355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валентин Рыбин » Разбег » Текст книги (страница 20)
Разбег
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 15:14

Текст книги "Разбег"


Автор книги: Валентин Рыбин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Есть руки, – возразила Пронина и посмотрела на Гульчехру. – Вот у Гули, после встречи с моряками-балтийцами, еще одни руки выросли. Гуля решила ежедневно выполнять две нормы.

– Хов, Гульчехра! – удивленно окликнул ее Чары-ага. Он сидел у самой двери и привстал, чтобы она его увидела. – Ты же берешься за двойную норму! Смотри, чтобы не получилось у тебя, как с паровозом, который хотел увезти сто вагонов!

Присутствующие засмеялись.

– Ничего, как-нибудь справимся, – парировала Гульчехра. – Я – не паровоз, я – женщина. К тому же – твоя дочь.

Вновь все засмеялись, и Чары-ага, посрамленным, махнул рукой: ладно, мол, поступай, как знаешь – тебе виднее. Пронина положила руку на плечо Гульчехре:

– Молодец, подружка. Будем надеяться, что ты не одна такая. Найдутся еще ткачихи, которые не захотят уступить тебе первенства. Если пустим в ход все простаивающие станки, да удвоим старания всех текстильщиков, то выйдем на довоенную норму. Сорок тысяч метров бязи за сутки выпускала фабрика в тридцать девятом. Вот так-то. Ну ладно, к делу, товарищи.

Погруженный в заботы и занятый делами, Чары-ага совсем забыл о своем письме в горком. А если и вспоминал, то с безнадежностью: «Ай, до меня ли им!» Но вот директору позвонили, чтобы Пальванов зашел в горком, в десять утра. Сообщили Чары-аге об этом вечером, и он почти всю ночь не мог уснуть, строил догадки – уважат просьбу или откажут?

Ровно в десять он был в приемной и, по-военному, минута в минуту был приглашен секретарем.

– Здравствуйте, товарищ Пальванов. – Секретарь горкома вышел из-за стола, подал руку. – Не стану испытывать ваше терпение, скажу сразу: просьба ваша удовлетворена. Дней через десять отправляется в подшефный нам город Ельню и дальше, на фронт, большая делегация. Мы включили вас в состав этой делегации. Вы остановитесь в Воронеже – там строятся самолеты для фронта, встретитесь с руководством завода и совместно решите вопрос о вручении самолета вашему сыну. Заранее мы списались с авиазаводом. Администрация не возражает, даже приветствует нашу просьбу, но затрудняется – возможно ли будет пригласить на завод вашего сына, ведь он в действующей армии. Словом, дорогой Чары-ага, мы сделали все возможное – в остальном полагаемся на вас.

– Есть, товарищ секретарь! Я постараюсь добиться встречи. Адрес сына у меня всегда с собой.

– Тогда не стану вас задерживать. Идите и начинайте готовиться в дорогу. Компания у вас будет интересная: партийные и советские работники, писатели, артисты – скучать не придется. Желаю вам, Чары-ага, всяческой удачи.

– Спасибо, товарищ секретарь.

Чары-ага вылетел из горкома, словно на крыльях. Грудь его переполнилась восторгом. Ему захотелось кричать и хвастаться от радости, но человек преклонного возраста, он огляделся, взмахнул победно рукой и выговорил вполголоса:

– Пусть знают все – кто такой Пальванов!

XVII

В Красноводской бухте, обнесенной полукружьем гор, на пятнадцати морских причалах и железнодорожной станции, загроможденной множеством составов, каждодневный труд тысяч людей проходил с неутомимой деловитостью пчел. Один за другим подкатывали к пристани товарные поезда. Гигантские портальные краны доставляли на палубы пароходов всевозможные грузы для фронта. Большие остроносые суда с черными коптящими трубами и суда помельче – свинцово-серые сейнеры с баржами на прицепе беспрерывно покидали синюю, сверкающую гладь залива. Навстречу им шли, возвращаясь из очередных рейсов – из Баку, Махачкалы и Астрахани – такие же суда.

Порт, взятый под особое внимание с первых дней войны Государственным Комитетом Обороны и ЦК партии Туркменистана, за два года увеличил пропускную способность десятикратно. И теперь, к весне сорок третьего, когда основные грузы для фронта с Урала и Сибири вновь пошли дорогами Центральной России – Красноводск успешно справлялся со всеми планами и срочными заданиями. Более того, уже сотни портовых рабочих были переведены на другие участки: на нефтеперегонный завод, на буровые вышки Небит-Дага, на Челекен – в озокеритовые карьеры.

Юра Каюмов – теперь уже старший лейтенант, появлялся со своей техротой на самых напряженных объектах. Дел было много – хоть отбавляй: рядом с Туапсинским нефтеперегонным намечался монтаж еще одного завода. Но все-таки уже не было того чудовищного напряжения, которое довелось ощутить сердцем и измерить мускулами Юре Каюмову в первый год войны.

Тогда, весной сорок второго, добравшись после бомбежки до Туапсе, он со своей полуротой монтажников в течение четырех месяцев, почти без отдыха, работал в цехах нефтеперегонного и на его объектах. Демонтировали технические установки ТЭЦ и почти все электростанции. Пришлось расклепывать почти сто тысяч кубометров резервуаров. Выкапывали из земли трубопроводы и кабели. Все это маркировали, упаковывали и грузили в вагоны. Почти восемьсот вагонов с оборудованием Туапсинского нефтеперегонного завода были переброшены через Кавказ на эвакобазы. Восемьдесят человек туапсинцев – лишь одна десятая часть довоенного штата завода – остальные ушли на фронт – участвовали в эвакуации. Боевая каюмовская полурота, приданная в помощь туапсинцам, выполняла труд сотен людей, ушедших на фронт. В августе сорок второго развернулись работы между Красноводском и бухтой Соймонова. Сложное технологическое оборудование, переброшенное на баржах с западного берега Каспия, теперь тянули волоком трактора от Соймоновской бухты. Площадка вновь строящегося завода гремела и гудела днем и ночью. На строительстве не хватало рабочих рук – и на стройку прибывали комсомольцы. Весной сорок третьего заработали парокотельная на четырнадцать котлов, дизельэлектростанция, береговая насосная. Проложили несколько ниток трубопроводов от завода к нефтебазе Уфра… Вошла в строй первая крекинг-установка: из Красноводского порта ежедневно уходили в море танкеры с автомобильным бензином… И вот теперь еще один завод – фирмы «Баджер». Снова монтажники участвовали в его сооружении. И не только там… Юра Каюмов, взяв с собой нескольких специалистов, отправился на Челекен, чтобы организовать четкую поставку озокерита. Вернувшись оттуда, он зашел в расположение роты, и крайне был удивлен, прочитав врученную ему дежурным телеграмму: «Буду Красноводске пятого мая, проездом на фронт. Отец». Сегодня было пятое. Юра, облегченно вздохнув, поблагодарил судьбу, что подтолкнула она его выехать с Челекена именно вчера, а не завтра, иначе бы опоздал и не встретился с отцом. Тотчас он позвонил дежурному вокзала – справился, когда прибывает воинский эшелон. Ему сказали – вечером, и он отправился в комендатуру, чтобы взять «джип» и съездить на нефтеперегонный, к жене. Таня уже второй год работала в лаборатории завода.

Спустя полчаса он уже раскачивался в вездеходе по неухоженной пока еще дороге к заводу. В воздухе стояла горьковатая пыль, июльский зной неприятно обжигал лицо – по вискам и щекам скатывался липкий грязный пот. Юра то и дело вытирал платком лицо, чертыхался на жару, но это, как говорится, слова ради – настроение у него было хорошее.

Жену Юра застал в лаборатории среди сотрудниц.

– Что-нибудь случилось? – спросила она, выходя с ним во двор.

– Иди, сними халат и переоденься, – торопливо попросил он. – Отец едет… Может быть, на день, другой задержится в Красноводске.

– Что ты говоришь! – обрадовано удивилась Таня. – Вот неожиданность.

– Отец едет с воинским эшелоном. Может быть, едет целый полк. Переправляться в Баку будут на «Ленкорани», а его в порту пока нет. Пока придет, пока разгрузится, – пройдут сутки, а то и больше.

– Тогда, я думаю, мне надо – прямо домой и приготовить ужин. – Она вышла на перекрестке улиц. Юра поехал на вокзал.

Отпустив шофера, он зашел в диспетчерскую узнать – скоро ли прибывает воинский эшелон. Ему сказали, что вот-вот подойдет. Юра спустился на перрон и стал ждать. Прождал около двух часов, прежде чем состав с двумя паровозами подошел к вокзалу. И едва он остановился, как из него, словно горошины из переспелых стручков, посыпались красноармейцы. Защитные гимнастерки мгновенно затопили перрон. Юра растерянно посмотрел на толпящихся солдат, и пошел сквозь толпу, разглядывая всех подряд. Он уже стал досадовать на эту суетливую обстановку, и тут над перроном разнесся голос диспетчера:

– Старший лейтенант Каюмов, зайдите к диспетчеру!

Отец – в полевой амуниции, при зеленых полевых погонах майора встретил его посреди кабинета. Сбоку, на стуле, сидела женщина в широкополой шляпе. Не узнав ее, Юра стиснул в объятиях отца.

– Да погоди ты меня тискать, – стесненно высвободился Ратх. – Мать сначала поприветствуй… Мать к тебе тоже приехала!

Только тут Юра узнал в женщине, со шляпой в руках, родную мать. Встав, она любовалась, как сын, по-мужски, запросто обращается с отцом. Юра всплеснул руками, обнял ее.

– Мама, прости, не узнал… Не думал, что ты тоже… Я думал только об отце, и потому больше никого вокруг не видел.

– Ничего, ничего, – со счастливыми слезами на глазах говорила Тамара Яновна. – Я ведь и не собиралась сюда ехать – работы в госпитале много. А когда встретила отца на вокзале – решилась. Позвонила в госпиталь – разрешили на пять дней. Я получила твое письмо с фотокарточкой. «Эх, – подумала, – посмотреть бы хоть внука, Ратмирчика, и Танюшу». А тут телеграмма от отца: «Буду проездом третьего». Ну, вот – все к одному.

Засыпая с обеих сторон вопросами, отец и мать вывели Юру на привокзальную площадь. Сели в «джип» – поехали.

– Едешь в действующую армию? – спросил Юра.

– Разумеется, сын. Наконец-то мне удалось вырваться. Еду в должности заместителя командира полка по политчасти.

Отец был доволен своим назначением, и это вызвало чувство неловкости у Юры.

– Уму непостижимо, – сказал он недовольно. – Отец – человек преклонного возраста – едет в окопы, может быть даже схватится с врагом врукопашную, а сын отсиживается в тылу.

Ратх промолчал, вероятно, почувствовал, каким угрызением совести мучится сын, и пришел ему на помощь:

– Наверное, надо действовать более решительно. Надо настаивать!

– Ну-ну, научи его, чтобы пошел к представителю ГКО и стукнул кулаком по столу, – одернула Тамара Яновна мужа. – И вообще, вы оба недооцениваете своих заслуг. Юра, разве не ты перебазировал из Туапсе нефтеперегонный завод? Разве не ты вез сюда и монтировал портальные краны, строил железную дорогу к заводу?

– Мама, но все равно тыл – есть тыл.

Тамара Яновна внимательно посмотрела на сына.

– По-моему, ты никогда по-настоящему не думал – что такое тыл. В сорок первом отступил наш тыл на восток – и армия за ним отступила. Остановился тыл – и армия остановилась. Собрался с новыми силами тыл – армия пошла в наступление. Разве не так?

– Ты права, Тамара, – согласился Ратх. – Успехи наши на фронте, конечно же, благодаря всевозрастающей мощи тыла. В самом деле – что мы имели до войны в Средней Азии? Кустарные заводишки, ткацкие фабрики – и только. А сейчас?! Вся мощь советской России сосредоточена за Каспием и на Урале. А отдача какая от нее! Ведь каждый тыловик работает за двоих, за троих.

Машина остановилась возле восьмиоконного дома с окрашенными коричневой краской воротами. Тотчас, отворив калитку, на дорогу вышла Таня. Она была в белом платье, и красиво причесана – локоны волнами ниспадали на плечи. Конечно же, ей очень хотелось произвести приятное впечатление на родителей мужа.

– Вот вы какая! – Тамара Яновна трогательно улыбнулась и обняла невестку. – Сколько я мечтала увидеть вас – наконец-то выбрала время.

Ратх, знакомясь с Таней, тоже заговорил с ней на вы. И Юра с обидой вмешался:

– Граждане, но зачем же так официально? Заладили – «вы», «вас», «вам». Зовите попросту, по-свойски.

– Хорошо, Юрочка, учтем. – Тамара Яновна, а за ней и Ратх вошли в дом. Обстановка у молодоженов – на походный лад: шкаф, стол, две тумбочки и широкая железная кровать с металлическими шарами на спинках. Стол накрыт. Посреди тарелок и стаканов – бутыль с вином и бутылка кахетинского. Хозяйка дома, престарелая, сгорбленная армянка, тетушка Мариам, приковыляла, неся на руках малыша.

– Вот твоя бабишка… Вот твой дедишка, – певучим голосом представила она гостей двухлетнему внуку. – Дедишка, бабишка приехали, а ты трусишка опять намочил… Ах, ты, нехороший мальчик…

Дед с бабкой мгновенно взяли у нее внука, посадили на кровать. Тамара Яновна опустилась на колени, ощупала его всего: потрогала щечки, заставила засмеяться. Ратх спросил:

– Ну и как же зовут этого героя?

– Ратмиром, – живо отозвалась Таня.

– Можно было бы и попроще, – заметил Ратх, взглянув на Юру. – Зачем вам понадобилось обращаться к пушкинским героям?

– Ратмирчик никакого отношения к Пушкину не имеет, – возразила Таня. – Ратмир – производное двух имен. Рат – частица вашего имени; Мир – первый слог имени моего отца. Его звали Мираном – он погиб в прошлом году.

– Прости, Таня, я этого не знал…

– Ну что ж, садитесь за стол, – предложила Таня.

– Налей всем, – сказал Ратх, посмотрев на сына. И, выждав, пока Юра наполнил древние, украшенные резной вязью бокалы, принесенные из буфета тетушки Мариам, предложил выпить за сына и невестку, за внука – за молодую семью, с которой они встретились впервые. Ратх пожелал молодоженам самой мирной и счастливой жизни. Тетушка Мариам, едва он кончил говорить, тотчас прибавила к его тосту:

– А как же еще! Только мир и добро делают нашу жизнь счастливой. Без доброты не бывает мира, а без мира не бывает хорошей жизни – одна смерть.

– Доброта – она разная, – не совсем согласился с тетушкой Мариам Ратх. – Вот мы сейчас бьем смертным боем, уничтожаем фашистских гадов, и считаем, что делаем самое доброе, самое гуманное дело. Но уничтожая нечисть, несем, всему человечеству мир и добро.

– Да, действительно, доброта многогранна, – поддержал отца Юра.

– Но бывает, что и доброта идет во вред, – сказал Ратх. – Иной раз доброта переходит из любви и доверия в доверчивость – вот тогда и начинается ее вредоносное действие.

– Что ты имеешь в виду? – Юра улыбнулся, положив на плечо отца руку.

– А то, что лет пятнадцать подряд, после гражданской, валандались мы с недобитым отребьем царского строя. Врагов своих – кулаков, троцкистов не сумели всех выкорчевать. Только началась война, сразу же появились сволочи – власовцы да бандеровцы. Между прочим, я предвидел это. Предвидел и не раз предупреждал некоторых товарищей, что их доброта к добру не приведет. С Иргизовым, помню, схватывались не раз по этому поводу. Он все старался – втолковывал мне о терпении.

– Послушай, папа, но ведь прав Иргизов, – возразил Юра. – Он всегда стоял за то, чтобы поднять воспитательную работу в массах. У нас, действительно, не хватило терпения. Я согласен с тобой, что мы получили в наследство от старого строя множество ненадежных граждан и, как ты говоришь, долго «валандались» с отребьем. Но вот беда: терпели-терпели и вдруг лопнуло наше терпение. Мне кажется, не доведя дело до конца, мы загнали преступный элемент в скорлупу страха. Придет время – и все эти люди с буржуазной моралью вновь выползут из этой скорлупы. И мы опять начнем борьбу за каждого человека в отдельности, за что, собственно, все время и ратовал твой друг Иргизов.

– Мужчины, ради бога, не задевайте понапрасну Иргизова, – вмешалась в беседу Тамара Яновна. – Он – человек врожденной доброты. Что бы тут о нем ни говорили, все равно Иргизов останется самим собой – добрым и щедрым. Да и ты, Ратх, любишь его и помнишь за то добро, которое он нес в наш дом.

– Да, конечно, – подумав, согласился Ратх. – Пожалуй, Иргизов и Юра правы в том, что главное – бой за каждого человека в отдельности. Это бой нравственный. Он вечен, поскольку вспыхнул в зародыше самой жизни и может погаснуть только с ее исчезновением. Но я не думаю, чтобы Иргизов там, на передовой, не считал самым добрым делом уничтожение фашистов, да и тех же недобитых власовцев и бандеровцев.

– Пап, а ты получаешь от Иргизова письма? – Юра налил еще в бокалы вина. – Где он сейчас, на каком участке?

– Месяц назад прислал письмо из Калуги, – задумавшись, отозвался Ратх и поднял бокал: – Давайте выпьем за него. За то, чтобы пуля его обошла, чтобы вернулся домой к жене и сыну с наградами. Давайте…

Ратх выпил и посмотрел на часы, достав их из кармана гимнастерки. Время еще было, чтобы вдосталь наговориться и насмотреться друг на друга. И разговор снова пошел о войне и успехах на фронте. В глазах Ратха светилось торжество довольного своей судьбой человека. Жена и сын, глядя на него, понимали, как тяжело легли ему на душу последние полтора года, которые он прожил в запасном полку где-то в узбекской степи. Ратх Каюмов, старый партиец, уже совсем было отчаялся: уже совсем потерял надежду попасть на передовую, и вот – дорога на фронт. Это ли не радость! И вера у него в победу неиссякаема: враг бежит с Волги и Кавказа, прорвана Ленинградская блокада! Да неужто же не выбьем фашистов из Киева и Минска, не выкинем с потрохами за пределы советской земли! Вера в свою боевую задачу кипит в Ратхе. Смерти он не боится, да и не верит, чтобы смерть настигла его где-то в окопе или в атаке. В шестнадцатом году под пулеметным огнем сгибался в пинских болотах, тонул, в тифозном бараке валялся, да не смогла «косая» унести его на тот свет. А теперь и вовсе! Как умирать, когда сын только-только на ноги поднялся: женился, семьей обзавелся. И внук у Ратха хоть куда… Ратмир… К чертям собачьим всякие мысли о смерти. Только жизнь и победа!

Таня принесла от соседей патефон с пластинками. Зазвенели танго и фокстроты – милые мирные мелодии. Ратх молодецки повел Таню между стульев, чеканя каждое па в огненной «Рио-Рите». Потом все вместе, заглушая голос пластинки, пели «Синий платочек». Тамара Яновна вдруг подумала, что не к добру это веселье, и тихонько всплакнула. Все сразу стали строже. Опять заговорили о войне.

В двенадцать ночи к дому подкатил комендантский «джип». Приехавший лейтенант доложил Ратху, что посадка полка на «Ленкорань» уже заканчивается, и командир полка просил его быть на пароходе не позднее часа ночи. Тотчас начали усаживаться в машину. Мариам вынесла сумку с едой:

– Соколик, это тебе боеприпасы на дорогу, – сказала важно. – Сама бы ела, но аппетита нет.

– Спасибо, Мариам, – отстранил Ратх ее сумку. – Провианта у нас хватает. Дело идет к победе. Спасибо, спасибо.

– Возьми, не обижай бабишку Мариам! – взмолилась она.

Тамара Яновна, садясь в машину, упрекнула Ратха:

– Будь разумным, муженек. Хлебом-солью нельзя пренебрегать. Тебя от чистого сердца угощают.

– Беру, беру, – согласился Ратх. Он взял на руки сонного внука, поцеловал легонько, чтобы не разбудить.

Таня тотчас отнесла малыша в дом, уложила в кроватку и вернулась. Поехали на пристань.

В два часа ночи пароход «Ленкорань» поднял якоря и, дав последний гудок, ушел в море.

XIII

Полковник Морозов приехал в Москву в связи с передислокацией войск: полк его, изрядно потрепанный в боях и сократившийся на две трети, нуждался в пополнении. После того как восстановятся силы полка, его введут в состав новой формирующейся на Урале дивизии. Произойдет это через месяц, не раньше. Одновременно Морозов должен получить правительственную награду – орден Красного Знамени. И для своих бойцов и командиров, представленных к наградам, необходимо взять ордена и медали, а затем вручить их в полку. Занимаясь делами, Морозов все время помнил об Иргизове, который находился в госпитале, здесь, в Москве. В штабе Морозов высказал мысль: «Неплохо бы пригласить в Кремль за наградой командира моей разведроты – тут он!» Ему пообещали: «Если ваш ротный здоров, то почему бы и не внести его в список!». Морозов тотчас позвонил в госпиталь главврачу.

Главврач Зоя Ивановна – пожилая, седая женщина в белом халате и шапочке, сдвинутой на ухо, тотчас зашла в палату, в которой лежал Иргизов. Собственно, уже не лежал, а ходил, и теперь, когда она пришла к нему, он сидел за столом с товарищами из этой же палаты – играли в «козла». Черные костяшки домино, звучно шлепались о стол, а игроки, подзадоривая друг друга, шумели на всю палату.

– Товарищи, что за шум? – упрекнула Зоя Ивановна. – Ей-богу, у вас слишком шумно… Я, собственно, к вам, Иргизов. Как самочувствие?

– Отличное, доктор. Могу хоть сегодня – в полк. – Иргизов встал из-за стола, вопросительно заглядывая в старческие, добрые глаза главного врача. Они улыбались и жалели: «Успеешь еще в пекло!» И Иргизов, немножко смутившись, подтвердил. – В самом деле, Зоя Ивановна, чувствую я себя хорошо, а если совсем откровенно, то начинаю уже тяготиться больничной обстановкой.

– Ничего, недолго тебе осталось тяготиться, – пообещала Зоя Ивановна. – В пятницу выпишу. А в четверг отправишься в Кремль за наградой. Звонил твой командир: он зайдет за тобой в четверг в два часа дня.

Иргизов с недоверием посмотрел на доктора: «Не разыгрывает ли Зоя Ивановна?» Она была не прочь пошутить – все ее любили за шутку, за неловкие бабьи хитрости – сделать все, лишь бы было человеку хорошо.

– А что за командир, фамилию он не назвал? – спросил Иргизов.

– Морозов какой-то, – отозвалась главврач и, увидев, что Иргизов вполне удовлетворен ее ответом, подобрела еще больше. – А ты мог бы, голубчик, эти два дня, до четверга, использовать в свое удовольствие. Иди получи обмундирование, да погуляй по Москве. Посмотри на столицу.

– Вы серьезно, Зоя Ивановна? – удивился Иргизов. – Тогда я прямо сейчас и отправлюсь!

Иргизов бросил костяшки на стол и под одобрительные возгласы товарищей вышел следом за главврачом из палаты.

Через час он уже в полной офицерской форме ходил по городу – смотрел на витрины, заходил в магазины, останавливался у киосков. Над Москвой в синем майском небе висели аэростаты. Вражеских налетов и воздушных тревог давно уже не было – фронт отодвинулся от столицы, но ПВО охраняла все подступы к ней. Иргизов почистил у сапожника сапоги, купил газету, затем съездил на почту за бумагой и конвертами и к обеду вернулся в госпиталь. Старушка-няня, дежурившая у входа, остановила его, щурясь лукаво.

– Ты где это, милок, ходишь-то? А ну-ка быстрей к главврачу. Зоя Ивановна велела, как придешь – побыстрее к ней.

– Ну, вот… То – иди гулям, то – быстрей возвращайся, – недовольно пробурчал Иргизов. Одновременно подумал о Морозове: «Вероятно, Сергей Кузьмич опять звонил – к себе зовет».

Войдя в приемную главврача, Иргизов остановился. Дверь в кабинет была приоткрыта, и оттуда доносились женские голоса. Он хотел подождать, пока Зоя Ивановна освободится, но голос ее собеседницы показался Иргизову очень знакомым… Таким знакомым, что у Иргизова заболело сердце. «Какое сходство!» – подумал он и заглянул в кабинет.

– Вот и он! – громко сказала Зоя Ивановна.

– Иргизов! Ванечка! – вскрикнула Нина и кинулась к нему. Он только успел увидеть синие глаза, желтые локоны, светлый плащ-пыльник, как она оказалась у него в объятиях. От нее пахло тонким ароматом духов, до боли знакомым. Он прильнул к ее губам – в голосе у него закружилось и вспомнилась мгновенно на какой-то миг первая их встреча у Золотого Ключа.

– Иргизов, родной мой, – вырвалось у нее со стоном. – Наконец-то.

Он обнимал ее, целовал, говорил очень нежные слова, какие ему раньше и в голову не приходили. Душа его пела, в голове гудели колокола счастья. Ему даже не приходило на ум спросить – откуда она так внезапно появилась, когда приехала. Он обрел равновесие, когда почувствовал на своих губах и щеках ее слезы. Это были слезы радости и не выстраданной боли. Это были слезы огромной любви и прихлынувшего облегчения.

– Ну, ладно, ладно, перестань, – выговаривал он, конвульсивно кривя губы, чтобы сдержать собственные слезы…

Все это время главврач стояла у окна и смотрела на высшую человеческую радость – радость встречи после долгой разлуки. Зоя Ивановна выжидала момент, когда они насмотрятся друг на друга, но они не замечали ее – она для них просто-напросто не присутствовала здесь или не существовала вовсе. Кашлянув нарочно, она напомнила о себе и как бы отрезвила влюбленных супругов от пьянящего торжества встречи. Нина поправила прическу и несколько виновато посмотрела на главврача:

– Простите, Зоя Ивановна… Мы не виделись около двух лет. Представляете! – Она вытерла подушечкой мизинца слезу на щеке и вновь откровенно любовалась мужем. – Иргизов, а ведь ты мало изменился – честное слово!

– Знаете что, молодые, интересные, – сказала с некоторым лукавством Зоя Ивановна. – Поселю-ка я вас на эти три дня, пока вы, Нина Михайловна, будете в Москве, к себе. Тут недалеко… И давайте-ка отправляйтесь ко мне сразу. Вот вам ключ, вот – адрес… – Широким росчерком она написала на листке название улицы, номер дома и квартиры и подала листок Нине. – Займите, голубушка, вторую комнату, которая окнами во двор. Как доберетесь до дому – сразу позвоните, чтобы я знала, что у вас все в порядке. Мой телефон… Сейчас я запишу – дайте-ка бумажку…

Ошалевшие от счастья, они вышли из госпиталя, остановили фаэтон и сели, тесно прижавшись друг к другу. Обняв жену, Иргизов другой рукой гладил ее лицо, смотрел в синие, наполненные счастьем глаза и ни о чем не спрашивал. Пока что, кроме того, что он с любимой женщиной, с женой, и что она приехала к нему, – он ни о чем больше не думал. Вспомнил лишь о сыне, и спросил о нем так торопливо, словно поскорее хотел убедиться, что с Сережкой все в порядке, и опять прильнул к жене. Так они, говоря друг другу нежности, и горя от волнения, приехали к дому Зои Ивановны. Извозчик остановился возле трехэтажного, окрашенного в голубоватый цвет здания с множеством «слепых» окон, оклеенных светомаскировочной бумагой. Вход во двор в широкие арочные ворота. Нина, щелкнув ридикюлем, расплатилась с извозчиком, взяла мужа под руку. В подъезде темно. Поднялись на второй этаж, отыскали на двери цифру 7 и фамилию – «Белопольская З. И.» Вошли, оглядывая убранство комнат. Старинный темно-коричневый шкаф, над кушеткой по оклеенной обоями стене фотографии. Во второй комнате – кровать, комод, тумбочка с телефонным аппаратом. Окна заклеены черной копировальной бумагой…

Часы в соседней комнате пробили двенадцать. Кажется, до этого звонил телефон. Или им почудилось? Они лежали, укрывшись простыней и прильнув друг к другу.

– Как тебя ранило, Ваня?

– Мы брали языка, – отозвался он, уткнувшись в копну ее душистых волос. – Подползли к траншее, сняли часового, потом добрались до офицера. Рот зажали сразу, чтобы не кричал, а руки… В общем, успел он садануть меня ножом… Мышцу повредил…

– Ты опять поедешь на фронт?

– Да, конечно, – сказал он уверенно и, как ей показалось, даже радостно, – Морозов – командир мой, здесь, в Москве – ждет не дождется.

Иргизов начал расспрашивать о сыне – до этого он думал о Сережке, и вопрос жены о фронте отвлек его. Нина признательно улыбнулась мужу – ей всегда хотелось, чтобы Иргизов помнил о ней, но еще больше о Сереже.

Встав с кровати, Нина взяла с комода ридикюль, вынула из него вчетверо сложенный тетрадный листок.

– Это тебе от сына, – сказала с некоторой гордостью и села у изголовья. Увидев, как Иргизов изменился в лице, как засияли у него по-отцовски нежно глаза, добавила: – Сережа у нас – стихи сочиняет.

Иргизов прочитал первые строчки, написанные детским неуверенным почерком с улыбкой, но затем обеспокоился. «Я тоже хотел поехать к тебе в Москву, – писал Сережа, – но мама сказала, что в Москве она будет только два или три дня, а потом поедет на фронт давать концерты…» Иргизов, читая дальше, решил, что Нива просто обманула Сережу насчет фронта – солгала ему, чтобы не приставал. Дойдя до его стихов и прочитав первую строфу, он удивленно посмотрел на жену:

– А ведь он сочинил после того, как получил мое письмо. Я как раз писал о зиме… И вообще, откуда у него поэтический дар…

– О боже! Будешь теперь выяснять – откуда? Твое наследство… И мое, – прибавила тише. – Все-таки я – актриса. Давай, прочитаю вслух.

Нина взяла Сережино письмо и старательно прочла:

Мне мой отец прислал письмо -

Прислал издалека.

Он пишет: «Мы сейчас в бою,

И победив врага.

Мы поутру всегда встаем -

Команда нам слышна.

И в наступление идем -

Зима нам не страшна.

С земли фашистов мы сметем -

«Наш лозунг боевой:

Вперед, за Родину – вперед,

За вольный край родной!»

– Здорово! – восхитился Иргизов. – А ну-ка, дай…

– Не плохо, правда ведь – для пятиклассника! – воскликнула она.

– И откуда это у него?! – вновь с удивлением выговорил Иргизов. – В роду у нас сроду не было поэтов. Наверное, по твоей линии. Впрочем, театр – та же самая поэзия. Фантазии у Сережки – хоть отбавляй. Хорошие стихи. Но только ты зря его обманула. Не надо было его обманывать, что едешь на фронт.

– Ванечка, родной мой! – Нина как-то беспокойно засмеялась и склонилась над ним, закрыв лицо волной волос. – Но я же, действительно, еду на фронт, с концертной бригадой. Это был единственный шанс встретиться с тобой. Когда я узнала, что бригада задержится на три дня в Москве – я покой потеряла. Сначала я даже мысли не допускала о поездке. Васильев мне сказал: «Неплохо бы вам, Нина Михайловна, тоже побывать на передовой, у бойцов». Я ему ответила: «Поехала бы, но с кем я оставлю сына?!» А когда узнала, что ехать через Москву и даже можно немного погостить в столице, я опять – к режиссеру. «Павел Петрович, я оставлю сына у родственников – пошлите меня с бригадой! У меня единственная возможность встретиться с мужем: он в Москве, в госпитале!»

– Слушай, – сказал он спокойно и твердо, – а ты не могла бы отставить свою поездку? По-моему, ты не представляешь всей опасности.

– Представляю, Ваня, все я представляю, – быстро заговорила она. – Но не я первая из актрис еду туда. Многие выезжают… И я давно бы выехала, если б не Сережа. Прошлой осенью наши выезжали на Северо-Кавказский фронт – я осталась: Зину не могла уговорить, чтобы на время взяла к себе Сережу. А на этот раз убедила ее: «Глупенькая, – говорю ей, – ведь не только на фронт, но и к Ване, к брату твоему еду… Ты – женщина! Неужели не можешь понять?» Согласилась, наконец-то… Ну и дремучая же она. Как замуж вышла – сразу изменилась. Меня все время подозревает во всех грехах. С месяц назад выступали мы в госпитале, где она работает. Между прочим, жена Ратха, Тамара Яновна тоже с ней – только врачом. Ну, вот… Представил мне слово конферансье, вышла я на сцену. Небольшая такая клубная сцена. Раненых человек двести – много в общем-то. А я как раз от тебя письмо получила, отсюда, из госпиталя. Помнишь, ты мне в письме написал, что вспоминаешь все время день, когда я в театре читала Блока? Мне так радостно было от письма, и от того, что ты помнишь даже то, о чем я давно запамятовала. Я прочла перед ранеными строки твоего письма и стихи «На поле Куликовом» Блока… Приняли меня с восторгом. И аплодировали ужасно. Но я думаю – не столько стихам, сколько моему откровению, что люблю тебя, жду и помню каждую минуту… И вот представь себе… Выхожу из госпиталя. Раненые меня проводили до тротуара. Я попрощалась с ними – и тут Зина. Подходит, подает руку и – сразу: «Что это ты перед ними бисером рассыпаешься? Зачем ты Ванино письмо зачитала? Думаешь, не знаю – как ты любишь его! Да если бы ты любила его, то по госпиталям бы не ездила, не строила бы глазки всем подряд! Сережку совсем забыла… Учиться плохо стал… В карты на мусорке с пацанами играет… Хлебную карточку проиграл, а теперь чем его кормить?» Права, конечно: за Сережей, с моей работой, мне уследить трудно… Но ведь я – актриса, и должна бывать на концертах. Да и как же иначе… Она тебе, наверное, жаловалась на меня?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю