Текст книги "Мой брат Юрий"

Автор книги: Валентин Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 3
На пороге юности

Сватовство

С улыбкой вспоминаю я теперь, как нежданно-негаданно и нечаянно даже вмешался Юра в мою жизнь, да так вмешался, что круто изменилась она с того момента, по другому руслу потекла.

А дело было так.

В то утро я брился особенно тщательно и с особым старанием, стоял перед зеркалом, приглаживал волосы, и долго, так и этак, примерял галстук.

Юра сидел за столом, читал книгу, искоса – я заметил это – наблюдал за мной.

Кое-как управился я с неподатливым узлом на галстуке – редко приходилось мне его надевать, набросил на плечи пиджак.

– Ты куда, Валентин, вырядился так?

– Свататься иду.

Юра бросил книгу на стол, поднялся со скамьи. Глаза у него округлились.

– Врешь!

– С чего бы это мне врать?

– Возьми меня с собой. Возьми, не пожалеешь.

– Я пошутил, Юрка. Просто девушку одну навестить хочу.

Он и верил и не верил, и разочарование увидел я на его лице.

– Эх ты!.. В жизни не видал, как сватаются.

– Ладно, пойдем,– вроде бы неохотно согласился я.– Так и быть, Юрка, пойдем. Хоть проводишь меня.

По правде сказать, я рад был тому, что он увязывается со мной. Путь в Горлово недальний, но когда идешь на костылях... И потом, собрался-то я к девушке почти совсем незнакомой – неизвестно еще, как она примет, пустит ли на порог. Вдвоем все-таки смелее.

Юрка быстро натянул на себя свою парадную форму – черные брюки и белую рубаху, повязал пионерский галстук.

– Валь, а она... хорошая девушка?

– Очень.

– Пойдем.

Было первое воскресенье мая, день был тихий и солнечный. Странная все-таки штука: все воспоминания о добром, хорошем непременно окрашены в солнечный свет – свойство, что ли, у памяти такое? Была долгая дорога в очень не далекую от Гжатска деревушку Горлово. Дорога с привалами – время от времени надо было отдохнуть, с ленивым, ни к чему не обязывающим разговором, с размышлениями о том, что вот минуем сейчас этот придорожный кустарник, поднимемся на пригорок, спустимся в него – и как раз начнутся крайние избы Горлова. В одной из этих изб и живет девушка, к которой – нет, не свататься мы идем: я и в самом деле пошутил, когда брат напрашивался со мной в дорогу,– а так... закрепить знакомство, что ли.

– Валь, а она кто? Как ее зовут?

– Она-то? Серьезный человек двадцати лет с очень русским именем Маша и с такой же русской фамилией – Иванова. Устраивает?

– Ага. Маша Иванова. Не забудешь.

Я очень мало знал ее, Машу Иванову. Увидел случайно на одной из вечеринок, куда вот так же, на костылях, ходил с дружками. Познакомился. Красивая девушка, правда, застенчивая чересчур. Потом ребята рассказали: родителей у Маши нет, живет с сестрой.

А мне Маша после первой нашей встречи и еще двух-трех мимолетных накрепко запала в душу: только о ней и думал. И на днях, пересилив себя, направился в гости.

– Вот мы и пришли, Юра.

Маша, к большой моей радости, дома была одна. Заслышав наш стук в дверь, завидев нас на пороге, растерялась:

– Заходите, ребята, присаживайтесь, пожалуйста.

Я опустился на скамью. Юра потоптался и неловко пристроился рядом со мной. Маша стояла у окна, беспокойными пальцами теребила пуговицу на кофточке. Юра исподтишка толкнул меня локтем: говори, мол, что-нибудь, неудобно же. А у меня в горле пересохло, с чего затеять разговор – не догадаюсь. Минуты две, наверно, длилось молчание. За это время я успел рассмотреть все сучки на отскобленных добела половицах и подумать о том, что, наверно, довольно жалкое зрелище представляет собой жених на костылях. Хватило же у меня нахальства в таком вот виде заявиться в гости, когда вот и в Гжатске, и в том же Горлове столько здоровых парней ходит. У такой невесты отбоя в женихах не будет.

Юра снова толкнул меня локтем. Тут уж я понял, что дальше молчать просто-напросто неприлично – раскрыл рот.

– Это,– говорю,– братишка мой. Юрой зовут.

– Вот как! – отвечает Маша.– А я его знаю – он в нашей деревне иногда бывает. И вы между собой похожи, даже очень.

А сама в окно смотрит, нас и не видит.

И снова неловкое молчание.

Юрка наконец осознал, что от меня проку не будет. Я даже не поверил, когда услышал вдруг его голос:

– Маша, а если мы к вам свататься придем, вы нас не прогоните?

Эх, сквозь землю провалиться бы мне вместе с проклятыми костылями!.. Ну, погоди, братишка, задам же я тебе трепку! Дай только отсюда живым выбраться...

К счастью, Маша притворяться не умела. Отвернулась от окна, посмотрела на меня этак серьезно и выжидательно и сказала просто:

– Если вы не смеетесь... Нет, не прогоню.

И как-то всем сразу легко и весело стало.

Потом мы пили чай, и шел у нас какой-то несерьезный и возбужденный разговор, и, пожалуй, больше всего радовало меня не то, что Маша не возражает против сватов, а то, что они с Юрой явно понравились друг другу, быстро нашли общий язык и начали задирать меня, подшучивая над моей неуклюжестью.

В Гжатск мы возвращались, когда уже изрядно завечерело.

– Валь, а папа с мамой знают?

– А что они должны знать, Юрка?

– Про это вот... что жениться ты хочешь?

– Пока нет, не знают. А какое им дело,– расхрабрился я.

– Ну да...

Не договорив, он задумался, но я-то отлично понял, что его беспокоит: как расценит мое «своеволие» отец? Признаться, эта мысль не давала покоя и мне: характер у бати крутенек, и при желании не всегда потрафишь...

Но отступать теперь, пожалуй, поздно. Выбрав, как мне показалось, подходящий момент,– вечером дело было, после ужина,– я сообщил родителям удивившую их новость: мол, вот думаю собственной семьей обзавестись.

Отец – иного и ждать не следовало – разбушевался:

– В зятья идешь? Из родного дома? Да еще старший сын... Что люди-то скажут?!

Но мама довольно быстро урезонила его: в доме и так повернуться негде – семья вон как выросла, а Валентину, мол, давно пора на собственные ноги становиться.

Вскоре в Горлово отправились настоящие сваты – мама и Дмитрий, муж Зои. А 9 мая, в День Победы, сыграли мы и свадьбу.

– Ну и девка у тебя, Валентин. Огонь! И как ты разыскал такую? —вслух выразил свое одобрение за свадебным столом отец.

Маша улыбнулась:

– Во всем вот этот сват в пионерском галстуке повинен,– кивнула она на Юру.– А то бы долго сидеть Валентину в холостяках.

Вскоре после свадьбы переехал я в Горлово.

Осенью, сентябрь на исходе был, наведался к нам в гости отец. Настроение в тот день было у меня прескверное, и от бати это не укрылось.

– Ты чего, приезду моему не рад?

Я махнул рукой:

– Понимаешь, картошку надо выкопать, а некому... Самому трудно, Маша в положении. И нанять некого, а погода – сам видишь... Со дня на день дожди зарядят. А то и мороз ударит.

Отец пристально посмотрел на меня и внезапно рассмеялся:

– Дурной ты, Валентин, выдумываешь себе заботы.– Потом посерьезнел: – Зря ты от нас оторвался – трудно тебе одному придется. Я вот что надумал: как костыли бросишь – перевезем мы твою халупу. В Гжатск перевезем. Я и место присмотрел, где поставить ее. А о картошке не беспокойся – готовь тару. С утра братьев пришлю.

Они заявились не то что утром – на самой кромке рассвета.

– Давно бы сказал,– укорил меня Юра.

– Только ты нам, пожалуйста, не мешай, не командуй тут,– добавил Борис.

К вечеру с огородом управились.

...Поздней осенью – уже белые мухи сеялись с неба – перевезли мы наш маленький дом в Гжатск, поставили его рядом с отцовским. И снова оказались все вместе, словно бы и не разлучались никогда.

Снова уверенней почувствовал я себя в жизни.

Грустная история Найдёныша

1

Тем летом, ближе к осени, мы частенько ходили в лес. Грибное выдалось лето, урожайное – с пустыми руками мы не возвращались. Мама днями сушила и солила наши лесные «трофеи», варила вкусные грибные супы, уговаривала:

– Да хватит вам ноги-то бить, устала я от грибов этих.

Но слишком велик был азарт.

Как-то дождь прихватил нас в лесу. С корзинами, полными грибов, мы укрылись под кроной старого могучего дуба. Сперва под дубом было тепло и уютно, и весело было наблюдать, как со звоном падают вокруг озорные струйки воды, совсем не задевая нас. Но дождь баловался недолго – с черными лохматыми тучами приплыл всесокрушающий ливень; потоки воды, словно лезвия отточенных ножей, с грохотом пробили листвяной шатер и в мгновение ока вымочили нас до нитки. Мы сидели, прижимаясь спинами к шершавой коре ствола, жевали раскисший хлеб и с тревогой поглядывали на небо: тучи – предвестники близкой осени – накрыли его из края в край, не оставив и крошечного оконца. И хотя до ночи было еще ой как далеко – темнело стремительно.

– Как домой пойдем? Заблудимся теперь...

Борька очень боялся заблудиться в темном лесу.

– Расхныкался! – Стал подшучивать над ним Юра.– А я вот хочу заблудиться. А что, здорово! Жили бы в лесу, сами по себе, как индейцы. Дерево бы нашли хлебное, охотиться бы стали. Валь, давай взаправду заблудимся.

– Валь, чего он дразнится?

Вечная история. И минуты не могут они побыть вместе так, чтобы Юра не подразнил Бориса.

Вдруг Борька испуганно вскрикнул, вскочил на ноги, опрокинул корзину с грибами.

– Змея!

– Ужалила?

– Н-нет.

Я чиркнул было спичкой, но спички безнадежно отсырели, не зажигались.

Юра бесстрашно протянул руку к тому месту, где только что сидел Борис, что-то пошарил там.

– Глядите-ка, заяц.

Это был не заяц – зайчонок. Должно быть, он отстал от матери или заблудился, а жестокий ливень загнал его под тот же самый дуб, где тщетно пытались укрыться и мы. Мокрый и слабый, он сжался в комок в Юриных руках. Я погладил его и услышал, как резко бьется под ладонью его сердце.

– Возьмем его домой,– предложил Борис. Пыхтя и отдуваясь, он ползал на коленях – собирал в корзину грибы.

– Конечно, возьмем.

Я попробовал отговорить ребят:

– Не будет он жить в избе, сдохнет.

Попробовал отговорить, но не тут-то было: братья двинули в ход самые веские, по их мнению, аргументы.

– Кролики живут, да еще как!

– Мы его кормить станем. Капустой и морковкой. И молоком поить.

– А тут его волк слопает.

Я не устоял, сдался. Ладно, тащите домой...

Ливень не стихал – видно, не удастся нам его пересидеть. А впрочем, и терять нам нечего, все одно насквозь мокрые. Так и пошли домой – в потоках воды, падающей сверху, в потоках воды, клокочущей на земле.

Зайчонка Юра нес за пазухой.

Дома ребята соорудили косому клетку из старого ящика, застлали ее зеленой травой, принесли морковь, капусту, стручки гороха. Кошку, которая проявила к зайчонку повышенный интерес, Юра так шуганул, что она и на следующий день не появлялась в избе.

– А как мы его назовем? – поинтересовался Борис.

Юра не задумывался:

– Так и назовем: Найденыш.

Он всех привел в умиление, этот крохотный длинноухий зверек. Отец обкуренным пальцем пощекотал его где-то за шеей и многозначительно изрек:

– Тоже живое существо...

Мама согрела в печке молоко и налила целое блюдце.

Юра и Бориска наперебой совали Найденышу былинки посочней:

– Ешь, ну ешь, пожалуйста.

Шерсть на зайчонке высохла – серая, с отливом, недлинная шерстка; он согрелся и приободрился, видать: когда на него не смотрели, когда в избе было тихо – пытался грызть капусту и морковку. Стоило же кому-то из нас подойти к его жилищу – он тут же забивался в угол и смотрел оттуда испуганными глазами, в которых перебегали зеленые искорки.

К концу недели, однако, Найденыш совершенно перестал притрагиваться к зелени, шерсть на нем свалялась, и даже слабые искорки в его глазах погасли.

Тут по случайности как-то вечером заглянул к нам Павел Иванович. Юра сразу же потащил его к Найденышу: как-никак, специалист, ветфельдшер.

– Худо дело. Если и выживет – только в лесу. Как говорится, тоска по дому. Такое и с людьми бывает,– заключил дядя Паша.

Юра встрепенулся:

– Борис, одевайся. Сейчас мы его в лес отнесем.

– Ну да, не пойду я. Поздно уже.

– Тогда я один.

– Сиди дома. Ишь шустрый какой на ночь глядя... Успеется утром,– прикрикнул отец.

Спорить с отцом бесполезно. Юра притих.

Ночью, когда все улеглись, Юра, прихватив зайчонка, не одеваясь, выбрался из дома через окно, отвязал Тобика с цепи и, сопровождаемый им, ушел в лес.

Вернулся он под утро – мама как раз выгоняла корову в стадо. Отворила калитку – Юрка стоит: голый по пояс, босые ноги исхлестаны мокрой травой, продрог – зуб на зуб не попадает.

Мама погрозила ему пальцем. Он потупил голову, расстроено сказал:

– Все равно умер. Я его на траву пустил, он сначала пополз, а потом уткнулся в землю и ни с места. Я поглядел, а у него глаза закрыты, и не дышит.

– Вот видишь, сынок. Не стоило и в лес ходить, ночь терять.

Юра упрямо качнул головой:

– Нет, стоило.

2

Тем летом как-то неожиданно для всех, вспышкой, взрывом, что ли, пробудилась в Юре необыкновенная любознательность, необыкновенный повышенный интерес ко всему окружающему.

Он и прежде не мог, бывало, успокоиться, пока не находил ответа на любой занимавший его вопрос, даже самый незначащий, самый пустячный.

Но теперь мир его увлечений и поисков, в отличие от прежних лет, обрел направление, систему.

Он ведет дневник наблюдений за природой. В общую тетрадь аккуратно записывает время восхода и захода солнца, характер облачности, силу ветра, делает зарисовки деревьев, примечает, когда завязываются плоды на яблонях и вишнях, когда появляются птенцы у скворцов, когда на колхозном поле прорастают всходы пшеницы.

Он надолго уходит в луга и возвращается оттуда с карманами, полными камней. Коллекция этих камней находится у него в продолговатом, специально сколоченном ящике. Ящик поделен на мелкие ячейки: каждому камешку – особое гнездышко и особая этикетка. «Полевой шпат», «Кварц», «Известняк», «Кремень» – аккуратной рукой выведено на них.

– Ты что, золото хочешь найти? – подразниваю я его.

– Да нет, Валь, какое еще золото... Просто это очень интересно.

Он делает гербарии из трав и цветов, собранных по берегам Гжати, и однажды показывает нам свое богатство. И мы с удивлением узнаем, что из той самой травы, по которой мы ходим ежедневно, из пропыленной, неприметной травы можно выбрать едва ли не двести самых различных видов.

Все реже и реже выходит он за огороды – туда, где Борис и его неугомонные приятели целыми днями играют в войну. Эта любимая так недавно игра уже не доставляет Юре удовольствия.

– Детство – еще на несколько лет вперед – остается привилегией Бориса. Два года разницы в возрасте братьев, разницы, не обозначавшейся прежде так отчетливо и резко, теперь стали очень заметны.

ГЛАВА 4
Беспалов

Пошутил!

Глубокой ночью где-то по соседству с нашим домом прогремел взрыв.

Я вскочил на ноги, чиркнул спичкой, зажег лампу.

– Что-то случилось? – встревожено спросила Маша.

Новый взрыв ударил поблизости. Звякнули стекла, огонек лампы надломился, задрожал.

– Слышишь?

Маша побледнела.

– Не выходи, Валентин.

Я молча оделся, сунул ноги в валенки, выскочил на улицу.

У наших столпотворение: на крыльце дома – отец, фонарь в руках держит. Мама в наброшенном на плечи полушубке. Бориска. Все суетятся, кричат. Только Юры не видно.

– Что случилось?

– А черт ее знает,– выругался в сердцах отец.– Гранатой, что ли, пошутил кто-то. Вишь вон – стекла вынесло.

Под окнами по фасаду дома обнаружили мы в снегу две воронки и осколки стекла – превеликое множество осколков, крупных и мелких.

Отец поднял один, поднес к фонарю. Не очень-то похоже на оконное стекло.

– Ах он, стервец! Ну, погоди, выдеру я его как Сидорову козу,– снова забранился отец.

– Кого «его» – и спрашивать не надо. Ясное дело, Юрку.

Наутро я заглянул к нашим. Угодил как раз к завтраку. Юра сидел за столом уткнув нос в миску – ниже травы, тише воды был. Только ложка знай позвякивает о края тарелки. «Попало»,– понял я.

Отец расхаживал по комнате.

– Так что случилось-то?

– Ученый, видишь ли, в нашем доме объявился. Профессор, паршивец этакий,– на громких тонах начал объяснять отец.– Опыты ставит, Ломоносов!

Юра чуть приподнял голову, сказал вполголоса:

– Виноват я, так ведь не рассчитал немного. Нам же на уроке физики такой опыт велели поставить.

– А две четверти вдребезги разнести тоже вам велели? А окна бить вас учителя учили? Хулиганство вам в школе преподают, пятерки за него ставят? Да что ж это за школа такая, когда она дому в ущерб?

Отец бушевал. Юра смиренно доедал завтрак.

Теперь-то, наконец, и я уразумел, о каких четвертях идет речь. С предавних пор стояли в нашем доме две четвертные бутыли темно-зеленого стекла, широкогорлые, в плетеных корзинах. Сколько помнил я себя, в этих бутылях всегда хранили керосин, разве только во время войны пустовали они. Так Юра, значит, приспособил эти бутыли для какого-то хитрого опыта, а они возьми и взорвись, да еще вдобавок и переполошили всех нас в самую ночь.

– Ладно, батя,– попытался успокоить я отца,– пора переходить на жестяную посуду.

Однако успокоить отца не так-то просто. Ушел я.

Минут через десять, по дороге в школу, заглянул к нам Юра.

– Что же ты, брат, сотворил все-таки?

Он улыбнулся хитро и ответил не очень вразумительно:

– Маленький опыт с кислородом. Не все учел...

Схватил со сковородки  горячий соевый блин, комкая его в руке, исчез за дверью. Ненадолго, впрочем: через мгновение дверь растворилась, Юрина голова показалась в створе.

– Знаешь, Валь, кто нас по физике учит? Беспалов Лев Михайлович. Летчик военный. Сила!

И снова хлопнула дверь.

Шерсть «на задир»

Недавний военный летчик Беспалов приходил на уроки в кителе, на котором еще так заметны были следы только что снятых погон, дырочки от орденов и медалей. Приходил аккуратно выбритым, подтянутым – молодой еще, но много повидавший и переживший человек.

Класс не просто поднимался ему навстречу – ребята вставали за столами едва ли не по стойке «смирно». Каждый хотел показать, что и ему не чужда военная выправка: в тринадцать лет так заманчиво играть в армию, даже на уроках.

Нужно сказать, что эта игра, в общем-то, не мешала ни учителю, ни ученикам.

– Здравствуйте, ребята!

– Здравствуйте, Лев Михайлович! – четко и раздельно звучало в ответ.

Беспалов раскрывал журнал.

– Что ж, начнем... Васильев!

– Есть!

– Гагарин!

– Есть!

– Дурасова Антонина!

– я...

Ему, одному из немногих, даже самые озорные ученики не решались отвечать шутовским «здеся» или «тута». Все было на военный образец и вместе с тем легко, не натужно. Беспалова ребята полюбили как-то сразу и безоговорочно и не разочаровались в нем впоследствии. Его не боялись, но его уважали. А ведь он вовсе не был строгим или чересчур сухим, чрезмерно педантичным. Наоборот, увлекающийся, веселый, в чем-то даже бесшабашный человек. Может, потому и любили его. И потому еще, что даже такой сложный предмет, каким является физика, умел он объяснить доходчиво и просто...

– Юра Гагарин, попрошу к доске. Та-ак, вчера за домашнее задание ты получил пятерку. Сегодня готов к ответу?

– Готов.

– Хорошо. Вот мы сейчас и приступим к новой теме. Объясни-ка нам Юра, почему яблоко с яблони падает?

– Так это просто. Созрело – вот и упало.

– Верно. А почему оно падает не вверх, а вниз? Почему камень, брошенный тобою вверх, тоже падает на землю? Ты задумывался над этим?

– Потому что земля ближе, чем луна.

– Тоже, в общем-то верно. Бери мел, рисуй на доске земной шар, яблоню на нем. И яблоко в стороне изобрази. Да смелей, смелей. Существует, ребята, в физике закон земного притяжения, открытый Ньютоном. Вот мы и попробуем в нем разобраться...

...– Валя Петров!

– Есть!

Лев Михайлович внимательно смотрит на ученика. Петров потупил глаза, одергивает рукава курточки.

– Вот ты, Петров, вчера весь вечер терзал кошку. Скажи нам, зачем ты мучил бедное животное?

– А вам что, мама нажаловалась?

– Мне никто не жаловался. К сожалению, я пока не знаком с твоими родителями... Так зачем ты кошку мучил?

Валентин – щеки у него алеют спелыми помидорами – застенчиво признается:

– Я из нее, Лев Михайлович, электричество добывал. Я ее и погладил-то чуть-чуть, только на задир.

– На задир, говоришь? Интересное слово. Против шерсти, значит. Так? И добыл электричество?

– Ага. Шерсть так и затрещала.

– Вот теперь подумай... все, ребята, подумайте: а если выкупать эту кошку – можно по методу Петрова добыть электричество из ее шерсти?

– Нет!

– Васильев сказал «нет»? Объясни почему. Не знаешь?

Думайте, ребята, пять минут вам на размышления.

Ребята думают, прикидывают так и этак.

Гремит звонок. Лев Михайлович выходит из класса.

Смущенный Валя Петров стоит в окружении ребят.

– Как он про кошку догадался?

– Он все насквозь видит.

– Он на войне из горящего самолета прыгнул, и хоть бы что!

Женя Васильев берет Петрова за локоть.

– Юрка! Гагара! Посмотри на его руки.

Кисти рук у Петрова в разводах царапин, изрисованы вдоль и поперек. Юра смотрит на руки товарища, потом протягивает свои:

– У меня не лучше.

И он грешен: тоже накануне вечером гладил кошку «на задир» – добывал электричество.