Текст книги "Разбег"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

IV

Зина стояла на табуретке перед окном в свадебной белой фате. У ног ее, ерзая на коленях, подшивали подол платья и ладили шлейф две текстильщицы – ловкие ивановские бабы: обе в годах, и в свадебных делах знающие толк. Подшивали фату с шутками-прибаутками. Зина, в новобрачном наряде, какой надевают раз в жизни, чувствовала себя стесненно, и улыбалась на шуточки женщин неловко. Стоя на табуретке, она смотрела в окно на площадь, где шумела первомайская демонстрация. Оттуда доносились звуки духового оркестра, крики «ура» и песни. А вот совсем низко, над самыми трубами, пронесся аэроплан. Над улицей Артиллерийской и над площадью посыпались листовки. С отчаянным восторгом закричала на дороге и во дворах детвора, ловя на лету листки. И обе женщины, вскочив на ноги и уткнувшись в окно, с минуту смотрели, как бушевали за окном первомайские страсти.

– Не твой ли жених на ираплане пролетел? – спросила одна.

– Может и он, кто знает, – гордо отозвалась Зина, и тут увидела идущую к крыльцу, с шариками в руке, Лилию Аркадьевну. – Ох, господи! – всполошилась Зина. – Встретьте, пожалуйста, эту женщину – ко мне идет!

Зина, путаясь в фате, слезла с табуретки и чуть было сама не выскочила во двор. Лилию Шнайдер Зина пригласила на свадьбу дня три назад. Позвонила ей на работу. Она сначала было отказалась, но Зина стала настаивать, и той пришлось согласиться. Только забыла Зина предупредить, что свадьба будет в текстильном городке, во дворе Пальвановых, и Лилия Аркадьевна, как в былые времена, зашла с демонстрации к Иргизовым на Артиллерийскую.

Лилия Аркадьевна вошла в комнату без особого стеснения, чмокнула Зину в щеку и, оглядев обстановку, удивилась:

– Ну, Зинуля! Да здесь же у вас так тесно, что и повернуться негде.

Зине пришлось торопливо пояснять и извиняться. Что поделаешь – забыла сказать, что свадьба – на «текстилке». Лилия Аркадьевна немного смутилась: чего доброго, подумает жена Иргизова, что явилась непрошеная гостья! Но уходить не стала. Да и в самом деле – чего смущаться?! Прошло больше десяти лет, как избрал себе Иргизов спутницу жизни. Сын у них. И у Лилии Аркадьевны прекрасный муж и трехлетняя дочка. Не ушла – чтобы не показалось кому-то, будто Лилия Шнайдер все еще небезразлична к Иргизову. Осталась, но чувствовала, как гулко бьется у нее в груди сердце и какими неровными толчками приливает к голове кровь. Лилия Аркадьевна старалась доказать полное свое безразличие ко всему происходящему: к этому дому, в котором когда-то запросто бывала, к своему увлечению красным командиром Иргизовым и к тому, что когда-то мучительно ревновала его к актрисе Ручьевой; но как ни старалась – получалось у нее это плохо. Оглядывая фату Зины, восхищаясь ею и говоря комплименты – какой она стала красивой, и как удачно у нее складывается жизнь, Лилия Аркадьевна все время смотрела в окно на людей, идущих с демонстрации. Чувствами ее и мыслями все больше и больше завладевал образ Иргизова. Вот сейчас он войдет, – думала Лилия Шнайдер, – и у меня не хватит ни духу, ни силы воли, чтобы встретить его с безразличием.

Она с трепетом ожидала его, но в комнату вошла Нина. Она была в белом шелковом платье и белых туфлях-лодочках. Лицо аристократически белое, глаза голубые, и голубая лента в пышных желтых локонах. С ней мальчуган лет семи: безусловно, сын. Похож на нее, но и на Иргизова еще больше. Лилия Аркадьевна собрала все силы и, кажется, справилась с волнением.

– Боже мой, да это же вылитый Иргизов! Здравствуйте, Нина Михайловна… С праздником… Выглядите вы царственно. Я как-то видела вас в магазине, хотела подойти, поздороваться, но подумала – не ошиблась ли? Подумала, вы еще в Ташкенте.

– Ну, что вы! Мы уже давно здесь. Иргизов работает в институте истории, а я снова – в театре. Вот и сегодня… – Она грустно улыбнулась. – Кто-то будет гулять и песни петь, а у нас спектакль дневной, для школьников.

– А как же свадьба? – Лилия Аркадьевна выразила неподдельное сожаление.

– Что поделаешь… И вечером – еще один спектакль.

Лилия Аркадьевна, достав из ридикюля шоколадку, стала угощать Сережу.

– Угощайся, Сережа… Ты еще не учишься?

– Нет, – мальчик помотал головой.

– Осенью пойдет в первый класс, – сказала Нина и сразу сменила тему разговора: – Счастливы вы?

– Да, пожалуй. – Губы у Лилии Аркадьевны чуть заметно дрогнули. – Живем, как говорится, душа в душу. Правда, Васыль мой большее время проводит в горах, в погранотряде. Сегодня тоже… Мне праздник, а для него – повышенная бдительность по охране границы. Иргизов тоже, наверное, занят? – спросила она, осмелев.

– Ну, нет, – возразила Нина. – Он сейчас там, у Пальвановых. Главный распорядитель. А вы еще не видели его после того, как мы вернулись из Ташкента?

– Нет еще, – Лилия Аркадьевна смутилась, и Нина поняла: «Этот его давний товарищ все еще неравнодушен к нему».

Через полчаса Нина распрощалась с Лилией Аркадьевной, Зине пообещала: если появится хоть малейшая возможность – она непременно «убежит» из театра и приедет на свадьбу. Сережку, оставленного в распоряжение Зины, занятой и растерянной, взяла под свою опеку Лилия Аркадьевна.

Часа в четыре на обочине перед окнами остановилось несколько фаэтонов. Парни и девушки торопливо вошли во двор, суматошно поздоровались со всеми и потянули Зину за руки: пора – народ заждался. За невестой к коляскам последовали все, кто был у Зины, и кортеж понесся мимо площади, мимо гостиницы, на улицу Свободы и – дальше, к прядильно-ткацкой фабрике. Зина сидела в первом фаэтоне с подружками и другом Сердара, украинцем, тоже летчиком; Лилия Аркадьевна с Сережкой ехала следом. Сережка держал в руках красный шарик, и он трепыхался над головой и доставлял радость мальчугану. У ворот в текстильный городок кортеж остановился. Отсюда, войдя в тенистую аллею, обрамленную с обеих сторон тополями, невеста с сопровождающими двинулась к дому Пальвановых. В глубине аллеи толпа гостей встречала ее. Мальчишки, выскочив вперед, словно бесенята, метались под самыми ногами Зины и кричали на весь городок:

«Тили-тили тесто – жених и невеста!»

Когда-то Зина в детстве дразнила новобрачных. Бывало, идет пара к церкви, а детвора, как воронье, вокруг вьется – ходу не дает. Тогда это было смешно, а сейчас ребята основательно смущали Зину: слишком несерьезно выглядел, с ее точки зрения, свадебный кортеж.

Лилия Аркадьевна шла следом за Зиной, и метров за пятьдесят, в толпе возле дома, в высоком мужчине в светлом костюме узнала Иргизова. У Лилии Аркадьевны захватило дух.

– Сереженька, – сказала Лилия Аркадьевна. – Вон твой папка стоит – беги к нему.

Малыш, не раздумывая, протиснулся вперед процессии и помчался по аллее, держа на ниточке шарик. Лилия Аркадьевна видела, как он уткнулся головой в грудь присевшего Иргизова, и как поднял он сына над головой и вновь поставил на ноги.

Подойдя ко двору, Зина, стыдливо пряча лицо, прошла с женщинами сквозь нарядную толпу, поднялась на веранду и скрылась в комнате. Лилия Аркадьевна, избегая встречи с Иргизовым, держалась подальше от него и искала глазами кого-нибудь из знакомых. И тут увидела Тамару Яновну и Ратха. Рядом с ними стоял молодой человек в белой рубашке, с засученными рукавами. Волосы черные, как смоль, волнистые, словно уложенные парикмахером. Глаза большие, серые, а сам смуглый. Лилия Аркадьевна догадалась: «Да это же их сын, Юрка». Она подошла. Встретили ее с восторгом, ибо не виделись с ней, по подсчетам Тамары Яновны, с полгода. Забросали ее вопросами: о муже, о дочурке. Лилия Аркадьевна охотно пояснила, что муж в горах, дочку она оставила с матерью. И тотчас все внимание было перенесено на Юру, который приехал на первомайские дни из Небит-Дага. Он инженер КРБ, пока не женат, но, вероятно и он скоро пригласит гостей на свадьбу.

– Да хватит вам, – сочным баском протянул Юра. – Можно подумать, жена – это мед. Все женатики только и стонут о мужской свободе.

Ратх хлопнул сына по плечу и засмеялся, а Тамара Яновна хотела было возразить ему, но тут с веранды разнесся громкий голос Иргизова, приглашавший всех к столу. Все стали рассаживаться вдоль столов, протянувшихся из конца в конец двора. Тамара Яновна, выждав, пока схлынет с аллеи толпа, взяла Лилию Аркадьевну под руку:

– Вы виделись с Иргизовым? Что-то даже не поздоровались.

– Да ни к чему, – смутилась Шнайдер. – Так спокойнее.

– Да ну, милочка, друзьями вы бы могли остаться. Тем более, что у вас своя прекрасная семья, и у него – тоже.

Лилия Аркадьевна промолчала и, подчиняясь Тамаре Яновне, села с нею рядом за первым столом. Сбоку умостились Ратх с сыном. Напротив, среди текстильщиц, в полной военной форме майор Морозов – земляк Иргизова. С ними Лилия Аркадьевна давно знакома. И садясь за стол, перешучиваясь со своими соседками, он увидел ее за «батареей» расставленных по столу бутылок.

– Аркадьевна, здравствуйте! Как поживает Васыль? Что-то вы нынче одни.

Лилия Шнайдер не стала объяснять: все равно через стол не услышит – шуму много, кричать надо. Лишь бросила:

– Служба!

Морозов удовлетворенно кивнул и занялся разговором с текстильщицами. Лилия Аркадьевна, чтобы не молчать, сказала Тамаре Яновне, что слышала от Зины будто бы, в связи с расформированием национальных воинских частей, Морозов на днях уезжает в Ташкент, в распоряжение округа.

Еще один военный, моряк – капитан третьего ранга, тоже напротив, немножко наискосок, сидел с заместителем директора фабрики – красивой женщиной лет сорока. Моряк оказался в Ашхабаде по делам. Прядильно-ткацкая фабрика шефствовала над одним из экипажей бригады подводных лодок. И вообще моряки с Балтики приезжали в Ашхабад довольно часто – республика с 1933 года шефствовала над соединением подводного плавания морских сил Балтийского флота.

Было за столом несколько летчиков и авиатехников. Но, в основном, – текстильщики. Ребята – русские, туркмены, армяне – поммастера, токари, слесари. Девчата – тоже полный интернационал: реутовки, ивановки, немало местных – туркменок. Большинство из них прошли производственную школу в Подмосковье и Иваново-Вознесенске, но присутствовали и ученицы. К числу последних относились и две дочери Чары-аги. Обе с подружками невесты суетились в комнате и выглядывали то и дело оттуда, ожидая, когда новобрачных пригласят к столу. Наконец эта минута наступила. Иргизов, поднявшись на крыльцо, отворил дверь и скомандовал: «Давай, пошли!»

Сердар с Зиной сели в середине, так, чтобы их было видно всем. Чары-ага, Иргизов и несколько женщин – с ними рядом. Тотчас Иргизова избрали тамадой, хотя и без того уже было видно, кому вести свадебное веселье. Иргизов, не мешкая, сказал несколько слов о женихе и невесте и дал слово замдиректора фабрики Поповой. Женщина, с хорошо поставленным, командирским голосом, привыкшая распоряжаться и докладывать на собраниях, тут вдруг растерялась. Вроде бы, официальная речь на свадьбе не нужна, а по-простецки, по-свойски – что скажешь? Подумала, посмущалась немного и начала с того, как молоды и красивы новобрачные, какими хорошими делами оба заняты: один в небе летает, а другая – доктор, без нее бы туго пришлось бабонькам. И настроение было бы не такое, как надо, и нормы были бы не такие, как есть. И если уж пошло насчет норм, то без хвастовства скажем, что прядильно-ткацкая фабрика, встав на стахановскую вахту в честь Первого мая, завоевала в соцсоревновании первое место, о чем и докладываем представителю Балтийского флота, товарищу Смирнову. Попова склонилась над соседом-моряком и дотронулась до его бритой головы ладонью. Моряк посмотрел на нее снизу и отвел голову. Все засмеялись. А девчата, сидевшие в конце столов, и не слышавшие, о чем там «напевает» администраторша, начали скандировать: «Горько! Горько! Горько!» Попова поняла, что сказать ей больше ни слова не дадут и тоже закричала:

– Горька! Горько! Целуй, жених, невесту-то, чего сидишь! Встаньте оба, как положено, и поцелуйтесь!

Молодые стесненно повиновались. Зина шепнула Сердару, чтобы не мешкал и не стоял, как вкопанный, и сама первой потянулась к нему. Тотчас они сели, и все выпили по первой рюмке. И не успели гости закусить, как Иргизов объявил, что просит слово отец жениха, Чары-ага Пальванов. Через секунду, другую Иргизов уже раскаялся, что дал слово Чары-аге – забыл, по прошествии многих лет, на какие штучки способен старый вояка. А Чары-ага только, и ждал случая, чтобы, встретясь с ним, еще раз напомнить добрым людям о том, как вытянул его со дна колодца. И начал свою речь Чары-ага без всяких вступлений:

– Я, товарищи, нашего тамаду в двадцатом со дна колодца достал. А если бы не достал, то и свадьбы бы не было. Зиночка не приехала бы в Ашхабад, я с Сердаром тоже бы жил в Карабеке…

Чары-ага, подшучивая, начал подробно рассказывать о белом «мертвеце» выскочившем с кладбища, о собаках, загнавших «мертвеца» в колодец… Лилия Аркадьевна вспомнила – в двадцать девятом, когда Сердар уезжал в Вольск и зашел проститься с Иргизовым, тоже что-то говорилось об этом. Иргизов тогда назвал спасителем Сердара, но как спасли его, Лилия Шнайдер не поняла. Не до того было. Сейчас Лилия Аркадьевна, слушая Чары-агу, смеялась со всеми вместе и следила за Иргизовым, как он реагирует на рассказ о нем. Иван молил о пощаде, искал заступничества то у Морозова, то у женщин и, обводя взглядом застолье, встретился со смеющимися глазами Лилии Шнайдер. Сначала до него не дошло, что это она. Но он почувствовал знакомый и забытый взгляд, и вновь посмотрел на нее. Да, это была Лилия Аркадьевна: красивая, изящная, как прежде. Только лицо, губы и строгие глаза отмечены нежной добротой материнства. Иргизов, остановив на ней взгляд, замолчал, сильно смутился и поднял в знак приветствия руку. Она улыбнулась и кивнула ему. Он тотчас забыл о Чары-аге и всем своим существом перенесся в день, когда последний раз видел ее. Вспоминая о прошлом, он настолько ушел в себя, что следящие за ним Ратх и Тамара Яновна откровенно рассмеялись. Ратх позвал:

– Иргизов, пересаживайся к нам! Место есть – подвинемся.

Опомнившись, он наигранно громко отказался от такого предложения, мол, место тамады у штурвала пиршества, но с этой минуты, – сам ли забавлял публику или давал слово другому, – уже не упускал из виду Лилию Аркадьевну и все время помнил о ней.

Между тем свадьба интенсивно набирала заряд веселья. Шаг от сдержанной трезвости к непринужденности опьянения был сделан, и над двором Пальвановых, над столами стоял нестройный гам от сотен голосов. В гаме этом то и дело прорезался голос Иргизова, объявлявшего очередного оратора. Произнес тост майор Морозов – сказал, как из бедной деревенской Золушки Зина превратилась в городского врача, а Сердар из подпаска – в летчика. Сказал несколько теплых слов о Сердаре инструктор Осоавиахима Ратх Каюмов. Осмелев от выпитого, попросила слово Лилия Аркадьевна, чего Иргизов не ожидал. Она принялась, рассказывать о прекрасной семье Иргизовых, о том, что знает Зину и Сердара много лет. И то, что оба они нашли свое место в новой жизни, конечно же, заслуга тут прежде всего Иргизова. Произнося тост, Лилия Аркадьевна допускала небольшие паузы, подбирая слова для очередной фразы, давалось ей это непросто, и она против своей воли растерянно смотрела на Иргизова. Взгляд ее как бы говорил: «Да помоги же – я не знаю, что еще сказать!» И Иргизов подсказывал ей и про себя отмечал: «Она такая же, как и прежде». Он подумал: вероятно, надо пересесть к ней и поговорить, но тут Лилия Аркадьевна начала прощаться с Тамарой Яновной и Ратхом. Стараясь незаметно покинуть свадебное пиршество, она сначала отошла к дереву, затем направилась к центральной аллее городка. Иргизов следил за ней и, чем дальше она уходила, тем беспокойнее становилось у него на душе. Пользуясь тем, что в тамаде давно уже потребностей нет и всяк предоставлен себе, он вышел из-за стола и тоже направился в аллею.

– Лилия Аркадьевна! – окликнул он удалявшуюся женщину.

Она остановилась, повернулась к нему, и он увидел каким неподдельным нежным торжеством осветилось ее лицо. Она сделала усилие, чтобы подавить в себе эту слабость и, приняв шаловливо безразличный вид, сказала:

– Ах, Иргизов, прости меня… но мне некогда. Мама беспокоится, да и Шурочка, наверное, плачет.

– Лилия Аркадьевна, да я без всякого… Просто давно не виделись. Вы уходите, но мы даже не поговорили.

– О чем говорить, Иргизов? – У Лилии Аркадьевны насмешливо засияли глаза. – Надеюсь, ты не станешь упрекать меня, что я вышла замуж? – Она засмеялась, но увидев подбежавшего к Иргизову его сына, сделалась страже. – Сын у тебя мировой. Мы уже познакомились. Я была у тебя сегодня на Артиллерийской. Жену твою тоже видела. Нина Михайловна выглядит прекрасно. Проводи меня немного, думаю, там и без тамады обойдутся. Идем, Сереженька.

Лилия Аркадьевна взяла мальчугана за руку, с другой стороны зашел Иргизов.

– Вы мало изменились, – сказал он и добавил, подумав: – По крайней мере, внешне.

– Зато ты здорово изменился, – сказала она. – Возмужал и, самое главное, твоя актриса научила тебя говорить комплименты, чего не могла в свое время добиться я. В самом деле, ты стал элегантнее, предупредительней. Словом, то, о чем так пеклась я, сделала за меня другая. У тебя появились манеры ультрасовременного мужчины.

– Чепуха, Лилия Аркадьевна, я дрессировке не поддаюсь – это точно, – с некоторой обидой возразил он. – Если хотите знать, то и наша размолвка с вами произошла именно по той причине, что вы усердно старались сделать из меня современного мужчину.

– Боже, Иргизов, как ты поверхностно судишь обо мне до сих пор, – Лилия Аркадьевна усмехнулась. – А я-то думала, что ты догадываешься о моей любви к Чепурному… Я не могла жить, не думая о нем, он мне очень нравился. Я была рада, когда ты познакомился с Ручьевой! – Лилия Аркадьевна лгала – ей так хотелось насладиться победой, хотя бы ложной, над бывшим своим ухажером. Ей так хотелось возвыситься над той, которая вытеснила ее из сердца Иргизова. Лилия понимала, как фальшивы ее слова, смех и ненужная бравада своим счастьем. Но она делала это против своей воли. И способствовало ей выпитое вино. – Ох, Иргизов, Иргизов, актриса сумела перекроить тебя на свой лад. Впрочем, актрисы все одинаковые: ахи, вздохи и непостоянство. Удивляюсь, почему она не оставила тебя до сих пор?

Иргизова отрезвила эта откровенная насмешка.

– Лилия Аркадьевна, вы, как прежде, слишком строги и несправедливы, – сказал он, хмурясь. – Я согласен с вами: век театральной богемы еще не отжил. Но согласитесь со мной – новый современный, советский театр, уже заявил о себе во всю силу. И атмосфера в нем тоже новая – социалистическая. Нынешние артисты – дети пролетариев. И моя актриса не исключение. Вы же знаете – отец у нее был комбригом, партийцем. Взгляды у нее нашенские.

– Да, наверное, – мгновенно согласилась Лилия Аркадьевна и перестала смеяться. – Я ничего не имею против: любите друг друга… Но зачем ты меня догнал? Ты ведь хотел что-то сказать мне?

– Да ничего такого. Просто, откровенно говоря, я почему-то соскучился по вас. Захотелось поговорить, вспомнить о прошлом.

– Увы, прошлого не вернуть. – Лилия Аркадьевна грустно усмехнулась. – И вообще, мне непонятно, зачем ты вернулся в Ашхабад? Жили мы без тебя тут как-то лучше… Ну, ладно, я пошла, не надо больше провожать меня.

Лилия Аркадьевна торопливо чмокнула в щеку Сережку. Иргизов протянул ей руку, чтобы попрощаться, но она демонстративно передернула плечами. Он с досадой, недоумением и чувством виноватого мальчишки смотрел ей вслед и хмыкал, пока не услышал голос сына:

– Папа, пошли, уже темно!

V

Второго мая за городом, над зеленой предгорной равниной кружили аэропланы и раскрывались белые купола парашютов. Тысячи ашхабадцев, съехавшись на осоавиахимовский аэродром, расположившись прямо на траве, подстелив газеты и прикрываясь от жгучего солнца фуражками и белыми панамами, наблюдали за парашютистами. Здесь же, на обочине дороги стояли фаэтоны, несколько автобусов, паслись выпряженные лошади. Возле фанерного буфета чадили мангалы и пахло шашлыком. Шашлычники, поворачивая шомпола, раздували жар опахалами и кричали на напирающую толпу. Суета, перебранка, смех – сплошной гвалт, как на большом базаре.

Ратх еще вчера, на свадьбе, уговорил Иргизова и Морозова съездить за город – на прыжки. Условились встретиться на площади в два часа дня. В назначенное время Ратх с Юрой подъехали на осоавиахимовском автобусе к площади, где их поджидали Морозов и Иргизов с Сережкой, и вскоре были на аэродроме. Ратх провел сына и друзей к скамейкам, на которых сидели представители городской общественности, комсомола и свои – осоавиахимовцы. Два милиционера в снежно-белых гимнастерках, шлемах и перчатках прохаживались вдоль зоны, отделяющей зрителей от взлетно-посадочной полосы. Чуть дальше, за столиком сидел хронометражист и около него стояли авиаторы. Вся эта панорама сидящих на траве и нескольких скамейках людей, долгие приготовления к взлету и одиночные прыжки парашютистов не очень-то восхитила Морозова. Истинный лошадник, кавалерист, он вообще скептически смотрел на технику, а если заходила речь о технике военной, то непременно вступал в спор, защищая красную кавалерию.

– Ну-ну, посмотрим на твою гвардию, – заговорил он, усаживаясь на скамью и посмеиваясь, глядя на Ратха. – Что-то невелика, скажем прямо, у тебя воздушная сила. Два аэропланчика и небось с десяток парашютистов. А если враг нападет? Разве сможешь дать ему отпор такими силами. Да никогда, Ратх Каюмович, смею тебя заверить. Помнится, в двадцатом, когда взяли Бухару и кинулись за сбежавшим эмиром, был у нас один аэроплан – «Фарман». Эмир бросился к границе – суток на двое опередил нас. Послали мы летчика вдогонку. Поднялся наш пилот, и вот часа через два возвращается – садится. Спрашиваем о результатах его полета, а он только руками развел. Какие могут быть результаты? Эмир к самой границе уже со своими караванами подходит, а я что? Пролетел над ним, распугал верблюдов и – назад. Могу, говорит, в точности доложить о месте его нахождения. Вот и вся, как говорится, роль авиации. Нет, Ратх, не согласен я с теми, кто потерял любовь к лошадям.

Ратх возразил с некоторым превосходством:

– Почему вы решили, Сергей Кузьмич, что мы теряем любовь к лошадям? Я, например, сам старый наездник – вы знаете об этом. Да и другие – тоже. Разве не мы, ашхабадцы, отправляли кавалеристов в Москву через Каракумы? Мы, дорогой, Сергей Кузьмич. И скакали наши туркменские кони через пески, чтобы еще раз доказать всему миру, что лошадь списывать рановато. Я за лошадей, но и за технику. В условиях современного боя главная сила в технике. Надеюсь, вы присматриваетесь, какой техникой воюет в Европе Германия. У нее производство танков на потоке, не говорю уже о мотоциклетах.

– Проку от этих танков и мотоциклеток мало, – отмахнулся Морозов. – Хороший дождичек пройдет, и застрянут в грязи, не говоря уже о том, что бензин для них постоянно нужен. А лошадь – хоть дождь, хоть грязь по колено – ей все нипочем.

Иргизов, следивший за аэропланом, набиравшим высоту, все время показывал его Сережке и слушал беседу Морозова с Ратхом. Юра тоже пока не вступал в разговор, хотя то и дело ухмылялся суждению старших. Наконец, заговорил:

– Товарищ майор, вот вы насчет бензина сказали. По-моему, вы зря это.

– Это почему же – зря?

– А потому, что фашистская Германия основной военный расчет делает на бензомоторы. Авиация, танки, бронемашины – у них главное. И у нас все больше задумываются над горючим.

– Откуда же тебе знать такие сверхсекреты? – удивился Морозов. – Маршалы наши покуда еще не решили окончательно – на чем остановиться, а ты уже знаешь.

– Чего ж не знать, – заявил со знанием дела Юра. – Да мы каждый день слышим одно и то же: товарищи нефтяники, помните, от вас зависит рост могущества нашей Родины. Каждая дополнительная тонна нефти – это сотни литров бензина, необходимого, как хлеб, нашей Красной Армии.

– И сколько же добываем мы нефти? – заинтересовался Иргизов.

– Это секрет. – Юра снисходительно улыбнулся. – Могу лишь сказать, дядя Иван, что хватит у нас бензина для авиации и автомобилей. К тому же, перспективы добычи нефти в Туркмении богаты. Академик Губкин считает, что основные нефтеносные горизонты еще не вскрыты. Рабочей силы маловато – вот беда.

– Сила везде нужна, – заметил Морозов. – И на промыслах, и на колхозных полях, не говоря уже о Красной Армии. Я порой диву даюсь, как это иные товарищи вовсе не видят и не понимают – как расходовать свою силу. В науку лезут, в археологию. Услышат какую-нибудь сказку про Македонского и скорее землю копать. – Морозов подморгнул Ратху.

– Ладно, Сергей Кузьмич, надоело уже, – пророкотал обиженно Иргизов. – Надо будет, сменю археологию на кавалерию! К лошадям у меня страсть, сам знаешь.

– У тебя ко многому страсть-то. – Морозов засмеялся. – К театру опять же неравнодушен. Благородным обществом окружен. Однако невдомек мне, что это твоя Нина Михайловна вчера не пришла на свадьбу? Ее нет, а ты и рад стараться, чужую жену ушел провожать – про свои обязанности тамады забыл. – Морозов опять подморгнул Ратху.

– Ну, ладно, ладно, Сергей Кузьмич, – Иргизов отвернулся и стал смотреть в небо. Аэроплан уже набрал высоту и приноравливался к выбросу парашютиста: сбавил скорость – почти завис над полем, и почти не слышен был рокот мотора. Иргизов представил себя на месте парашютиста, который, выбравшись на крыло «ПО-2», вдруг комочком упал вниз и тотчас, словно на качелях, закачался под развернувшимся куполом шелка. Сердце у Иргизова сжалось. Вероятно то же самое испытал и Сережка, судорожно вздохнув, а затем захлопал в ладоши.

– Ты ириски-то ешь, которые мать дала, – сказал Иргизов. – А то в кармане растают.

Мальчуган вынул из кармана кулек с конфетами и, повинно глядя снизу на отца, протянул кулек. Иргизов улыбнулся, понимая, что сын испытывает некую вину перед ним, – иначе бы подумал – дать или нет. Вчера, когда они вернулись домой со свадьбы, Нина в дверях встретила их радостно: «Ну, вот и мужчины мои пришли! Что-то долго гуляли!» И Сережка тотчас выдал: «А мы провожали тетю Лилю!» – «Вот как! – с испуганной улыбкой сказала Нина. – Это забавно, даже очень!» Потом она долго усмехалась, а когда легли спать и погасили свет, расстроилась окончательно. Постояв у открытого окна, Иргизов лег с Сережкой. Малыш, оказывается, не спал, – все слышал, и понимая, что это он невольно поставил отца в неловкое положение, с жалостью дотронулся до отцовского лица и стал гладить. Утром Нина подчеркнуто вежливо объявила мужу, что едет в Фирюзинское ущелье и возьмет сына с собой. Иргизов возразил: «Мы с Сережей идем на аэродром смотреть парашютистов». Нина спросила сына – с кем поедет он, и Сережа взял за руку отца. «Ну, что ж, – сказала она. – Пусть будет по-вашему», – и ушла.

Иргизов не придал этой маленькой размолвке большого значения, но все же настроение у него испортилось. Иргизов старался не думать о ссоре, но все-таки думал – и думал с болью, что Нина отправилась в ущелье без него, чтобы досадить ему, вызвать в нем горячку ревности и всевозможных подозрений. Чего доброго, еще задумает отомстить, а мстить, собственно, не за что. Думая о ней, он вообразил ее купающейся в Золотом Ключе, яркую и красивую, какой он ее встретил в двадцать седьмом. Представил на месте себя другого Красного рыцаря на коне, и от обиды стиснул зубы. Почти в то же мгновенье он услышал ее голос:

– Господи, сидят, как манекены! Хоть бы один поднялся и уступил место даме!

Все сразу, как по команде, встали, начали здороваться с ней. Сережка потянул за руку мать и усадил рядом с собой и отцом.

– Ты уже побывала в ущелье? – с недоверием спросил Иргизов.

– Нет… Машины не оказалось – шофер куда-то задевался. А ты почему без Лилии Аркадьевны?

– Слушай, замолчи, или я не отвечаю за себя, – полушутя-полусерьезно предупредил Иргизов.

– Ну, ладно, ладно, – тотчас сдалась она и, взяв его руку, положила к себе на колени. – Я подумала, что надо бы и мне побывать у Зины и Сердара, как бы не обиделись. Может быть, отсюда поедем к ним? И твоих друзей пригласим.

– Нина Михайловна, что-то вы вчера на свадьбе не были? – спросил Морозов. – Да и в ДКА давно не заглядываете.

– Вчера была занята, Сергей Кузьмич, – легко отозвалась она. – А вообще-то, у красноармейцев мы довольно часто бываем, это вы зря. Иное дело, к нефтяникам совсем не ездим. – Нина перевела взгляд на Юру. – Интересно, есть у вас в Нефте-Даге хоть какой-нибудь клуб?

– Есть… Маленький, конечно, – особенно не развернешься, – ответил Юра. – Но скоро все у нас изменится. Вы же, наверное, слышали, строим новый город возле Большого Балхана, прямо у железной дороги. Там и клуб хороший отгрохаем, с театральной сценой. Но и сейчас можно… Не обязательно же ставить «Отелло» или «Бесприданницу», можно и с чтением стихов и небольшими скетчами выступить.

– Все можно, – возразил Ратх, – но надо выбирать то, что нужнее всего. Вам бы, комсомольцам-нефтяникам, поскорее наладить массово-оборонную работу. Кружки Осоавиахима надо создавать: стрелковый, ПВХО, санитарный.

– Создаем, папа, не сидим сложа руки. Членские взносы уже собираем – собрание провели. Скоро пришлем к тебе своего председателя за малокалиберками. Но все это, конечно, пустяки по сравнению с авиацией. Нам бы хоть один аэроплан и инструктора, по парашютам. Мотоциклеток бы с десяток. Мы бы мотопробег на такырах устроили.

– Ну вот, опять о моторах заговорили, – поморщился Морозов. – Пойду, однако, куплю даме мороженого, а то никто из вас не догадается. Пойдем со мной, Сергунок.

– Погодите, Сергей Кузьмич, – сказал Ратх. – Сейчас будет затяжной прыжок.

От темных громад Копетдага зашел над зеленым полем «ПО-2», сверкнул на вечернем солнце крыльями и выбросил парашютиста. Секунд десять летел он комом к земле, нагнетая напряжение у зрителей. И когда кое-кто уже усомнился: «Да раскроется ли парашют?» и отовсюду понеслось «ой-ой», в поблекшем вечернем небе белым облаком поплыл шелковый купол. Едва приземлился парашютист и следом сел аэроплан, воздушный праздник объявили законченным, и горожане потянулись к городу. Ратх пригласил всех своих друзей в автобус.