Текст книги "Разбег"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Что вы там бурчите себе под нос?! – взорвался Бабаораз. – Какие еще особи? Почему я ничего не знаю?

– Баба Оразович, но зачем вы шумите, – испуганно пролепетала женщина. – Мы разослали всем инструкции по борьбе с саранчой. Сейчас наступила такая пора, когда, отложив яйца, старая саранча начинает дохнуть, а молодь вот-вот появится из саранчовых яиц. Яйца эти называются кубышками.

– В Сакар инструкцию вы тоже послали? – Ратха осенила догадка, что инструкция попала в руки Куванч-бая, и он воспользовался советом ученых.

– Да, конечно. В Сакар инструкция тоже послана, – подтвердила Нона Авагимовна.

– И как велика угроза? – спросил Ратх.

– Ужасная угроза, товарищ Каюмов. – Нона Авагимовна печально покачала головой. – Я вам сейчас объясню, только наберитесь терпения.

– Да, да, говорите, я слушаю.

– Кубышка – это кучка сплетенных яичек, отложенных саранчой. В каждой такой кубышке от шестидесяти до ста насекомых. На каждом квадратном метре саранча откладывает до полутора тысяч кубышек. На каждом гектаре должно появиться примерно сто двадцать миллионов саранчуков.

– Миллионов?! – воскликнул Ратх и взялся за голову. – Я не ослышался?

– Именно миллионов. В том-то и беда, что саранча, погибая, размножается еще больше.

– Бабаораз, распорядись, чтобы седлали коней, – сказал Ратх. – Поедем назад в Сакар. Я не сомневаюсь, что инструкция попала в руки Куванч-бая, и он, зная о массовой гибели саранчи, сделал жертвоприношение. Вот как они, эти паразиты, возвышают всемогущество аллаха! За счет нашей же науки!

Тридцать с лишним километров они одолели за два часа: гнали скакунов то вскачь, то рысью. С ходу – в сельский союз «Кошчи».

– Где Чары Пальванов? – не слезая с коня, спросил Бабаораз.

– В Карабекаул уехал. Там тоже жертвоприношения.

– Немедленно соберите всех дехкан! – распорядился Бабаораз. – Скажите всем, чтобы шли на мейдан!

– Есть… Сейчас всех соберем!

«Кошчинец» – счетовод или секретарь, помчался со всех ног по аулу, между кибитками, выкрикивая громко:

– Люди, Бабаораз опять приехал! Выходите все! С Бабаоразом еще один – городской! Выходите поскорее!

Дехкане появились у кибиток. Вот уже перекликаются:

– Опять что ли этот ЧУСАР? Чего ему еще надо? Аллах убил саранчу – чего еще?

– Ай, они придумают! Лишь бы не сидели люди на месте. Не ходите к ним! Добра от них не жди!

– Куда ты, Сапа, а ну-ка, вернись! Забыл уже, как наказал нас аллах за то, что с большевиками связались?!

– Да, да, дорогие! С аллахом шутить нельзя. Один раз простил – в другой раз прощать не станет: у него тоже терпение лопнет.

Из байского порядка вышли джигиты в шелковых халатах:

– Люди, чего смотрите? Гоните большевиков из аула! Если узнает аллах, что вы опять их слушали, еще раз пришлет саранчу!

– Гоните неверных, связавшихся с Советами!

– Собак на них натравите! Вес равно не будет колхозов! Как жили, так и будем жить!

Ропот и крики донеслись до Ратха и Бабаораза, и они поехали к кибиткам, где уже собрались дехкане.

– Товарищи, вас обманули! – выкрикнул Ратх. – Инструкция санэпидстанции попала в руки Куванч-бая, и он ловко приспособил ее…

Никто никогда не слышал тут о санэпидстанции и об инструкции. Странные слова еще больше возмутили бедняков.

– Уходи, шайтан! Я тебе дам стансу! Почему чужим языком говоришь?

– Товарищи дехкане, опомнитесь! – вновь прокричал и поднял вверх руку Ратх. – Вы сбиты с толку. Выслушайте меня.

– Не хотим слушать!

– Уходи!

И вдруг притихли все, увидев Куванч-бая. Он степенно подъехал на серой лошади, остановился.

– Дорогие соотечественники, – сказал, обращаясь к дехканам. – Вы подумали о себе, прежде чем говорить с этими людьми? Вы совершили клятвопреступление против аллаха, теперь пеняйте на себя. Аллах снова посылает свой гнев на вас: новая саранча ползет на ваши жилища.

– Ловко, бай, ловко, – бледнея, заговорил Ратх, – Использовал нашу же…

Но ему не дали договорить. Несколько человек бросились к Ратху и начали стаскивать с седла. Другие напали на Бабаораза. Куванч-бай, видя, что возмущенные бедняки могут расправиться с большевиками, перетрусил:

– Люди! – крикнул он властно. – Отпустите их. Пусть едут своей дорогой. Пусть всю жизнь благодарят Куванч-бая за то, что я заступился за них. Уезжай побыстрее, Бабаораз, и ты, уважаемый.

Ратх и Бабаораз развернули скакунов и помчались в Карабекаул к Чары Пальванову.

Вернулись на другой день с отрядом «кошчинцев». Добротрядовцы, – более ста всадников, лихо промчались по Сакару и остановились у заброшенной, переполненной дохлой саранчой траншеи. Остановились и попятились: из пустыни вновь ползла зеленой рекой саранча. Только что родившаяся, но такая же беспощадная.

– Сто двадцать миллионов саранчуков на каждом гектаре, – сказал Ратх, – а траншея давно переполнена. – Что будем делать, товарищи?

– Выход есть, – сказал Чары-ага. – Надо соединить траншею с Амударьей и пустить по ней воду. Другой конец траншеи выведем на такыр. Вода смоет саранчуков. Вынесет на такыр, а там им деваться некуда. Сдохнут в грязи и болотах.

– Давайте, товарищи! – взмахнул рукой Ратх. – За лопаты! Поднимайте на ноги всех до одного!

Начался новый изнурительный бой со стихией. К вечеру вода из реки с шумом рванулась в траншею и, подхватив «божью тварь», понесла в низину, на такыр, которому не было конца и края.

XVII

Вернувшись домой, в Карабекаул, Чары Пальванов целые сутки отсыпался. Спал на старой кошме, под чекменем. Сон у него был тяжелый, с храпом и стонами. Жена и дочери то и дело заглядывали в кибитку: не заболел ли? Проснулся Чары-ага весь опухший. Глаза красные и мешки под глазами. Сел на кошме, взялся обеими руками за голову. Состояние такое, будто сон вовсе не принес ему облегчения, а только голову затуманил – ничего не соображает.

– Эй, кто там! – позвал Чары-ага. – Чаю принесите! У входа в кибитку появились обе дочери, а потом и жена.

– Слава аллаху, проснулся, – сказала она с почтительной улыбкой. – Мы уже думали заболел ты. Шайтан прицепился к тебе, вселился в душу, спать тебе мешал.

– Чаю! – гаркнул сердито Чары-ага.

Женщины выскочили из кибитки и вскоре принесли и поставили на кошму горячий фарфоровый чайник с пиалой. Чары-ага несколько раз перелил чай из чайника в пиалу и обратно, удовлетворенно мотнул головой – все, мол, в порядке, больше вашего присутствия тут не требуется. Однако жена и дочь выжидательно смотрели на него, не собираясь уходить. Он догадался – они хотят о чем-то спросить или сообщить что-то важное. Посмотрев пристальней на жену, он увидел в руках у нее какую-то бумагу.

– Что ты там держишь, Бике?

– Письмо получили, – сказала жена, подав мужу конверт. – От Сердара письмо. Боюсь, беды бы не случилось. Вчера видела его во сне совсем голеньким.

– Волдырь тебе на язык, чтоб не болтала чего попало, – оскорбился Чары-ага. Вынув из конверта письмо и прочитав его, сказал коротко и непонятно: – Полетел…

– Куда полетел? – насторожилась жена.

– В небо полетел, – строже выговорил Чары-ага.

– Аллах, помилуй, да что же это такое опять на мою голову! – запричитала жена. – Разве я не говорила тебе – не пускай Сердара в Расею.

Заплакали, глядя на мать, обе дочери – Сенем и Гульчехра.

Чары-ага недоуменно посмотрел на всех трех, сплюнул с досады в угол и выругался.

– Марш отсюда, негодные! Совсем ума у вас нет! Никуда не делся Сердар. Полетел и сел. Когда сел – письмо написал. Хорошо теперь ему, будьте вы прокляты! Крылья, говорит, ему подчинились.

– Вий, значит живой Сердар! – радостно воскликнула Сенем.

– Хай, овечки безмозглые, – успокаиваясь, проговорил Чары-ага и махнул на них рукой. – Идите, не мешайте пить чай.

Женщины удалились. Чары-ага, отхлебывая из пиалы приятный, бодрящий напиток, задумался: «Сердар над Россией в небе летает, а над Туркменией летает саранча, будь она проклята! Все пожрала эта тварь. Хлопчатник, джугару, даже саксаул обглодала – что делать? Придется в Чарджуй за новыми семенами ехать. Опять надо всех на ноги поднимать. Если за два-три дня джугару посеем – может, даст урожай к осени».

Допив чай, Чары-ага оседлал коня, сказал жене, что едет в Чарджуй, и зарысил на дорогу. Часа через три остановился возле здания Окружного комитета партии. Решил поговорить насчет семян с Ноной Авагимовной! Зашел в приемную.

– Здравствуйте, – сказал секретарше, оглядывая сидящих у окна посетителей.

– Здравствуйте. – Секретарша удивленно вскинула брови. – Быстро вы примчались. Я только послала за вами вестового, а вы уже здесь. Молодец, товарищ Пальванов. Бюро у нас сегодня.

– Як Ноне Авагимовне, вообще-то, – растерялся Чары-ага.

– Да нет уж, я доложу о вас Атабаеву.

– Какому Атабаеву? – Чары-ага насторожился.

– Кайгысызу. Он приехал и проводит бюро, – уточнила она и вошла в кабинет секретаря.

Выйдя оттуда, улыбнулась:

– Садитесь, товарищ Пальванов, скоро вас вызовут.

Чары-ага сел у окна, оглядывая приехавших из аула товарищей. Лица у всех удручены. Все, как одни, в пол смотрят, глаз не поднимают. Вот один вышел из кабинета, махнул отчаянно рукой и хлопнул дверью. Из кабинета донеслось:

– Пригласите Беглиева!

Чары-ага узнал голос Бабаораза и успокоился. Но вот и Беглиев вышел сконфуженный.

– Пальванова пригласите! – вновь разнесся голос Бабаораза.

Чары-ага причесал огрызком расчески бородку и, не спеша, переступил порог. Кайгысыз – на месте секретаря. Сам Бабаораз сбоку, за столом, вместе с остальными членами бюро.

– Товарищ Пальванов, – обратился Бабаораз. – Расскажите, пожалуйста, нам, как вы дошли до такого, что налетели на мирных бедняков с кнутами и саблями?

– Бабаораз, ты о чем говоришь? – удивился Чары-ага. – С какими кнутами, с какими саблями? Разве не ты приказал – поднять на ноги всех добротрядовцев, закрыть все чайханы, все магазины, а бездельников силой заставить убивать саранчу?

– Я таких приказов не давал, извините, – с придыхом выговорил Бабаораз. – Я не такой дурак, каким вы меня пытаетесь представить товарищу Кайгысызу Атабаеву. Я на своих дехкан руки никогда не подниму. Это вы, товарищ Пальванов, действуете старыми партизанскими методами руководства!

– Ах ты, ишачий сын, – ты о каких методах говоришь? – вспылил Чары-ага. – Ты что – против революции? Ты против того, чтобы баи и другие дармоеды воевали с саранчой?

– Ну, хватит устраивать базары! – властно сказал Кайгысыз Атабаев. – Все и так ясно. Три дня назад вы с отрядом «кошчинцев» напали на Сакар, разогнали людей из чайханы и магазинов. Многих силой заставили вступить в колхоз, дали им лопаты и отправили на саранчовый фронт. Было такое?

– Да, товарищ Атабаев. А что мне оставалось делать? Бабаораз предупредил: если к лету стопроцентной коллективизации в округе не будет – шкуру со всех спущу. Теперь я спокоен за свою шкуру: у меня все записаны в колхоз.

Атабаев занервничал. Губы скривились, черные усики поднялись к ноздрям.

– Вы грубо нарушили социалистический демократизм, товарищ Пальванов. Дальнейшее ваше пребывание на посту районной организации «Кошчи» считаю нецелесообразным. Есть люди помягче и посмышленнее. За явное проявление перегибов предлагаю – объявить Пальванову строгий выговор.

– Другие предложения есть? – спросил у членов бюро Бабаораз.

Все промолчали.

Бабаораз ядовито усмехнулся:

– Можете быть свободным, товарищ Пальванов. По партийной линии вам объявляется строгий выговор. Что касается руководства – сдайте председательство своему заместителю. Можете идти.

Чары-ага растерялся. Пожал плечами, посмотрел на Атабаева, на членов бюро.

– Уважаемые, а что же мне теперь делать?

– Поработаете рядовым колхозником, – мстительно выговорил Бабаораз. – Сотни людей только тем и заняты, что пашут, сеют и собирают урожай. Вы – не исключение.

– Спасибо, – трудно произнес Чары-ага и вышел из кабинета.

В приемной он постоял, похмыкал, болезненно улыбнулся секретарше и удалился.

Расстроенный и совершенно сбитый с толку, он возвращался в аул. Пока ехал, мысленно и вслух перебирал все проклятия, ругая свою судьбу и себя за то, что родился человеком строптивым и неуживчивым с людьми. Не дал ему аллах ни терпения, ни обходительной вежливости, а о хитрости и говорить нечего. Чары-ага сопоставлял себя со своим злейшим врагом Куванч-баем и удивлялся его изощренному уму. Такая дрянь в воде не потонет, и в огне не сгорит.

В юности, бывало, не успеет Чары сказать что-то не так, как Куванч-баю уже все известно. Выберет он момент, когда вокруг строптивого Чары джигитов соберется побольше, и начинает разглагольствовать об уме-разуме и умении правильно жить на земле. Пословицами, поговорками словно из мешка сыплет. Люди смеются, Чары сердится, а Куванч-баю это только и надо. Люди потом долго потешаются над Чары, а он в ответ лишь огрызается.

В восемнадцатом, когда началась воина и в Чарджуй приехали красные отряды, Чары подался в город, к красным. Хотел в Красную Армию вступить, но выслушал его председатель совдепа и посоветовал ехать в Карабек и организовать там добровольческий красный отряд из дехкан. Вручили мандат, назвав в нем Чары Пальванова представителем Советской власти.

Приехал Чары в Карабек, собрал бедняков. Выслушали его с недоверием, но все-таки несколько человек записались в отряд. А Куванч-бай уже смекнул, что и тут надо со своим батраком не силой, а хитростью действовать. Бай «от души» приветствовал новую власть, но пожалел, что эта власть «капырская» и туркменам она не понравится. Сразу поплелись всевозможные слухи о большевиках: заговорили об общих женах и одеялах. Парни загыгыкали, а женщины принялись плеваться. Куванч-бай посмеивался в разговорах со своим бывшим батраком: «Конечно, Чары-джигит, я тоже бы согласился спать под одним одеялом со всеми, но боюсь божьей кары… Да и ты поостерегись, не богохульствуй перед всевышним».

Как-то мимо Карабека проходил эскадрон, направлявшийся на помощь гарнизону. Чары вышел со своим небольшим отрядом встретить красноармейцев. Благо, и случай подходящий подвернулся: забрел красный боец Иргизов в аул и упал, отбиваясь от свирепых аульных псов, в колодец, а Чары со своим сыном выручил его.

Много было шума и смеха. Забавный этот случай как-то сблизил аульчан с красноармейцами и с отрядниками Пальванова – отряд Чары пополнился еще тридцатью всадниками. И Куванч-бай, угодливо раскланиваясь перед командиром Морозовым, с чувством высказался, что будь он, Куванч, помоложе, тоже сел бы на коня и поехал защищать новую власть…

Потом Чары дрался со своими джигитами против банд эмира бухарского, а Куванч-бай ездил на коне по своим хлопковым угодьям, поторапливая батраков, чтобы поживее собирали хлопок…

В двадцать первом Пальванов вернулся в село, образовал комбед и попытался изгнать Куванч-бая, чтобы не мешал строить новую жизнь. Но начались времена нэпа, ожил частный капитал – опять Куванч-бай стал главным человеком в ауле: зачастили к нему в гости заготовители с хлопкозавода, конторщики. Приезжие заходили в комбед лишь для того, чтобы доложить о себе Пальванову, а ели и пили у Куванч-бая.

Началась земельно-водная реформа – лишился Куванч-бай своих угодий, подался подальше в пески, на колодцы. Распространились слухи, что снабжает бай деньгами басмачей… Но прошло некоторое время – вернулся Куванч-бай в свое село. Неимущий он, безлошадный. Всего-навсего, если верить слухам, тридцать пять овец у него. И утвердилась бы эта тихая ложь, стала бы правдой, но Куванч-бай принес в жертву сразу сотню овец, чтобы умилостивить аллаха и умертвить саранчу – и возмутил до самых печенок Чары Пальванова… Нет, Куванч-бай, решил тогда Чары, на сей раз ты перехитрил самого себя.

Взялся он за бая, наделал шуму, но опять же бай в выигрыше остался: никакого с него спроса, а Чары Пальванова сняли за перегибы с должности председателя районной ячейки «Кошчи» да еще строгий выговор по партийной линии записали. Вот и гадай тут, где она, справедливость, а где ее двоюродный брат…

Из Чарджуя Чары-ага нарочно ехал очень медленно, чтобы засветло не появиться в своих местах и не встретиться с Куванч-баем и его прихвостнями. В село заехал, как обычно, с большака, но уже в сумраке навалившейся ночи. Люди еще не спали: у кибиток из круглых жерл тамдыров вырывались языки пламени, всюду виднелись силуэты женщин и детей, но на дороге не было ни всадников, ни пеших.

Чары-ага тяжело слез с седла, привязал коня и окликнул жену. Весело окликнул, изо всех сил стараясь, чтобы не выдать своей беды:

– Эй, Бике-бану, вернулся я, разве не видишь! Иди полей на руки!

Но именно этот веселый, озорной оклик насторожил женщину. Двадцать лет прожили вместе, но никогда раньше не слышала Бике, чтобы муж ее назвал бану, то есть госпожой. Подойдя, она взяла у него из рук кумган, спросила вкрадчиво:

– Опять, наверное, с русскими арака выпил?

– Побойся аллаха, женушка, – не меняя тона, отозвался Чары-ага. – За кого ты меня принимаешь?

– Тогда что ж… Выходит, сбылись твои желания – сделали тебя большим начальником? – Бике-эдже тихонько засмеялась.

Чары-ага смущенно кашлянул. Вспомнил, что однажды расхваставшись, сказал жене: «Походим немного по району, наведем порядки, а потом поднимемся выше. Заслуг у меня, Бике, столько, что я свободно мог бы сесть в окружкоме вместо Бабаораза!» Сейчас было отчего смутиться: именно Бабаораз и помог Чары-аге распрощаться с должностью председателя «Кошчи».

– Эй, женщина, ты только и думаешь о высоких должностях. Скромности в тебе нет никакой. Я вот думаю так: справились мы кое-как с саранчой, а теперь надо за дело браться… Самому надо в поле идти, рук дехканских мало. Сам за омач не встанешь – поле невспаханным останется…

Чары-ага говорил и прислушивался к собственным словам, как к чужим. Как ни крепился он, как ни старался изобразить из себя человека веселого и беспечного, – ничего из этого не получалось, муторно на душе было.

– Конечно, Чары-джан, – сказала жена, во всем соглашаясь с мужем. – Если ты не вспашешь, другим будет не под силу…

– Да замолчи ты… – не выдержав, со стоном выкрикнул Чары-ага. – Жизнь велика – еще посмотрим кто кого. Так просто они меня не возьмут. Я не тягловый бык, которого можно запрячь в любой омач, в любую телегу!

– Вий, люди, что с ним! – удивленно воскликнула Бике-эдже. – Может, чаю подать?

– Отстань, надоели мне все… – Чары-ага, откинув килим, шагнул в кибитку и повалился на кошму.

«Ладно, – рассуждал он, – с женой как-нибудь договоримся. Но как смотреть в глаза этому босоногому Овлия-комсомольцу – заместителю моему? Где найти сил, чтобы подойти и сказать обо всем, что произошло. Скажешь ему, а он другим – и понесется недобрая слава о Чары Пальванове по всему аулу, по всему Лебабу…»

В мучительных раздумьях, тяжко вздыхая, провел Чары-ага всю ночь, а к утру заболел: напал на него озноб, жар поднялся в теле и голова, как котел, стала тяжелой. Выпил чаю – не помогает. Накапал в пиалу капель, которыми дочек жена поила, чтобы не кашляли, – тоже без толку. Обиделся Чары-ага окончательно и на жизнь, и на свою судьбу, махнул рукой, накрылся тулупом.

Больше суток пролежал не вставая, вспотел весь с головы до пяток – лучше стало. Еще бы пролежал сутки-другие, но услышал, что кто-то его окликает. Стащил с головы полу тулупа: оказывается, это заместитель, Овлия-комсомолец рядом сидит.

– Чего тебе, парень? – Чары-ага закашлялся.

– Ключ мне… Ключ надо, чтобы штамп взять… Акт составить…

– Какой акт? – не понял Чары-ага.

– Акт о передаче имущества. Вы разве не знаете, что вас отстранили от председательства?

Чары-ага молча покопошился под тулупом, засунул руку в карман, достал ключ, подал его гостю.

– Спасибо, Чары-ага, выздоравливайте, – почему-то обрадовался Овлия. – Если что-то надо, скажите, я достану. А что касается акта, напишем, когда на ноги встанете…

– Ладно, катись ежом, дай мне спокойно умереть, – отмахнулся Чары-ага и опять укрылся с головой тулупом.

«Уезжать надо отсюда, – решил он, как только удалился Овлия-комсомолец. – Теперь каждый мальчишка будет смеяться надо мной… А Куванч-бай так злорадствовать станет, что белый свет покажется черной паранджой… Сердар приедет домой – его тоже заденут!» Чары-ага представил идущего по селу между кибиток Сердара в летной форме, а за ним бегут мальчишки и кричат: «Эй, летчик-пулеметчик, а твоего отца из конторы выгнали!»

– Уезжать надо! – вслух твердо выговорил Чары-ага и ударил по кошме кулаком. – Завтра же куда-нибудь уедем!..

Он перебрал все города и села, в которых побывал во время гражданской войны. Мысленно прошелся вдоль Амударьи до самого Арала: «Нет, здесь не осядешь, здесь все знают Чары Пальванова! В Чарджуе тоже не спрячешься… В Байрам-Али, в Мерве – совсем нет знакомых, но и поддержать некому. Эй, если бы дочек не было! Эти две овечки руки связывают!» Пожалел Чары-ага, что четыре года назад были они обе еще маленькими, а то отправил бы в подмосковный город Реутово учиться на ткачих. Сколько в тот год девчонок увезли туда!

Занятый выбором нового местожительства, Чары-ага так углубился в свои мысли, что не заметил, как вошли к нему Куванч-бай и с ним еще несколько человек.

– Чары-ага, салам, дорогой…

– Салам алейкум, Чары-ага…

– Салам, салам, уважаемые. Проходите, садитесь…

Чары-ага растерялся. Подумал: сейчас посыплются насмешки. Но нет, что-то непохоже, чтобы Куванч-бай пришел злорадствовать. На лице у бая такая скорбная мина, словно только что родственника похоронил.

– Чары-ага, примите наше сочувствие… Мы знали, что этим кончится. Смиритесь и плюньте на них.

– На кого это «на них»?

– Ай, мало ли таких, которые стоят поперек дороги. Сами не живут и другим житья не дают. Мы хотели бы назвать знакомое вам имя – Бабаораз.

– С чем пожаловали, Куванч-бай? – Чары-ага насупился, захотелось ему поскорее отделаться от этих непрошеных гостей.

– Вот ты опять за свое, Чары. Не успели зайти к тебе, ты сразу зубы показываешь, – легонько пожурил его Куванч-бай. – Вспомни, сколько я учил тебя в молодости, чтобы не высовывал ты свой длинный язык и не потрясал над головой кулаками. Учил я тебя, да, оказалось, недоучил. Раньше царя и его заступников ругал, а теперь с голоштанными босяками ссоришься…

– Нельзя ли покороче, уважаемый! – Чары-ага, сдерживая ненависть к Куванч-баю, рот в ухмылке скривил, глаза презрительно сощурил.

– Все короткое не достает до всякого ума, – также ухмыльнулся бай. – Наберись терпения, выслушай нас, Чары-джан. Кроме добра, мы тебе ничего другого не желаем.

Прихвостни Куванч-бая, сидевшие рядом, тоже принялись уговаривать Чары-агу, чтобы не задирался: пусть проклянет их аллах, если они сюда пришли с дурными намерениями. Чары-ага возражать не стал, и Куванч-бай менторским тоном начал:

– Чары-джан, в двух-трех словах я попытаюсь тебе сказать о сущности нашего мироздания, сотворенного аллахом. Аллах сотворил сушу, воду и небо. Сам поселился на небе, а землю отдал живым существам. Но прежде, чем отдать им воду и землю, он каждого наделил обликом и характером. Льву аллах пожаловал сильные клыки и такой же сильный характер. Тигру – клыки и ярость. Обезьяне – кривую морду и красный зад. Людей всевышний слепил по своему подобию, но дал им всем разный разум и разные характеры. Спокойствие и ум сделали одного царем, другого – ханом, третьего – баем. Недостаток ума и строптивость породили рабов, разбойников и революционеров. Прости меня за прямоту, но ты относишься именно к этим.

– Покинь мою кибитку! – едва сдерживая ярость, попросил Чары-ага. От негодования он встал и указал резким жестом на выход.

– Не спеши, Чары-джан, дай высказаться, – как ни в чем не бывало сказал Куванч-бай. – Ты в конце концов должен попять, что человек сотворен аллахом, и все человеческие поступки управляются аллахом. В мире начался беспорядок от того, что нашлись люди которые отказались от естества, данного всевышним, и начали жить по самовольным законам. Глупый захотел быть умным, бедный – богатым, строптивый – благородным. Что из этого получается, видно на тебе, Чары-хан. Строптивость твоя, когда ты не имел власти, раздражала меня и земляков наших. А теперь, когда ты захотел жить по самовольным законам и захватить власть, – строптивость твоя пришлась не по вкусу всему миру. Тебя не уважают ни старые мудрые люди, ни большевики…

– Вон отсюда! – вскричал Чары-ага и сбросил с плеча тулуп. – Вон, проклятый эксплуататор!

Гневный крик Чары-аги опять не пронял и даже не потревожил Куванч-бая. Он как сидел, так и остался на месте. А люди его встали, окружили Чары-агу, усадили на место.

– Сядь, сядь, хозяин, зачем кричишь…

– Чары-ага, бай-ага в самом деле прав, называя тебя строптивцем. Разве так принимают гостей!

– Успокойся, Чары-ага, еще не все потеряно. Мы не дадим волкам заблудшую овцу, мы вернем ее в наше стадо.

– Да, Чары-ага, мы надежные чабана… Садись, дослушай поющего до конца.

Куванч-бай выждал, пока Чары-ага сядет, и деловито положил к ногам его сверток.

– Вот, Чары, возьми на первый случаи деньги… Тут тебе хватит на несколько лет. Паши, сей хлопок, но только не хватайся за винтовку, за саблю, да и конторские бумаги тебе ни к чему. А если не нравится батрацкая доля – поезжай в пески к нашим людям. Там простят тебе все твои заблуждения… Там в непреклонных, как ты, очень нуждаются…

– Вон отсюда, сволочь! – вновь вскричал Чары-ага и швырнул сверток в лицо Куванч-баю. Вскочив, он ударил бая ногой в живот, тот повалился на спину. Но остальные гости навалились на Чары-агу и принялись избивать, нанося удары по лицу, голове, по животу. Чары-ага отмахивался, как мог, кричал, матерился. Мощный его голос привлек внимание Бике и обоих дочек. Жена и без того украдкой наблюдала, что там происходит в кибитке, а тут, когда пошла потасовка, Бике-джан заголосила на весь аул:

– Люди, спасите, убивают! Ой, люди добрые, спасите!

Крики женщины напугали Куванч-бая и его приспешников – пока аульчане собирались на помощь, непрошенные гости торопливо покинули кибитку бывшего председателя «Кошчи».

Спустя месяц после этого примечательного в жизни Чары-аги события, он сидел во дворе Каюмовых, на тахте, и рассказывал Ратху о своих злоключениях. Рассказал во всех подробностях, с чего началось и чем кончилось, спросил, потупившись, как ему дальше жить и быть. Ратх, пока его гость энергично размахивал руками и выкрикивал проклятия, терпеливо молчал. Но как только Чары-ага излил весь свой гнев, бросил резко:

– Вот до чего довел нас ненужный либерализм! Мы отказываемся от строгих мер, мы начинаем похлопывать врагов по плечу, а это им только на руку. Мы их добровольно зазываем в колхоз, а они, грозя гневом и всемикарами аллаха, уводят дехкан из колхоза. Нынешнее время – две тарелки весов. На одной двенадцать лет социалистической жизни, на другой – тысячелетия патриархальщины. Нет, дорогие мои, весы не в нашу пользу! Надо драться засучив рукава. Надо ликвидировать всех врагов Советской власти! Надо боем вырвать бедняков из цепких рук хозяев и духовенства! Я этого не оставлю…

– Ратх, дорогой мой, что же ты посоветуешь мне? – Чары-ага пожалел, что распалил своего старого друга не на шутку.

– Подумаем! Но я обещаю тебе… Я восстановлю тебя в прежней должности…

– Не надо меня восстанавливать, – насупился Чары-ага. – В Карабек я не вернусь.

– Неужели струсил? – Ратх окинул собеседника горячим подозрительным взглядом.

– Не говори глупых слов, товарищ, – рассердился Чары-ага. – Нет на земле человека, которого бы я испугался. Не боязнь меня привела в Ашхабад к тебе. Мысль одна есть – исполнить ее хочу. Две девчонки у меня… Нельзя ли их устроить на текстильную фабрику? Говорят, фабрику построили.

– С этого и начинал бы. – Ратх согласно кивнул, дав понять, что устроить его дочерей проще простого. – С Иргизовым связь держишь?

– А как же!.. Вот только давно не виделись.

– Ничего… Он тоже тебя не забыл. Как встретимся – всегда красного пальвана Чары-агу вспоминаем. Ты разыщи его, позвони в штаб полка, – он тебе поможет. У него на фабрике друг работает…

– Спасибо, Ратх, я знал, что ты найдешь добрый совет. Я, пожалуй, сейчас же пойду, а к тебе загляну при первом удобном случае.

– Давай, Чары-ага. Будь здоров, удачи тебе…

Через час Чары-ага, сидя в вестибюле Дома дехканина, где он остановился на время, кричал в телефонную трубку:

– Ваня, чертов сын, это ты? Здравствуй, дорогой! Как живешь? Да-да, это я – Чары Пальванов – твой бывший заместитель. Приехал по одному делу – хочу повидать тебя. Давай приезжай ко мне. Я в Доме дехканина, рядом с текинским базаром.

Чары-ага спустился с айвана во двор, где под высокими карагачами стояла огромная тахта, накрытая паласами, а напротив нее, возле голубого фанерного буфета, в жаркой шашлычнице шипело на вертелах мясо. Чары-ага заказал два чайника зеленого чая, четыре порции шашлыка и вышел на улицу встретить Иргизова. Вскоре тот появился, в военной форме. Садиться на тахту не стал. Чай и шашлык принесли Чары-аге в номер.

– Значит, говоришь, решил перебираться в Ашхабад, – усаживаясь, сказал Иргизов. – Обиделся на Бабаораза и махнул на все рукой? По-моему, ты зря кипятишься. Пройдет время, улягутся волнения – все придет в свою норму.

– Придет-то – придет, да из меня хорошего руководителя не получается. – Чары-ага опустил голову и усмехнулся. – Жизнь стала тонкой, как нитка: немножко сильнее дернешь – порвешь. А моими руками не нитку, а веревки рвать. Ваня, ты знаешь меня – я человек добрый, но если разгорячусь, то для меня родные люди врагами становятся. А что я смог поделать с собой, когда Куванч-бай открыто начал действовать против Советской власти!

– Что – опять ружья и сабли в ход пошли? – усомнился Иргизов. – Что-то я не слышал о прямых выступлениях.

– Когда выступают они в открытую – это в десять раз лучше! – азартно воскликнул Чары-ага. – Они с саблями – мы тоже беремся за сабли. Они – за винтовки и пистолеты – мы тоже, как говорится, стрелять не хуже их умеем. Но когда эти паразиты садятся в чайхане на тахте и начинают высмеивать Советскую власть – это совсем никуда не годится. Что мне оставалось делать? Тоже сесть с ними и высмеивать старые байские порядки? Мы друг друга высмеиваем, а саранча ползет – так, что ли? Нет, Ваня. Я поехал, поднял всех и погнал на саранчу. Потом Куванч-бай написал письмо в окружком, мол, Чары Пальванов воюет против аллаха, не считается с мусульманскими обычаями. Ай, что тут говорить! Ты же сам знаешь: они чуть их заденешь, сразу кричат – караул, аллаха обижают!

Слушая своего старого друга, Иргизов хорошо понимал его, во многом соглашался с ним, но больно было за случившееся. Пригласили на бюро – влепили «строгача», сняли с должности. Да и один ли Пальванов страдает за «партизаншину»?