Текст книги "Разбег"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

V

В самый разгар заседания бюро, когда решали – в каких районах в первую очередь начать земельно-водную реформу, принесли записку. Секретарь ЦК Сахатмурадов, прочитав ее, покраснел, насупился и передал Атабаеву. Тот, прочитав, усмехнулся. После того, как утвердили окружные комиссии и уполномоченных по проведению реформы, Сахатмурадов довел до сведения присутствующих смысл поступившей записки. Это была угрожающая анонимка, написанная баями. Богачи, надеявшиеся получить от Советской власти кое-какие выгоды, но оставшиеся ни с чем, а теперь еще и узнавшие о реформе, заявили о своем несогласии с туркменским правительством. Опираясь на волю аллаха и «гнев народа», грозили большевикам всеми карами, какие существуют. Сообщив об этом, Сахатмурадов твердо сказал:

– В аулы должны ехать самые сильные, политически подготовленные товарищи. И вообще, я думаю, нужен пример – с чего и как начать земельно-водную реформу.

Сахатмурадов перевел взгляд на Ратха Каюмова – посмотрел, словно советуясь с ним, как со старшим по возрасту. Ратх поднялся:

– Я понял вас, товарищ Сахатмурадов. Сейчас у нас в Полторацке находятся представители аульных ячеек «Кошчи» – мы могли бы провести показательное собрание по земельно-водной реформе. Завтра собираются дехкане асхабадского аула.

– Вы сами тоже собираетесь присутствовать на этом сходе? – спросил Атабаев.

– Обязательно. Как инструктор, я обязан быть там. Тем более, собрание первое да еще и показательное.

– Да, пожалуй, – подумав, согласился Атабаев. – Но не пошло бы это показательное собрание вкось. У вас же отец бывший арчин. Он и сейчас еще владеет землей и отарами в Каракумах. Дехкане могут вам напомнить об этом.

– Не сомневаюсь в этом, – согласился Ратх. – Дехкане напомнят мне, я – отцу: как-нибудь найдем общий язык и договоримся.

– Может быть, кто-то другой пойдет, а вы отправитесь в другое место? – предложил Сахатмурадов.

– Нет, товарищ секретарь. Ничего страшного не произойдет.

– Хорошо, – согласился Сахатмурадов. – И не забудьте, сегодня же отправьте инструкцию по проведению реформы во все земельные отделы.

На другой день, в девять утра Ратх был в Доме дехканина. Несмотря на ранний час, на дворе жарко. «Кошчинцы» покинули свои душные комнаты – пьют чай на паласах. Тут же огромный самовар, целая батарея чайников и чайчи в белом замусоленном халате, – крутится, как волчок, между тахтами и самоваром.

Вышли из Дома дехканина всем скопом – запрудили оба тротуара. Фаэтонщики едут – смотрят с недоумением, опять что ли праздник? Прохожие сторонятся, останавливаются – смотрят вслед. Никто пока не знает, что это идет молодая гвардия сельского хозяйства. Идут представители союза «Кошчи», съехавшиеся на республиканское совещание.

Ратх Каюмов – впереди, с кожаной папкой. Перешли Октябрьскую, ступили на кривую пыльную улочку асхабадского аула. Дехкане смотрят, высунувшись из дворов. Ребятишки на крыши взобрались: понять не могут – откуда и куда идут эти люди. Но ребятня догадлива. Вот уже кричат сверху:

– Эй, комиссар, куда идешь?! Ишана в тюрьму возьмешь, да?!

«Кошчинцы» не замечают мальчишек. Топают, окутываясь с ног до головы аульной пылью.

Ребятишки тотчас пристроились к идущим. А вот и любопытные дехкане присоединились. Идут рядом с приезжими, расспрашивают: куда и зачем валит толпа. Ребятишки поняли – чего ради гости пожаловали в аул, кричат наперебой по-русски:

– Да здравствует коммуна!

– Смерть капиталистам!

Сбор в старой крепости Куня-Кала. Вон она – на окраине аула. Громадные желтые стены, разрушенные давними войнами и обветшавшие от времени, торчат, напоминая о безвозвратной гибели старого развалившегося мира. Вокруг крепости байские мелеки [1]1
  [1]Мелек – огород.


[Закрыть]. Занимают они довольно обширную площадь: тянутся на восток к селению Аннау, и к горам Копетдага. От большого арыка в разные стороны расходятся маленькие арыки, насыщая влагой плодородные участки богачей. Дехканские дворы с черными войлочными юртами лепятся тут же, и выглядят они сиротливо. Хоть и пришла в аул Советская власть, но беднота, как была неимущей, так пока и живет. Не так-то просто вырвать из жадных рук землю и воду. До земельно-водной реформы пытались вырвать у богачей землю, но на каждом клочке этой земли пролилась кровь. Обиженные и оскорбленные сынки баев отправились в пески, объединились в басмаческие отряды. Несколько лет кряду разгуливали по пескам: налетали на бедняцкие кочевья, на аулы.

Поднялись «кошчинцы» по оплывшим, поросшим верблюжьей колючкой буграм, во двор крепости Куня-Кала. Двор огромен и разделен на мелеки. Растет на них джугара, клевер, картофель. Это угодья первой сельской коммуны. Урожай, кроме картошки, давно убран. Зерно ссыпано в сарай. Два стога сухого клевера рядом с сараем. Конюшня тут же. Несколько лошадей, несколько верблюдов, три омача и один железный плуг, присланный из России. Как привезли его, бросили у стены, так он и лежит. Пробовали в него запрячь верблюда, но бедный инер не смог потянуть такую тяжесть. Махнули рукой: ай, пусть лежит, будем омачами пахать.

Председатель коммуны – Артык, молодой, высокий, жилистый парень лёт двадцати восьми. Хмурый на вид. Есть отчего хмуриться. Отца и мать в восемнадцатом убили. Артык до двадцать четвертого ездил в добротряде по Каракумам, мстил басмачам за отца и мать. Многие бандиты заплатили ему кровью, но и сейчас Артык не мог спокойно смотреть на богачей. А они – вот: тоже явились на сход. Старый арчин Каюм-сердар с ними, ишан тоже тут. Артык хмурится: «Ратх Каюмов хоть бы отца спровадил отсюда!» Знает Артык младшего Каюмова, верит ему во всем, но отец у него, все-таки, богач: не место ему здесь.

Артык, пожимая руку Ратху, сказал недовольно:

– Товарищ Каюмов, эти старики-отщепенцы тоже, что ли, записались в коммуну?

– Не сердись, Артык, пусть присутствуют. Они никак не хотят расстаться со своими мелеками, вот инервничают. Все еще надеются на что-то.

– Ратх, если б Каюм-сердар не был твоим отцом, я припомнил бы ему!

– Не горячись, Артык, когда дело касается бедняков, для меня все богачи становятся врагами: отец тоже, – резко ответил Ратх.

– Ладно, товарищ Каюмов, в вас-то я никогда не сомневался. Вы – человек Ленина.

– Шефы-железнодорожники придут? Напомнили им о сходе? – спросил Ратх.

– А как же! Утром сам к ним ездил. В депо был, в кондукторской, в управлении дороги. Будут обязательно.

– Комсомольцев всех оповестил?

– Все здесь. Вон они рассаживаются. Непес поехал за шефами.

– Ладно, Артык, давай показывай гостям свое хозяйство, а я с комсомолом поставлю стол для собрания.

Артык повел «кошчинцев» по крепостному двору, по мелекам, рассказывая – с чего начинали, что сеяли, какой урожай сняли.

Вскоре за крепостной стеной, со стороны железной дороги донеслась музыка духового оркестра. Это шли на сход шефы-железнодорожники. Ребятишки с криком бросились к воротам, и вот целая процессия поднялась на крепостной двор. Музыканты впереди, следом телега с сельскохозяйственным инвентарем. Комсомольцы, в основном русские парни и девчата, с транспарантами над головой: «Да здравствует мировая коммуна!». На какое-то время смешались в общую толпу свои – аульчане, приезжие «кошчинцы» и железнодорожники-шефы.

– Товарышы, прошу соблюдать порядки! – прокричал представитель управления Среднеазиатской железной дороги, лысый азербайджанец, в белом кителе: – Кто тут старший?

– Я старший, – сказал Ратх. – Сейчас начнем. Пусть ваши люди рассаживаются.

– Если не ошибаюсь, вы – инструктор ЦК? Хорошо бы, товарыш инструктор, начать собрание с «Интернационала».

– Так и начнем. Прошу вас тоже за стол президиума. Речь скажете?

– А как же, дорогой! Все-таки, мы шефы!

В президиум, к столу, накрытому красной сатиновой скатертью, подошли человек десять. Сесть не на что. Собрание начали стоя. Дехкане – напротив, в первых рядах, уселись прямо на земле. Представители рабочего класса – железнодорожники – тут же. Аульные богачи, баи, ишаны, муллы и прочие тунеядцы – в сторонке. Стоят, словно вызов сделали: кто – кого. В центре у нихКаюм-сердар.А у стола, в центре президиума, сын его младший – Ратх. Дехкане, да и богачи переговариваются: вот ведь как распорядилось время, – сын на одной стороне, отец на другой. Богачи шепчутся с насмешкой: «Постыдился бы идти против родного отца, болшабик!» Дехкане переговариваются, глядя с презрением на Каюм-сердара: «Хоть бы постыдился родного сына. Позорит его при всем народе!»

– Итак, дорогие земляки и представители рабочего класса, разрешите собрание считать открытым, – объявил Ратх.

Тотчас азербайджанец в белом махнул рукой, и оркестр заиграл «Интернационал». Комсомольцы, услышав гимн, встали и замерли. Дехкане тоже поднялись, не понимая, зачем слушать музыку стоя. Богачи в сторонке зашевелились, начали посмеиваться. Кто-то из них не очень уверенно прокричал:

– Эй, Артык-кошчи, зачем нам капырская музыка?! Никто на крикуна не обратил внимания, и он смущенно смолк и спрятался за плечами Каюм-сердара. Как только оркестранты опустили трубы, Артык сказал, бросив угрожающий взгляд на аульных богачей:

– Это вам – не прошлый раз. В тот раз мы не смогли вам скрутить руки, а теперь – большая земельно-водная реформа!

Дехкане, вновь усаживаясь на земле перед столом, одобрительно загудели. Каждый вспомнил недавнее. Три года назад впервые они избрали комитет бедноты, выбрали председателя и пошли делить воду арыка. Отвели ее от байских мелеков, пустили в сторону бедняцких кибиток, сказали: «Каждый может пользоваться водой пять часов». Дехкане обрадовались, почувствовали собственную силу, да беда в том, что поливать нечего – земли своей ни у кого нет. Позлорадствовали, посмеялись над богачами и вновь им отдали воду. Об этом случае и напомнил сейчас Артык. И едва он это сказал, как из толпы богачей вновь донесся голос:

– Артык-хозяин, раньше земли у дехкан не было. Теперь разве есть?

Тотчас крикуна узнали: сельский джарчи, верный слуга богачей. Когда-то он ходил по аулу, разносил вести – кто женится, кто сыну обрезание делает, у кого сын родился. За его ослиную глотку кормили его неплохо: с каждого дастархана кусок мяса и лепешку имел.

Артык засмеялся со злостью:

– Эй, джарчи, раньше ты перед каждым тоем кричал. А теперь, по подсказке баев, орешь перед каждым собранием! Тебе, джарчи, тоже полгектара земли на этот раз выделили: возьмешь у Топчи-бая!

Дехкане засмеялись, а богачи насторожились. Топчи-бай завертелся на месте, посмотрел на Каюм-сердара, на святого ишана, ища поддержки. Джарчи тоже не понял, почему он должен взять полгектара у Топчи-бая и, подумав, что Артык смеется, вновь прокричал:

– Артыж-болшабик, зачем смеешься надо мной?

– Не смеюсь, джарчи, – успокоил его Артык и посмотрел на сидящих дехкан: – Дорогие бедняки! Дорогие безземельные и безлошадные братья! Комиссия по реформе, вот землемер, вот наш кузнец, вот я тоже с ними, составили списки безземельных дехкан. С сегодняшнего дня они будут пользоваться байской землей.

Гул удовлетворения прокатился по рядам. А толпа богачей застыла в ожидании: что еще там придумала Советская власть?!

Артык подал лист бумаги одному из комсомольцев и велел читать. Парень, в городской европейской одежде – он учился три года у муллы, а затем в гимназии, за что был прозвав «гимназист», начал:

– Комиссия решила лишить земли следующих баев и отдать их земли беднякам. Майлы-бай – первый. Он отдает свою землю… – И «гимназист» зачитал десять бедняцких фамилий.

– Артык-джан! – взмолился один из дехкан, едва «гимназист» назвал его фамилию. – Не надо мне байской земли! Пусть Майлы-бай подавится своей землей. В прошлый раз я на пять часов воду взял – теперь не знаю, как с ним расплатиться. Все время напоминает: «Ты у меня в долгу».

– Ладно, Непес, – сказал Артык. – Все знают, как ты дрожишь перед баями. Страх тебе всегда мешал. Но теперь бояться тебе не надо. Давайте, дорогие земляки, послушаем весь список. Только будьте внимательны, и запомните – кто у какого бая землю возьмет. Давай, «гимназист», читай дальше.

«Гимназист» назвал еще несколько фамилий. Читая, все время косился на толпу богачей, а там уж суета началась. Заволновались сельские богатеи. Вот и выкрики послышались:

– Не дадим землю!

– Кровью окупится вам наша земля!

– Мы землю сто веков наживали! Она нам Чингизханом жалована, а вы кто такие?!

Ратх, как председатель собрания, принялся успокаивать богатеев:

– Жалобы выслушаем потом. Прекратите шуметь! Тут кто-то из дехкан выкрикнул:

– А почему землю Каюм-сердара не поделили?! Почему Каюм-сердар за спину собственного сына спрятался?

Мгновенно воцарилось молчание. Ратх нахмурился, посмотрел на Артыка. Тот выхватил список у «гимназиста».

– Слушай ты, «гимназист», почему нет в списке Каюм-сердара?

– Артык-джан, есть он, – залепетал «гимназист», косясь на Ратха. – Но я подумал, хорошо ли при инструкторе ЦК его родного отца раскулачивать? Не обидится ли товарищ Каюмов?

– Вон с моих глаз! – возмутился Артык. – Вон, чтобы твоей ноги тут не было! Трус негодный!

«Гимназист» попятился и упал в ноги сидящим дехканам. Они рассмеялись.

– Дайте-ка сюда список, – сказал Ратх. Взяв его, он зачитал сам: – Каюм-сердар – бывший арчин, отдает землю беднякам… – Последовало более десятка фамилий, а затем приписка: – Поскольку сам Каюм-сердар на мелеке трудиться не хочет, а дети его не являются дехканами, а служат в государственных учреждениях, то бывший арчин Каюм-сердар лишается своей земли целиком и безвозвратно!

По рядам дехкан прошел неодобрительный ропот. Дехканам показалось, что Ратх расправился над самим собой. Но и на этот раз кто-то вновь заметил:

– Ай, чего жалеть? Разве основное богатство Каюм-сердара его земля? Овцы – его богатство. Две отары, каждая по тысяче голов, пасутся у него в песках.

– Эй ты, проклятый аллахом! – не выдержав, закричал Каюм-сердар. – Ты откуда знаешь о моих отарах? Ты врешь, сатана! Ты поплатишься за свои слова! Я намотаю твои кишки на колесо арбы, паршивец!

Вновь разразился шум. Теперь уже неистовствовали и богачи, и бедняки. Напрасно Артык поднимал вверх руку, кричал, призывая к порядку: его не слушали. Тогда шеф-азербайджанец велел оркестрантам играть. Грянул «Краковяк», заглушая крики и перебранку. Артык, Ратх и все остальные члены президиума возмутились: ерунда какая-то! Не собрание, а ералаш.

– Ну-ка, вы, уважаемый шеф! – сказал Ратх азербайджанцу. – Прекратите ломать комедию!

Музыканты, словно споткнулись, опустили трубы. Наступила тишина и ее использовал Артык:

– Дорогие земляки, – сказал он сидящим, – пусть Ратх Каюмов сам скажет – есть у его отца две отары или нет?

– Есть! – твердо выговорил Ратх. – Есть две отары, и мой брат Аман собирается в пески, чтобы сдать весь скот союзу «Кошчи».

– Будь ты проклят! – вскричал Каюм-сердар. – Не сын ты мне, не сын! Ты порождение ада! – Старик рвался из рук, удерживающих его, чтобы подойти к Ратху.

Когда он утихомирился, Ратх сурово и внушительно проговорил:

– Все запомнили – кому отныне принадлежит земля Каюм-сердара? Если хоть один откажется, испугается моего отца или пожалеет его, то добра от меня не ждите. Трус сегодня – первый пособник врагам!

Ратх замолчал. Лицо его стало бледным, губы вздрагивали. Артык, видя его таким, проникся к нему еще большим уважением.

– Товарищ Каюмов, если у вас больше нет слов, то мы дадим слово железнодорожникам. Давай, Гулам-Али, говори, – попросил Артык лысого азербайджанца в белом кителе.

– Товарышы! – погладив раскаленную на солнце лысину, обратился к дехканам Гулам-Али. – Разрышитэ поздравить вас с победой. Тэпэр земля у всех будыт – виноград-миноград, картошка, свекла – тоже хватыт. Тэпэр нам необходымо, чтобы дехкане пополняли ряды рабочего класса. Тэпэр мы открыли курсы. Хочешь быть кондуктором – иды к нам! Хочешь помощныком машиниста – давай! Хочешь слесарем – пожалста!

– Эй, Гулам-Али, ты куда тащишь от нас людей? – возмутился Артык. – Мы своих дехкан к земле зовем, а ты в свое депо их тянешь. Так не пойдет. Давай, товарищ Каюмов, закрывай собрание!

– Люди, еще один-два слова, а? – взмолился Гулам-Али и приложил руку к сердцу. – Товарышы, когда придете, спросите Гулам-Али! Это я!

– Ладно, заканчивайте, – сказал Ратх.

Вновь оркестр заиграл «Интернационал» и все встали.

VI

На второй день утомительного пути по раскаленным пескам Аман с тремя добротрядовцами приехал на урочище Джунейд, где паслись отары Каюм-сердара. Приезжие вооружены, но бояться, кажется, некого – притихли басмачи. Одни приобщились к общему делу, другие ушли за кордон. Вывел Аман свою небольшую группу прямо к чабанскому кошу. Верблюдов пустили пастись. Лошадям спутали ноги, дали сена. Чабан Хезрет-кул и его подпасок в честь приезда сына Каюм-сердара зарезали овцу, поставили на огонь казан с мясом. Потом, когда залезли подальше от солнца, в чабанскую чатму, и сели на кошме к наполненным шурпой чашкам, Аман сказал:

– Ну, что, Хезрет-кул, тебе известно о земельно-водной реформе?

– Да, Аман-джан, слышали краем уха. – И подумав добавил: – Ну, вас-то эта репорм не коснется. Брат твой, слава аллаху, сумел хорошее место занять. Ему сам сатана не страшен. Другие ему завидуют. Недавно люди Джунаида ко мне сюда заглядывали, разговор вели о твоем младшем брате. Говорят: Ратх двадцать лет где-то на чужбине скитался, свою землю забыл, а как назад приехал – сразу большим человеком сделали. А мы, говорят, двадцать лет оберегаем свою землю, кровь за нее проливаем, и ни одного в правительство не поставили.

– Джунаидовские, говоришь, были? – насторожился Аман. – И где же они сейчас?

– Ай, крутятся где-то неподалеку. Узнают, что ты здесь – приедут.

– Хезрет-кул, нежелателен их приезд. Кровь может пролиться, – сказал Аман. И сидящие с ним «кошчинцы» подтянули винтовки к себе поближе.

– Сынок, что ты! – удивился чабаи. – Они твоего отца и тебя самыми надежными людьми считают. Говорят, слава аллаху, есть еще на свете надежные люди… господа Каюмовы.

– Не все мы господа, – возразил Аман. – Отца еще можно назвать так, – продолжал Аман, – но и то – какой он господин! Ни хан, ни бай. Так себе, бывший арчин… Ратх, сам знаешь… Ратх большевик. И я тоже теперь на большевистской платформе.

– Аман, сынок, что эта такое «платпорм»? – не понял чабан.

– Это значит, дорогой Хезрет-кул, что я всех своих коней подарил государственной конюшне, сам стал главным сейисом, и вдобавок к этому дружу с большевиками.

– А как на тебя смотрит отец? – удивился чабан. – Разве он тебе позволил жить с большевиками?

Гости смотрели то на Амана, то на чабана; с жадностью жевали баранину и ухмылялись: чего он рассусоливает с этим стариком? Аман понял их недоумевающие взгляды.

– Ну, ладно, Хезрет-кул, – сказал Аман строго. – В общем, мы приехали, чтобы сосчитать всех отцовских овец и передать их союзу «Кошчи». Эти люди примут у тебя всех овец, дадут мне за них расписку, а я отвезу ее в Полторацк. Считай, что овцы уже «кошчинские».

– Аман-джан! – испугался чабан. – А как же мы? Нас шесть чабанов при двух отарах. Куда же денемся мы?

– Старик, ты не беспокойся, – сказал один из «кошчинцев». – Если желаете – все останетесь при отарах. Только служить будете не Каюм-сердару, а союзу «Кошчи». Это выгодно. От Каюм-сердара вы пользовались только мясом. Даже зерна на лепешки он вам не присылал, сами добывали. А когда будете «кошчинцами», кроме мяса и зерна, получите еще одежду и деньги. Советская власть полностью обеспечит вас.

Чабан выслушал гостя, с недоумением посмотрел на Амана: правду ли говорит этот человек, или врет? Аман подтвердил – все правильно. Именно благодаря справедливости, и сам Аман принял Советскую власть.

– Ладно, – согласился Хезрет-кул, – нам все равно, лишь бы кормили и одевали. Говорите, что мне делать дальше?

– Ничего такого особенного, – сказал «кошчинен». – Сейчас немножко жара спадет и поедем считать овец.

Поели, попили чай, наговорились вдосталь. Часа за два до заката солнца вылезли из чатмы, пошли к лошадям, а их рядом не оказалось. Начали искать – вышли на барханы. Тут выскочили из засады человек двадцать в тельпеках, – кто с маузером, кто с обрезом, в связали «кошчинцев», бросили вниз лицом на песок.

Амана басмачи не тронули. Когда он кинулся бежать к чатме, вслед ему дико захохотали и заулюлюкали:

– Эй, Аман-джан, остановись, ха-ха-ха! Куда убегаешь, как заяц!

Всадники подъехали к чатме. Спокойно спешились. Аман голову опустил, прийти в себя не может.

– А мы давно вас караулили, – удовлетворено сказал один из басмачей, и Аман узнал его по голосу – Сейид-оглы.

– Сейид-оглы, сукин ты сын, что же ты наделал?! – со слезами в голосе прокричал Аман.

– Ничего, Аман-джан, плохого не случилось, если не считать, что мы связали трех большевистских собак.

Спешились басмачи, кинулись к казану с шурпой. Сейид-оглы тоже сел, и Аману велел сесть с ним рядом.

– Слава аллаху, все обошлось хорошо, – сказал Сейид-оглы, ощипывая желтыми зубами баранью косточку. – Мы боялись, что твой братец целый эскадрон за овцами пришлет. Думали, угонят сразу обе отары на бойню. А потом один из наших приехал и сказал: «Аман перед отъездом был у отца, проболтался, что едет, в пески с тремя «кошчинцами». Недооценил, нас твой брат, – засмеялся Сейид-оглы.

Аман слушал басмача и по спине у него ползли мурашки.

– С чем же я вернусь в Полторацк? – спросил он растерянно. – Кто мне поверит, что не я скрутил «кошчинцев»? Меня сразу же бросят в тюрьму. Ты подумал об этом, Сейид-оглы?

– Зачем тебе ехать в Полторацк? – спросил басмач. – Поедешь с нами на Уч-кую. А хочешь поедем сразу в Иран? Овец туда угоним, а потом и семью твою переправим. Можешь не беспокоиться – это я тебе говорю, Сейид-оглы.

– Нет! – вскрикнул Аман. – Нет!

– Ну и чего ты ревешь, как осел, если «нет», – обозлился Сейид-оглы. – Можно подумать, мы собственных овец вырвали из рук большевиков. Запомни, Аман, мы отобрали у них твои отары. Ты и твой отец хозяйничаете, а мы только кормимся возле вас.

– В песках мне делать нечего, – повторил Аман.

– Выходит, ты ищешь себе дело у большевиков, раз в пески не хочешь, – размыслил вслух Сейид-оглы. – Но подумал ли ты об этом, как следует? Ты ничем не отмоешься от своего происхождения. Черного козла белым не сделаешь. Можно, конечно, черного козла обсыпать белой мукой – станет белым, но надолго ли? Сейчас ты прячешься за спину Ратха. А если его не будет, тогда за кого спрячешься?

– Дорогой Овезкули-Сейид-оглы, – назвал басмача полным именем Аман. – Я думаю не о своей шкуре, а о своей жене и детях. Жена у меня, сын и две дочери. Дети учатся. Жена нашла подходящее место. Пусть мне будет плохо от большевиков, лишь бы их не трогали. А если я уйду с вами, то их сразу презреют. Жену со службы уволят, а дети в школе глаз не смогут поднять от стыда за собственного отца.

– Раньше ты таким не был, Аман, – сказал басмач. – Раньше ты был нашей душой – лихим наездником-джигитом. Тебе все мои удальцы завидовали. Неужели Советская власть тебя переделала?

– Сейид-оглы, ты ведешь со мной честный разговор, и я тебе тоже отвечу, не покривив душой. Постарел я для песков. Мне уже сорок. Это как раз такой возраст, когда надо думать о спокойной семейной жизни. Советская власть дает мне такую жизнь. Если я ей не наделаю зла, она не побеспокоит меня, даст дожить спокойно до самой старости.

Наступило долгое молчание. Сейид-оглы обдумывал – что сказать на это сыну Каюм-сердара. Ни убивать, ни уводить его силой с собой он не собирался.

– Ну что ж, – ответил с раздражением. – Поезжай домой и скажи им так: Сейид-оглы напал со своими джигитами, овец отобрал и угнал. Отцу за овец отдашь вот это. – Басмач бросил к ногам Амана туго набитый кожаный мешочек. – Тут золото в деньгах и слитках. Я думаю, Каюм-сердар не обидится, но чтобы я был уверен, что полото ты передашь отцу, – оставлю на несколько дней твоих друзей «кошчинцев» при себе. А если ты вздумаешь подшутить надо мной… Если отдашь золото Совнаркому, то этих трех несчастных я убью и заявлю, что сделал это ты, спасая отцовские отары. Тогда тебе трудно будет выкрутиться из их рук: они тебя расстреляют, как самого злобного врага. Ты меня понял, сын Каюм-сердара? Ишачий помет тебе в рот, ты не достоин своего отца, и мне трудно называть тебя его сыном. Ты – сын паршивой овцы, которую обгулял дикий кабан.

– Вах-хов, что ты со мной делаешь, Сейид-оглы? Зачем так? – с тяжелым вздохом пролепетал Аман.

– Я тебя еще раз предупреждаю – не вздумай с нами шутить. Каюм-сердар сразу же мне сообщит – отдал ты ему золото или нет. А себя спасай, как можешь…

Аман отправился в путь. И утром, после того как в Полторацке проревел деповский гудок, въехал в город и вскоре был на своем дворе. Рассчитал точно: брат с женой на службе, все дети в школе. Мать доит козу. Отец один встретил. Улыбнулся, крикнул старухе:

– Мать, Аман вернулся, слава аллаху!

– Пусть зайдет поест с дороги, – отозвалась она.

– Сейчас, не спешите. Всему свое время, – сказал Аман. – Дайте сначала в свой дом заглянуть.

Привязав скакуна, он направился к своей мазанке и увидел на веранде нескольких женщин. Они сидели на полу, держа на коленях книги. Галия тоже была с книгой.

– Эй, женушка, ты чего там?

– Аман, я женщин грамоте обучаю. Я видела, как ты приехал, но не успела тебя встретить! – весело сказала она. – Благополучно ли съездил?

– Да, ханум, кажется, благополучно, – неуверенно отозвался Аман. – Ну, ладно, ты занимайся своими делами – потом поговорим.

Аман торопливо вошел в свою комнату, поискал глазами – во что бы отсыпать золота из мешочка, ничего подходящего не нашел, и отсыпал в кружку. Спрятал кружку в сундук и направился к отцу.

Старик поджидал его на айване. Все это время, пока Аман ставил коня и разговаривал с женой, Каюм-сердар внимательно следил за сыном, опершись на клюку и положив на руки бороду. Следил, словно старый беркут за петляющей лисицей.

– Чего застрял-то? – спросил он, ехидно посмеиваясь, когда сын поднялся на айван.

– А куда спешить, отец! Дело, слава аллаху, сделано.

– Золото где? – сузив глаза, строже спросил отец.

Аман даже вздрогнул от неожиданности: откуда отцу известно о золоте? Неужели он заранее договорился с Сейид-оглы?

– Отец, ты откуда знаешь?

– Давай сюда золото, – властно потребовал Каюм-сердар. – Я все знаю.

– Вот оно, – упавшим голосом произнес Аман. – Затем и шел к тебе, чтобы отдать.

– Почему мешочек не полный? – тотчас спросил Каюм-сердар. – Ночью у меня был человек, от Сейида-оглы, сказал – мешочек полный, под самую завязку. В нем на десять тысяч туманов золота, а ты даешь мне половину. Где остальное?!

– Зачем тебе так много? – заартачился Аман. – Ты совсем старый. В могилу ведь не возьмешь с собой богатство.

– Не твоего ума дело! Принеси, что взял.

– Что ж, принесу. – Аман спрыгнул с айвана и скоро вернулся с небольшой эмалированной кружкой. – На, возьми.

– Ратху ни слова, – строго предупредил Каюм-сердар. – Если он узнает, то и меня, и тебя в Сибирь сошлют. Ты меня слышишь?

– Слышу, будьте вы все прокляты!

Аман с обидой удалился и, войдя в свою комнату, лег на ковер. Лицо прикрыл подушкой. «Сколько же подлостей всяких в мире, – с досадой подумал Аман. – Не пойти ли, да рассказать обо всем, как оно было? Если ничего не скрыть, то все закончится тем, что золото у отца отберут… А я не виноват, что отец до сих пор не развязался с басмачами. Я ехал к чабанам с чистыми намерениями – отдать отцовских овец Советской власти. Вот только жалко – «кошчинцев» басмачи убьют. Да и отца могут посадить…» Аман тяжко вздыхал, не зная, как ему поступить, и пролежал до тех пор, пока не вернулся с работы Ратх. Услышав во дворе его голос, Аман вышел.

– Здравствуй, младшенький. Вот, вернулся я.

– Здравствуй, Аман, с приездом. Все ли прошла благополучно? Сдал овец?

– Нет, Ратх-джан, – упавшим голосом произнес Аман. – Налетел со своими Сейид-оглы: «кошчинцев» они связали, овец угнали на дальние колодцы. Меня Сейид-оглы не тронул. Поезжай, – сказал, – домой и моли аллаха, что родился сыном Каюм-сердара.

– «Кошчинцев», говоришь, связали? Овец угнали? – Ратх начал застегивать пуговицы на рубашке. – Но ты-то не виноват? Ты не способствовал басмачам?

– Что ты, Ратх! О чем ты говоришь!

– Вот что, Аман, давай побыстрее пойдем и заявим, куда следует. Давай, давай – иначе будет поздно. Промедление смерти подобно. Шайку Сейид-оглы еще можно догнать, и овец отбить.