одного.

– Как же так? – Ей, выросшей в горах Кавказа, всегда казалось, что главное – горы и альпинисты. – У нас в Осетии у каждого мальчишки свои трикони.

– Что это такое – трикони? – Юра засмущался от своей неосведомленности.

– Да ботинки такие, специальные.

– Хорошо бы нам создать свою группу альпинистов. Я уже три года здесь – иногда мы с ребятами забирались на Большой Балхан, но не слишком высоко. Подняться бы на вершину – посмотреть на Каракумы! Знаете, мне один историк говорил, что еще в 1836 году на Арлане побывали наши путешественники. Слышали об ученом-натуралисте Карелине?

– Фамилию слышала, но ничего о нем не знаю, – призналась Таня.

– Пройти бы по его маршруту. Может, от стоянки что-то осталось.

– Юрий Ратхович, вы меня прямо заинтересовали, – призналась Таня. – Знаете, я согласна организовать группу альпинистов, но ведь необходимо иметь снаряжение.

– Таня, не называйте меня по отчеству, – попросил он. – Это только идет пожилым. А я, вероятно, года на четыре старше вас. Что касается снаряжения, я завтра же напишу в Ашхабад отцу – он инструктор Осоавиахима – наверняка, поможет нам…

Таня Русланова поселилась вместе с телефонисткой. Комнатушка на две кровати. У окна стол и два стула. Шкаф еще. Жилье ей не понравилось. Юра успокоил Девушку:

– Знаете, Таня, скоро построят новый жилой дом в Небит-Даге. Если вам не трудно будет ездить, то я внесу вас в список на квартиру. Наши девчата, например, не очень-то стремятся в новый город. Далековато. Вставать надо раньше часа на два, ну и, соответственно, ложиться позже.

– Я подумаю, Юра, – сказала она и почувствовала, как непривычно загорелись у нее от смущения щеки.

Несколько дней Таня Русланова обживалась в новой обстановке. Знакомилась с лабораторией, с сотрудниками КРБ. Наконец решила выехать на буровую. Накануне поездки, вечером, Юра ей сказал: «Поезжайте на сто седьмую. Я буду там – и встречу вас. Вы пили когда-нибудь чал? Нет? Это напиток из верблюжьего молока. Около сто седьмой живет Еламан-ага, у него несколько верблюдиц!»

Таня проснулась рано, до восхода солнца. Тихонько, чтобы не разбудить Лену, Таня из ковша умылась под окном, надела серую парусиновую юбку, белую ситцевую кофточку и туфли. Машина должна была отправиться на буровую в семь, и Таня поспешила к гаражу. Там уже фыркали моторы и слышались голоса водителей. Таня поздоровалась. Ответили ей на приветствие вразброд, с любопытством оглядывая с ног до головы.

– Новенькая? – спросил пожилой азербайджанец Махмуд.

– Да, я недавно тут.

– Одна или с мужем? – спросил другой, с исколотыми татуировкой руками.

– Это не имеет для дела значения, – отпарировала Таня. – Кто из вас едет на сто седьмую?

– Со мной поедете. – Парень приблизился к ней и нагловато прищурился. – Между прочим, меня зовут Костей.

– Костя-Барбос, – подсказал азербайджанец. – Нахал первой марки. Лучше не садитесь с ним – подождите, через час поедете со мной. Я – на сто двенадцатую, но подброшу вас, куда надо.

– Спасибо, товарищ шофер, но я не из трусливых. – Таня строго посмотрела на Костю. – Ну, так едем?

– Я к вашим услугам, мадам. Прошу, садитесь в кабину.

Таня села. Шофер покрутил заводную ручку, пыхтя, чуть ли не приподнимая передок полуторки. Изругался вполголоса несколько раз. И едва мотор проявил признаки жизни, залез в кабину и схватился за баранку. Полуторка выбросилась на возвышенность и медленно поползла по проторенной колее на участок буровых.

– Далеко до сто седьмой? – спросила Таня.

– Верст двадцать пять, девочка. – Костя-Барбос смерил ее нагловатым взглядом. – Кстати, как тебя зовут?

Таня поежилась от этого «тебя», но подумала и решила не обострять с ним отношений. «Черт с ним, пусть буду «тебя» – какой-то невоспитанный блатяга».

– Таней меня зовут, – сказала она ровным голосом.

– Хорошее имя, – одобрил он и опять посмотрел на нее. – Между прочим, я знал одну Таню, с такой же пленительной фигуркой, как у тебя, но та была замужем.

– Вам не кажется, что вы хамите? – Таня отодвинулась.

– Ну что ты, Танюша, какое же это хамство? Я же не насилую тебя.

– Боже, ну и разговор! – обиделась она. – Не зря, оказывается, ваш друг, азербайджанец, назвал вас нахалом.

– Ну зачем же под руку такие слова говорить! – вдруг обозлился Барбос. – Видишь, мотор не тянет. Ну, вот… заглох совсем. На заводную ручку – иди, крутани, а я на стартер нажму.

Таня поморщилась от такого обращения, однако подчинилась – сбросила с ног туфли, легко спрыгнула с крыла машины на песок. Она попыталась вставить ручку в отверстие, но уронила и с беспомощной злостью крикнула:

– Да идите сами!

Барбос вдруг схватил ее за руку, с силой притянул к себе и, прижав к груди, полез прокуренным ртом к ее губам.

– Уйди, гад! – оттолкнула его Таня. – Я сейчас позову на помощь! Уйди же, негодяй!

С минуту она боролась с ним, царапая его лицо и руки. Наконец ей удалось вырваться.

– Товарищи, спасите! – закричала Таня и побежала прочь от этого наглеца, от его машины, куда глаза глядят.

Она бежала до тех пор, пока не выбилась из сил. Остановившись оттого, что задыхается, Таня огляделась. Вокруг нее лежали голые барханы, а над головой уже вовсю светило солнце. Успокоившись немного, Таня коснулась рукой плеча и увидела – блузка на ней разодрана: рукав висит, грудь обнажена. Таня от обиды и горечи, от потерянных сил опустилась на песок и заплакала.

– Господи, какие есть еще на земле негодяи! – плача, выговаривала она. – Зверь – и тот не поступит так, как этот подлец! Где только воспитываются такие!

Просидела она в совершеннейшем отчаянии, наверное больше часа, и перестала плакать от того, что почувствовала сильное жжение в пятках. Таня приподнялась, уперлась в песок пальцами ног и едва не вскрикнула – песок раскалился настолько, что касаться его голой ногой невозможно. Да и сквозь юбку жжет. Таня встала, пошла было к вершине бархана. Пошла, но тут же побежала, приплясывая, словно на раскаленной сковородке. И едва выскочила на бархан, снова села. Неимоверный страх изжариться на песке под палящим солнцем захватил все ее сознание. С бархана она увидела буровые, но они были слишком далеко, чтобы добраться до них босиком.

– Ой, мама, мамочка моя! – заплакала Таня, ища спасения. – Да что же это такое! Неужели нет никого поблизости?!. Люди, спасите! – закричала Таня во всю силу. Но даже эхо не откликнулось ей. Только змеерылый варан, приподнявшись на лапы, посмотрел на нее и, равнодушно развернувшись, пополз прочь.

Таня не знала – что ей делать, как поступить, и только подсознательное чувство руководило ею. Она будто бы и не хотела этого, но сняла с себя кофточку и обвязала ею левую ступню. Затем сняла юбку и, приложив усилие, разорвала ее надвое. Смекнув, что юбка толще ситцевой кофточки, Таня обвязала обе ноги половинками юбки, кофточкой повязала голову и пошла к буровым. Шла словно в больших, не по размеру лаптях. Ноги не жгло, и голова была покрыта «белым тюрбаном», но спина и плечи зудели до боли от палящих лучей. До ближайшей буровой было километров пять. Будь на ногах у Тани туфли, она бы одолела это расстояние за полчаса, но в самодельных лаптях, которые то и дело развязывались и приходилось поправлять их, она двигалась к буровой часа два. Во рту у нее пересохло, язык прилипал к нёбу, в груди горело. И только спортивная закалка, натренированная воля – не падать духом ни в каких даже самых сложных ситуациях – не дали ей свалиться с ног. Подходя к буровой, она качалась, словно пьяная. И чего греха таить – буровики, толковые ребята-комсомольцы, увидев приближающееся к ним «чучело», с недоумением начали посмеиваться. Наконец, разглядев, что перед ними женщина, почти голая, в трусиках и бюстгальтере, с намотанным на ногах тряпьем, парни умолкли. Затем бросились к ней и, окончательно поняв, в какой беде она оказалась, подхватили под руки и отвели в конторку мастера. Таня сидела на скамье и, как во сне, видела перед собой чьи-то лица. Над ней суетились и что-то у нее спрашивали. Ей дали напиться, но вода показалась девушке горькой. Кто-то из ребят очень громко и настойчиво спрашивал – что произошло, почему она оказалась одна посреди барханов. Только спустя час Таня наконец-то пришла в себя и рассказала о случившемся. Она видела, как напряглись и сделались суровыми лица у буровиков.

– Айда, братцы! – крикнул один. – Он же недавно проехал на сто седьмую…

Конторка опустела. С Таней осталась лишь одна учетчица. Ласково приговаривая, что все обойдется и пройдет, она принялась смазывать плечи и спину Тани вазелином…

* * *

Добравшись до 107-й, Костя-Барбос, понимая, что оскорбил новую лаборантку, решил отделаться от содеянного шуточками.

– Послушайте, товарищ инженер, – сказал он с усмешкой Юрию Каюмову. – Что это вы за цыпочку угнездили у нас на Вышке?!

– Какую еще цыпочку? – насторожился Юра, подходя к машине. – Ты должен был привезти Таню Русланову. Почему она не приехала?

– Ладно, начальник, только без гонора. Прошу не тянуть. Я сам могу оттянуть кого хочешь. Давай забирай бочки с водой, да я отправлюсь назад. Мне еще сегодня в Небит-Даг надо съездить.

Юра окликнул буровиков, чтобы снимали бочки, и вновь подступил к Барбосу:

– Ты так и не ответил мне – почему не приехала Русланова?

– Слушай, начальник, отстань ты со своей… Это же цыпочка. Ей здесь такой интеллигентной делать нечего. Слова ей не скажи, пальцем ее не тронь. Слезла на полдороге – пешком идет. И хай себе идет. Прочешет разок по солнцу, да босиком, тогда в другой раз сговорчивее будет…

– Где лаборантка Русланова – я тебя спрашиваю?! – вскипел Юра. – Если обидел – не жди пощады, Барбос.

Барбос никогда не видел таким разъяренным инженера Каюмова. Глядя на него, наступающего со сжатыми кулаками, он попятился к кузову машины, и тут увидел на дороге трех парней. Они узнали его и прибавили шаг.

– Ну, сука! – с яростью выдохнул из себя один из них, самый высокий и мощным, Илья, и схватив за грудки Барбоса, встряхнул сто. – Говоришь, на Колыме был, сволочь! С людьми перестал считаться… С женщинами…

Илья не смог выразить свою ярость в словах и, развернувшись, тяжелыми кулачищами саданул Барбоса в подбородок. Тот снопом повалился на песок. Перевернувшись, вскочил на ноги, но снова наскочил на кулак Ильи и плюхнулся с окровавленным ртом.

– Пантюхин, стой! – закричал Юра. – Это же – самосуд! Стой, я приказываю!

– Приказываешь! – в тон ему отозвался Илья и, приподняв Барбоса за шиворот, долбанул еще раз. – А я не признаю никаких приказаний, когда делаю правое дело. Этот подлец бросил посреди песков босую лаборантку. Пытался изнасиловать, сучий сын. Все шмотки на ней изодрал. Она вырвалась от него, но вся сгорела на солнцепеке. Сейчас там у нас, на буровой, Женька ее отхаживает.

Юра оцепенел – до него сразу не дошел смысл сказанного. Наконец, глотнув воздух, он с ненавистью выговорил:

– Встань, негодяй. Видимо, мало чему научила тебя Колыма.

Барбос поднялся, шатаясь, подошел к кузову и ухватился обеими руками за борт. Стоя так, он всхлипывал и сплевывал кровь.

– Зубы, сволочь, выбил за какую-то шалаву, – канючил он. – Защищают каких-то гнилых интеллигентиков, а рабочему человеку зубы выбивают… Я в суд подам… Вы мне поплатитесь.

– Ну вот что, Барбос, – сказал Юра. – Чтобы сегодня же не было твоей ноги на Вышке. И в Небит-Даге – тоже. Убирайся к чертовой матери, или пойдешь под суд. Лезь в кузов, свезем тебя до поселка, а там как знаешь.